Текст книги "Плохие слова (сборник)"

Ожидание поезда

Ожидание поезда полно очарования и тайны.

Поезд приходит на станцию раз в сутки, в восемь часов и десять минут утра. Его ожидание случается раз в год, в августе. По дороге от бабушек и дедушек домой, в Москву.

Для того чтобы поезд появился, нужно много раз заглядывать вдоль исчезающих рельсов, в пологий парус леса, в разреженный утренний туман, вдаль. Но сколько ни гляди на рельсы, первый момент появления поезда обязательно упустишь. Стоит только на секунду отвести глаза, а потом вернуться, как поезд, словно по волшебству, уже виден на повороте почти целиком: тепловоз и несколько вагонов. Заметить, как поезд выглядывает из-за леса, мне не удавалось никогда.

Я много раз представлял эту картину: вот открывается один глаз тепловоза, потом блеснет стекло кабины машиниста, покажется звезда и рельефно выпечатанные цифры на пузе, чугунная решетка отбойника, второй глаз, колеса, закопченное зеленое туловище локомотива, дымящая труба, потом почтово-багажный вагон с маленькими зарешеченными окошками, за ним первый пассажирский вагон с обычными окнами, второй и так далее.

Но увидеть это воочию все равно не получается. Каждый раз я твердо решаю смотреть на рельсы не отрываясь, и каждый раз что-то обязательно мешает мне увидеть появление поезда. Это загадка и тайна. Мир вообще полон загадок и тайн.

Потому что мы дети, и нам восемь и десять лет. Десять лет мне, а восемь – младшему брату.

Поезд идет по одноколейной железной дороге, сначала туда, а потом обратно. Обратно мы едем на нем в июне. То есть наоборот, в июне мы едем «туда», а поезд идет «обратно». Но тогда никакого ожидания поезда не бывает. Потому что, во-первых, на узловой станции Хутор-Михайловский слишком много интересных занятий, чтобы предаваться ожиданию поезда. А во-вторых, поезд там уже стоит и сам ждет нас.

Эта история будет о бабушках и дедушках.

Точнее, не история, и тем более не литература, а просто хроника. Все написанное здесь – подлинно. Включая имена, даты и географические названия. И это правильно. Должны же когда-то дойти руки и до собственной истории.

Бабушки и дедушки живут в сказке.

Ничего такого, что есть здесь, в Москве не бывает и близко. Здесь другой, хотя и понятный язык. Буква Г здесь звучит как Гэ. Бабочка называется терешкой. Есть и другие смешные слова. Например, «кулёма». «Лужа» здесь – это не лужа, а болотце или овраг посреди поля. А лужа называется «калюга». «Утопиться» означает промочить ноги.

Еще тут бездонное количество простокваши. Малина и вишня не продаются стаканами на рынке, а щедро растут прямо на ветках. Есть река и лес. Множество животных. Например, гуси и свиньи. Свиньи совсем не такие, как о них принято думать. Они розовые и послушные. Хотя и пованивают навозом. Гуси еще прекраснее. Более умилительных существ, чем маленькие гусята, я не видел никогда в жизни. Еще есть коровы. И бодливые молодые бычки. Однажды такой бычок, совсем теленок, погнался за мной. Я убегал что было сил, но бычок все равно меня настигал. И тогда я повернулся и от отчаяния врезал ему кулаком между едва видных из-под шерсти рожек. Бычок убежал. От этого случая у меня осталось два воспоминания. Во-первых, на мне были индийские джинсы «Милтонс», и я очень хорошо запомнил, как неудобно бегать в джинсах. И во-вторых, я понял, что противника нужно всегда встречать лицом к лицу. Мало ли: вдруг он боится еще больше.

В деревенском обиходе имеется длинный пастушеский кнут, называемый словом «пуга». Это еще одно забавное слово. Умение громко щелкать таким кнутом для мальчика обязательно. Так же как свистеть, нырять рыбкой, лазать по деревьям и курить по-взрослому, затягиваясь. Я лет тридцать не щелкал «пугой», но уверен, что все равно сумею. Это как кататься на коньках – разучиться невозможно.

На станцию мы приехали на лошади. На колесах, как здесь говорят. Коня зовут Головач. «Колеса» вовсе не намекают на автомобиль. На колесах – значит не верхом и не на санях, а в телеге. Такой здесь язык. Автомобили появились гораздо позже, чем этот язык.

Нас привез Дедушка Володя.

Дедушка Володя – типичный харизматик. Про «выпьем за Сталина», трех танкистов и одинокую гармонь он на деревенских праздниках поет так, что ему улыбаются девушки, замужние женщины, вдовы, старухи и дети. Дедушка Володя воевал с японцами. У него есть орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». На Девятое мая он надевает только эти две награды, а все остальные, юбилейные, игнорирует. Так рассказывают соседи. Сами мы не видели, потому что Девятое мая всегда встречаем в Москве. Еще Дедушка Володя надевает награды в какое-то там сентября. Это день капитуляции Японии и официальное окончание Второй мировой войны. Но этого мы тоже не видим. Сентябрь мы и подавно проводим в Москве, потому что школа.

Однажды мы с братом нашли маленький ключик и вскрыли ящик письменного стола, где среди разных интересных вещей были и награды Дедушки Володи. Мы стали весело их примерять, придумывая себе заодно воинские звания, за чем нас и застал Дедушка Володя. Он нас не ругал. Просто отобрал Звезду и «Отвагу», самые тусклые, самые таинственные и настоящие награды. Остальными разрешил играть и велел положить потом на место.

Дедушку Володю на войне ранило в шею, и она у него до сих пор болит при какой-то там неправильной погоде. Командир батареи Дедушка Володя перевернутыми для прямой стрельбы гаубицами встречал танковую атаку японцев, которые прорвались в наш тыл. Попасть из гаубицы в танк – дело невозможное. Но Дедушка Володя устроил такую плотность неприцельного артиллерийского огня, что японцы испугались и отступили. Они, наверное, решили, что их поджидает целая армия.

Все фильмы о войне, кроме «А зори здесь тихие», Дедушка Володя смотрит крайне скептически. «Танк, – говорит он, – это страх и смерть. Танк невозможно подбить гранатой. Они там все брешут. Танки выдерживают прямое попадание артиллерийского снаряда».

Уже после войны Дедушку Володю вышибли из армии за какую-то провинность. Помню чьи-то смутные недомолвки о том, что Дедушка Володя несколько лет сидел. Время было сами знаете какое. Об этом никто никогда не говорил.

Ростом Дедушка Володя чуть выше среднего и очень силен физически. Даже в том смутном возрасте, когда для мальчика самый сильный мужчина на свете это однозначно папа, я догадывался, что Дедушка Володя еще сильнее. Тело Дедушки Володи бугрится мускулами. При сгибе локтя на его руке выкатывается шар размером с небольшую круглую дыньку. Но увидеть это можно только в бане. Потому что Дедушка Володя никогда не носит рубашек с короткими рукавами и даже летом укладывается спать в длинном белье. От Дедушки Володи я в жизни не слышал ни одного слова матом. Даже в виде случайного восклицания, не говоря уже о намеренных ругательствах.

У Дедушки Володи имеется огромное количество журналов «Вокруг света», скопившихся чуть ли не с пятидесятых годов, и два десятка книг военно-патриотического и героико-романтического (про полярников и моряков) содержания.

Дедушка Володя построил большой просторный дом и вырастил приемного сына, моего отца. Когда молодого родителя придавило в шахте двухтонным куском угля и врачи поторопились выписать какую-то там группу инвалидности, Дедушка Володя забрал его из Ворошиловграда домой и поставил на ноги упражнениями с гирями и турником. После этого отец стал называть Дедушку Володю папой. А также распрощался с карьерой шахтера и поступил в институт.

Умирая, Дедушка Володя кричал: «Марк, пусти! Пусти меня, Марк! Дай мне войти!» Марка, его коллегу, похоронили двумя месяцами раньше.

Дело в том, что Дедушка Володя пахал землю. Он был тракторист и комбайнер. Очень хороший комбайнер. Каждый сезон о нем писала местная газета. Он водил самый старый советский комбайн СК-4, потому что на «Нивы» и «Колосы» колхозное начальство приманивало молодежь. Марк Кацай водил точно такой же мастодонт. Вместе они обычно открывали сезон жатвы. Шли впереди на своих развалюхах, а сзади клином выстраивались «Нивы» и «Колосы». Так и писали из года в год: «Первыми вывели в поле агрегаты Марк Иванович Кацай и Владимир Семенович Мирошник…»

Я много раз ездил с Дедушкой Володей на комбайне. Возможность залезть на комбайн среди деревенских детей, а тем более среди нас, заезжих дачников, считалась большой удачей. Мужчины-комбайнеры были колхозной элитой. Все остальные: электрики, скотники, слесари, водители, не говоря уже о разных кладовщиках и конторских служащих, стояли далеко позади. За месяц уборки опытный комбайнер зарабатывал до пятисот советских рублей плюс тонну пшеницы. Дедушка Володя зарабатывал немного меньше. Я хорошо помню, как он, ругаясь, включал заднюю скорость, чтобы подобрать оставшиеся под жаткой отдельные колоски. Дедушке Володе в то время уже перевалило за шестьдесят. Он хорошо помнил, что такое были эти колоски в первые годы после войны.

Я никогда не выбрасываю хлеб.

Засохший хлеб у меня превращается в гренки, в чесночный или луковый суп.

Хлеб, которому исполнилось несколько дней, я прячу в холодильник, чтобы он не заплесневел. Если плесень все-таки появилась, я обрезаю хлеб по краям, и он превращается опять-таки в гренки, в чесночный или луковый суп. Есть много других рецептов, в которых требуется черствый хлеб. Запеканки, например. Или панировка для отбивных. Но все это бывает крайне редко. Обычно хлеб мы осваиваем в обычном порядке. Моя семья привыкла к тому, что хлеб выбрасывать нельзя.

Это нам на память от Дедушки Володи.

Станция Погар, ожидающая поезда вместе с нами, расположена в глухом углу между Россией и Украиной. Сейчас это Брянская область, до войны была Орловская, а при царе – Черниговская губерния. Еще раньше здесь была граница леса со степью и проходной двор для всяких сомнительных личностей с кривыми саблями. Выходцу из этих мест, кстати говоря, стоит памятник на Красной площади. Да-да, именно на Красной площади в Москве. Это не кто иной, как князь Дмитрий Пожарский, чьей родовой вотчине, городу Пожар, ныне Погар, – почти тысяча лет. Нет никаких сведений о том, что сам князь Дмитрий бывал здесь. Когда пробил час его славы, князья Пожарские уже несколько поколений имели московскую прописку и служили царю. Но свою «фамилию» Дмитрий Михайлович получил от владения предков – удела Пожар.

Погар на несколько лет старше Москвы, буквально на пять или десять. Тогда, задолго до князя Пожарского, здесь поочередно рулили черниговские и новгород-северские вооруженные формирования. Известно, что по крайней мере один раз городишко Пожар посетил с хозяйственной целью отец главного персонажа «Слова о Полку Игореве», черниговский князь Святослав Ольгович.

Ни о чем подобном сегодняшние жители города не знают. Краеведческого музея в городе нет. Кремля или крепости тоже нет. Слишком много народу шастало по этой земле туда-сюда, чтобы осталось хоть что-нибудь долговечное. Нет и памятников, кроме стандартного ленинского изваяния на площади перед райкомом партии и еще памятника неизвестно как попавшему сюда Щорсу. Кто такой Щорс? Кажется, красный командир. Кровь у него на рукаве, больше я ничего о нем не знаю.

Бабушка Саша, невенчаная жена Дедушки Володи, пережила мужа на восемнадцать лет.

У Бабушки Саши были знатные по местным понятиям предки: Комки. Кулаки, богатеи, мельники и богомольцы. А Бабушка Саша была красавица и строптивица. По любви, вопреки родительской воле вышла замуж в новую, только что выселенную деревню Гошка за чернобрового мачо Никиту Гайдука, сомнительного потомка то ли цыган, то ли бежавших от Русско-турецкой войны балканских славян. В сороковом году Никиту забрали в армию, и в сороковом же, в августе, родился мальчик Витя. А потом началась война. Никита Гайдук погиб в первые месяцы. Последнее письмо от него пришло из белорусского города Лида. В этом письме Никита обещал биться с врагами и прощался с Бабушкой Сашей навсегда.

Не знаю, каким чудом дошло это письмо. Там были сплошные мясорубки и котлы. Немецкие танковые клинья насквозь резали оборону, бездарно выстроенную товарищем Сталиным и его обосравшимся Генеральным штабом. В плен сдавались целыми дивизиями. Безвестно погибли многие тысячи людей. Я не знаю, где покоится прах Дедушки Никиты. Может быть, у стен Кремля. Похороненного там Неизвестного Солдата нашли как раз в Белоруссии.

Но война пришла и сюда.

Бои шли совсем рядом, и в бабушкину хату попал снаряд.

Бабушка Саша успела спасти только годовалого ребенка и икону Тихвинской Божией Матери. Отец говорил, что его первое детское воспоминание – огонь и обваливающиеся над головой горящие балки. Вместо сгоревшей хаты Бабушка Саша успела вырыть землянку. Зимой они еле выжили. Зимой с сорок первого года на сорок второй год, напомню. Потом Бабушка Саша построила маленький домик. Бревна таскала из леса на себе. Соседи помогли с фундаментом и крышей. Крыша была даже не соломенной, потому что солома тогда шла в пищу, а травяной. Потом староста дал корову, стало легче. Партизан здесь не было – на самом юге Брянской области леса недостаточно густые для партизанской деятельности. Это тоже помогло выжить – партизаны обирали «оставшихся на оккупированной территории» крестьян хуже любых немцев.

Бабушка Саша – стопроцентный холерик. На головы увильнувшей от двора коровы, вороватого кота или заблудившегося стада гусей она обрушивает самые неистовые проклятия.

«Поподохни вы нехай!» – ее обычная присказка.

Бабушка Саша маленького роста и отличается изящным, каким-то даже аристократическим сложением. Бабушка Саша пребывает в вечном движении. На ее собственном языке это называется «метуситься». Если Бабушка Саша днем лежит или просто сидит без дела, значит, у нее нестерпимо болит голова. Бабушка Саша пьет много таблеток, но приступы головной боли время от времени буквально валят ее с ног. Бабушка Саша никогда на это не жалуется. О своей болезни она обычно говорит в виноватых выражениях. «На том свете отдохнем», – отвечает она на предложение передохнуть.

Бабушка Саша окончила пять или шесть классов школы и пишет с ошибками. Она никогда ничего не читает, кроме районной газеты «Вперед». Зато, как и Дедушка Володя, мастерски играет в дурака. Играть в дурака – по-деревенски означает не просто обставить пару соперников – это даже не считается за выигрыш, – а «повесить» им сначала шестерок, потом семерок и так далее. Повешение тузов означает матч-пойнт, на этом игра заканчивается. Зимними вечерами игра в дурака между семейными парами являлась единственной формой светской жизни для тех, кому за пятьдесят. С появлением телевидения появилось еще одно развлечение, но игра в дурака все же осталась на первом месте.

Бабушка Саша сохранила свою первую замужнюю фамилию и формально не вышла замуж за Дедушку Володю. Дедушка Володя тоже никогда не называл ее женой. Деликатно звал «моя молодица», и так до старости, до самого конца.

Уже в очень взрослом возрасте я узнал, что Бабушка Саша считалась в округе «доброй бабкой». Из нескольких окрестных деревень к ней приходили спасаться от порчи и болезней.

«Молитесь Богу Христу! – простодушно увещевала клиентов Бабушка Саша. – Молитесь! Все старое скоро вернется!»

«Но и вы за нас помолитесь!» – просили ее.

И Бабушка Саша страстно молилась за пришедших перед своей спасенной из огня Тихвинской Божией Матерью.

Эта икона цела. Сейчас она у моей мамы. Я вижу ее примерно раз в месяц, когда мы всей семьей приезжаем «к бабуське» с внуком, чтобы заодно погулять в Сокольническом парке, где карусели и паровозики. Икона написана на картоне, оклад сделан из фольги и каких-то тряпичных цветочков. Формально она не имеет никакой исторической или художественной ценности.

Когда Дедушка Володя слег, Бабушка Саша злилась.

«Чтобы ты уже подох поскорей!» – кричала она в недобрую минуту.

Дедушка Володя чувствовал себя крайне неловко. Он как-то сразу сник, стал меньше, суше, тише. Хозяин, работник, строитель, кормилец – он был совсем неубедителен в роли беспомощного нахлебника. Роль, к счастью, оказалась недолгой и почти без слов.

Когда Дедушка Володя скончался, страстная Бабушка Саша стала каждый день ходить на его могилу и звать домой, хотя бы на одну ночь. Встревоженные соседи даже пригласили попа, чтобы тот запретил ей звать Дедушку Володю из могилы. Священник, отец Михаил, провел беседу, и бабушка звать Дедушку Володю перестала. Но по дороге из магазина к дому она все равно регулярно заходила на кладбище, благо это по дороге, и буднично рассказывала покоящемуся там Дедушке Володе обо всех домашних делах. Иногда спрашивала у него совета.

Состарившись, Бабушка Саша просила: лишь бы не мучиться, лишь бы не лежать.

И Господь услышал ее молитву: Бабушка Саша глубоко порезала палец, шинкуя капусту, и быстро умерла от сердечного приступа, вызванного болевым шоком. Ей было восемьдесят два года. В день смерти она ходила в магазин за хлебом и заходила на могилу к Дедушке Володе. Этому есть несколько свидетелей.

Похоронили их рядом. На прощальной церемонии отец Михаил среди прочего произнес что-то вроде «принимая к тебе прах жены твоея…» и так далее. Я очень надеюсь, что в этот момент где-то на небесах Бабушка Саша и Дедушка Володя, наконец, поженились.

Единственным промышленным объектом в Погаре был и остается сигаретно-сигарный комбинат, широко известный на Брянщине и в соседних областях сигаретами без фильтра марки «Прима». Погарская «Прима» очень ценилась. Комбинат производил для экспорта сигары в затейливых картонных коробках с золотыми вензелями, а «Приму» делали из отходов этого буржуйского производства. Погарскими сигарами Сталин угощал Черчилля. Старый лис сигары политично похвалил. Врал, наверное. Я потом пробовал эти сигары – ничего особенного. Может быть, специально для Черчилля сделали какие-нибудь специальные сигары. Хотя нет – в то время завод был оккупирован немцами.

В этих краях нет притяжательных фамилий. На много километров вокруг нет ни одного, за исключением приезжих, Иванова, Петрова или Сидорова. «Кто», а не «чей» записано в паспортах местных жителей. Не Казаков – Казак, не Белоусов – Белоус, не Гончаров – Гончар. Притом что здесь, как и полагается, было крепостное право. Правда, церковное. Окрестными деревеньками владел какой-то областной епископат. Отсюда мягкость нравов и всеобщее, почти механическое соблюдение всех христианских праздников.

А еще есть Бабушка Лора.

Дело в том, что мои родители происходят из одной деревни. Их генеалогические корни ветвятся в разные стороны, но сами они родились через четыре двора друг от друга. Это метров триста, чтобы вам было понятно. Известна семейная история о том, как юный папа в составе делегации других малолетних оглоедов попытался совершить набег на изобильные сады Бабушки Лоры. При этом состоялась мимолетная встреча с его будущей женой. Маленькая девочка увидела чужих мальчишек и подняла шум. «Я вас всех видела и всех знаю», – вопила маленькая мама. На нее цыкнули и приказали помалкивать, иначе будет хуже. Но помалкивать не пришлось. Потому что из кустов незаметно появилась Бабушка Лора с хворостиной в руке и, прежде чем налетчики бежали, теряя груши, успела пару раз пройтись ею по будущему зятю.

Бабушка Лора имела редкое отчество – Вуколовна. В деревне так ее и звали – Вуколовна.

Бабушка Лора неизменно опрятна и хорошо одета. Даже когда она доит корову или занимается другими хозяйственными делами. В магазин за хлебом Бабушка Лора идет, как в театр. Бабушку Лору все уважают, побаиваются и слегка недолюбливают. Но и Бабушка Лора, надо признать, всегда относилась к односельчанам несколько высокомерно.

Бабушка Лора почти тридцать лет преподавала русский язык и литературу в сельской школе. В школу нужно было ходить пешком за шесть километров. Бабушка Лора единственная в деревне изъяснялась на правильном русском языке, лишь слегка окрашенном южным акцентом. Она категорически протестовала, когда мы с братом, натурализовавшись в первую же неделю каникул, начинали гэкать в унисон с деревенскими детьми.

В доме у Бабушки Лоры нужно было разуваться. Бабушка Лора в обязательном порядке заставляла нас мыть на ночь ноги и чистить зубы. Пока мы были маленькие, бабушка Лора не стеснялась проверять, хорошо ли мы вытираем задницу после туалета, и, если вытирали плохо, ругала нас и требовала соблюдения приличий.

Ослушаться Бабушку Лору невозможно. Притом что она никогда не повышает голос.

Когда созревали ягоды, Бабушка Лора устанавливала нам с братом обязательную дневную выработку по сбору плодов. Например, три литра малины и пять литров вишен. В результате мы с братом часто сбегали от Бабушки Лоры к Бабушке Саше, у которой ничего обязательного не было.

У Бабушки Лоры самая большая на весь район пенсия – сто двадцать рублей ноль-ноль копеек. Для обычного, «неперсонального» пенсионера это потолок. И еще от школы ей, на зависть всем сельчанам, ежегодно привозили тонну брикета. Бабушка Лора умела делать все, что полагается делать в деревне: ухаживать за скотом, сажать картошку и огород, гнать самогон, печь пироги и готовить вишневые наливки.

Собственно, иначе и быть не могло – кроме натурального хозяйства, никаких других источников пропитания не было. В магазине покупали соль-сахар-спички, конфеты и пряники детям, подсолнечное масло, рыбу и хлеб. Хлеб шел не столько в пищу, сколько на корм скоту. У каждой семьи была установленная продавцом и одобренная сообществом квота. Бабушке Лоре и Бабушке Саше полагалось примерно по восемь буханок хлеба в неделю. Многодетные семьи с большим хозяйством получали двадцать буханок. Консервы и водка пылились на магазинных полках годами. К Новому году иногда брали шпроты.

Смерть Бабушки Лоры была трагически нелепой – она отравилась грибами. Прожив всю жизнь в деревне, она упустила какую-то поганку и в страшных мучениях умерла на больничной койке. Привезли слишком поздно – больница далеко, а такого явления, как «скорая помощь», там не было никогда. И телефонов, чтобы вызывать «скорую», тоже.

Бабушка Лора читала нам вслух книги братьев Гримм. До сих пор я помню свое сострадание к какому-то королю, который сильно переживал и плакал по давно забытой мною причине. Мне было ужасно жалко короля с зубчатой короной на голове, хотя в сказках обычно встречаются куда более несчастные персонажи.

Я научился читать в пять с чем-то лет. Тогда это считалось очень прогрессивно. У Бабушки Лоры имелось множество, целый чулан, книг. Бабушка Лора боготворила Толстого, недолюбливала Шукшина, полагая его слишком гламурным, и считала Высоцкого посредственным актером. Многие из книг Бабушки Лоры мне казались тогда скучными. Про войну не было почти ничего. Но я все равно читал все подряд.

Было и много прикольных старинных черно-белых учебников какого-нибудь сорок шестого года выпуска. В учебнике естествознания, которое проходили тогда вместо природоведения, были, например, представлены речные рыбы: щука, карась и окунь – и рассказывалось об особенностях их поведения в водной среде. В учебнике литературы больше всего было написано о родной стране и красотах родной же природы. Тему подвига в Отечественной войне тогда еще не освоили. Считалось, что немцев мы победили одной левой. Интереснее всего оказалась история Древнего мира для пятого класса. Описания всех этих пленительных греков и персов я выучил близко к тексту и потом в пятом классе на уроках истории бил баклуши и считался экспертом по всем вопросам.

Позже в истории у меня даже случились некоторые достижения, например второе место на городской олимпиаде. Приглашая меня к дискуссии, ведущий сказал: «А теперь, со свойственной вам лаконичной точностью…»

Много позже случились и кое-какие достижения в литературе. Бабушка Лора была бы рада. Хотя не все из мною написанного я бы решился ей показать.

Бабушка Лора довольно высокого роста и ширококостного, тяжеловатого сложения. У нее русые, не успевшие поседеть волосы и большие нежные руки. Ее крупноносое и мягкогубое лицо при других жизненных обстоятельствах могло бы показаться несколько простоватым. Но глаза… Там терпение и мудрость.

Школьного учителя с большим стажем вообще легко отличить по глазам.

Поезд!

Ожидание поезда уже выгнало из здания вокзала всех пассажиров. Возле кассы никого нет. Изогнутые фанерные скамейки, до блеска заполированные штанами и тулупами, пусты. Все дверцы автоматической камеры хранения распахнуты. Тяжелые деревянные двери, помнящие батьку Махно и неуловимых мстителей, пребывают в покое. О, эти двери, эти скамейки, эта высокая, цилиндрическая дровяная печь!

«Не печалься о сыне, злую долю кляня, по бурлящей России он торопит коня». Дальше там «полыхает Гражданская война» и «мы на помощь придем».

Это здесь. И кажется, прямо сейчас! Потому что на станции Погар есть паровоз. Станция Погар, хотя и расположена в семи километрах от одноименного города, считается узловой. В два часа ночи здесь встречаются и разъезжаются в противоположные стороны поезда Орша—Донецк и Донецк—Орша.

Так вот, на станции Погар есть настоящий черный паровоз. С четырьмя большими ведущими колесами, опоясанными тяжелыми металлическими тягами, с четырьмя колесами маленькими, округлым цилиндром котла и рельефной красной звездой на пузе. Когда паровоз трогается, колеса его проворачиваются на месте. В точности как в кино. Я видел это своими глазами два или три раза. Но паровоз, пребывающий на своей заслуженной маневровой пенсии, трогается редко. Паровоз обычно везет пару или тройку вагонов с элеватора. Паровоз пыхтит. Нет, это неточное слово. И «шипит» – тоже не совсем правильное. В общем, вы понимаете, о чем я говорю.

Из трубы паровоза валит настоящий черный дым. Это кино.

Сбоку от вокзала – стоянка. Слева – для автобуса, справа – для лошадей. Стоянки для автомобилей не предусмотрено. Когда обживалась вокзальная площадь, автомобилей в частном пользовании здесь не было. Сейчас автомобили ютятся между лошадьми и автобусом. Лошадиная стоянка представляет собой длинное-предлинное бревно на столбиках. К бревну привязывают коня. За бревном, по всей его длине – доски, они же «ясли». Сюда, если ожидание поезда затягивается, можно бросить сена для лошади. Но поскольку Гражданская война давно закончилась и поезд ходит строго по расписанию, так никто не делает. И доски за ненадобностью истлели.

Дедушка Юра, муж Бабушки Лоры, всегда находился немного в тени влиятельной и сильной жены. Иначе говоря, был законченным подкаблучником. Дедушка Юра тоже был на войне. Его призвали после освобождения Брянской области, где-то в конце сорок третьего. Моя мама родилась уже без него. Такое у моих родителей сходство: оба они родились в отсутствие своих отцов. У отцов на это была одна и та же уважительная причина.

Но Дедушке Юре повезло больше. Обладая хорошим почерком, он быстро перевелся из пехоты в штабные писари. Дедушка Юра писал приказы, отчеты, служебные записки, наградные листы и похоронки. Своим хорошим почерком он написал около двухсот похоронок. Это не очень много для полка за полтора года войны. Совсем немного. Дедушке Юре повезло и здесь – их часть не штурмовала Киев, Берлин, Будапешт или Кенигсберг, когда уже в конце войны командование считало нужным пролить как можно больше солдатской крови, чтобы занять города к советским праздникам. Дедушка Юра закончил войну в Австрии, а потом некоторое время служил в Германии. До конца жизни он вспоминал, какие там прекрасные дороги.

Дедушка Юра имеет несколько юбилейных наград, но никогда их не надевает и не считает себя ветераном войны.

Дедушка Юра тоже был учителем, в той же школе, что и Бабушка Лора. Он вел младшие классы, а также географию в старших. Но из-за болезни Дедушка Юра рано вышел на пенсию. Дедушка Юра страдал эпилепсией. Я был свидетелем нескольких его припадков. Первый меня потряс. Дедушка Юра бился на полу и вытягивал вверх руку, а потом отчаянно скреб пальцами шею и грудь. Изо рта у него текла пенистая слюна. Потом все стало более привычно, хотя казалось чем-то стыдным.

Болезнь Дедушки Юры стала для меня первым семейным «скелетом в шкафу». Об этом все знали, но никто никогда не говорил.

Дедушка Юра среднего роста, чуть ниже Бабушки Лоры. В чертах его лица видны отголоски татаро-монгольского ига.

Вечерами Дедушка Юра много и медленно читал. За книгу он брался после ужина, ритуально вымыв над тазом руки. Помню его благоговейное, молитвенное отношение к каждой перевернутой странице. Понравившиеся места Дедушка Юра торжественно зачитывал вслух, не заботясь о том, слышит его кто-нибудь или нет.

Когда Бабушка Лора умерла, он не уставал повторять: «Ничего на свете нет хуже одиночества». Потом его забрал в Брянск сын, дядя Саша. Там он вскоре скончался. Одиночество его съело.

Перелистывая страницу книги, я иногда вспоминаю Дедушку Юру.

С каждым годом внешне я все больше похож на него. От него же у меня мелкий педантизм в быту и склонность к размеренной, упорядоченной жизни.

На военную службу я попал в Германию и своими глазами убедился, какие прекрасные там дороги.

А вот и поезд!

Я снова отвлекся и пропустил его появление из леса.

Люди теснятся к краю платформы. Места хватит всем, в будние дни вагоны почти пустые. Мы распределяем наш багаж. Багажа у нас всегда очень много: два чемодана с вещами и множество всяких мешков и сумок. В Москву мы везем огромное количество разных плодов и варений, битой птицы, сала и яиц. Мне досадно оттого, что у нас столько мешков. Особенно нелепой мне кажется перевозка яблок, лука, фасоли и тому подобных ненужных громоздких вещей.

В очереди к такси на Киевском вокзале я буду стоять в стороне и делать вид, что вся эта поклажа не имеет ко мне никакого отношения. Но приходится терпеть, мне всего десять лет и путешествовать налегке и без родителей я стану еще очень не скоро.

Мы заранее прощаемся с Дедушкой Володей.

Дедушка Володя крепко, но небольно жмет мне руку. Вернее, слово «жмет» в отношении к нему кажется неуместным. Просто его рука на некоторое время тесно и бережно охватывает мою ладонь, слегка встряхивает, а потом отпускает.

По прибытии в Москву я напишу два почти одинаковых письма о том, как мы доехали. Во-первых, потому что позвонить здесь некуда. А во-вторых, я знаю, что наши письма не выбрасывают и перечитывают по нескольку раз.

Бабушка Саша наденет очки без одной дужки и, отставляя листок подальше, будет читать письмо вслух, сопровождая каждую строчку восклицаниями и комментариями. В какой бы час дня ни принес почту деревенский почтальон, Дедушка Юра прочтет письмо только вечером, поужинав и ритуально вымыв над тазом руки. Бабушка Лора читает письмо с сосредоточенным лицом, будто соизмеряя оценки за содержание и грамотность, а потом укладывает его в стопочку других писем. Письма аккуратно рассортированы: от внуков, от мамы, от брата из Крыма, от сестры из Суража, прочие. Как читает письма Дедушка Володя, я почему-то никогда не видел.