Текст книги "Хромоногая правда. Страшная история для взрослых детей"

IV

Я словно бы грезил наяву, как сторож присматривал за Вовчиком-братиком и беспечной девочкой. Ни остеречь их – глупые, что же вы делаете? – ни изменить что-либо. Не плавают люди против течения времени, как бы им того ни хотелось. Течение времени?

Я очнулся. Не годится дремать, я же рассказываю. Лишнего не сболтнул?

Лидка разнежилась. Слушая, улеглась на скамейку, голову пристроила у меня на коленях. «Нету лишнего, – одёрнул я вредного внутреннего цензора. – Лидке всё можно. Решил начистоту, не пяться, „всё“ значит всё. Безразлично мертвецам, о живых думай. Но не могу же я взять и выложить сразу, духу не хватит. Вечер уже. Странно. Что за притча со временем? Не задрыхли же мы оба!»

– Лидка, я тебя усыпил?

Не спала, глаза открыты, в них охваченное сосновыми лапами предвечернее небо.

– Даже не знаю, – потянувшись мурлыкнула. – Я как будто… Слушай, Люшка, кто тебе всё это рассказал? Про скопу-сторжа, про чёрную собаку. Вовчик?

«Того, кто всё это рассказывал, больше нет», – подумалось мне. Вслух ответил:

– Про скопу-сторожа Лилия многим рассказывала, историю про чёрную собаку тоже. К примеру, Ольге. Та, конечно же, растрепала Игорёхе и не только ему одному. Общительной была, даже чересчур.

– Вот дурочка!

– Оля?

– Нет, Хромоножка.

– Знаешь, Лидка, не трогала бы ты её!.. – начал я. Осёкся, продолжил тоном ниже:

– Думаю, так она пыталась выбраться из своего мирка в мир людей. Сделать это можно было двумя способами: пустить людей в мирок или расширить его так, чтоб в нём оказались люди.

– Вот я и говорю: дурочка. Нельзя пускать кого попало, это опасно. Натопчут, цветы оборвут, наплюют по углам. Мирку не выстоять.

– Чего не сделаешь с отчаяния. Хромоножка была отчаянным существом. Мир её, кстати сказать, оказался прочнее, чем можно было ожидать, – возразил я, а про себя додумал: «Она хотела, чтоб разросся до размеров большого мира. Не получилось. Жаль. Но ей-то уже всё равно».

– А вот не нужно было проверять на прочность.

– Время показало… – начал я, но отвлёкся.

Комар. Темнеет, поговорить спокойно кровопийцы нам больше не дадут.

– Кстати, о времени, – Лидка подняла голову. – Мне кажется, или ты собирался на обратном пути заскочить в магазин?

– Да! – спохватился я, хлопнув себя по лбу. – Поторопиться бы нам, раньше он до пяти работал.

Жена моя вставая сказала:

– Шишку набьёшь. Что за театральные жесты?

– Комар, – пояснил я, потирая лоб.

– Едят тебя?

– Ещё как. Это ты же у нас невкусная.

Странно даже, никогда Лидку комары не трогали, а я и дети вечно покусанные. Неудивительно, что воспряли кровопийцы, сыро, зябко. От реки тянет?

Лидка обмахивая меня, невразумительно бормотала под нос. Я расслышал: «Комаришка… злишка… над ушком… хлоп!»

Стишки такие: «Комаришка, зудка, злишка, не иметь тебе детишек, не пищать во тьме над ушком, кровушки не пить из душки, хлоп!» Откуда? Ну как же. Лидка Тёмке или Димке или обоим сразу пела, когда те ныли, что заедают комары и всё от них чешется. Просто смешные стишки. Но почему мне кажется…

Я тёр лоб, пытался поймать вёрткую, как комариха, мысль, но та не давалась.

– Что, ещё пристают? – спросила Лидка.

– Нет, – рассеянно ответил я, косясь на штырь, оставшийся от последнего в барбарисовой аллее фонаря. – Просто показалось. Дежавю.

– Это точно, что дежавю. Пойдём.

Она потащила меня прочь; вскоре нам пришлось сойти с аллеи, потому что кусты сначала превратили её в тропку, а после и вовсе задушили в объятиях.

– Лидка, мы там не пройдём, – напомнил я. – Ворота заварены.

– А, да. Совсем забыла. Это всё ты с твоими рассказами. Мне показалось… Как здорово, что ты меня сюда привёл! Видишь, не было ничего страшного.

«Это потому что тут и раньше не было особенно страшного. Самое нестрашное место. Раздор – чепуха, мелочи. А развалины здесь, потому что всё вообще развалилось, а не один санаторий. Почему развалилось? Не только из-за раздоров. Врать себе не надо было, вот почему».

– Ничего страшного, – говорила Лидка. – Ничего, что нет больше калитки, если нет и забора. Всё к лучшему. Ох, как мне хорошо!

О себе я такого сказать не мог. Стал накрапывать дождь, не зря днём лезла туча. Зябко. Река тянулась к лесу туманными щупальцами.

– Хорошо мне! – радовалась Лидка, ловя на ладонь дождевые капли. – Как будто в себя пришла после обморока. Теперь бы поесть.

– Хорошо, что хорошо, – буркнул я, ускорив шаг. – Но хорошо бы в магазин успеть.

«Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего. Трава на лугу мокрая, хорошо хоть выкошена».

– Да ладно тебе, есть же что поесть, я взяла, на вечер хватит и даже на утро.

– Хорошо бы плащи прикупить одноразовые. Дождь. А я-то хотел окунуться перед ужином. Обидно.

Я брюзжал, что вот ведь гадство какое, не было в прогнозе осадков. Лидка не обращала внимания, выглядела счастливой, вдыхая морось.

«Ей-то что. Плавать, как и всегда, не собирается. Тоже мне гидробиолог, одни бассейны на уме и аквариумы».

Упрёка Лидка не заслужила, не её вина, что гидробиологу, кандидату наук между прочим, приходится зарабатывать на жизнь, устраивая пруды, бассейны и аквариумы для тех, у кого есть деньги на подобную блажь. Самому мне грех жаловаться, в жизни бы не встретил жену, когда б её хобби не вошло в моду и не стало профессией.

Знакомые строители, с которыми в конце прошлого века общался в качестве технадзора и представителя заказчика, позвали меня однажды составить заключение для одного клиента – жирного (по определению моих знакомых). Неофициально пригласили, разумеется, просто как человека, о котором точно знали, что если скажу «нет технической возможности», значит её действительно нет. Сами они сомневались – все, кроме директора. Зяма по образованию повар, в строительстве понимал, как я в котлетах по-киевски. Съесть могу, но чтоб приготовить – это не ко мне. Зяме очень хотелось откусить от жирного клиента ещё кусочек, но подчинённые категорически сомневались и уговорили позвать эксперта. Понятно, почему сомневались.

Заказчику втемяшилось перегородить комнату аквариумом три на пять; какой-то сумасшедший дизайнер убедил его, что выглядеть будет круто, взял денег за разноцветные картинки и был таков. Заказчик как человек опытный понимал, что одних картинок для крутости мало, перетёр с пацанами и те подогнали ему грамотного аквариумиста, целого кандидата наук. Ну какой же аквариумист в здравом уме откажется от предложения забабахать аквариум три на пять метров и заселить его по собственному вкусу? Дело у клиента было уже на мази, оборудование заказано, обитатели тоже и даже корм для них; осталось свистнуть строителям, чтоб построили всё это вчера. Что тут строить-то? Стенки стеклянные, то-сё. За срочность, естественно, с хозяина причиталось, а как же, стройте только мухой, вы же строители – вам и карты в руки. Вот тут и начались непонятки. Оказалось, к аквариуму надо подвести воду, и не только подвести, потому что – странно, правда? – из-под крана не годится, надо её готовить, чтобы не пришлось опять тратить на покупку новых рыб дурные бабки. Систему придётся какую-то закрытую сделать с фильтром, чтоб воду не менять, а подливать только. Это ещё ладно, но как понять строителей, которые сомневаются, что такое можно построить? Лавэ же клиент даёт сколько надо. Чё непонятного? Какого ещё вам эксперта-шмексперта? Какое заключение? Вы на чё, блин, намекаете?

Они намекнули, что без меня никак. Мне трёхминутного осмотра хватило, чтоб установить: со мною тоже никак. Со мной или без меня, без разницы, никогда не будет построен аквариум поперёк комнаты на пятом этаже дома с деревянными перекрытиями.

– Не понял, – сказал заказчик.

– Восемь тонн одной воды.

– Откуда восемь тонн?

Хоть мне к тому времени исполнилось всего-то тридцать два, опыт прямого общения с заказчиками я уже имел, поэтому спокойно ответил:

– Оттуда, что восемь кубических метров.

На какое-то время свежесть мысли парализовала волю клиента. Он подсчитал на калькуляторе и был вынужден признать – таки восемь кубов, как ни крути – и с большим раздражением осведомился, не сомневаюсь ли я в его финансовых возможностях.

– Ну и чё, как восемь тонн? Воды что ль не хватит? А, так её ж всю готовить надо, аквари… умистка говорила. Да-а, попадалово. Ну, ты понимаешь, брат… как тебя? Понимаешь, Илюха, я ж своим напел: зафигачу на всю комнату аквариум. Ну, попал я, лады. Восемь так восемь. Скока денег тебе?

Я попробовал ему объяснить, что ни за какие деньги восемь тонн воды не станут висеть в воздухе, однако слова «несущая способность перекрытий» были для него пустым звуком, он решил, что я набиваю цену, и освирипел.

– Чё ты мне яйца крутишь?! – шипел он. – Нельзя?! Вон Зяма говорит, можно. А он строитель. Чё ты за хрен с бугра?! Чё ты мне тут втираешь: «нельзя»?! Ну и чё, как ты инженер?! Я таких инженеров на пупке вертел. Мне аквари… с-сука, не выговоришь, тёлка та, которая по рыбам, сказала – сделает, а ты…

Я попросил его позвать аквариумистку, которая взялась сотворить чудо. По звонку приехала Лидка. Скандал для неё закончилась относительно безболезненно только потому, что я влюбился по уши с первого взгляда и смог защитить. Когда разъярённый заказчик вопрошает: «Вы чё все, меня за дурака держите?!» – лучше смолчать, если врать не умеешь, но жена моя и молчать в таких случаях не считает возможным. Кончилось тем, что нас обоих он просто выгнал, надавил на Зяму – чтоб тот возвёл аквариум под собственную ответственность, а с рыбами решил разбираться сам. Зяме отвечать не пришлось, как-то вывернулся, до рыб дело всё равно не дошло, после первой попытки заполнить аквариум водой клиенту пришлось разбираться не с ними, а с жителями первых четырёх этажей разрушенного подъезда, и больше я про того клиента не слышал.

Выходит, если бы Лидке не вздумалось превратить хобби в бизнес, никогда нам не встретиться, поэтому я – не сразу, а постепенно – поменял отношение к декоративной аквариумистике и теперь не считаю её совершенно бесполезным занятием.

Пока размышлял над тем, какими чудом встретил Лидку, она привела меня к магазинчику. Был на старом месте, сохранился на диво – в том смысле, что как был остеклённым сараем, так им и остался, единственное улучшение, произведенное новыми хозяевами – место улыбчивого олимпийского мишки на входной двери занял кока-кольный Санта в санях, запряженных оленями. Рождественнский дед улыбался, олени скалили отбелённые зубы, а вот продавщица встретила нас в лучших традициях советской торговли:

– Закрываемся, – мрачно сообщила она.

– Без четверти, – возразил я, а Лидка побрела вдоль прилавка, знакомясь с товарным предложением. Нельзя сказать, чтоб не было выбора, но ассортимент специфический: в основном бухло и печенье.

– У меня автобус, я тут ночевать не собираюсь. Что вам?

– Пластикатки у вас есть?

– Чего?!

Пришлось объяснить, что пластикаткой принято называть прозрачный полихлорвиниловый плащ. Даже не знаю, почему вспомнил название, лет двадцать прошло с тех пор, как в последний раз подвернулось под язык это слово.

– Нету. Здесь продуктовый.

– А продукты какие у вас?

– Сами не видите? Всё выставлено.

Нет, ну конечно, выбор напитков впечатляющий: ром «Бакарди», сияющая бронзой и золотом коньячная батарея, виски и какой-то там джин, хрустальные водочные ряды, вина всех стран, даже, если не ошибаюсь, испанские и португальские, одного только вермута с десяток наименований. Пива полон холодильник. Печенье имелось на любой вкус, но…

Мы с Лидкой оба непьющие, печенье к чаю, может, и возьмём какое-нибудь, но хотелось бы основательно поужинать, о чём я и сказал продавщице.

– Еда? – переспросила она. – Да для кого ж мне её держать? Все стали умные, в супермаркетах скупляются. Спагетти где-то завалялось.

Она стала искать спагетти, я же думал тем временем: почему дачники спиртное не закупают там же, где съестное – в супермаркетах? А, ну да. Сколько бухла ни купи, оно всегда кончается, когда веселье в самом разгаре, или наутро вдруг иссякнут в погребах запасы радости, вот тогда приползают страждущие дачники в магазин и находят искомое. Спрос рождает предложение, в этом разница. Тридцать лет назад, помнится, Вовчик в июле месяце обнаружил тут в числе прочего калоши всевозможных размеров и возмущался: орут-де на всех углах про плановое хозяйство, но какое оно плановое? Кому пришло в голову летом завезти в дачный посёлок калоши? Зачем они в такую сушь? Враньё повсюду, врём себе самим и сами же верим…

– Ну так будете брать?

Что поделаешь, мы взяли спагетти. К нему нашёлся тёртый итальянский сыр, кетчуп, а масла не нашлось, ну и ладно, и то неплохо. Чай мы тоже приобрели, потому как Лидка объявила: мечтает устроить на террасе чаепитие с видом на реку. К чаю – куда деваться, – выбрали замысловатое печенье с французским названием.

– Гулять так гулять, – съязвил я, укладывая в пакет спагетти.

– Хочешь перед ужином прогуляться? С удовольствием, если недалеко. К мосту можно.

Я бы с большим удовольствием принял горячущий душ, поел и напился чаю, не на веранде причём, а возле камина, однако смолчал. Непривычно как-то: Лидка сама тащит меня на бесцельную прогулку – удивительно, как будто и не она вовсе. Да ещё и к мосту.

Не хотел туда, но и рассказать, почему не хочу, был покамест не в состоянии, шёл против воли. Машинально отметил, что в разгар сезона река безлюдна, все попрятались. Шлёпает кто-то в отдалении вёслами – ниже моста, у песчаной косы; и на стрелке при слиянии Донца с Косачем висит в парном мареве резиновая лодчонка, и всё. Нет, не всё. Вон ещё в затоке закутанный от пят до макушки тип удит рыбу. У него-то пластикатка имеется.

«Стемнело. Полшестого всего, а сумерки, небо затянуто».

Лидка остановилась на самой середине моста, перегнулась через ржавые перила. Что там увидела? Я сделал над собой усилие, глянул. Бурые устои, ряска. Темна вода. На закат, в сторону Косача, где старицы, мне смотреть не хотелось. Я подумал: хорошо, что нету солнца, лучше так, чем если бы видно было колышущиеся в зеленоватых струях пряди водорослей.

Я повернулся к закату спиной. На востоке, где туша горы сползла на водопой к речной отмели, болотными огоньками тлели удвоенные отражением окна дач и стлался над водою то ли туман, то ли дым костра. Гарью не пахло. Запах ряски…

– Лид, пойдём, а? – взмолился я. – Холод-дно т-тут.

У меня зуб на зуб не попадал. Из нас двоих мерзлячка она, а не я, но вот поди ж ты: удивилась: «Холодно?» Обняла меня прижалась. Щека влажная. «А мне нисколечко. Ты голодный просто. Я тоже. Ладно, пойдём ужинать и наливаться чаем. Согреешься, расскажешь…»

Дичь со мной творилась несусветная, я слышал и не слышал её шёпот, слова падали, как камешки с моста в тёмную воду. Меня не знобило больше, не потому что согрелся – впал в бесчувственное оцепенение. Как вернулись в дом над рекой, помню урывками, причём готов поклясться, что шли всё время по берегу, но разве такое возможно? Это раньше там была тропа, теперь перегородили. У Рахима забор чуть не на два метра в воду. Почему я не помню, чтоб открывал калитку? Как-то вдруг оказались мы с Лидкой у стола на террасе в ротанговых креслах, за чаем, и, если судить по грязным тарелкам, спагетти уже съели. Я чувствовал себя сытым, не мёрз, потому что был, как и Лидка, завёрнут в плед, но откуда взялись кресла, стол и пледы, не постигаю. И почему такая темень?

У мостков фонарь, от него по воде пролегла серебряная дорожка. Сверчки орали вовсю. Вечерний концерт. Я вспомнил, как Вовчик слонялся под фонарём у входа в летний кинотеатр вечером первого июля. Глядел я на него и думал: вот он, весь как на ладони, ничего тайного. Всякому видно, гадает: «Придёт или не придёт? Ну где же она?» Ольку с Игорем поймал у входа, попросил, чтоб забили два места.

– Для кого, для сеструхи?

Отвечать Ольке не стал, всё равно же увидит для кого место, для кого второй билет куплен. «Глупые. Стал бы я так Юльку выглядывать. Люди странные; спрашивают и сами себе отвечают, потом возмущаться будут, что соврал. Так и накалывают себя постоянно. Не видели они что ли, что Юльке и без меня есть с кем. А вот и она».

Юлия не сама пожаловала, но и не с кабаном на этот раз. Еле Вовчик успел в толпу шмыгнуть, чтоб ненароком не поймали. С отцом не хотел встречаться, когда тот с Татьяной и Юлькой. Поговорили, хватит. Не погрызлись, но и без слюней обошлось, получился короткий сухой разговор. На том спасибо, что хоть в душу отец не полез, не стал выспрашивать, какие-такие дела у сына вечером, а то бы не спас никакой заговор. Вовчик фыркнул, покрутил головой. Надо же такое выдумать: заклинание от чёрной собаки. Комаров бы лучше закляла. Совсем съели. То ли ещё на сеансе будет. в кинотеатре-то вместо стен один ветер. Вот опять. Зудень. Вовчик отвесил себе оплеуху…

– Всё-таки едят тебя? – спросила Лидка.

Комары меня не трогали. Удивительно; казалось бы, вечером по-над рекой быть их должно несметно, однако же нету.

– Нет, – ответил я.

– А чего тогда по щеке хлопнул?

Я взял с блюдца чашку, сёрбнул. Крепкий, горячий, полчашки осталось. Когда я успел столько выхлебать? Что вообще со мною творится? Разбудил себя пощёчиной. Получил вместо Вовчика.

– Чтобы проснуться, – сказал я.

– Зачем тебе просыпаться? – проворковала Лидка. – Лучше пусти меня к себе.

Она перебралась ко мне, залезла под плед; ворочалась, устраиваясь на коленях.

– Лягушачьи лапы, – проворчал я. – Грейся.

– Так ты говоришь, он очень её ждал? А как же Ольга?

«Я говорю? Разве это я? Кто-то другой моим голосом. Вытаскивает на свет божий всякое накрепко забытое».

– Сам говорил, – щекотно шептала мне на ухо Лидка, – что Олю он хотел до потери сознания, бешено ревновал к Игорю и страшно мучался в кино, оказавшись между нею и Хромоножкой.

Ну как объяснишь? Что сердце колотилось у Вовчика в горле, когда Ольга как бы невзначай касалась локтем локтя. И убрал бы руку, да не мог. А она в это время перешёптывалась с Игорем, хихикала во тьме. Удивилась, когда Вовчик с Лилией пролезли к местам в последнем ряду

– Вот так явление! Хромоножка? Игорёк, смотри, кого он в кино вытащил.

– Вовка, не теряйся. Зря я что ли держал такие места? – Игорь скалился от уха до уха.

«Что тут смешного?» – мысленно оскорбился Вовчик. Лилия будто бы и не расслышала.

Теперь вот те двое шепчутся в разрываемой экранными сполохами тьме, и оттого только хуже крючит Вовчика. Дышать невозможно. На экране…

Усатый Михалков тискал Гурченко, одну за другой расстёгивая пуговки тесной блузки, шептал скороговоркой: «скорее!..скоре…» Тяжело и тесно было Вовчику, он задыхался, будто сам в тесном купе стаскивал одежду с… кого? Все глазели, весь пучеглазый зал таращился: отец, и рыжая Юлька, и те двое, перешёптываясь и перехихикиваясь, все видели, как он расстёгивает Лилькину блузку…

– Тебе нравится на такое смотреть? – шепнула Хромоножка.

Вовчика бросило в жар. Ответить он не смог, головой помотал, но не видно же ей.

Что-то там было дальше: вокзал, ресторан, Гурченко, какой-то унылый мужик, опять Гурченко, дыни на базаре, рояль… потерялась нить. Вовчик внезапно обнаружил в своей руке лилькину, как раз когда Михалков дал в ухо тому унылому.

– Тебе и на такое нравится смотреть?! – шёпотом негодовала Лилька.

– Нет.

– Зачем тогда?

– Так неизвестно же заранее. Чем кончится.

– Пусть лучше ничем. Обязательно досиживать?

– Нет. Пойдём отсюда.

Они не без труда выбрались наружу. Удивительно, почему душно было в зале, где вместо стен ночная тьма. Удивительно легко дышалось Вовчику, когда вёл Лильку по барбарисовой аллее в самый конец, к последнему фонарю. Никого, кроме них, между зелёными стенами не было, в шаре фонарного света с шорохом крутилась мошкара. Парковая скамейка гораздо удобнее жёстких лавок кинотеатра, смотреть на Лильку гораздо приятнее, чем на экранные тени.

– Я бы хотел увидеть, чем закончится, – говорил Вовчик. – В жизни, как в кино, когда в первый раз смотришь. Жаль, второй раз пересмотреть не дадут.

– Можно и в жизни второй раз. Это я умею, – бесцветно, как бы самой себе, сказала Хромоножка.

– Что умеешь?

– Заглядывать в окна омутов. Было бы на что смотреть.

Вовчик хотел спросить про окна омутов, но вместо этого:

– Как это, смотреть не на что?

– Если ничего не случалось, заглядывать в омуты глупо. Ничего, кроме донной мути, не увидишь. Речной Деве не нравится, когда лезут попусту.

«Опять фантазии», – подумал Вовчик, вслух сказал:

– Дашь заглянуть в твои омуты?

– Зачем? Не боишься разозлить Деву?

– Интересно. Чего её бояться, деву-то?

– Потому не боишься, что не веришь, – сказала Хромоножка, заглядывая в глаза. Зрачки у неё, как тёмные омуты. «Я не боюсь рассердить», – подумал Вовчик.

– Теперь она рассердится? – спросил он через минуту. Как отважился губами коснуться Лилькиных губ, загадка. Никогда раньше.

– Только из интереса? – спросила Хромоножка, Речную Деву не помянув.

– Нет, – без голоса, одним духом ответил Вовчик.

Снова на губах её дыхание.

Хотел я крикнуть: «Остановитесь, что же вы делаете?!» – но не было голоса. Это сон, думал я. Так часто бывает во сне. Смотреть не мог на глупую девчонку, которая решила, что так она сможет присоединить свой мирок к большому миру людей. Дала бы ты Вовчику-братику пощёчину, оставила одного на скамейке выть на фонарь – в живых осталась бы. Твой мирок без тебя, как заброшенная детская: некому заглядывать в окна омутов, беседовать с птицами и заклинать чёрных собак.

На щеке моей горела неполученная пощёчина, я смотрел на Лильку, заглядывал в тёмную глубь её зрачков, и оттуда, из облаков донной мути, тянулись ко мне обезображенные, раздутые руки утопленницы, безглазое лицо, волосы-водоросли…

Мне хотелось очнуться. Опять тот кошмар. Сколько лет не видел. Появилась Лидка и спасла от ночных визитов утопленницы.

– Лид! – позвал я и проснулся.

Не в барбарисовой аллее лежал и не на скамейке, а в постели.

Одеяло сбилось на сторону, ногам холодно. На потолке ромбы синеватого света, шторы раздёрнуты. Шевелятся ромбы, налезают друг на друга – шторы колышутся от сквозняка. Где я?

– Лид! – снова позвал я и протянул руку.

Никого. Одеяло с той стороны отброшено, простыня как ледяная.

Я приподнялся. Холодно, потому что французское окно нараспашку, свет – это от фонаря, что на террасе. «Почему-то легли в нижней спальне. Я же говорил Лидке, что верхние гораздо уютнее. Почему-то не помню, как легли. Пили чай – это помню. Голова тяжёлая, будто не чай мы пили, а снотворное. Мы? Где Лидка? Одежда её вот».

У жены моей нет обыкновения бродить по ночам. «Сейчас вернётся, – подумал я. – Лидка-мерзлячка. Залезет под одеяло, прижмётся, отогреваться станет».

Тут я сообразил: её одежда брошена, французское окно нараспашку, за стёклами в лучах фонарного света метеорами посверкивают дождевые капли. В такую погоду голяком? Могла халат купальный накинуть. Всё равно непонятно.

Я вскочил. Ну и сквознячище по ногам, заледенеть можно. Немыслимо, чтоб Лидка по собственному почину разгуливала даже и в купальном халате. Но кто сказал, что на террасу вышла? Может, просто оставила, растяпушка, окно на распашку, а сама…

Я подошёл к двери, проверил – оказалась заперта изнутри на задвижку. Стало быть, вышла Лидка всё-таки через окно на террасу. Хорошенькое дело.

Терзаясь предчувствием, я кое-как набросил халат и кинулся к французскому окну. Чертыхнулся – подвернулись под ноги Лидкины кроссовки. «Босиком она, что ли? Плитняк холодный, мокрый. Я-то зачем босой выскочил? Тише, поскользнуться недолго».

Лужайка как на ладони. Под навесом два кресла у чайного столика, чашки, пузатый чайник белого фаянса. В сырой темени огни на том берегу. Дождь, туман над водой, но на террасе фонари и возле мостков, поэтому видно каждую травинку между плитами кривой дорожки. Мостки – как театральные подмостки. Рыба в реке плеснула. Или кто там?

Я увидел, как из серебристой ряби выбралась на мостки женщина. Спокойно, точно в ванной комнате она или в собственной спальне, стала подниматься прямиком через лужайку – под дождём, по мокрой траве! – и я увидел, что никакой одежды на ней нет. На синеватой в свете диодных ламп мокрой коже налипшая ряска, прядь водорослей запуталась в слипшихся волосах, обвила шею и свесила хвост между грудей. Дышать я не мог. При желании не получилось бы крикнуть, когда подошла ближе и я узнал её. Она улыбалась, была совершенно счастлива. Обняв меня, заглянула в глаза. Вместо человеческого тепла мраморный холод ожившей статуи. Запах озёрной воды, водорослей…

Я очнулся от собственного крика. Опять.

Утро. Шторы задёрнуты, в щёлке между ними серое рассветное небо. Лидка рядом. Спит.

Осторожно, чтобы не разбудить жену, выскользнул из-под одеяла, огляделся. Всё в комнате было в точности так, как в моём кошмаре: Лидкина точно так же небрежно брошенная на стуле одежда, и даже кроссовок валялся посреди комнаты, там, куда я его во сне зафутболил. Всё так же дверь был заперта на задвижку. А вот французское окно закрыто. Я отдёрнул шторину, поёжился. Небо обложено, вместо дождя морось. Часов шесть утра, если не раньше. Спать ещё и спать. Совсем было собрался я залезть обратно, к жене под бок, но когда потянул одеяло, оно скользнуло с её плеча и… – что за чёрт?! На плече налипшая ряска. Подушка влажная, пахнет… Я отдёрнул руку. Потом осторожно укрыл жену, чтоб не проснулась. Наскоро оделся, стараясь не шуметь, между делом осмотрел комнату. Доказательств реальность кошмара не нашёл. «Мой халат на полу валяется – так это обычное дело, вечером был не в себе от всяких разговоров, потому бросил. Лидкиного халата нигде нет. Не помню, выкладывала ли, когда разбирали чемоданы. Надо посмотреть…»

Не знаю, что хотел найти на террасе. Должно быть, надеялся: всё будет иначе, чем во сне, однако стулья стояли точно так, и в точности так же две чашки оставлены были после чаепития в компании пузатого фаянсового чайника. Пледы были на месте: лидкин аккуратно повешен, мой клетчатым комом валялся на сиденье. Но это ладно, кто сказал, что сон не может воспроизвести то, что было на самом деле, ведь пили же мы вечером чай. А вот женщина на мостках и безумие после…

Я мельком глянул на мостки. «Тряпка какая-то, вчера её не было». Через пару секунд сообразив, что именно мне напоминает тряпка, я опрометью кинулся к берегу. Ног под собою не чуял. Не ошибся, на мокрых досках нашёл насквозь пропитанный дождевою водой лидкин купальный халат. Как будто уронила к ногам, перед тем как прыгнуть в воду. «Тут должно быть сразу глубоко. Чушь, Лидка никогда не плавает и вообще предпочитает держаться на некотором расстоянии от рек, озёр и прочих открытых водоёмов». Присел я на корточки рядом с халатом, потрогал мокрую ткань и в полной растерянности подумал: «Что же мне теперь с этим делать?»