Текст книги "Колодезная пыль"

Глава четвёртая

Голод не лучший советчик. Голод – слишком сильно сказано, всего-то половина девятого вечера, завтракал Валентин часов двенадцать назад, но казалось, прошла неделя. Кто чувствовал себя потерпевшим, знает: любое мелкое неудобство представляется настоящим бедствием, если рассматриваешь его сквозь линзу жалости к себе самому.

В голове Ключика крутилась тошная муть. Бросить всё и дезертировать через окно Вельможных? Нет, ноги моей там не будет. Нельзя! Из дома выйдешь – всё пропало. Есть хочу, не могу. Лезть в окно? Я быстро, туда и обратно. Нет, нельзя. Потерпевший? Пускай тогда доставляют еду эти, которые быстрого реагирования. Должны же. Или не должны? Хочу есть. Обозвали потерпевшим, бросили трубку. Но есть телефон. Позвонить им? Или в какую-нибудь доставку на дом. Чего угодно доставку: суши, пиццы, блинов – всё пусть везут. Привезти-то они привезут, но как войдут? Котлован… Подстёгиваемое аппетитом воображение разыгралось. Колонна фургонов. На крышах реклама: гигантская банка пива, пицца для Гаргантюа, – Ключик сглотнул слюну, – тарелка с блинами, сёмга и лосось, роллы с икрой, улыбчивый жареный поросёнок, но – стоп! С банкой пива фургон передними колёсами ухает в яму, в зад ему бьёт пицца-гаргантюа, блинчики наезжают, за ними роллы, в икру суётся поросячье рыло. Орёт прямо под окном клаксонами провизия для потерпевшего, а сам он из окна видит оком, но зубом – никак. Но к Вельможным – нет. Ни за что. Говорите, потерпевший? Тогда доставляйте хоть автовышкой. Срочно. Потому что есть хочу, умираю.

Гражданин Ключко схватился за телефон и мигом набрал номер службы быстрого реагирования. Тоже автомат. Да. Да. Нет. Ключко. Да. Валентин Юрьевич. Да. Регистрационный номер? Не помню. Нет, только не преключайте… А, чёрт! Ладно, ещё раз. Да. Да. Да. Ключко. Да. Валентин Юрьевич. Нет. Господи, опять эта идиотская музычка! Эвакуация? Нет! То есть… Не переключай!.. О, небо! Пройдя по кругу в четвёртый раз, Ключик нащупал лазейку: «другие вопросы». Минутное прослушивание всё той же баркаролы, – и потерпевшему предложили наговорить после сигнала, чего он хочет от службы быстрого реагирования.

– Пожалуйста, если вас не затруднит, я хотел бы чтобы каким-нибудь образом… Ну, вы понимаете, я не могу выйти, потому что рядом с домом вырыли котлован эти… Строительная компания… Подождите, я ещё не!

В трубке гудки. Пришлось опять набирать номер и по лабиринту возможностей пробираться к «другим вопросам». На этот раз потерпевший Ключко вёл себя умнее.

– Еды! С доставкой к месту происшествия! И мусор чтобы. С доставкой от. А еды вот какой… Сейчас я подумаю. Э-э… Пиццы я не хо… Да стойте же!

– Ваше сообщение будет передано диспетчеру, – пообещал автомат и повесил трубку.

«А ну их. Не всё ли равно? Пусть хоть чего-нибудь привезут», – решил голодный артмастер и больше по «другим вопросам» звонить не стал. Собирался жене звякнуть, но трубка вновь подала голос. Вызов. «На ловца и зверь бежит», – подумал Валентин Юрьевич и оказался прав.

– Что там у вас? – мужской унылый голос спросил. – Говорите, слушаю.

«Диспетчер! Живой!» – обрадовался Ключик. Диспетчер попался полуживой; впечатление было такое, будто разговаривает, борясь из чувства долга с жестоким приступом зубной боли. Он не перебивал, трубку не бросал, всё выслушал: про котлован и разговор с застройщиком, про то, что из дому выйти теперь решительно невозможно, про то, что жена в столице как раз занимается поиском новой квартиры, про срочный заказ и…

– Понятно, – оборвал поток жалоб диспетчер. – Я направляю представления в прокуратуру и надзорные органы. Срок рассмотрения – не более семи рабочих дней. Строительство будет временно приостановлено. Спасибо вам за сигнал. Всего хорошего.

– А еда? – поинтересовался потерпевший.

– Тут, тут, тут, – ответила трубка.

«Не тут-тут, а неизвестно где», – огорчился Ключик, повесил трубку, но она ожила снова. «Кто теперь?»

– Пиццу заказывали? – пробасил телефон раздражённо.

– Пи… пиццу? Да!

– Девичья десять?

– Да.

– Ну и как я к вам заеду?! Заказываете, а мне тыркаться. Не заедешь, не дозвонишься, а вы потом жалуетесь, что опоздал. Ну! Заехать как?!

– А вы где стоите? – спросил Валентин, открывая окно. Ожидал увидеть синюю машину спасателей или на худой конец автовышку электриков. Уличный фонарь не горел, в окно дохнуло сыростью. Дождь?

– Да возле дома вашего, рядом с ямой. Забор не могли поставить? Я чуть машину туда не уронил.

Какой-то фургон с видом утомлённой от долгих странствий серой улитки мок у края дороги. Больше машин на улице не было.

– Доставка пиццы, – прочёл Валентин надпись на заляпанном грязью борту.

– А вы чего ждали? Катафалк? – мрачно огрызнулся бас. – Где вы там?

– Окно второго этажа, – ответил Ключик.

– А, уже вижу.

Из тьмы вынырнула фигура, видная в скудном оконном свете плохо. Экспедитор.

– И что дальше? – спросил он, задравши голову. – Ты спрыгнешь или мне взлететь?

В руках у него Валентин увидел гигантских размеров коробку, подумал сглотнув слюну: «Для Гаргантюа маловато, но мне в самый раз».

– Вас разве не предупредили? Я не могу выйти, потому что… Ну, вы сами видели. И спуститься не могу.

– Так соседей попроси, чтоб через окно забрали.

– Нет там никого и войти туда я не могу. То есть, могу, ключи есть, но…

– Слушай, не парь мне мозги! Есть ключи – открывай. Нет – я поехал. Ты у меня последний сегодня. Ну! Будешь забирать или нет?

Валентину судорогой схватило живот от голода.

– Да! – крикнул он. – Буду! Сейчас! Только не уезжай!

Метнуться по коридору, скатиться по лестнице, отыскать ключ, отпереть – минутное дело. Свет зажёгся только в прихожей, оконные задвижки Валентин искал ощупью, матерно кроя тех, кто обрезал в гостиной Вельможных люстру. Нашёл, открыл. На подоконник лёг жиденький свет, в сумраке искрами посверкивали дождевые капли. Валентин высунулся из окна, щурясь вгляделся. Экспедитор прятался от дождя у стены, под свесом крыши. Ростом метра два, широкоплеч, сутуловат, челюсть квадратная. Вид у него был такой – сожрал бы, но сыт. Добродушный огр. При иных обстоятельствах, например ночью в подворотне, мог бы и напугать.

– Давай сюда. Дай! – попросил Валентин, пожирая глазами коробку.

– Дай уехал в Китай, – буркнул огр. – Распишись сначала.

Коробка перекочевала на подоконник, поверх неё лёг мятый влажноватый лист, потом ручка. Картонная крышка была мягкая, тёплая, и пахло же от неё!..

Валентин торопливо расписался и сунул ручку огру.

– Ни хрена не видно, – ворчал тот. – Света у вас тут нет, что ли?

– Люстру обрезали под потолок, – сообщил Ключик. Поискал, куда бы девать пиццу, чтобы закрыть окно, в итоге на полу пристроил.

– Уроды, – прокомментировал огр. – С одной стороны улицу перекрыли, с другой знак висит, односторонка. Никак не заехать. Тебе звоню – занято. Злость меня взяла. Третий заказ, думаю, псу под хвост. Против шерсти поехал. Сюда заезжаю – яма. Ну, думаю… Ты извини, что наорал. Злость взяла. Куда всё катится? Это что же – три заказа обратно на базу везти? Нет, думаю. Или сам сожру, или…

– Обратно везти? У тебя в машине ещё что-то осталось? – с надеждой спросил Ключик.

– Ну да. Пицца – раз. Ещё пицца – два. Борщ украинский с пампушками – три. Кола…

– Давай! Всё давай, что осталось!

– А как же…

– Наличными, наличными!

– Ага, – сказал огр, исчез в дожде и мигом вернулся, волоча коробки и судки. – Э-э… Там салат ещё.

– Всё неси.

– Ага, – сказал огр и снова исчез.

Ключик принял у него салат и бутылки с колой, расплатился. Огр заметно повеселел. Суя деньги без счёта в карман, спросил:

– Вот скажи, чего народ так распадлючился, а? То не так, это не эдак. На три минуты опоздаешь – визгу, ровно свинью режут. Чуть что – жалоба. А сами? То улицу раскопают, а забор не поставят, то ещё чего. Или вот как у тебя – люстру под потолок, чтоб кто-то после них корячился.

Валентин присел на подоконник боком, обхватил плечи руками – зябко, сыро у открытого окна. Ноябрь.

– Не знаю, – задумчиво сказал он. – Как-то так получилось, что всем на всех плевать. Товарно-денежные отношения.

– Да какие там товарные и денежные! Гадские отношения, вот что я тебе скажу. По себе вижу: те уроды денег не дали, я их матюгами, ты денег за них дал – мы с тобой как лепшие друзья за жизнь болтаем. Не так, скажешь? Вот то-то. Ладно, раз такое дело, я домой. Хватит на сегодня. Меня жена ждёт. Поеду, пока дорогу и с этой стороны не перекопали.

Он махнул рукой и нырнул в дождь.

– Будь здоров, приятного аппетита! – услышал Валентин и крикнул в ответ:

– Спасибо!

Огр благодарственного слова не дождался. Стукнула дверца, прочихался и взревел двигатель. Жёлтые огни габаритов поёрзали туда-сюда в облаках пара, вспыхнули и погасли стопы, фургон развернулся, на миг ослепив Ключика фарами, рванул с места и скрылся там, где некогда был перекрёсток с Черноглазовской, а теперь зиял бетонный рот нижнего яруса дорожной развязки. Прежде чем закрыть окно, Валентин выглянул наружу, опираясь на подоконник. Темнотища. Странно, что напротив нет света в окнах. В девятом номере, когда ни глянь, хоть в три часа ночи, обязательно два-три горят. А теперь нет их. Уличный фонарь почему-то отключен. Жерло тоннеля светится, да ещё какие-то красные лампы слева. Там котлован. Почему не поставили перед ямой забор? Тот, из службы спасения, сказал, что приостановят стройку. Приостановят, и дальше что? Прокуратура, то да сё, но мне легче не станет. Семь дней срок рассмотрения жалобы. За семь дней мир можно сотворить. Да ладно, чего я парюсь, пусть с голубыми слонами прокуратура разбирается, мне-то что. Неделя так неделя. Жратву привозят, что ещё нужно? Эти из службы спасения – хороши гуси. Спасли. Накатали жалобу и заказали пиццу за мой счёт. С плеч долой, из сердца вон. Ну и ладно. Главное что?

Валентин захлопнул окно, защёлкнул задвижки и, нагружаясь коробками, судками и бутылками, провозгласил:

– Главное – есть что есть. Самое время поесть. На голодный желудок думалось плохо, а после еды мозги отказались работать вовсе. Правду сказать, сгоряча Ключик перестарался. Набил брюхо так, что и потерпевшим себя перестал чувствовать, и к артмастерингу оказался категорически непригодным. Какой артмастеринг, когда в башке вместо мозгов желе, руки как из сырого теста, и одного хочется – растечься по ложу. Хоть на полчасика.

– Часик вздремну, – пробормотал Ключик, борясь с зевотой; сходил в гостиную за телефоном (вдруг Ленка), дотащился до кровати, кое-как постелил, через силу разделся (можно было и не, пару часиков всего), и провалился в сон.

***

Он был и его не было. Осями пронизывал он место, где хотел быть, осматривался, бесплотным телом брал ветер, пробовал грунт. Он хотел быть наперекор всему. Склон давит – ничего, подпорную стену туда. Жидковато под ростверком – надо отрастить подлиннее сваи, вцепиться в твёрдь. Всю жижицу, всю мочу выдавить в дрены, прочь. Только бы занять в мире место. Он привязался осями к сторонам света и горизонту. Пора. Хватит прикидывать, надо быть. Его нервы пронизали грунт там, где быть сваям, он ощутил зуд в бесплотных пальцах – миллиарды бессчётные разбирателей взялись за дело, грунт поплыл, стал проваливаться. Заработал дренаж, всасывая жидкую бесполезную грязь, а в растворе уже зародились собиратели. Карбоновые нити вдоль нервов возникли в жаркой силикатной жиже. Быть! Он уперся в склон подпорной стеной, остатки грунта сползли в гигантский желудок-котлован. Быстрее! Когти держат, можно стать твёрдо. Громада ростверка обозначилась в котловане, навалилась на свайное поле, прижала. Хорошо! Ещё бетона, ещё! Зуд всё выше и выше поднимался вдоль осей колонн, костенел бактобетонный скелет; позвоночными столбами росли шахты лифтов, вздёргивались перемычки, и рёбрами, строго по горизонтальным осям, топорщились монолитные плиты. Голодно ему было – ещё бетона! Сухо – ещё воды! Тяжко было не упасть, удержать себя. Микроскопические жилы карбоновой арматуры напряглись, стянули тело, он ощутил упругую свою мощь. Плёнками стен оделся скелет. Под ростверком просел грунт, ветер давил, но всё это пустяки. Надо быть!

Тесно, расти некуда. На юг нельзя, запрет. На запад? В свой черёд. На север? Можно бы… Позже, позже. Ох, как тесно! На востоке у цоколя мелочь, скорлупка. Тоже нельзя?

Артерии и вены снизу доверху пронизали его, вознося к самой макушке воду и унося нечистоты прочь. Мало воды. Сухо в артериях. Если бы не скорлупка на востоке… Он глянул на присосавшегося к водной артерии смешного клопика в дурацкой серой шапке о четырёх углах. Никто такого уже не носит. Из-за него не дают пить. Клоп живой ещё? Если подмыть грунт с этой стороны и поднажать слегка…

Он стал теснить клопа. Треснули скорлупные стены. Ещё! Чтобы разъехались подстропильные балки и схлопнулась кровля. Ну же! Потом растереть в крошку и съесть, а деревянные кости сплюнуть… Кто там копошится?

За миг до того как рухнули стропила жалкой коробёнки, он понял: там, на скате шиферной крыши – это же я!

***

Перед глазами белое. Не вода в висках, а кровь. Душно. «Хватит орать, это был сон, – подумал Ключик. – Опять в шлеме вчера пересидел. Белое – это потолок. В спальне я, а не на крыше. Господи, ну и бред!»

Рядом с ухом заверещал вызов, в мозг воткнулся буравчиком. «От него и проснулся», – понял Валентин. Нащупал телефон, ватной рукой понёс к уху.

– Валя? – в трубке шелестнул незнакомый голос. Ключик заставил себя узнать жену. Что-то случилось?

– Валя, нам нужно серьёзно поговорить.

Влентин Юрьевич что-то промычал в ответ. Серьёзно? В такую рань?.. Он повернул голову, глянул на часы. Десять утра. Не такая и рань. Голова никуда не годится, бутовый камень, железобетон ржавоармированный. Поговорить, да ещё серьёзно?

– Говори, – сказал он хрипло.

– Валя, ты должен меня понять. Можно и без объяснений обойтись, но я так не хочу. Ты никогда меня не понимал, Валя. Собой одним занят был и фантазиями своими. Я не могла так: ты дни и ночи с дурацким горшком на голове, вокруг грязь, пыль, старьё. И старичьё одно. Соседи твои жуткие. А я ведь ещё не старуха, Валя, мне жить хочется!

Ключик молчал, силясь понять, чего от него хочет жена. «Жить? А мы что делаем?»

– Молчишь, Валя? Слов от тебя не дождёшься, разве что раз в месяц ради праздника. Зря я тебе позвонила, Женечка был прав. О чём тут говорить? Я отправила тебе требование, найди его в почте, подпиши и отправь обратно.

– Какое требование? – с трудом ворочая языком, спросил Валентин Юрьевич.

– Ты не понял ещё? Знаешь, раньше ты казался умнее. Женя сегодня ночью сделал мне предложение. Я не смогла… и не захотела отказать. Я долго терпела, но после вчерашней грубости решила – хватит.

В голове Ключика мешанина, обрывки мыслей: «Какое предложение? Обмен? Терпела она, терпела, но не смогла ему отказать. Сегодня ночью, после вчерашней грубости. Кто-то вчера был с ней груб. Я? Не помню. Нет, помню. К чёрту послал её и всех остальных. Все остались, она пошла. Какое предложение?»

Очевидно, последний вопрос он ухитрился произнести вслух. Во всяком случае, Елена Викторовна ответила:

– Завидное предложение. Ты всё-таки решил меня помучить? Хочешь, чтобы я прямо сказала? Я развожусь с тобой и выхожу замуж за Женю. Требование я тебе прислала, подпиши.

Ключик положил телефон на подушку. В трубке шелестел Ленки Викторовны голос, но слушать всякую чушь не хотелось. Ключик сбросил вызов. Выдохнул, вдохнул. Телефон зазвонил снова. Прослушав пиликанье четыре раза, Ключик всё-таки поднял трубку.

– Не дури, Валя, не отключайся. Чего ты ещё от меня ждёшь, каких признаний? Не хотела я, ну ладно, получай. Я тебя никогда не любила, и даже не пыталась сделать вид, что люблю. Тебе же никто, кроме тебя самого, не нужен! Никого вокруг не замечаешь, сидишь себе… Как ты говорил? В башне из слоновой кости? Ты себе льстишь. Не из слоновой. В костлявой пыльной башне сидишь, в грязи по уши. Ну и сиди себе. Я, если хочешь знать, для того только за тебя вышла, чтобы не видеть больше никогда гнусную общагу. Вонючая конура три на три, в душевой под ногами ржавые потёки…

Ключик перестал слушать. Слез с кровати, понёс трубку к окну. От света резь в глазах, слёзы. Конура была вонючей, а башня оказалась пыльной. А тут подвернулся вид на реку. «Душно мне», – подумал Ключик и открыл фрамугу. Лицо и плечи окатило холодом, но легче не стало. «А как же обмен?»

– Как же обмен? – спросил он у трубки.

– И знаешь, в последнее время я… Что? А, обмен. Ну зачем нам с Женей теперь обмен? Нам и здесь хорошо. Ох, как же здесь хорошо! Утром сегодня я в первый раз в жизни видела рассвет! Прямо из окна спальни…

Ключик снова перестал слушать, высунулся в окно чуть ли не по пояс. Плевать, что холодно. Трубку держал двумя пальцами на вытянутой руке. «Да, с рассветом туго у меня. На востоке сплошной железобетон; на юге слепые окошки паркинга, а выше – зеркала; на западе теперь будет бактобетон».

Желтоватым рифом из земли лез бактобетонный монолит, поверху увенчанный стальными фермами. На ажурных рамах ворочались головы активаторов, над кромкой стены простым глазом можно было увидеть мутную сеть карбоновой арматуры. В трубке шелестел чужой голос; вероятно, Елена Викторовна делилась восторгами. Рассвет. Прямо из окна спальни. Предложение, от которого не смогла и не захотела отказаться. К свиньям собачим.

Ключик выпустил трубку. С отстранённым интересом проследил, как она хлопнулась об железобетонную четырёхстопную лестницу и как брызнули во все стороны осколки белой пластмассы. Вдребезги, к свиньям собачим. Искорёженная белая тушка осталась лежать, вывалив внутренности, на второй снизу ступеньке.

Напрасно разбил. Как теперь звонить в мэрию? Как жратву заказывать? Развод ей подписать. Ага, сейчас. Прям так, без штанов, и побежал. Совет да любовь. В доставку можно звонить из мастерской, не снимая шлема. В мэрию тоже. Вообще больше не буду оттуда вылазить, пошла ты в задницу вместе с Женечкой. Обмена, говоришь, не будет? Полковник с котом и старушкой в совмещённом сортире на кругу тридцать восьмого, значит, теперь побоку. Невеста Женечкина тоже там же. Все триста сорок шесть – или сколько там? – звеньев обмена Елене Викторовне больше не нужны. Свободны, ребята! Ну, чего уставились? Пошли, пошли! И я с вами.

Валентин Юрьевич со стекольным дребезгом захлопнул фрамугу, глянул на глянцевито-чёрный шар, тот уютно подмигнул огоньками. Удобно, когда мастерская в двух шагах от кровати. Можно вообще не вставать. Жаль только, на жратву отвлекаться нужно и прочие глупости. Какой дурак в инструкции написал, что работать лучше всего сидя?

– Недоработка! – злобно сообщил артмастер шлему. В ушах шумело. Собственный голос казался незнакомым. И вообще всё странно: сон, звонок, развод. Что-то робко шевельнулось в душе артмастера. Да правда ли это? Впрочем, легко проверить. Что телефон разбит – ерунда. Она сказала, посмотри в почте.

Валентин не заметил, как оказался возле терминала. «Эк их нападало! Спам. Опять спам. А это гриб вчера прислал, письмо открыто, я его читал. А, вот оно». В глазах потемнело. Выпустив воздух сквозь зубы, Ключик грохнул по столу кулаком.

– Ну тихо, тихо! – прошипел он. – Терминал только не вздумай выбросить.

Значит, правда.

И тут вместо очередного приступа ярости Ключиком овладело тоскливое безразличие. Орать, кулаком стучать, самому следом за трубкой выкинуться из окна? Смешно и глупо. Хотел, чтобы все тебя оставили в покое, дали бы работать? Покойся. Requiescat, как сказал бы Василий Степанович. В конце концов, это не худший выход и для тебя и для неё. Заказ получил? Работай. Давай, давай.

Артмастер подобрался, глянул на шлем, прикинул: нет, сначала поесть, иначе дела не будет.

– Но развода всё равно не дам, – сказал он терминалу и отправился, шлёпая босыми ногами, на кухню. Официальная форма требования развода осталась висеть на экране в ожидании подписи.

Глава пятая

Поесть перед сеансом артмастеринга – это святое, на голодный желудок голову в шлем совать себе дороже. Одними кошмарными снами тогда не отделаешься. Было однажды с Валентином Юрьевичем такое – нахватался всякой дряни в мозг, чуть богу не отдал душу. Сны тоже мерзость, но от них есть средство. Проснуться. Ну это же надо – бактобетонным домом себя вообразить! Если разобраться, ничего странного. Образование не пропьёшь и на арты не разменяешь. Плюс два поколения архитекторов и невесть сколько строителей. До седьмого колена и дальше. В генах уже. Были бы дети…

– Ну, хватит! – оборвал нехорошие мысли артмастер, с ненавистью разглядывая остатки пиццы. Доесть надо было, а кусок в горло не лез.

С чем хоть она? Ананасы и курица.

– Ешь ананасы, курицу жуй, – продекламировал Ключик, разрезая пиццу на мелкие кусочки. Какая-то резиновая. Многоразовая?

«Переходящая курица. Точно как та, которую притащил Екатерине Антоновне муж её Павлик», – подумал, опуская руки, Ключик.

***

– И что мне с ней делать? – спросила набожная Екатерина Антоновна, подняв глаза к потолку. Никакого разъяснения свыше не поступило.

– Что мне с ней делать? – повысила голос госпожа Заяц. Муж ответа не дал, успел улизнуть «по делам», оставив жене подношение в виде курицы.

– Что мне делать с тобой? – спросила Катя, почтив тушу, разлёгшуюся на разделочной доске, укоризненным взглядом, точно не курица перед нею была, а беспутный младшенький Алик, коего с полгода тому назад удалось сбыть с рук на руки молодой жене. Курица смолчала, как и Алик в подобных случаях.

Екатерина Антоновна наклонила голову и критически оглядела мужнино приобретение. Оказывая многочисленным родственникам мелкие услуги, Павлик стеснялся брать деньги, но от подарков отказываться было ему неудобно, да и охотничий инстинкт мешал возвращаться к жене с пустыми руками. На этот раз добытчик постарался на славу, птичку приволок капитальную. Грудка тугая, окорока мощные, голени длинные, мясистые – хоть сейчас в кордебалет. «Алик вон тоже выбрал себе кордебалетку: грудка, окорока, голени… – думала о сыне Катя. – Имя одно чего стоит! Элеонора! Торговка».

Она поджала губы. Смутить взглядом курицу нечего и пытаться. Понятно, что толку от неё при нынешних обстоятельствах не много. Дочери выросли и в порядке старшинства выскочили замуж, а сын окольцован торговкой. Бедный мальчик!

Справедливости ради надо заметить, что сам двадцатипятилетний мальчуган обездоленным себя не чувствовал. Чего ещё от жизни желать? Жена – красавица: грудка, бёдра, голени. Дом – полная чаша: диван, пиво, терминал во всю стену. А обострения внутрисемейного конфликта, когда тёща слишком уж наседает, пытаясь приспособить зятя к семейному бизнесу директором, можно и у мамы Кати переждать, как бы в эмиграции, благо – дом родной через дорогу. Гонимый тёщею Алик в эмиграции оказывался часто и всякий раз приносил матери в подарок ценную вещь. Из одежды что-нибудь или из мебели. Накануне, после оглушительной ссоры с женой, он подкупил Василия Степановича Вельможного посулами даровой выпивки, и они вдвоём к величайшему удовольствию зрителей приволокли в дом номер десять из квартиры молодожёнов диван. Стали праздновать победу, однако во пиру Алик внезапно ощутил необоримую тягу воссоединиться с супругой. Екатерины Антоновны дома не было, удержать сына от очередного опрометчивого шага она не смогла. Узнала об этом Катенька позже, по дороге домой, от Зинаиды Исааковны Гольц. Та, заходясь от восторга, поведала про возвращение блудного дивана в дом номер девять на третий этаж и про комментарии, какими мать Элеоноры, Александра Яковлевна Дончик, сопровождала это действо с балкона.

«Как есть торговка», – печалилась над куриною тушей Екатерина Антоновна. Несправедливой была к новым родичам и пристрастной. Мадам Дончик торговкою стала не сразу, раньше была завучем по внеклассной работе, русский язык преподавала в старших классах и литературу, чем, вероятно, и объяснялся богатый её словарный запас.

Птичка, развалившаяся перед Катей Заяц в развратной позе, была чересчур велика. Прямо девушка с веслом, а не курочка. «На Алика надежды нет, опять его сцапали, – прикидывала Катенька. – Павлик неведомо когда вернётся и окажется сытым. А курица ну просто непристойных размеров». При мыслях о непристойности и размере в голову Екатерине Антоновне пришла великолепная идея. «Зина говорила, что Оля ждёт в гости своего Заури. Он покушать не дурак. Чахохбили. Отнесу ей».

Екатерина Антоновна переложила курицу в миску и понесла Ольге Александровне.

– Здравствуйте, Зиночка, – мимоходом сказала она приоткрытой двери квартиры номер пять и позвонила в третью квартиру.

Ольга Александровна Вельможная пребывала в состоянии нервическом. Действительно ждала Заури – тот прислал телеграмму из одного слова: «Еду». Мужа Оленька не ждала, он третьи сутки кряду устранял порыв на магистрали, и ясно было, что вернётся в состоянии вещества, а не существа. Дочь не ждала тоже, хотя и опасалась, что Василиса ворвётся некстати, как и в прошлый раз. На веранду не вышла, а, колыхая телесами, выпорхнула. Ожидания и опасения читались на лице её ясно.

– А, это ты, – с видимым разочарованием протянула она, увидев соседку.

– Оленька, возьмёшь эту даму? – спросила Катя. – Моих мужчин нет, а мне самой с нею не справиться.

– Вася на аварии, – скучливо пожаловалась Ольга Александровна. – Зачем мне…

– Чахохбили, – интимно шепнула Катя.

Лицо и шею Оленьки замело румянцем.

– Возьму, пожалуй, – сказала она, ухватила миску и скрылась, не позабыв прикрыть за собою дверь.

Помедлив, Екатерина Антоновна собралась уходить, но Оленька выскочила снова, сунула какие-то деньги и с криком: «Миску после, после!» – исчезла.

– Не надо денег! – запоздало возразила Екатерина Антоновна.

– Надо, Катенька, – ехидно пискнула из недр квартиры номер пять Резиновая Зина. – За удовольствия нужно платить.

Екатерина Антоновна пожала плечами, сунула деньги в карман халата и неспешно направилась домой. Куда торопиться? Погода хороша, весна! Тепло, скоро зацветут акации! В Сухуми весна богаче, конечно, однако и здесь хороша! И не надо, совсем теперь не надо возиться с готовкой! Катенька вдохнула полной грудью, заворачивая за угол. Благодать! И у Алика семейная жизнь наладилась. Алик?

– Алик? – удивилась Екатерина Антоновна, увидев сына. Тот не расслышал, потому что кричал, стоя на другой стороне улицы под балконом.

– Мещане и торгаши! Всё, к чему прикасаетесь, превращается в деньги! Но меня не втравите! Так и передайте своей Линочке!

Полные презрения выкрики Алик посылал вверх, адресуя балкону третьего этажа, оттуда ему полнозвучно отвечала Александра Яковлевна Дончик.

– А! Ты слышала, Элеонора, как нас называет этот вислый импотент? Деньги ему, диванному валику, не нравятся! А кухонный телевизор куда хотел уволочь, нищеброд?! Мы прикасаемся?! А ты! Во что ты всё превращаешь, комнатный ты раздолбай?! В дерьмо!

Александра Яковлевна добавила ещё пару эпитетов, касающихся личности зятя, а не его продукции, но Екатерина Антоновна слов не поняла, потому что не имела филологического образования.

– Алик! – сказала она в полный голос. На этот раз сын услышал, потому что молча открывал и закрывал рот – пытался прожевать то, чем угостила его тёща.

– Мама! – с надрывом выкрикнул он, тряся воздетой к балкону рукой. Вид у него был жалкий.

– Алик, ты не должен всё это выслушивать, – твёрдо сказала Катенька. – Иди домой.

Алик медлил, ему было стыдно. Домой? С пустыми руками?

– Домой! – прикрикнула Катенька, дождалась, пока сын исполнит приказание, после подняла голову к балкону, где всё ещё пребывала мадам Дончик, похожая на необъятную оперную Джульетту.

– Ты! – сказала она. – Повтори, как назвала моего сына!

Оклик её отбился эхом от пятиэтажной громады и ударил в окна дома номер десять. Зрители невольно отшатнулись. Все знали, с Екатериной Антоновной, когда задета честь её детей, лучше не связываться. В наступившей тишине мадам Дончик ретировалась, грохнула балконная дверь.

Екатерина Антоновна обвела тяжёлым взглядом глазницы девятого дома. Два-три окна при этом захлопнулись, дрогнули занавески. Катенька удовлетворённо кивнула и повернулась, чтобы идти домой. В квартире Зинаиды Исааковны хлопнула форточка. Всё было в порядке, одно плохо, нечем накормить Алика. Лучшее средство от семейных неурядиц – плотный обед, мужчине нужно мясо или на худой конец мясо птицы.

Изгнанника она обнаружила в кухне на табурете возле стола. Скрючился там, точно роденовский мыслитель, только что не голый.

– Алик, не грызи ногти, – машинально проговорила Екатерина Антоновна, придумывая слова утешения.

Сын опустил руку, в глазах его дрожали слёзы.

– Мама, она сказала… Я не могу… Не! Мо! Гу! Она ска… – тут ему перехватило дыхание. Он отвернулся, обхватив руками кудрявую, как у самой Катеньки, голову.

«Вот бы сейчас ему подсунуть борщика, а потом куриную ногу», – думала мама Катя. Сожалей не сожалей, утраченного не вернёшь. Курица будет порублена в куски для услаждения южного гостя Оленьки, и значит, придётся обойтись словами.

– Всё ты можешь, – сказала Екатерина Антоновна, подойдя к сыну ближе. – Мало ли что она сгоряча сказала. Не всё же надо слушать.

Мама Катя потрепала сына по плечу, сказала:

– Ну же! Хватит, давай подумаем…

– Ты не понимаешь, мама! – Он стряхнул с плеча её руку. – И никто!

Алик глубоко переживал свою мужскую несостоятельность. Домой вернулся с пустыми руками, обратно путь закрыт, потому что нечего, ну совершенно нечего предложить Элеоноре хотя бы в зачёт, в виде залога будущих успехов.

– Я не! Мо! Гу без неё! Ну что! Что я могу ей дать?!

Екатерина Антоновна огляделась. Ничего достойного внимания в кухне не было, если не считать самого Алика, а он, объективно говоря, мало на что годился в таком состоянии.

«Что бы ему такого с собой дать? – прикидывала мама Катя. – Тьфу ты! Кого это несёт?»

В дверь звонили. Не позвякивали, не тренькали, а трезвонили, не переставая.

– Сейчас! Да иду же, иду! – поспешно спускаясь по крутой лестнице, кричала Екатерина Антоновна. – Что вы с ума сходите? Сломаете звонок! Оля? Что с тобой?

Ольга Александровна была не в себе. Одною могучей рукою прижимала к груди курицу в миске, другою оперлась на кнопку звонка. По щекам её текли слёзы, оставляя на тональном креме чёрные дорожки, словно мазки туши на китайском шелку. Подбородок дрожал у Ольги Александровны, говорить она не могла.

«Что с ней? Вася вернулся некстати, застал, избил? Следов вроде бы нет. Что у неё в руке?»

Екатерина насильно отняла Оленькину руку от пуговки звонка и отобрала у соседки мятый лист бумаги. Телеграмма. На сей раз Заури раскошелился на два слова: «Нэ еду». Правду говорят – отказать сложнее, чем согласиться, поскольку слово «нет» на одну букву длиннее, чем «да».