Текст книги "Ржевская мясорубка. Выжить в аду"

Борис Горбачевский
Ржевская мясорубка. Выжить в аду

© Горбачевский Б.С, 2020

© ООО «Яуза-Каталог», 2020

* * *

Посвящаю эту книгу моим товарищам, что полегли под Ржевом, где солдатом я начинал свой боевой путь

Посвящаю милой, доброй маме, сохранившей до конца жизни как самую великую драгоценность все мои фронтовые письма

От автора

Почему через 60 лет после окончания войны я принялся за воспоминания? Как-то Сент-Экзюпери сказал: «Для тех, кто воевал, война никогда не кончается». Верно! Но это не главное, что подвигло меня на склоне лет на столь отважный общественный и литературный поступок.

А что же главное? Сохранить в истории частичку живой памяти о прошедшем времени, рассказать о своих боевых товарищах, отдавших жизнь за Отечество! Вот, пожалуй, основной мотив, побудивший меня взяться за перо.

В последние годы я все чаще задумываюсь над тремя фактами. Они постоянно беспокоят душу, я стараюсь их понять.

Факт первый: как это ни грустно, но приходится признать, что из нашего сознания выветривается понимание, вероятно, самого крупного события XX века – Великой Победы над фашизмом. Эта Победа, напомню, спасла целые народы от рабства и физического уничтожения. В данном случае книга моя – повод обратить внимание общества на беспечность, весьма схожую с человеческой легкомысленностью 30-х годов прошлого века, когда была упущена возможность остановить безумца Гитлера и его генералов.

Факт второй: трагическая судьба моего поколения, скошенного, как трава, войной. Из каждых ста воевавших молодых солдат – вернулось трое. Спрашиваю себя: почему оказалась столь немыслимо высока цена Победы? И не нахожу однозначного ответа. Когда думаешь об этом, понимаешь: это же – катастрофа! Прозрение пришло не сразу. Теперь-то мы понимаем: останься в живых больше людей, как бы они обогатили державу. Возможно, появились бы лидеры, которые повели бы страну по новому, иному пути…

Факт третий: задумываемся ли мы над тем, как буквально за два года войны фактически сформировалась новая Красная Армия вместо кадровой, погибшей в 1941-м. И эта новая армия, руководимая новыми военачальниками, прошедшими за первые два года войны не одну «академию» на солдатских костях, превратилась в грандиозную силу, победившую самого сильного и опасного противника за всю историю человечества.

Книга моя – попытка разобраться в этих неординарных событиях.

Нас, еще живущих ветеранов, нередко называют «вымирающим поколением». От времени, увы, никуда не уйдешь. Пройдет еще пять-десять лет, и останутся немногие… Правда, печать иногда рассказывает легендарные случаи. Например, во Франции еще живы два солдата Первой мировой, а в Англии живет еще один такой счастливчик.

Закончив свое произведение, я перечитал книгу Ремарка «На Западном фронте без перемен», названную «Книгой о потерянном поколении».

Мы, фронтовики Второй мировой, в отличие от героев Ремарка, вернулись с войны не «потерянным поколением», а гордыми победителями! И свою гордость, вопреки господствовавшей в то время в стране тоталитарной власти, сохранили в своих сердцах на всю жизнь.

Я не приемлю взгляда, будто все фронтовики вернулись с войны законченными фаталистами или с верой в бога, наркоманами или тем паче психопатами… Конечно, были и такие. Послевоенная жизнь для многих из нас оказалась неласковой, особенно досталось инвалидам, а их насчитывалось более двух с половиной миллионов. Фактически страна оказалась не готовой создать всем им нормальные условия существования. Я не собираюсь замалчивать или упрощать наше трудное прошлое. И все-таки большинство участников войны сели за парты, закончили школы, различные профессиональные курсы, институты, нашли себя в обществе.

Моя книга рассказывает о реальных событиях и реальных людях. Правда, я не могу настаивать на строгой документальности: не все сохранила память. Отдельные факты реконструированы, что-то пришлось додумывать. В некоторых случаях изменены имена. В суждениях своих я стремился к объективности, но, возможно, где-то и не избежал субъективных оценок, особенно в характеристиках людей. Впрочем, не мне судить об этом.

События изложены в хронологическом порядке. Мне казалось, это позволит читателю лучше представить и понять человека в тяжелой обстановке войны, когда нередко приходилось стоять насмерть.

Книга появилась благодаря помощи и поддержке сайта на Российском интернете «Я помню» и его руководителя Артема Драбкина. За что превеликое ему спасибо!

Спасибо моим товарищам и помощникам в подготовке рукописи: Майе Лановской – за литературную правку. Электронному дизайнеру Юджину Гольдину. Татьяне Сироте, выполнившей электронный набор и верстку.

 
Какими красивыми были,
Такими и в землю ушли.
А там, где мы их хоронили,
Там красные маки взошли.
Свершаются сказки и были
В созвездьях боев и побед…
Какими красивыми были
Ребята семнадцати лет.
 

Владимир Соколов

Часть первая. Мои первые военные университеты. Январь – май 1942

Глава первая. Курсанты и командиры. Январь-март 1942 года

В конце 1941 года семья наша жила в городе Кыштыме Челябинской области, я работал учеником токаря на заводе «Красный металлист». В ноябре Кыштымский горком партии отозвал меня на месяц с завода и направил уполномоченным в село. На мои сомнения, что я человек городской, не отличу пшеницы от ржи, секретарь рассмеялся: «Надеюсь, теперь научишься!»

Так, внезапно и впервые в жизни, я оказался в деревне. Называлась деревня Бабкино. Ни радио, ни телефона, ни газет в ней не было, как и электричества, – его заменяли керосиновые лампы и свечи. Колонка была одна на две улицы, к ней издалека тянулись женщины с коромыслами. Правда, водопровод и канализацию несколько раз намечали провести, но решение отнесли на 1960 год. Неубранный урожай лежал под снегом. Имелось два поломанных трактора; чтобы завести их вручную, тракторист тратил полдня, но, как ни старался, удавалось не всегда. Мужиков не было, всех позабирали в армию. Одни бабы. Ощущая их жадные взгляды, я терялся, чувствовал себя неуютно. Наступили холода, и скотина жила в избах, вместе с хозяевами. Ближайший медпункт с фельдшером – в райцентре Шумиха, а до него двенадцать километров. В сельской лавке, казалось, больше мышей, чем продуктов. Одна была гордость у бабкинцев – баньки с парилкой при каждой избе. Могу засвидетельствовать: действительно чудо.

Уже были жены и матери, получившие похоронки, и землю в Бабкино залили первые вдовьи и материнские слезы. По каждому похоронному случаю председатель выписывал на поминки из колхозных запасов десять килограммов мяса, колхозники покупали в долг водку – в сельской лавке она всегда на виду, а мышей, слава богу, зелье не интересовало. Заливали горе по-черному, несколько дней. На работу, конечно, никто не выходил. Меня это раздражало, но, учитывая обстоятельства, я молчал и считал дни, когда смогу расстаться с деревней. Неловко я себя чувствовал на этих поминках: один, молодой – и не на фронте. Не станешь же объяснять им, что у меня броня, так как наш завод выпускает военную продукцию.

Тем не менее этот месяц в деревне, общение с бабкинцами изменили мою судьбу. Вернувшись в Кыштым, я тут же сходил в военкомат. Хотелось мне в Челябинское танковое училище, но медики признали меня дальтоником и отправили в Тюмень. Все получилось очень быстро, и уже в конце декабря 1941 года я переступил порог Тюменского военно-пехотного училища.

Приехал я под самый Новый год. Меня сразу определили в минометный батальон и поселили в никем пока не занятую казарму, где должна была вскоре разместиться моя рота.

Пустое, холодное, полутемное помещение, голая лампочка высоко под потолком, голые железные койки, тумбочки с открытыми дверками – и никого. Я, дурак, приехал первым. Глухую тишину озвучивало лишь громкое тиканье часов, висящих над входными дверями, широкими и крепкими, как ворота. Возникло неясное щемящее чувство, что я попал в клетку, хотелось заплакать, но я сдержался.

Сосчитал койки. Слева и справа – по тридцать две, в два яруса. Значит, здесь будут жить 128 курсантов. Мои сверстники, восемнадцати-, девятнадцатилетние парни. Они приедут со всех концов страны учиться военному искусству. За полгода нас обучат и отправят на фронт уже командирами – младшими лейтенантами.

В каптерке мне выдали дряхлое ватное одеяло и истертый дырявый матрац. Все это придало некий незатейливый уют моей первой казарменной постели и должно было спасти от холода. Залез на верхнюю койку и поплотнее укрылся шинелью, обретенной впервые в жизни всего пару часов назад.

Сон не шел. Сколько всего бродило в голове! Как начнется мой первый армейский день? Как примет меня казарма? Какие будут командиры и как станут учить нас? Справлюсь ли с армейской жизнью?.. В размышлениях я не заметил, как доел последнюю мамину котлету – я так их всегда любил – и уже принялся за коржики. Мама снабдила меня в дорогу едой, теплыми носками, свитером, целым пакетом бумаги и конвертов, ручкой, карандашами – вскоре все это, поочередно, бесследно исчезнет. Появятся ли у меня друзья? Как-то все будет?..

Скрипнула дверь. На пороге стоял незнакомый высокий парень в шинели, но еще с прической; за спиной – чудной узел на лямке через грудь. Подошел, ловко забрался вверх на соседнюю койку, предварительно забросив на нее подушку без наволочки, такой же, как у меня, замусоленный тюфяк и еще более древнее, чем мое, одеяло. Свой странный заплечный груз оставил внизу.

– Будем знакомы, позвольте представиться: Александр Рыжиков. Горьковчанин. Вырос в рабочей слободке, красочно описанной нашим великим пролетарским писателем.

Я тоже улыбнулся и представился. Вот, уже не один!

– Грустишь, парень, свободной жизни пришел конец? Не спеши грустить. Печали, друг, все впереди, собрались-то на войну! – И спохватился: – Господи, через час – Новый год! Любимый праздник! Споем?! «В лесу родилась елочка, в лесу она росла…»

Я невольно подхватил, допели уже вместе, и Саша сказал:

– Ну что ж, ты сегодня – в роли Деда Мороза, а я – Снегурочка. Годится? Не пропускать же такое событие – первый праздник в казарме!

Спустились вниз, устроили импровизированный стол, накрыв тюфяком металлическую сетку койки. Саша вышел, а я принялся налаживать праздничное угощение. Выложил коржики домашние, две воблы астраханские, леденцы горьковские, шпроты японские. Вернулся Саша, он принес две кружки воды, восхитился:

– Какой стол соорудил! – Покрутил коробку со шпротами: – Откуда сие?

– Любопытная история! На станции в Кыштыме – я там садился на поезд – застряло несколько вагонов, набитых картонными коробками со шпротами, их везли из Японии в Москву. Но столице теперь не до шпротов, пришло указание: в два дня очистить вагоны и передать Уральской дороге. Вот и пустили шпроты в продажу, так что кыштымцы, наверно, на всю жизнь запаслись японскими шпротами.

– Повезло!

Мы чокнулись кружками и пожелали друг другу в Новом году всяческого добра.

– А теперь ублажу тебя, друг! – возгласил Сашка.

Он бережно взял свою странную торбу. Оказалось, это был чехол, а в нем – гитара! Насладившись моим изумлением, Сашка объявил:

– В честь Нового года! Прибытия первыми в казарму! Нашего знакомства! Послушайте, сэр, песни о прошлой, теперь уже довоенной жизни! Фольклор!

Он настроил гитару, запел и уже не останавливался, одна песня следовала за другой, играл и пел он замечательно, да и песни… Какие песни! До войны их пела вся страна – во дворах, за праздничным столом, в минуты грусти и радости. «Девушку из маленькой таверны», по заявке слушателя, Саша спел дважды.

Так мы встретили Новый, 1942 год, заснув только под утро.

Через неделю казарма наполнилась жизнью, зазвенели вовсю молодые голоса. Мы легко перезнакомились. Всех быстро распределили по взводам. Представили командиров. Указали койки. Постепенно налаживался армейский быт. И вот мы уже приступили к занятиям.

Учили нас по ускоренной программе. С первых дней мы вкалывали до изнеможения. Я за полгода должен был стать командиром минометного взвода. Ежедневно проводилась строевая подготовка. Дважды в неделю – стрельбы. Зубрежка полевых уставов (а их не счесть!), связь, тактика, стрелковое оружие, пистолет, винтовка, карабин, пулемет, и вот-вот должны заняться минометами. Учили и рукопашному бою. Раз в неделю – лыжи: марши на близкие и дальние расстояния, до 20-30 километров, с разведкой местности и боевым охранением. Кроме того, несколько раз нас поднимали по тревоге, и мы совершали ночные десяти-, пятнадцатикилометровые марш-броски при полном снаряжении.

Удивительно! – каждый начальник свое дело считал самым важным и это личное понимание старался внушить курсантам. Например, старший сержант, он вел строевую подготовку, заявлял:

– Без любви к строевой ни один человек не может правильно (!) ходить по земле.

Старшина, зацикленный на заправке коек и чистоте сапог, постоянно твердил:

– Кровать заправляется автоматическим движением рук ниже пояса. – Или: – Завтра на фронт – а у вас грязные сапоги!!

Взводный Артур, способный лишить рассудка любого курсанта, не вызубрившего каждый параграф очередного устава, вдалбливал:

– Учите уставы – здоровее будете!

Политрук самым серьезным образом убеждал:

– Я вас научу любить Родину!

Помимо основного набора военных наук мы также мыли посуду, отчищали огромные пузатые котлы от копоти и накипи, убирали мусор, драили до блеска полы в казарме, рубили и пилили дрова, швабрили клозет, лестницу… Все это – и учение, и хозработы – доставалось мне труднее, чем многим курсантам, пока я не втянулся в суровую солдатскую жизнь.

По ночам в казарме шла своя, иная жизнь. Сашка Рыжиков, например, давал сольные концерты – и какие! Прямо как в театре! Правда, после нескольких ночных выступлений гитару у него отобрали. Однажды ночью внезапно явился старшина, гаркнул:

– Здесь вам не «малина»! – и выхватил у Сашки гитару. – Верну, когда поедешь на фронт!

Сашка маялся, скучал без гитары, однажды даже заплакал… И продолжал петь. Назло. Мол, и без гитары могу! Его слушали и без гитары – ликовали, хлопали. Но он, видно, обиделся и затаился.

Доскажу, забегая вперед, историю о гитаристе и его гитаре.

Через месяц Рыжикова вызвал командир батальона и пообещал вернуть гитару, если курсант будет участвовать в большом концерте 23 февраля, в День Красной Армии: прочтет стихи Маяковского о Красной Армии, сопровождая их игрой на гитаре. Сашка отказался. Прошел еще месяц. Учился Сашка не хуже других; взводный, лейтенант Артур, даже приметил в нем на стрельбище талант – точный глазомер – и стал тренировать курсанта к показательным стрельбам. Чего он только не обещал Сашке: и отдать гитару, и наградить значком «Ворошиловский стрелок», и присвоить звание сержанта… если курсант Рыжиков достойно представит взвод на стрельбах батальона. Сашка не покорился и лейтенанту: стрелял скверно. Потому гитары так и не увидел.

В лыжном спорте Рыжиков всегда был одним из первых. Но на показательных соревнованиях пришел последним. Поведение курсанта разозлило Артура, и вместо гитары он при первой же Сашкиной оплошности влепил ему пару нарядов вне очереди.

Вот так и получилось, что угроза старшины сбылась: свою гитару строптивый курсант получил, лишь уезжая на фронт.

Вскоре после изъятия гитары произошло новое ночное ЧП. В казарму ворвался старшина и конфисковал у заядлых картежников две колоды карт. Прозвучали знакомые слова:

– Здесь вам не «малина»! Вы в казарме! Здесь в карты запрещено играть!

Миновала неделя, и старшина накрыл игроков в кости на деньги.

Казарма всполошилась! Откуда старшина все знает? Неужели кто-то из своих капает? Возникли подозрения. Сразу появилась какая-то неловкость в отношениях. Но это продолжалось недолго. В подобных случаях всегда находится человек, который добровольно берет на себя обязанности сыщика. Несколько дней расследования, и наш детектив установил два неоспоримых факта: кто и как. Доносчиком оказался маленький толстенький Феденька с узкими бегающими глазками. В послеобеденный час отдыха, самое благословенное время, он бегал с «докладом» к старшине. Выследив Феденьку, когда тот направился в каптерку, наш сыщик подкрался к двери и услышал примерно такой диалог:

Старшина:

– Вот тебе, курсант, семь мармеладок.

Феденька:

– Товарищ старшина, вы обещали десять.

Старшина:

– Хватит с тебя и семи. Узнаешь что новое – получишь еще.

Суд был скорый. Так решила казарма. Выражая общее мнение, кто-то сказал:

– Надо отучить эту тварь продавать товарищей!

Два дня Феденьку сбрасывали с «очка» в уборной, приговаривая: «Высри мармеладки в свои подштанники, гад!» Больше в той уборной Феденьку не замечали, видно, бегал на другой этаж. На этом не остановились. Последовало новое наказание: укутали предателя в одеяло и избили по-черному. Сброшенный с койки, он долго лежал на полу, стонал и плакал.

Закончилось это тем, что в Ленинскую комнату, где вечером обычно собирался почти весь взвод, явился Феденька и взмолился:

– Простите, ребята! Ведь на войну нам вместе. Грешен я, простите!

Не простили. «За семь мармеладок продался!» Долго его не замечали, обходили стороной.

Вот такие первые житейские неожиданности встретили меня в училище. Как их воспринимать, я еще не знал. Понемногу присматривался и привыкал к казарме, пытался понять ее законы, обычаи, традиции, а главное – характеры курсантов и командиров.

Как нас готовили в командиры. Попробую рассказать об этом на примере одного дня: любой другой ничем не отличался.

Шесть часов утра. Еще темно. Словно удар по голове, гремит на всю казарму бас старшины:

– Подъем!

Вскакиваю с постели. Мне легче, чем Шурке, это мой сосед: я внизу, он наверху. Мигом застилаю постель. На это положено три минуты. Допустишь небрежность – старшина заставит перестилать, причем может это сделать и пять, и десять раз. Обматываю портянками ноги, опускаю в сапоги и чувствую влагу, неприятный запах. Ага, вероятно, ночью меня проиграли в карты и кого-то заставили «налить» мне в сапоги. А времени в обрез, все рассчитано по минутам.

– Шевелись! Шевелись!

Строем мчимся в туалет. Это длинная, узкая холодная комната с выкрашенными зеленой масляной краской стенами. С одной стороны – двадцать умывальников. Вода холодная, края умывальников обледенели. У противоположной стены – сортирная часть. Очередь обычно тянется в обе стороны.

День начинается матом и кончается им же. «Очко» в сортире в твоем распоряжении четыре минуты. Пока ребята моются, быстро занимаю свободную кабину. Меняю портянки и переобуваюсь. На остальное не остается времени. Попробуй хоть раз справить нужду, получив удовольствие! Попробуй – и тебя без лишних слов и шума сбросят с «очка». Самое меньшее зло – замараешь исподнее. Я оставляю все на потом. Чищу зубы, обмываюсь холодной водой до пояса, растираюсь полотенцем до красноты. А старший сержант уже строит взвод:

– Шевелись! Шевелись!

Все – в нательных рубашках, заправленных в брюки. Бегом по лестнице на плац. А там – Сибирь! Мороз сорок градусов! Дым из трубы похож на хвост рассерженной кошки – поднимается прямо вверх. Ветра нет. Чистый морозный воздух. Мы – молодые, крепкие. Разминка – легкая пробежка, и уже звучит новая команда:

– На зарядку! Шевелись! Раз! Два! Три!..

За сорок минут – двадцать упражнений.

В это время дежурные пилят и колют дрова для кухни и отопления казармы. Я уже научился крепко и правильно, без напряжения, держать пилу, и меня не валит, как прежде, усталость. Справляться с пилой научил нас, меня и Женечку – курсанта из Ленинграда, мой сосед по казарме Шурка. С топором же я так и не совладал: не хватало ни силы, ни ловкости, ни глазомера; для меня такая работа заканчивалась мозолями и кучей щепок.

После зарядки – казарма. Надеваем гимнастерки – пуговицы блестят, начищенные мелом с зубным порошком. Строем бодро шагаем в столовую.

– Шевелись! Шевелись!

Семь утра, а сколько уже дел сделано!

Завтрак. На завтрак обычно – перловка или пшенка. Десять граммов масла, два ломтя хлеба и два кусочка сахара, горячий чай. В праздники, дополнительно, – по пирожку с повидлом.

Это целая наука: как сидеть за столом, пользоваться вилкой, ложкой, ножом, – об этом написаны книги. Но нас никто этому не учит. Поэтому, если курсант, например, вылизывает языком тарелку, на него никто не обращает внимания. Успел ли ты поесть вовремя или нет – тоже твое личное дело. Как только заканчивается время, отведенное на завтрак или обед, раздается команда, мы выскакиваем из-за столов и спешим, опять же строем, в казарму.

– Шевелись! Пошевеливайся!

Три следующих часа отведены на изучение уставов. Их много, и каждый нужно вызубрить до последнего параграфа. Командир должен точно руководствоваться уставом – в наступлении и в обороне, в лесу и в поле, зимой и летом, во время караульной службы и т. д. Всем нам, командирам и курсантам, известно, что полевые уставы, которым нас учат, – устаревшие, еще довоенные, ориентируют в основном на опыт Гражданской войны, без учета знаний о современном ведении боя. А значит – бесполезны. Но командиры об этом молчат, молчим и мы. Зубрим их, как самые тупые школяры, не понимая, по своей неопытности, какой колоссальный вред они уже принесли и еще принесут Красной Армии, пока их не заменят новыми. К примеру, в соответствии с действующими уставами командир должен находиться впереди атакующей цепи. Так мы поначалу и воевали, от чего неоправданно гибли командиры, терялось управление на поле боя.

Часы занятий по изучению уставов – одни из самых гадких. Их проводит с нами командир взвода лейтенант Артур. Порой кажется, что, кроме уставов, он ничего не знает и не хочет знать. Но в этом деле он истинный артист. Начинает он свои занятия так:

– Первой любовью молодого курсанта должен стать устав! Второй – командир!

Русским языком Артур владеет слабо. Когда, коверкая слова, он произносит «наверех» вместо «наверх», или «нанизех» вместо «вниз», курсанты смеются – понятное дело, в кулак. Хуже занятий по уставам – только политзанятия.

После занятий – пятнадцать минут перекур. Затем бег строем на плац. До обеда. Каждый божий день – строевая подготовка. Тоже не шоколад. Ее называют «шагистикой». Шагаем вдоль веревочки: по одному, по двое, по трое, отделением, взводом. Команды звучат непрерывно, одна за другой:

– Левой! Правой! Кругом! Вперед!..

Руководят шагистикой сержанты. Стараются они, может, даже больше, чем мы. Когда ты впечатываешь шаг в асфальт – кажется, что ты ангел, особенно если ты не один, если одновременно вверх, чеканя шаг, взлетают десятки ног. Но сержант вечно недоволен, снова и снова команда:

– Шаг вперед! Шаг вперед!..

Мы научились четко козырять. Мы умеем стоять, как истуканы, по стойке «смирно», выпучив глаза на командира. Можем брать на караул, отбивая каблуками не хуже чечеточников. Браво исполняем повороты направо, налево. Мы стойко терпим идиотские придирки и громкую брань – по поводу и без повода. Мы готовы всегда – независимо от собственного мнения, настроения – быть послушны команде.

Между тем стоять по стойке «смирно» сибирской зимой – без перчаток, сжимая голыми пальцами ледяной ствол винтовки, – это не курорт! Какая собака такое вынесет? А смысл?!

– Черт возьми, кому нужна эта шагистика! – как-то, не выдержав, возмутился Юрка Давыдов, мой самый близкий друг в училище. – Кого из нас хотят сделать – петровских потешных солдатиков? Зачем нужны эти глупости? Уверен: все это вовсе не нужно на войне!

Тот же вопрос Юрка задал на очередной встрече с комиссаром. Комиссар объяснил нам, что строевая подготовка, особенно в военном училище, полезна: она дисциплинирует, помогает каждому почувствовать себя солдатом, вырабатывает определенную сноровку, закаляет физически и подготавливает к тому, чтобы выдерживать трудности солдатской жизни, особенно – большие марши.

– Вот и получается, что на передовой – своя «шагистика», как вы выражаетесь, – заключил комиссар. – Так что строевая подготовка – дело необходимое.

Никто комиссару не возразил. Но Юрка не изменил своего мнения. Позднее он привел мне слова Тимошенко, нового наркома обороны, назначенного вместо снятого после Финской кампании Ворошилова: «Каждый солдат должен овладеть строевым шагом, как своей логикой».

– Ну скажи: не идиотизм? – возмущался Юрка.

Однако продолжим. Со строевой, промерзшие и голодные, возвращаемся в казарму. Первое: бегом в туалет. Затем – строем в столовую. Обед! Суп – традиционно – гороховый, картофельный или перловый. Повара в училище отменные! Но добавки просить нельзя! За супом следуют котлеты с макаронами и компот из сухофруктов. На все полагается два ломтя хлеба. Уминаем все за семь-восемь минут. Больше тратить времени не позволено. И уже звучит:

– Шевелись! Раз, два, три!..

Строем в казарму. Бросаемся на койки – час на отдых. Самое блаженное время!

После «мертвого часа» до вечера – опять занятия: боевая подготовка, тактика, топография, изучение средств связи. Разбираем и собираем винтовку и пулемет. Командиры отделений следят по часам за каждым – кто за сколько управится. Чистим личное оружие.

Два дня в неделю – стрельбы. Стреляем по макетам и мишеням из винтовок и пулеметов. Один день в неделю – в любую погоду – выход на местность: принятие самостоятельных решений в бою, на марше, работа с полевой картой и т. п.

Ужин. Строем быстро идем в столовую. На столах, тоже «в строю», ждут тарелки с кашей – гороховой, пшенной, иногда гречневой, десять граммов масла, два ломтя хлеба и два кусочка сахара на кружку (хочешь еще чая – пей пустой). Скверно выходило, когда наедались гороховой каши, – считай, половина ночи пропала.

После ужина – занятия по тактике, два раза в неделю, и политзанятия – через день.

Самым худшим, как оказалось, были не шагистика и не зубрежка уставов, а политзанятия. Кто-то верно назвал их «похороны с почетом» – три раза в неделю мы «хоронили» с почетом время, убитое на занятия с политруком, заместителем комиссара. Весь какой-то странный – рыжеватый, маленького роста, с брюшком, что, нам казалось, недопустимо в армии, по виду он напоминал бочонок с пивом. Это был человек с образованием, но тупой и безликий. Всегда напряженный, часто вытирал платком пот со лба. Казалось, все, что он делает, дается ему с трудом.

В том, что он говорил на занятиях, правда перемешивалась с ложью. Чего было больше – сказать трудно. Половина времени уходила на чтение выдержек из речей и приказов наркома обороны Сталина. Кто-то из ребят подсчитал, что в среднем приходилось по десять цитат на занятие: значит, в неделю – тридцать, а в месяц – сто двадцать. Вот и прилепилось к политруку прозвище «вонючий цитатник». Единственная польза от его занятий – рассказы о событиях на фронте. Правда, многие новости мы узнавали раньше его. К сожалению, и на фронте я часто встречал подобных политруков-болтунов – тупых и далеких от солдатской души, живых человеческих чувств.

После тягомотины политзанятий наступал наконец наш самый долгожданный и любимый час – час до отбоя! «Час свободы», как называл свободное время Юрка Давыдов. Всего шестьдесят минут – а успеть нужно так много! Написать домой, что-то пришить или зашить, послушать радио, прочитать свежую газету, если есть в Ленинской комнате; сыграть хотя бы одну партию в шахматы, обсудить положение на фронте – сердце замирало, когда слышал: «Сегодня наши войска оставили город…» Для чтения остаются считаные минуты.

Двадцать два часа. Очередной учебный день окончен. Вся казарма – на койках. Постепенно затихает шум. Наступает ночная тишина. Но так только кажется. После ухода командиров и старшины вступает в свои права ночная жизнь. Картежники с азартом принимаются за игру, кое-кто играет в шашки. За полночь следует очередной каскад анекдотов. Анекдотчиков среди курсантов пруд пруди. Главные герои многих анекдотов – Абрам и Сарра, большое место занимают и военные персонажи; но больше всего – анекдотов скабрезных и сальных.

Однажды, не выдержав, поднялся с койки ленинградец Женечка, миролюбиво обратился к анекдотчикам:

– Неужели вы не понимаете, что это гадость?

Все смолкли. Только один визгливый голос раздался с мест, где лежат «казаки» и Феденька:

– Заткнись ты, баба в штанах!

Но вот уже из разных углов звучат призывы:

– Ну хватит ржать – животы надорвем, а завтра стрельбы.

Ночной карнавал затихает. Казарма погружается в сон.

А в 6.00, как обычно, гремит голос старшины:

– Подъем! Шевелись!..