Текст книги "Английская поэзия: светские иконы прошлого"

Английская поэзия: светские иконы прошлого
Борис Сергеевич Гречин

Корректор Екатерина Сергеевна Смоленская

© Борис Сергеевич Гречин, 2024

ISBN 978-5-0062-7101-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

Автор приступает к этому циклу лекций с некоторой робостью. Исследований, посвящённых английской поэзии – или академических курсов с тем же названием, – существует великое множество. Какую пользу – кроме удовлетворения нелепого тщеславия автора – принесёт ещё один? Какой смысл в курсе о поэзии, прочитанном кем-то, кто сам не является поэтом? В конце концов, поэзия – это искусство, а не область естественных наук, и качество суждений о ней, вероятно, находится в прямой зависимости от качеств ума или, может быть, литературных навыков того, кто о ней говорит. Наконец, есть ли смысл в курсе об английской поэзии, написанном на русском языке? Поэзия, в отличие от художественной прозы, переводима плохо, потому что, вновь в отличие от прозы, слишком связана с самой фактурой языка, его плотью, его ритмами, его звуками. За примерами не нужно ходить далеко: Пушкин мало интересен западному читателю, а переводы его стихотворений на других языках воспринимаются как «русское шампанское» – или, возможно, как шампанское, которое долго стояло без пробки.

Всё это – разумные, справедливые вопросы. Тем не менее, автор приготовил два оправдания.

Моё первое оправдание в том, что этот курс – авторский (и в значительной мере произвольный в отборе материала, или, как говорят в педагогике, экземплярный). Он не стремится охватить всю полноту английской поэзии или дать её безупречно точную картину. Он всего лишь пробует передать её уникальную духовную атмосферу, её вкус, воспроизвести перед глазами слушателя (или читателя) основные цвета и цветовые сочетания её неповторимой палитры. По сути он говорит не об английской поэзии в чистом виде, а об английской поэзии глазами автора курса.

Такой подход явно идёт вразрез c нормами и желаниям современной школы, выше всего ставящей так называемую объективность. Но требование объективности в гуманитарном знании не только утопично, но и бессмысленно. Возможно, это требование попросту вредно. Своеобразие авторской манеры и выводов, как минимум, свидетельствует о неравнодушии автора к предмету. Пресловутая «объективность» не говорит о вовлечённости автора в свой предмет ни слова. Часто, хоть и не всегда, эта «объективность» свидетельствует о другом: о готовности к дешёвому соглашательству, в данном случае к соглашательству с нормами, главенствующими в современной педагогике (современной буржуазной педагогике, должны мы добавить, коль скоро школа в России после краха советского проекта является школой именно буржуазной и давно успела заразиться большинством тех же болезней, которыми болеет и западное образование). Мы все имеем свойство забывать, что «главенствующий» применительно к любой области гуманитарного знания вовсе не обязательно означает «единственный», «самый хороший» или даже попросту «истинный» и «благой».

Второе оправдание состоит в том, что эти лекции – разговор не только о поэзии, а ещё и о том, что находится за её рамками. Человеческая культура подобна лесу: то, что кажется нам отдельными деревьями, есть часть единого живого и очень сложного организма («экосистемы», словами эколога). Или, как лучше сказал об этом Достоевский устами старца Зосимы, языком не научным, а мистическим, «всё как океан, всё течёт и соприкасается, в одном месте тронешь – в другом конце мира отдаётся»11
  Достоевский, Ф. М. Братья Карамазовы. В 2 т. – Т. 1. – М.: Издательство «Фолио», 2000. – С. 331.


[Закрыть]. Пристальный взгляд на поэзию очень быстро приводит нас к созерцанию того, что находится выше поэзии: к константам человеческой интеллектуальной и духовной жизни. Осмыслять эти константы безусловно необходимо любому, кто хочет быть образованным человеком в широком смысле слова, и разговор о поэзии является для этого если не лучшим, то явно и не худшим способом.

Академическая традиция требует в начале исследования или академического цикла лекций обозначить его задачи. Одну из них мы, пожалуй, уже назвали: это осмысление постоянных категорий человеческого способа восприятия мира (включая, конечно, духовный мир – и даже восприятия духовного мира в первую очередь).

Курс называется «Английская поэзия: светские иконы прошлого», но под словом «икона» здесь совсем не обязательно имеется в виду именно священное изображение. В равной степени название курса не означает, что поэтические тексты или, скажем, портреты известных поэтов какое-то время назад являлись объектами едва ли не религиозного или уже чисто религиозного почитания (хотя для одной короткой эпохи в истории Великобритании даже это было почти правдой). Речь, скорее, пойдёт о неких базовых категориях, на которых стоит, из которых вырастает человеческое общество и культура – вся культура, включая, разумеется, и поэзию. Примерами могут быть, скажем, индивидуальное сознание чувства долга или – другой пример – ощущение безусловного присутствия в жизни человека Высшего начала. Даже последнее ощущение является именно светской иконой, коль скоро (и ровно до тех пор, пока) оно присуще не только священству, но большинству мирян (а в отдельные времена и для отдельных обществ – каждому человеку без исключения).

Оба названных примера кажутся нам сомнительными именно потому, что они не ощущаются, не наблюдаются нами в неблагой современности (если только мы не находимся, скажем, на линии фронта или в дальнем скиту). Именно поэтому мы используем выражение «иконы прошлого», что, однако, не тождественно «утраченным иконам».22
  Об «утраченных иконах» именно в том смысле, в котором мы используем это слово, см, в частности, Williams, Rowan. Lost Icons: Reflections on Cultural Bereavement. London, New York: T&T Clark, 2000. 190 pp.


[Закрыть] Православный богослов на этом месте, наверное, сказал бы: значение иконы никак не может быть отменено или умалено тем, что некто решил снять её со стены и поместить в тёмный чулан. Курс английской поэзии пытается ни больше ни меньше как разыскать древние изображения в тёмном чулане и поставить их на прежнем высоком месте – по крайней мере, в умах слушателей или читателей.

Вторая задача тоже была нами обозначена: это попытка передать своеобразие феномена под названием «английская поэзия» для русского читателя или слушателя. По нашему убеждению, любые такие попытки являются вкладом в строительство мостов между культурами. Но любой мост предполагает движение в обе стороны. Небольшая книга под названием Nine Talks on Russian Non-Classical Music, написанная автором несколько лет назад, являлась приглашением британской публике осмыслить нашу песенную культуру (преимущественно неклассическую, но одновременно такую, которую невозможно и неверно назвать массовой). На этот раз адресатом является русская публика, поэтому естественно эти лекции писать и произносить на русском языке.

Курс ставит перед собой ещё одну, частную и сравнительно менее важную задачу, которую, однако, нельзя назвать и маловажной. Политическое напряжение между Великобританией и Россией достигло такого накала, что любой последующий шаг может привести к прямому вооружённому конфликту. Этот накал подогревается национальными СМИ с обеих сторон: в частности, российская периодика и публицистика изображает Великобританию (и другие западные страны) не иначе как «царство победившего Содома» (тотальной слежки, воинствующего атеизма, полигона половых извращений, торжествующей культуры отмены традиции и здравого смысла – нужное подчеркнуть). С этим не то чтобы хочется спорить: факты и реалии порой достаточно красноречивы. Но в увлечении идейно-политической борьбой с «евроатлантистами» мы порой совершаем большую ошибку, ставя знак равенства между традиционной культурой Запада и тем смрадным дыханием злободневности, которое только по недоразумению претендует на имя культуры, даже если и только массовой.

Настоящий курс лекций как раз и стремится провести границу между тем и другим, пытаясь предостеречь от чёрно-белого изображения англосаксонского мира. Советский человек даже в 1941 году стремился глядеть разными глазами на немцев – политических врагов и немцев – носителей высших смыслов: на Геринга и Гейне, Геббельса и Гёте, Адольфа Эйхмана и Йозефа Эйхендорфа. В 2023 году было бы дурно отказаться от этой остроты зрения, диктуемой не только мудростью и широтой ума, но и простым здравым смыслом. Кроме того, не следует забывать, что традиция ведёт бой с трансгуманизмом по всему миру (везде, правда, с разным успехом), поэтому никакую из стран – участниц современного геополитического противостояния, не исключая ни США, ни Великобритании, ни России, не следует изображать в виде империи зла, равно как и в виде последней твердыни света.

Несколько слов о методологии курса. Каждая из последующих глав (они также существуют в форме видеоуроков) – нечто среднее между научно-популярной лекцией и эссе, с сильным уклоном в сторону эссе. Превосходная форма эссе даёт возможность не связывать себя никакими конвенциями и рамками, за исключением, конечно, требований приличий и простой логики. На протяжении следующих лекций мы будем говорить о том, что видится нам интересным или важным. Если именно форма конкретного поэтического произведения покажется важной, она, как и прочее, будет в центре нашего внимания, если нет – мы беззастенчиво отбросим всякие рассуждения о форме, чтобы тем полнее сосредоточиться на содержании.

Слово «произведение» в прошлом абзаце не случайно стоит в единственном числе: каждая лекция будет посвящена, как правило, только одному стихотворению или поэме одного из великих поэтов, писавших на английском языке. Уже было сказано, что этой курс – экземплярный, то есть выборочно демонстрирует отдельные образцы: его задача – дать не исчерпывающий обзор, а возможность «почувствовать вкус» феномена. Чтобы составить представление, к примеру, о русской кухне, нет необходимости перепробовать все русские традиционные блюда, поэтому и мы ограничимся лишь восемью очень несхожими друг с другом текстами от восьми разных авторов.

Для тех, кого смущает такой подход, оговоримся, что экземплярность не является чем-то новым ни в педагогике вообще, ни в преподавании поэзии в частности. На ум приходит, например, о. Павел Флоренский, который в «Ономатологии» (часть шестая из «У водоразделов мысли») отводит пушкинским «Цыганам» семь страниц убористым шрифтом – из этих семи больше половины посвящены анализу имени Мариулы.33
  Флоренский. П. А. Имена. Метафизика имён в историческом освящении. Имя и личность // Сочинения в четырёх томах. – Т 3 (2). – М.: Мысль, 1999. – С. 174—181.


[Закрыть] Очевидным образом припоминается статья «Два „Лесных царя“» Марины Цветаевой44
  Цветаева, М. И. Два «Лесных царя» // Собрание сочинений в семи томах. – Т. 5. Автобиографическая проза. Статьи. Эссе. Переводы. – М.: Эллис Лак, 1994. – С. 429.


[Закрыть] о балладе Гёте и её переводе Василием Жуковским.

Из более близкого к нам во времени невозможно не вспомнить курс из восьми лекций, прочитанный Алленом Гроссманом (англ. Allen Grossman, 1932 – 2014), американским литературным критиком, поэтом и педагогом высшей школы, 13 и 14 октября 1990 года в Джорджтаунском университете. В основе курса Гроссмана, неповторимого по уровню абстракции и полёту философской мысли, лежит та же самая методология: одно занятие на один поэтический текст – что вовсе не значит, разумеется, будто бы настоящий цикл лекций является его повторением или, к примеру, подражанием ему. В конце концов, оба курса формально соединяет только одна точка пересечения, один текст из восьми («Ода к соловью» Китса). Удивительно не малое число этих точек пересечения, а то, что такая точка вообще нашлась: подобные совпадения почти всегда случайны, учитывая огромное число очень хороших поэтических текстов, написанных на английском языке. («Да, так совпало», – как ответил некто, позвонивший в полицию и просивший спасти его от инопланетян на вопрос «Подождите, вы, что, пьяный?». Один мой коллега жаловался на чрезмерную серьёзность моих текстов: приводим этот анекдот специально для него.)

Даже в единственной «пересекающейся» теме внимательный читатель или слушатель наверняка обнаружит множественные отличия этих лекций от курса Гроссмана – и в стиле, и в содержании, и в способе изложения, и, наконец, в мыслях. Важно другое: то, что такой способ разговора о поэзии вовсе не является маргинальным, диковинным или тем более постыдным.

Но повторимся, что мы собираемся говорить не только о поэзии, даже, вероятно, не столько о поэзии. На протяжении последующих восьми лекций мы попробуем рассказать, отчего английская поэзия в своих лучших образцах долгое время служила неким подобием светских икон: компасом мысли, компасом должного поведения, наконец, компасом правильного языка и хорошего стиля. Пришёл ли этот компас в негодность? Или мы всё-таки способны вновь взять его в руки, чтобы сверять по нему наше эстетическое и даже, временами, этическое чувство? Ответы на эти два вопроса каждый должен искать сам – если, конечно, он хочет их искать, – но автор надеется на то, что ответ на второй вопрос будет положительным.

Уильям Блейк: «Тигр»

Уважаемые слушатели, мы начинаем курс с Уильяма Блейка. Стихотворение, которое мы будем разбирать, было издано в 1794 году. Итак, с формальной точки зрения мы начинаем с XVIII века.

Почему не ещё раньше, не с Шекспира, XVI век, и не с Мильтона, XVII век? Ответ простой: Шекспир хорошо известен по всему миру, в том числе и в России, он, как говорят некоторые, почти стал частью русского культурного кода – наконец, Шекспир переводился много и многими: в числе его переводчиков на русский язык есть такие звёзды нашей словесности, как Владимир Набоков, Борис Пастернак или Корней Чуковский.

Что касается Мильтона, я не оставляю желания расширить наш курс именно им – например, если следовать по стопам Гроссмана, его текстом для нашего обсуждения может быть Сонет 18 «Воздай, Господь», – и в таком случае занятие по Мильтону естественным образом встанет в самое начало курса. Но Блейк очень близок Мильтону – между прочим, он посвящает своему великому предшественнику одну из поэм, которая так и называется – «Мильтон». В этой поэме Мильтон сходит с небес на землю, чтобы открыть поэту некоторые духовные истины и пройти с ним часть пути, словно Вергилий рядом с Данте.

Да, Вергилий рядом с Данте: они оба – и Блейк, и Мильтон – творцы именно такого масштаба! Передо мной – столь тяжёлый вес, что я даже не знаю, как его поднять. Я и не буду пробовать поднять этот камень целиком: его длинные «пророческие поэмы» (англ. prophetic poems) гораздо ближе к эпосу и по справедливости должны изучаться в истории мировой литературы – или мистики. (Злые языки скажут: «В курсе психиатрии». Оставим без комментариев.) Кроме того, я не блейковед – простите это неуклюжее слово, – а для расшифровки любой из мистических поэм нужны специальные знания, точнее, отдельное многодневное, пожалуй, даже многомесячное погружение в их особый мир. Поэтому пока оставим их за скобками.

Но обо всём по порядку. В историческом смысле Уильям Блейк (англ. William Blake, 1757 – 1827) стоит на рубеже эпох, соединяет в себе английский классицизм и английский романтизм – кстати, в британском литературоведении его часто называют «предромантиком» и даже «отцом романтизма», хотя собственно романтиком Блейк, конечно, не был. (Впрочем, всё это – школьные ярлыки: не надо им очень уж верить.) В поэзии Блейка вы обнаружите и трансцендентность Уильяма Уордсворта (англ. William Wordsworth, 1770 – 1850), и последовательность, дидактизм, даже прохладу Александра Поупа (англ. Alexander Pope, 1688 – 1744).

Отступление первое. Может быть, кто-то из вас скажет, что про Александра Поупа вы и слыхом не слыхивали. Нет, не наговаривайте на себя: вы наверняка его знаете. Вы знаете его по фильму «Вечное сияние чистого разума» 2004 года с Джимом Керри и Кейт Уинслет в главной роли. Название фильма – это строка из поэмы Поупа «Элоиза. К Абеляру». Вообще, строка с её четырьмя словами говорит о философии Просвещения больше, чем энциклопедическая статья.

Вот какое соображение в связи с поэмой Поупа, о которой мы знаем только по фильму: раньше мы узнавали о поэзии из книг или от учителей, а теперь – из фильмов, то есть из феноменов популярной культуры. Некоторые из моих студентов на вопрос «Как развивать ум, как образовывать себя?» отвечают: «Надо смотреть хорошие фильмы». Что ж, ответ для нашего времени вполне себе. В эпоху постоянного непрекращающегося карнавала, вечной «телегостиной миссис Монтэг» с рубящими друг другу руки и ноги мультипликационными клоунами просмотр фильма длительностью девяносто минут – уже достижение, а иные фильмы наравне с книгами способны нам сказать о чём-то важном. Но, что характерно, ответ «Надо читать хорошие книги» за последние два года не дал, кажется, ни один. Наш курс имеет подзаголовок «Светские иконы прошлого». Вот и одна из этих икон: культура чтения – не чтения короткой новостной заметки в социальной сети, а осмысленного и долгого чтения. Чем одно принципиально отличается от другого? Почему быть грамотным ещё не означает уметь читать? Первый вопрос для обсуждения.

Позиция Блейка между Поупом и Уордсвортом на временной шкале вовсе не означает, будто он сводится к тому, чтобы быть мостом между ними, завершителем одной литературной традиции и зачинателем другой. В британской культуре Блейк стоит совершенно особняком, как некий свалившийся с неба метеорит, чёрный обелиск, Кааба – и достаточно немногочисленные поклонники его творчества совершают хадж вокруг этой Каабы, а другие всего лишь глядят на неё издали, не решаясь подойти поближе, торопливо ей кланяются и бегут по своим мелким делам.

Современные рекламщики, пытаясь найти новых клиентов, часто используют термин «анти» в сочетаниях вроде «антикафе» и пр.: мол, наше кафе – это не какой-то банальный ресторан для буржуа, у нас всё-всё по-другому: и настольные игры, и полочка с книгами – читай не хочу, – и древняя радиола в углу, поэтому по отношению к обычным прозаическим кафе мы примерно то же, что антиматерия – к материи. (Так и хочется здесь использовать анекдот про один орган человеческого тела и его вид сбоку… Хорошо, считайте, что я этого не говорил.) Слова от такого бессовестного употребления снашиваются, истираются. Чем мы будем говорить, когда продажники сотрут в порошок изначальный смысл всех слов? Это рассуждение – вот к чему: к Блейку приставка «анти» применима с гораздо большим основанием, чем к едальне с радиолой и книжной полкой на стене. Он – антипоэт, потому хотя бы, что движение его ума совершается курсом, противоположным обычному: не от поэтического – к духовному, а от духовного – к поэтическому. Он не только огромен, но и колоссально неудобен, потому что ломает привычные рамки и способы разговора о поэзии – ну, или о религии, если мы считаем, что Блейк – «про неё» в первую очередь, то есть про религию в широком смысле слова: про духовный мир, само существование которого и рождает религию.

В результате корпус его текстов – «это наименее читаемый корпус [текстов] в английской поэзии в пропорции к его достоинствам»55
  [His work is] in proportion to its merits the least read body of poetry in the English language. [Northrop Frye and Robert D. Denham, Collected Works of Northrop Frye (2006), 11—12.]


[Закрыть], как блестяще сказал о нём канадский литературовед Герман Нортроп Фрай (англ. Herman Northrop Frye, 1912 – 1991).

Блейка можно сравнить – уже сравнивали до меня – с русским православным мистиком Даниилом Андреевым. Слово «православный» я использую с осторожностью: Андреев – «православный мистик» ровно в той же мере, в какой Боэций в «Утешении философией» – «христианский философ». Даниил Андреев был православным человеком, и он же был мистиком, поэтому характеристика безошибочна с формальной точки зрения, но в данном случае слагаемые не производят суммы. Определение «русский писатель» применительно к нему является столь же формально верным и таким же бессодержательным, как и «православный мистик». Несколько лет назад в книжном магазине я случайно обнаружил «Розу мира» в одном из новых изданий с подзаголовком «роман». Какой же это «роман», с позволения сказать? Главная книга Андреева – не больше роман, чем «Божественная комедия» – комедия в современном смысле: это жанровое определение последней раз за разом горько разочаровывает школьников, которые в начале изучения темы наивно надеются, будто им предлагают средневековую версию «Тупого и ещё тупее», или что там сейчас считается образцом комедии.

Как и «Роза мира», Блейк не умещается ни в один жанр; как и Даниил Андреев, он является камнем преткновения для церкви, в лоне которой родился, для христианства вообще. Что с ними делать, как к ним относиться? Притвориться, что они мелки, ничтожны, не стоят разговора? Не получается. Объявить их сочинения «сладкой сказкой, которую Бог нашептал страдающему поэту в тюрьме»? В случае Блейка не выйдет: он не сидел в тюрьме. Анафематствовать, может быть?

В отношении Блейка такое решение напрашивается само собой – английский поэт был открыто враждебен Церкви, рассуждая о «дураках, что попались религии в сети».66
  Блейк, Уильям. Вопрос и ответ. // Стихотворения. / Пер. с англ. С. Я Маршака. – Режим доступа: lib.ru/POEZIQ/BLAKE/stihi_marsh. txt – Дата обращения: 22 июня 2023 г.
  Ниже – полный текст английского варианта этого двустишия.
  XLII LACEDEMONIAN INSTRUCTION
  Come hither, my boy, tell me what thou seest there? – A fool tangled in a religious snare.
  [William Blake, Poems from the Notebook, in Blake: The Complete Poems, ed. W. H. Stevenson (London and New York: Routledge, 2007), 170.]


[Закрыть] Думаю, не один архиепископ чесал себе затылок, размышляя, как бы поднять вопрос об отлучении от Церкви этого остроумца…

Но не вышло. Во-первых, Англиканская церковь и в принципе не спешила с экскоммуникациями, руководствуясь принципом «Тише едешь – дальше будешь». Если я только не ошибаюсь – верней, если не ошибается сетевая энциклопедия, – то за всю историю англиканства отлучено от Церкви было всего лишь восемь человек.77
  Вот их список: Джон Блэкистон, Джон Коленсо, Роберт Кашмен, Джордж Гордон, Оливер Хэйвуд, Томас Квини, Фрэнсис Мэдоу Сатклифф, Генри Уилкинсон. Блейка в этом списке нет (прим. авт.). [«People excommunicated by the Church of England,» June 23, 2023, Wikipedia, htts://en.wikipedia.org/wiki/Category: People_excommunicated_by_the_Church_of_England.]


[Закрыть] Во-вторых, Блейк после смерти стал кем-то вроде национального героя. Рискую предположить, что это могло случиться по одной-единственной причине: из-за стихотворения «На этот горный склон крутой…» (англ. And Deed Those Feet in Ancient Time), которое превратилось в неофициальный гимн Англии. Оно более известно как «Иерусалим» (не путать с одноимённой эпической поэмой). Вы почти наверняка слышали переложение этого текста на музыку Хьюберта Пэрри (англ. Sir Charles Hubert Hastings Parry, 1848—1918), скорее всего – в оркестровке Эдварда Элгара. Оно, стихотворение, очень английское, очень национальное, очень боевое – примерно как «Бородино» для нас, русских, только короче. Нет нужды говорить, что оно льстит национальному духу британцев: сейчас как возьмём копьё и меч да как построим рай Божий на отдельно взятом острове! Народы любят, когда им льстят, и оттого предать анафеме Блейка для англичанина психологически невозможно, каких бы гадостей про Церковь он ни наговорил. Ведь что же выйдет, если так сделать: это безбожник пророчествовал о том, что мы «возведём Ерусалим // В зелёной Англии родной», и не возведём мы его никогда вовсе? Совершенно невозможно…

Отступление второе. Именно здесь уместно было бы привести «Ерусалим», то есть перевод С. Я. Маршака, полностью, что и было сделано в первом издании этой книги. Но с момента смерти С. Я. Маршака прошло меньше семидесяти лет, оттого на использование текста его перевода требуется разрешение правообладателя. Читатель напрасно будет говорить мне об абсурдности получения разрешения на текст, который несложно найти в Сети (что я и предлагаю ему сделать). Оригинал же стихотворения можно прочитать в сноске.88
  См. Блейк, Уильям. Ерусалим. // Стихотворения. / Пер. с англ. С. Я Маршака. – Режим доступа: lib.ru/POEZIQ/BLAKE/stihi_marsh. txt – Дата обращения: 22 июня 2023 г. Текст оригинала ниже.
  And did those feet in ancient time
  Walk upon Englands mountains green:
  And was the holy Lamb of God,
  On Englands pleasant pastures seen!
  And did the Countenance Divine,
  Shine forth upon our clouded hills?
  And was Jerusalem builded here,
  Among these dark Satanic Mills?
  Bring me my Bow of burning gold:
  Bring me my arrows of desire:
  Bring me my Spear: O clouds unfold!
  Bring me my Chariot of fire!
  I will not cease from Mental Fight,
  Nor shall my sword sleep in my hand:
  Till we have built Jerusalem,
  In Englands green & pleasant Land.
  [William Blake, «Jerusalem,» Poetry Foundation, June 23, 2023, https://www.poetryfoundation.org/poems/54684/jerusalem-and-did-those-feet-in-ancient-time.]


[Закрыть]

Текст хоть и простой, но потрясающий по своей силе. Я едва было не взял его для нашего анализа вместо «Тигра». Меня остановила его чуть меньшая известность и чуть большая линейность.

Блейк родился в 1757 году в семье лондонского чулочных дел мастера. Он рано обнаружил талант к живописи и ещё в детстве начал делать гравюрные копии известных мастеров. Копии он продавал и этим улучшал общий доход семьи. Видимо, по этой причине мальчика отдали не в общеобразовательную школу, а на рисовальные классы: кто же режет курицу, несущую золотые яйца! Второй причиной было то, что Блейк (в десять лет!) настоял на этом сам.

С четырнадцати лет подросток учился в качестве подмастерья гравёра Джеймса Бэзира (англ. James Basire), после окончания семилетнего срока он становится мастером. Своё обучение он, уже в звании мастера, завершает в Королевской академии художеств, в которой бунтует против «косных стариков». Вы ведь уже поняли, какой это был прямой и необузданный человек, правда? Сохранилась запись о его участии в так называемом Гордонском бунте (англ. Gordon Riots) 1780 года, направленном против усиления политических позиций католиков. Вспоминается в этой связи и наше всё, Александр Сергеевич Пушкин, который на вопрос Государя «Где бы ты был 14-го декабря, если бы был в городе?» браво ответил: «На Сенатской площади, Ваше Величество!»99
  Цветаева, М. И. Пушкин и Пугачёв. – URL: www.tsvetayeva.com/prose/pr_pushkin_i_pugachev – Дата обращения: 23 июня 2023 г.


[Закрыть] Что ж, «кто не бунтовал в юности, у того нет сердца, – говорит известная пословица, правда, добавляя: – У того, кто не стал консерватором в старости, нет мозгов».

Кстати, беспорядки были беспощадно подавлены армией, а их подстрекателя, парламентария Джорджа Гордона (англ. Lord George Gordon, 1753 – 1791), спустя шесть лет всё-таки отлучили от Церкви.

В 1781 году двадцатитрёхлетний Блейк женится на восемнадцатилетней Кэтрин Райт (англ. Catherine Wright). Невеста неграмотна – вместо подписи она поставит крест в церковной метрике. В дальнейшем поэт научит свою жену читать, писать, раскрашивать гравюры и даже работать на печатном прессе. Удивительно гармоничный брак, несмотря на ранние бурные годы.

Я забыл сказать, что поэт открывает свою типографию. В дальнейшем эта типография в основном будет обслуживать самого Блейка, печатая его собственные поэмы, которые он будет самостоятельно иллюстрировать, вручную раскрашивать и продавать, что обеспечит ему если не роскошную жизнь, то безбедное буржуазное существование. Если вы полагаете, что текст поэм набирался из типографских литер, вы ошибаетесь. Точно так же, как и рисунки, текст каждой отдельной страницы поэт гравирует вручную.

Обратите внимание на слово Whoredoms (нечто вроде «блудодейства»)! Оно не влезло в строку и заворачивается вверх, примерно так же, как современный школьник может завернуть строчку в тетради. (Про «современный» я, наверное, преувеличил.)

Блейк, как вы поняли, не только поэт – он графический иллюстратор своих книг, он также художник с собственным неповторимым стилем, причём выдающийся художник: его иллюстрации к «Божественной комедии» имеют самостоятельное значение. Он – мистик, при этом редчайший в мировой истории (возможно, единственный) пример мистика-ремесленника, даже мистика-техника. В конце концов, дело гравёра – сложная профессия, а гравировальный станок, даже ручной, – непростое оборудование.

Отступление третье. Думаю, существует нечто вроде «теста на мистика», позволяющего оценить степень терпимости каждой конкретной страны к духовной культуре. Возьмём для примера Британию самого начала XIX века, Советский Союз и сегодняшнюю Россию в свете их отношения к собственным мистикам. Англия своего буйного подданного, вероятно, слегка страшилась, но в любом случае позволила ему жить честной жизнью среднего буржуа и даже зарабатывать деньги своим талантом (в 1800 году Блейк покупает на собственные сбережения двухэтажный кирпичный дом в Фэлпеме, где проживёт примерно четыре года). Даниил Андреев к концу жизни не имел даже собственной комнаты. Но, как бы то ни было, он существовал – и сумел закончить свой opus magnum. Судить, как прошла этот тест современная Россия, пока сложно: мистики редко становятся известны при жизни. Но создаётся впечатление, что Россия наших дней к мистикам бесконечно равнодушна. Она не помешает им жить и творить, буде они появятся – она их просто не заметит, посчитав в лучшем случае неопасными сумасшедшими, точнее, не увидев никакой разницы между теми и другими. Духовный климат не тот, причём не «государственный», а именно общественный климат. Вот и вопрос: отчего современное российское общество равнодушно к мистицизму?

Надеюсь, все слушатели и читатели понимают разницу между религиозным мистицизмом и бессовестной эксплуатацией человеческого суеверия в стиле «Потомственная ведунья Анастасия снимет и наведёт порчу»?

Взгляните, к примеру, на страницу 32 из поэмы «Мильтон» (это так называемый «экземпляр А», сейчас он хранится в Британском музее). Нижняя часть страницы – рисунок (о нём поговорим отдельно).

Илл. 1. «Мильтон», стр. 32. Экземпляр А, Британский музей

Выше мы назвали «Мильтон» поэмой. Хоть Блейк и сам даёт тексту такой подзаголовок (полное название – Milton: A Poem), определение ошибочно – или, как минимум, почти ни о чём не говорит. «Мильтон» – это иллюстрированный прозаико-поэтический мистический эпос. Он входит в число так называемых «пророческих книг» (англ. prophetic books), которые за свою жизнь Блейк написал и издал целую дюжину. Среди других подобных эпосов – «Книга Тэль», «Книга Уризена», «Книга Лос», «Вала, или Четыре Зоа». Любой человек, прочитавший «Розу мира» Даниила Андреевна, наверняка знаком с диковинными именами и названиями (вроде «Олирна», «Навна», «уицраор», «игвы», «раругги» и пр.), которые выпрыгивают на читателя откуда ни возьмись и к которым он, читатель, не знает, как относиться. (Вероятно, следует или полностью верить им и тому, что эти названия в обиходе у жителей иных миров, – или, наоборот, не верить и считать сказкой, которую «Бог нашептал поэту на ухо». )

Отступление четвёртое. Всё же кто такой Блейк – мистик или фантазёр? Или, если слово «фантазёр» звучит пренебрежительно, то – «большой поэт, создавший свою собственную литературную вселенную», некто вроде Джона Толкиена (1892 – 1973), автора «Властелина колец» и «Сильмариллиона», в которых ведь тоже немало причудливых названий? Я… не знаю, как отвечать на этот вопрос. Я склоняюсь к первому ответу, но при этом прекрасно понимаю, что такой ответ совершенно бездоказателен.

Впрочем, у меня есть одно личное доказательство. В молодости ваш покорный слуга написал фантастическую повесть о девушке-подростке с причудливым именем, изначально жившей в ином мире, но воплотившейся на земле. Хоть повесть и фантастическая, но в существовании этой девушки я был уверен абсолютно. Кто только не пишет фантастических повестей в молодости! Не следовало бы и вспоминать её, если бы недавно я с изумлением не обнаружил у Блейка то же самое имя, записанное английскими буквами. То же самое – только русское «т» превратилось в английское межзубное th.

Мне скажут, что это моё субъективное «доказательство» ничего не доказывает. Само собой.

А если подумать шире: где граница между литературной фантазией и религиозным мистицизмом? Вероятно, эта граница существует – но уж едва ли она представляет из себя чётко очерченную линию или, тем более, бетонный забор. Ведь и мистики пользуются «глазами фантазии». Мистик подобен кроту, у которого, в отличие от его сородичей, вдруг открываются заросшие глаза. И всё же эти глаза над поверхностью видят лишь отдельные цветовые пятна, а сигналы об этих пятнах поступают в мозг, никак к этим сигналам не приспособленный, да и не знающий, с чем сравнить эти пятна в повседневном опыте жизни под землёй, где нет никаких цветов. Оттого использование фантазии мистиком становится почти неизбежным.