Текст книги "Повседневная жизнь царских губернаторов. От Петра I до Николая II"

На место Каменского пришёл генерал-поручик граф Иван Васильевич Гудович (1785—1796), который быстро растерял накопленный предшественником «багаж» и первым делом выжил из Тамбова деятельного наместника Державина.

Другим прогрессивным екатерининским администратором считается Алексей Петрович Мельгунов (1722—1788), бывший генерал-губернатором в Ярославле. Как пишет его биограф, Мельгунов «с честностью соединял в себе достоинства образованного администратора». Он любил литературу и покровительствовал ей. Он открыл в Ярославле народное училище, организовал первый в Ярославском крае литературный альманах «Уединённый пошехонец» и долгие 11 лет пытался отучить ярославских, костромских и вологодских чиновников и от лихоимства, и от жестокого обхождения с населением: «Подчинённые Мельгунова мало того что имели пушок на рыльце» – они славились ещё и кровожадностью, мастерски владея кулаком, ножом, кинжалом и плетью. Алексей Петрович выполнил задание Екатерины II по вывозу членов т.н. брауншвейгского семейства в Данию, отнёсся к ним со всем вниманием и почтением и оставил у них о себе самую добрую память.

Судебные чиновники годами вели дела, которые валялись в пыли и ждали своего решения. Приказные служебное время проводили в кабаках, и Мельгунов приказывал сажать таких чиновников под арест и снимать с них сапоги, дабы они не смогли выйти из здания суда. На языке того времени это называлось «воздержанием». Если «воздержание» не помогало, чиновник, если он был физически здоров, «уходил под красную шапку», т.е. в солдаты. За свои попытки облегчить жизнь «сельской простоты», т.е. крестьянства, генерал-губернатора обвиняли в масонстве. Он последовательно выполнял наказ Екатерины отделять в своей деятельности «всё колобродное», т.е всё, что подрывало устои самодержавной власти – например, идеи Новикова-Радищева.

Тогда в России повсеместно стали появляться всякого рода учителя и наставники, так хорошо напоминавшие фонвизинского Вральмана и своей профессиональной непригодностью воспитывавшие ни к чему негодных Митрофанушек. Генерал-губернатор издал приказ, согласно которому все учителя должны были зарегистрироваться в приказе общественного призрения и получить от его директора патент на преподавание.

Прибыв в Ярославль, Мельгунов обнаружил недостаток в зданиях для присутственных мест и в чиновниках. Помог ему в этом архиепископ ярославский и ростовский Самуил (1731—1796), который «имел великое к особе генерал-губернатора почтение и нелицемерное усердие». Самуил отдал под губернское учреждение семинарию и уволил в приказное звание множество дьячков, семинаристов и пономарей.

Конечно, Мельгунов был продуктом своей эпохи, и ничто человеческое ему не было чуждо. Как многие чиновники, он поддерживал добрые отношения с сильными мирами своего, например с генерал-прокурором Вяземским, Безбородко и князем Потёмкиным-Таврическим. Вяземскому и особенно Потёмкину он часто посылал подарки в виде стерлядей, осётров и чёрной икры. Обращаясь к Потёмкину с просьбой «доставить» сыну место командира полка, Алексей Петрович к письму приложил 10 стерлядей. Стерляди князь исправно скушал и попросил присылать ещё, а сын Мельгунова получил в командование Ярославский полк. Мельгунов продолжал оказывать фавориту и другие услуги, как-то: покупка в Ярославской губернии деревень и помощь в поддержании князем винного откупа. Сам светлейший не опускался до переписки с генерал-губернатором и все дела вёл через своего секретаря Мину Лазаревича Лазарева.

Князя Вяземского Мельгунов тоже «улещивал» подарками: то серебряной табакеркой устюжской работы, то десятком холмогорских коров, то двумя бычками «для заводу», то поёным молоком телёночком, которого просил скушать во здравие, то живой рыбой сёмгой замороженной», то оленьим мехом «в рассуждении его редкости, лёгкости и теплоты». Зато и Вяземский внимательно относился к просьбам Алексея Петровича, не задерживал чины и ордена по представлениям генерал-губернатора и назначал его протеже на выгодные должности. Кстати, Мельгунов выезжал в Холмогоры и организовывал выезд брауншвейгского семейства в Данию. Братья и сёстры погибшего царя Иоанна Антоновича усердно благодарили Мельгунова за оказанные им внимание и услуги. Андреевский орден возблагодарил Мельгунова за это дело. Между прочим, Мельгунов пользуясь уважением наследника Павла Петровича за его былую верность к отцу, Петру III, не теряя кредита у императрицы Екатерины. Ещё один честный и прогрессивный губернатор Екатерины II в Новгороде Я. Е.Сиверс (1776—1781) считался Мельгуновым в качестве и учителя, и друга.

Алексей Петрович был большой жизнелюб и любил веселиться. Как веселились русские дворяне в те времена, хорошо известно. Они ни в чём не знали меры. В 1787 году Мельгунов одряхлел и заболел, и 2 июля 1788 года он умер на своём посту. Последнее письмо генерал-губернатора были адресованы вологодскому губернатору Мезенцеву, в котором он интересовался информацией о появлении в Вологде какого-то неизвестного американца66
  Л. Трефолев пишет, что, материалов о пребывании американца в Вологде им обнаружены не были.


[Закрыть].

К. Массон пишет, что конец царствования Екатерины Великой был гибельным для народа и империи: «Все пружины управления попортились: каждый генерал, каждый губернатор, каждый начальник округа сделался самостоятельным деспотом. Места, правосудие, безнаказанность продавались за деньги: около двадцати олигархов разделял между собой Россию под покровительством фаворита, они или сами грабили государственные доходы, или предоставляли грабить другим…»

И. Дмитриев описывает, как некий воевода Бекетов, уйдя в отставку, приехал в Петербург благодарить Екатерину II.

– А много ли ты, Афанасий Алексеевич, нажил на воеводстве, – спросила она его.

– Да что, матушка Ваше Величество! Нажил дочери приданое хорошее: и парчовые платья, и шубы – всё как следует.

– Только и нажил? – удивилась императрица.

– Только, матушка. И то, слава Богу!

– Ну, добрый ты человек, Афанасий Алексеевич. Спасибо тебе!

Спасибо, что не наворовал больше – так считала матушка Екатерина.

Из числа не ворующих екатерининских губернаторов особняком стоит генерал-аншеф Пётр Дмитриевич Еропкин. Будучи московским главноначальствующим в 1786—1790 г.г., он отказался от губернаторского жалованья и представительских апартаментов и жил в собственном доме на Остоженке77
  В этом доме, между Малым и Большим Еропкинским переулками, получившими название от губернатора Еропкина, позже размещалось коммерческое училище, а в советские годы – инъяз (1-й МГПИИЯ им. М. Тореза).


[Закрыть]. Екатерина неоднократно пыталась вознаградить бескорыстного, умного, честного и деятельного администратора, но Пётр Дмитриевич каждый раз отвечал, что он не заслужил никаких наград и что деревеньки ему совсем не нужны, поскольку детей у них с женой не было, а на житьё им вполне хватало доходов с собственных имений.

Другой екатерининский генерал-аншеф, калужский генерал-губернатор Кречетников М. Н. (1776—1793) запомнился калужанам собственными «потёмкинскими деревнями». Желая впечатлить проезжавшую на юг императрицу, он украсил дорогу для её кортежа снопами с не обмолоченным хлебом, а при въезде в Калугу воздвиг из снопов целую триумфальную арку. Триумф на поверку оказался дутый: в губернии был неурожай и прикрыть голод крестьян арками из снопов Михаилу Никитовичу не удалось. Впрочем, Екатерина слегка пожурила Кречетникова, а тот, как нашкодивший школьник, пообещал, что «больше не будет». И остался губернаторствовать ещё много лет.

Павел I, взойдя на трон, был шокирован той неурядицей и тем произволом, которые царили в управлении губерниями, и принялся наводить порядок – разумеется, в ручном режиме. В 1796 году он отменил генерал-губернаторства, отнял у генерал-губернаторов представительскую серебряную посуду и употребил её на отделку кирас у кавалергардов, а просто губернаторов сделал полноправными хозяевами губерний и подчинил их себе и Сенату.

Об эффективности работы администрации при Павле свидетельствуют следующие опубликованные в 1799 году данные о количестве решённых дел за предыдущий год:

а) по сенату конской и хозяйственной экспедиции, герольдии и у генерала рекетмейстера – 25.517:

б) по межевой канцелярии, департаментам и конторам в двух столицах – 144.916:

в) по присутственным местам в губерниях – 777.563;

г) по канцелярии генерал-прокурора88
  Должность генерал-прокурора была введена императором Петром в 1722 году, первым эту должность занял П.И.Ягужинский. Главной задачей генерал-прокурора был контроль за точным соблюдением законов сенатом. В последующее время функции и задачи генерал-прокуроров менялись: он достиг своего могущества при Екатерине II и Павле I, совмещая функции министра юстиции, финансов и внутренних дел, в то время как при Александре I генерал-прокурор стал исполнять только функции министра юстиции.


[Закрыть] – 28.617, а по всем местам итого – 976.613, что на 215.246 дел больше, чем в 1797 году.

Император зорко следил за положением в провинции и немедленно реагировал на те или иные нарушения законов. Рассмотрим некоторые его указы за первую половину 1797 года.

Услышав, что проезжавший через Ригу князь Зубов был тепло принят рижскими обывателями, Павел возмутился99
  Вероятно, это был бывший фаворит Екатерины Валериан Зубов, которого Павел вынудил уехать из России.


[Закрыть] и 26 февраля 1797 года направил рижскому губернатору Б.Б.Кампенхаузену указ, в котором напоминал, что Зубов как частное лицо ни на какие почести рассчитывать больше не может, и предлагал Балтазару Балтазаровичу сделать выговор рижскому мещанству, «на поступке коего видится одна лишь подлость».

Московскому военному губернатору Н.П.Архарову император вменяет в обязанность обратить внимание на жестокое обращение с крестьянами московских помещиц полковницы Паниной и Головиной.

Следующий указ от 9 марта 1797 года Павел отправил генерал-лейтенанту Апраксину. «Я считал», – пишет император, – «что время исправило вас от тех поступков, в кои вы прежде впадали и что, наконец, сделались благоразумнее; но из просьбы, которую вы мне подали, имею причину заключить противное тому…» Государь проявляет терпение и предлагает Апраксину исправиться, если тот не хочет лишиться царского благоволения.

А вот костромской губернатор Б.П.Островский (1797—1798) провинился очень сильно, отказав генералу Декастро-Лацерду в квартирах для него, а также кордегардии и караулов Староингерманландского мушкетёрского полка. «Делая вам за сей поступок выговор, надеюсь, что вы не доведёте себя до такой смены, какая в Москве за вами последовала». Чтобы этого не произошло, Павел рекомендует Борису Петровичу лучше исполнять свою должность.

Настоящим перлом деловой переписки императора можно считать его указ от 12 апреля 1797 года курляндскому губернатору генерал-майору и д. с. с. Г.М. фон Ламздорфу (1796—1798). Приводим его полностью: «Находя пустым представление ваше от 31 марта, я оное с наддранием1010
  «Н а д д р а н и е» – ушедший в прошлое бюрократический термин чиновничьей России XVIII—XIX, означающий резкое неприятие высшим начальством того или иного документа или предложения, поступившего снизу, и строгий выговор виновному.


[Закрыть] вам возвращаю и принуждён сказать вам в последнее, что если вы не воздержитесь от подобных не дельных представлений, то сами причиною будете, лишась места своего». Трудно сказать, сделал ли Густав Матвеевич из этого «наддрания» соответствующие выводы. Во всяком случае, он продержался на своём посту ещё один год.

Смоленский военный губернатор М.М.Философов (1797—1798) получил императорский «втык» за плохое состояние моста в Пневой слободе. Минского губернатора З.Я.Корнеева (1796—1806) император выругал за то, что в деревне Наче, где Павел остановился на ночлег, крестьяне «в противность законов» подали ему жалобу. Император приказывает Захару Яковлевичу строго наказать трёх арестованных по его приказу ходатаев.

Воистину терпелив был батюшка Павел Петрович по отношению к своим губернаторам!

Конечно, Павел не успевал усмотреть за всеми губернаторами. Свои замечания и неудовольствия он передавал генерал-прокурору Обольянинову. Генерал-прокурор в письме к тамбовскому губернатору И.С.Литвинову (1798—1800) от 28 февраля 1800 года напоминает «штатские чины и приказные служители и все отставные отнюдь не носили жилетов, курток и панталонов и толстых галстуков и никаких фраков и других платьев, кроме мундиров по высочайше опробованным образцам». Ивану Семёновичу предлагалось дать ответ о результатах исполнения это предписания. Но уже в апреле он был уволен с места и, надо полагать, в Тамбове чиновники вряд ли ходили в платье, сшитом по «высочайще утверждённым образцам». Литвинов, кстати, в 1798 году заслужил благодарность императора за свою деятельность в борьбе с разбойничьим шайками во вверенной ему губернии.

В 1799 году титулярный советник Беллинсгаузен составил проект об избавлении жителей губернских и уездных городов от корыстолюбия, но власти оставили проект «без уважения» как «не имеющий должнаго основания и не показывающий надёжных способов к искоренению сего зла».

Генерал-губернатор и фельдмаршал граф И.П.Салтыков решил отличиться своим бдением о благонадёжности вверенной ему Московской губернии и 4 октября 1798 года доложил генерал-прокурору П.В.Лопухину об обнаружении у московского купца 3-й гильдии Анисима Смыслова запрещённых книг. Донёсший на купца мещанин Семён Сахаров утверждал, что ящик с книгами Смыслов зарыл в землю, но предпринятые московским полицмейстером розыскные меры «клада» с книгами не выявили. В доме Смыслова были найдены двухтомник с биографией Мирабо да рукописная тетрадка под заглавием «Исповедание веры честнаго человека или разговор монаха с честным человеком», «преисполненная вольнодумства против религии христианской и противная всем преданиям церковным».

Полицию как к делу не принадлежащую, от следствия устранили и поручили его тайной московской экспедиции. Смыслов утверждал, что получил тетрадку уже давно, а от кого – не помнит. Читал её раза два-три, но потом как зловредную и православной вере противоречащую хотел сжечь, да не успел. Салтыков многозначительно пишет, что «хотя в сем деле дальнейшей важности и не предусматривается,… однако ж за нужное почёл я о сём вашему высокопревосходительству, а также и подлинную тетрадь препроводить на разсмотрение ваше, на что и буду ожидать от вашего высокопревосходительства уведомления». Купца Смыслова он приказал из тайной экспедиции выпустить, но обязал подпиской о невыезде из Москвы.

Генерал-прокурор уведомил генерал-губернатора письмом от 16 октября, в котором сообщил о счастье «всеподданнейше докладывать» дело Павлу, от которого получил ценную рекомендация для купца Смыслова: вместо того, чтобы заниматься чтением пустых книг, употреблял бы своё время на что-нибудь более полезное.

Так и напрашивается мысль о том, чтобы и генерал-губернатор, и фельдмаршал нашёл бы себе более полезное занятие.

Спустя 53 года губернаторы продолжали усердно искать вольнодумство на просторах Российской империи и, надо признать, находили-таки! Оренбургский губернатор Владимир Афанасьевич Обручев (1842—1851) в последний год своего правления был озабочен назначением в форт Александровский, что на Мангышлаке, хорошего священника. Когда к нему явился один из кандидатов, он попросил его прочитать заранее составленную проповедь.

Священник прочёл, и всем присутствующим она показалась хорошей, но только не Обручеву. Ему не понравились слова «итак, православные, вы сами видите, как далеко проникло христианство, и если Богу будет угодно, то оно ещё далее пойдёт». При этих словах генерал-губернатор вскочил как ужаленный и начал кричать, обзывая священника вольтерьянцем:

– Как смеете так выражаться перед солдатами! Мало ли что будет Богу угодно! Сейчас же вычеркните эти слова, а вместо этого напишите: «если на сие последует высочайшее соизволение». Тогда, нет сомнения, христианство проникнет и далее за Гималай в Индию.

Вот как ранее понимали высочайшее соизволение.

Мрачную картину произвола царской администрации в Сибири второй половины «галантного» века нарисовал декабрист барон Владимир Иванович Штейнгель (1784—1863). Список сибирских помпадуров (барон называет их сатрапами) возглавлял губернатор И.Ф.Якобий (1783—1787) – сатрап-сибарит, оставшийся в памяти иркутян своим весёлым и пышным житьём. За вопиющие злоупотребления властью Ивана Варфоломеевич попал под суд, дело длилось около 10 лет и кончилось ничем. Его сменил не менее одиозный генерал-поручик Иван Алферьевич Пиль (1787—1793), который, по словам Штейнгеля, «имел своих тварей и допускал неправосудие».

Наместник генерал-майор Илларион Тимофеевич Нагель (1791—1797) оказался губернатором деятельным, честным и справедливым. Он ознаменовал своё правление тем, что восстановил т.н. кяхтинскую торговлю с Китаем. За свою честность и принципиальность он стал жертвой интриг и доносов. За ним из Петербурга прискакал фельдъегерь, само появление которого в губерниях наводило ужас. Бедного Нагеля без всякого объяснения причин «упаковали» и на перекладных повезли на восток. Можно лишь себе представить состояние Иллариона Тимофеевича, томившегося неизвестностью весь долгий путь до столицы.

Его привезли к Павлу I. Император гневно взглянул на трясущегося от страха губернатора и спросил:

– Не тот ли ты Нагель, который в таком-то году служил в таком-то гусарском полку?

Нагель сознался, что так оно и было.

Тогда Павел бросился на него, крепко обнял и сказал:

– Я знаю тебя: ты честный человек, тебя оболгали.

Император тут же поздравил Нагеля с присвоением звания генерал-лейтенанта и подписал указ о назначении военным губернатором в Ригу. При проводах в дорогу Павел наградил Нагеля орденом Александра Невского.

Новый генерал-губернатор Сибири Иван Осипович Селифонтов (1803—1806) явился в Иркутск в качестве ревизора, призванного разобраться в ссоре военного губернатора Б.Б.Леццано (1798—1800) со своим подчинённым генерал-майором Новицким. Последний предлагал заселить Камчатку полком ланд-милиции – военными поселенцами, работавшими на земле и служившими в качестве защитников края от внешних посягательств. Идея была вполне здравой, но ушла в песок1111
  Барон Штейнгель считает Новицкого автором идеи о военных поселениях в России. Эту идею удалось осуществить Аракчееву в Новгородской губернии. Вообще же идея самообеспечения армии возникла и была успешно реализована в Швеции королём Карлом XI. Его военные поселения стали основой организации т.н. к а р о л и н с к о й армии Карла XII.


[Закрыть].

Селифонтов взял сторону Новицкого. Его вызвали в кабинет к Селифонтову, а через десять минут он вышел оттуда с Анненской лентой через плечо – случай уникальный, если не единственный в истории русской администрации. Потом Ивану Осиповичу предложили подумать, как можно было улучшить управление сибирским краем, и он придумал разделить Сибирь на три губернии и объединить их под началом генерал-губернатора. Александр I пришёл в восторг от идеи и назначил ревизора генерал-губернатором Сибири.

Сибиряки, в отличие от императора, восторга от Селифонтова не испытали. Явился он в Иркутск, по словам Штейнгеля, как испанский вице-рой: всё пало ниц и безмолвствовало. С ним приехал сын Павел Иванович, а следом за ними в Тобольске появилась жена его. Она осталась в Тобольске, а в Иркутск приехала помпадурша мадам Бойе с дочерью и поселилась в генерал-губернаторском доме. «Отношения сей матери и дочери к отцу и сыну не долго оставались двусмысленными», – пишет Штейнгель. – «Тотчас догадались, через кого надобно обделывать дела, и обделывали, что хотели и как хотели». Честный иркутский губернатор Н.П.Картвелин (1804—1805) пытался противостоять бесчинствам генерал-губернатора, но был вынужден признать своё поражение и попроситься в отставку. Аналогичная участь постигла моряка А.М.Корнилова (1805—1806).

В это время в Иркутск прибыло посольство графа Ю.А.Головкина, направлявшееся для переговоров в Китай. На графа была возложена попутная обязанность обревизовать посещаемые им губернии, и благодаря усилиям Корнилова и особенно его бойкой жены Александры Ефремовны Головкин получил полную информацию о положении в губернии. Судьба Селифонтова, не оказавшего при этом должного уважения послу, с этого момента уже была предрешена. Он решил навестить свою законную супругу в Тобольске, но из Тобольска к месту службы уже не вернулся – попал под суд. Кончил свою жизнь Иван Осипович в ярославской деревне, где его разбил паралич.

Путешествие императора Павла по Ярославской губернии

Цари! Я мнил, вы боги властны…

Г.Р.Державин «Властителям и судиям»

Император Павел был человеком дотошным и не всегда верил докладам своих подчинённых, поэтому иногда лично выезжал «на местность», чтобы удостовериться в истинном положении вещей. Настоящую «картину маслом» нарисовал краевед С. Трефолев в своей статье, помещённой в «Русском архиве» и посвящённой поездке императора Павла летом 1798 года в Ярославскую губернию.

Император Павел I (1754—1801).

Страна уже была наслышана о крутом нраве Павла Петровича, а потому, получив ещё в феврале уведомление генерал-прокурора князя А.Б.Куракина об этом «радостном» событии, вся губерния во главе с губернатором Н.И.Аксаковым (1797—1799) дрожала от страха. Император должен был нагрянуть в Ярославль на обратном пути из Казани и заранее предложил свой маршрут.

Вот этот-то маршрут и поставил в тупик ярославское начальство. Дело в том, что он проходил через местность, доступную только в зимнее время – летом там были сплошные непроходимые болота, и рисковать жизнью, не говоря уж о неудобствах, было опасно. Государь вместе с сыновьями, великими князьями Александром и Константином Павловичами, могли там не только вымазаться в грязи, но и отдать Богу душу.

Н.И.Аксаков, посовещавшись с членами губернского правления, отправил на местность землемера Коренева с поручением найти для императора более надёжную дорогу. Указом №3896 от 24.2.1798 года ему вменялось в обязанность разузнать мнение местных жителей, а чтобы они отнеслись к этому со всей ответственностью, землемер должен был эти мнения заносить на бумагу. На всякий случай и губернатор, и его помощники страховались от возможных в будущем обвинений: мол, виноваты во всём бестолковые крестьяне или, в крайнем случае, землемер Коренев.

Одновременно губернатор известил о предстоящем событии все уезды и предупредил уездное начальство, чтобы «каждый из служащих был совершенно исправен к своей должности». В первую очередь тут имелось в виду пристрастие ярославских чиновников к горячительным напиткам – известно, как Павел не любил пьяниц.

Приехал землемер и доложил соображения об изменении первоначального маршрута, который Аксакову удалось согласовать с Петербургом. Но и новый маршрут представлял собой убогую по всем меркам дорогу, и губернатор срочно организовал её починку, для чего со всей губернии были согнаны сотни мужиков. Ретивый исправник из Молога Дмирий Михайлов предложил даже «для удобства высочайшего шествия» сносить стоявшие на пути крестьянские избы, но губернатор запретил это делать, предложив сделать объезды. Впрочем, пишет Трефолев, с казёнными домами церемонились меньше: так при въезде в Рыбинск было снесено несколько ветхих строений.

Устроив кое-как дороги, стали согласовывать с Петербургом сроки приезда императора и станции, т.е. места его остановок на маршруте. С этим проблем было меньше, срок приезда Павла наметили на начало июня, а перечень станций был быстро согласован. И тут губернский предводитель А.О.Кожин (1793—1804) неожиданно «вылез» с тревожным сообщением, что на одной из станций, в деревне Киндяки, имеется зловонный пруд с гнилой водой, да и грязные и ветхие избёнки киндяковских мужиков не походили для отдыха государя и его свиты. Александр Осипович предлагал заменить Киндяки соседней более благополучной деревней Анисимово, но губернатор воспротивился: «выходить наверх» и согласовывать новую станцию было более, чем хлопотно. Он потребовал устроить объезд злополучного пруда, а под «столовую» для высоких гостей приспособить какой-нибудь сарай, сделав из него «галерею», а для отдыха приказал отправить в Киндяки две палатки, способные вместить до 50 человек.

В апреле А.Б.Куракин сообщил Н.И.Аксакову новую вводную: государь император повелел, чтобы на каждой станции было заготовлено не менее 250 лошадей «с потребным числом ямщиков и упряжью». Сверх этого Петербург просил иметь и некоторое количество запасных лошадей. Впоследствии число лошадей возросло до 535 на каждой станции, что на всём маршруте составило около 3 тысяч этих животных! Решали эту задачу «генерально», т.е. путём мобилизации всех возможностей губернии с включением в её исполнение и крестьян, и городских мещан, и местных помещиков, и даже фабричных рабочих. Для «наблюдения» за состоянием конно-ямщицких команд на каждой станции были выбраны комиссары – расторопные дворяне «из лучших фамилий» по 2 человека на каждой станции, «дабы замешательства отнюдь бы не было, люди были бы привычные, а лошади смирные».

Выборы комиссаров везде прошли гладко, кроме города Рыбинска. Предложенные две кандидатуры отпали: один уехал в Москву, а второй сказался больным. Замена одного из них – прапорщик Андрей Свитин – оказался человеком малопригодным: «вместо надлежащего присмотра за лошадьми и кучерами» стал нещадно бить кучеров и, несмотря на неоднократные увещевания со стороны рыбинского предводителя князя Н.А.Вяземского, продолжал исправно «в пьяном образе» заниматься рукоприкладством. Прапорщика заменили секунд-майором Жоховым, но Свитин сдавать свою должность Жохову отказался и продолжал «руководить». Потребовалось вмешательство самого Н.И.Аксакова, чтобы устранить буяна и убрать его с глаз долой.

О недовольстве крестьян непосильными заданиями, о склоках между дворянскими предводителями, поставлявших негодных лошадей и кучеров, о пошехонском исправнике Небольсине, вдруг вступившемся за обиженных мужиков, о запрете губернским чиновникам участвовать во встречах императора и о нежелании ярославских помещиков вылезать из своих поместных нор для встречи государя, о спорах в каких мундирах следовало встречать Павла – в дворянских или военных, о заготовке припасов, посуды и мебели (Куракин из Петербурга «спускал» соответствующие подробнейшие указания о меню) мы здесь сообщать подробно не будем – от них у губернатора и его подчинённых голова шла кругом.

Мологский предводитель А.С.Мусин-Пушкин с сокрушением докладывал, что в Мологе «лимонов свежих, спаржи, шампиньонов, капусты цветной» днём с огнём «сыскать не можно», что графинов, стаканов и рюмок, да вин столовых и красных, не говоря уж о портере тоже «отыскать здесь негде». От этого донесения Аксаков и ярославские чиновники пришли в ужас и приказали Алексею Семёновичу «чрез благонадёжных и опытных дворян» добыть необходимое во что бы то ни стало – хоть в соседних губерниях! Иначе… Иначе всем будет плохо! В помощь Мусину-Пушкину Ярославль выслал целых 250 рублей. И вправду: добывали необходимое, разослав «эмиссаров» во все окрестные города и веси, включая Москву. Были назначены также комиссары по кушаниям.

Высочайший поезд состоял из 4 карет, 37 колясок и 2 кибиток. Император и великие князья сидели в трёх отдельных колясках. Особые экипажи предусматривались под гардероб, для камердинера, парикмахера, для аптеки и аптекаря, для сенатского экзекутора Катенина и «сенатского батальона офицера Поскочина», а также для поклажи лейб-кучера, для казны и проч. Восемь колясок занимали повара и кухня. Девять персон свиты ехали в отдельных экипажах, менее важные члены свиты ехали по двое в каждом экипаже.

Между тем секретарь Павла, известный поэт Ю.А.Нелединский-Мелецкий 3 июня из соседней Нерехты обратился к Аксакову с письменной просьбой никаких «приуготовлений» к приезду императора как в Ярославле, так и по дороге не делать, а где сделано – следы оных уничтожить. «Более же всего», – писал Юрий Александрович, – «накрепко втолковать градским жителям и поселянам, чтоб во время приезда Его Величества отнюдь ˮура! ˮ не кричали…» но «стечению народному нигде не препятствовать, равно как и встречам с хлебом и солью или поднесением чем-либо по добровольному …соизволению, но не делая к тому не только принуждения, а даже и малейшего внушения… Честь имею пребыть…»

После этого у Николая Ивановича и его окружения голова пошла кругом, а мысли все перепутались. Боже мой, что за напасть такая – высочайший приезд! Конечно следы «приуготовлений» уничтожать не стали, в случае чего решили говорить, что «у нас так всегда бывает», а вот с предупреждениями не кричать «ура» во все уезда поскакали курьеры…

Наконец, 4 июня поезд с Павлом Петровичем пересёк границу Ярославской губернии. С императором прибыл сын Константин, день рождения которого как раз совпал с пребыванием в Ярославле, и «туземный» поэт Санковский написал по этому поводу оду. Архиепископ Верещагин произнёс витиеватую речь, за что преосвященный был почтён от государя и награждён кавалерией, т.е. орденом.

Поселили императора в деревянном доме, в котором жили ярославские генерал-губернаторы. На его починку были истрачены большие деньги – целых 1152 рубля и 29 копеек, но, как пишет Трефолев, ремонт этот был совершенно незаметен, так что следы его уничтожать не пришлось. При встрече в городе гудели колокола, но криков «ура» слышно не было. Вот в Нерехте народ предупредить не успели, он кричал «ура» и тем вызвал гнев Павла Петровича. Аксаков получил какой-то орден, но особо «почтён» не был.

Казённых денег на организацию угощения свиты императора не хватало, так что пришлось раскошеливаться местным помещикам, что и было сделано на Киндяковской станции тремя комиссарами по кушаниям вместе с местным предводителем. Губернское управление отнесло усердие сих персон «в похвалу». В Рыбинском уезде император, отобедав в доме одной вдовой крестьянки, одарил её 25-ю рублями. В самом Рыбинске император пробыл всего несколько минут, его встретили с хлебом-солью, Как писал местный краевед священник Матвей Гумилевский, «почти весь город был ещё чёрным углём, и на местах лучших жилищ свистели резвые ветры и играли пышным пеплом». Дело в том, что Рыбинск годом ранее сгорел от пожара, и уничтожить следы подобного «приуготовления» город даже за целый год не успел. «Российское солнце, с небесным солнцем как бы согласясь, вместе покатились к западу через Млогу», – витийствует Гумилевский. – «Казалось, что тогда не только русская земля веселилась о царе своём, но и самые небеса сорадовались и ликовали с нами…»

К вечеру 5 июня высочайший поезд остановился на ночлег в Мологе. Через Волгу Павла переправил специальный катер с 14 гребцами под начальством лейтенанта Вараксина. Лейтенанту император пожаловал золотые часы, а гребцам – 100 рублей. Свиту перевозили на двух паромах, на двух лодках и на одной барке. Городничий коллежский асессор Глебов с умилением потом рапортовал Аксакову, как Павел «у ворот же дома моего изволил выйти из коляски и семейству моему изъявил благоволение, и в доме моём изволили возыметь Его Величество и Их Высочества ночлег»1212
  «Возыметь ночлег!» Вот это слог!


[Закрыть]. Вместе с императором в доме городничего «возымели ночлег» любимцы и фавориты императора: Иван Кутайсов, Григорий Кушелев и Аркадий Нелидов.

Мологский градоначальник, пишет Трефолев, был человеком тонким и политичным. Сначала он испугался ответственности и хотел «слинять», но Николай Иванович Аксаков заставил его остаться на месте, а потом и сам Глебов смекнул, что из исполнения своих обязанностей при императоре можно извлечь пользу. Так оно и вышло. Глебов пошёл к Кутайсову и попросил у него содействия в представлении самому императору. Иван Павлович повёл Глебова в «царские покои» коллежским асессором, а вывел обратно в чине надворного советника. Вот так!

Утверждая Глебова в чине надворного советника и ведя с ним милостивый разговор, Павел выглянул в окно и увидел на улице стоявшего на коленях премьер-майора Толкачёва. Такого раболепия Павел не выдержал и отдал приказ отправить Толкачёва «за караулом в деревню». Вообще этот Толкачёв своим поведением уже раньше вызвал подозрения у Мусина-Пушкина, о чём тот доложил обер-гардеробмейстеру И.П.Кутайсову. Кутайсов якобы ответил, что коли не слушается, то надобно оставить его. И вот в суматохе предводитель не усмотрел за бедным Толкачёвым, и получилась накладка.