Текст книги "Повседневная жизнь царских губернаторов. От Петра I до Николая II"

Чиновничьи нравы

Без ссор жить в провинции невозможно.

И.М.Долгоруков

Итак, усевшись в губернаторское кресло, новый губернатор, говоря словами нашего сатирика, начинает создавать «новую эпоху»: он либеральничает, политиканит, стоит на страже; он устраивает союзы, объявляет войны и заключает мир. «Принимая в соображение одно, он не упускает из вида и другое, причём нелишним считает обратить внимание и на третье. В отношении одних действует мерами благоразумной кротости, в отношении других употребляет спасительную строгость. Он пишет обширнейшие циркуляры, в которых поощряет, призывает, убеждает, надеется, а в случае нужды даже требует и угрожает».

Впрочем, «создание эпох» стало уделом администраторов более позднего времени, когда в Россию стали задувать либеральные ветры. В конце XVIII– в начале XIX века губернаторами владели более простые и прозаические мысли.

Последуем в Пензу за вновь назначенным вице-губернатором И.М.Долгоруковым. Что представляла собой Пенза в описываемое время? Ф. Вигель пишет, что из некогда захолустного провинциального городка Пенза превратилась в довольно благоустроенный губернский город: «Правильные улицы, и из них иные мощённые, украсились каменными двух– и трёхэтажными домами и каменными лавками, а в них показались товары, кои прежде, хотя с трудом, можно было только выписывать из Москвы; явилась некоторая опрятность, некоторая бережливость, некоторый вкус… Гений и улыбка Екатерины творили чудеса».

Иван Михайлович по приезде в Пензу конечно же сразу нанёс визит своему непосредственному начальнику – губернатору или правителю наместничества генерал-поручику Ивану Алексеевичу Ступишину. Ещё в Петербурге он наслушался о нём самых противоречивых мнений, и вот теперь с любопытством приступил к его изучению. «Первая наша встреча была очень дружелюбна, мы взаимно полюбились один другому», – пишет Иван Михайлович, – «он хвалил меня, я прославлял его, и оба мы далее и далее друг в друге ошибались». Кто весть человека, токмо дух, живущий в нём, философски резюмирует вице-губернатор. К делам Ступишин был не способен, и вакуум власти заполнила его тёща, ставшая фактической хозяйкой Пензенской губернии. Тёща, пишет Долгоруков, «мыкаясь то в Питер, то в Москву, умела пронырством ума своего запужать его какими-то своими пустыми в столице связями», которые якобы могли доставить зятю пост генерал-губернатора всего южного края. Действовали тёща и жена через подьячего Полдомасова: в то время как женщины руководили головой Ступишина, Полдомасов водил его рукой, когда тот подписывал документы. Три брата Врасских – один был никуда негодным советником у Долгорукова, другой – прокурором, а третий – председателем Уголовной палаты и самым большим уголовным преступником Пензы – втёрлись в доверие недалёкого Ступишина и делали всё, что хотели.

Губернаторша, пригожая и ловкая дама, сразу взяла Долгорукова под своё покровительство, и он, «по навыку… в волокитстве не замешкал к ней пристраститься».

Председатель Гражданской палаты Жездринский давал Ступишину обеды, получая взамен возможность ничего не делать по службе и днём и ночью играть в карты. «Угождая испорченной нравственности губернаторских самок» (т.е. жены и тёщи Ступишина, Б.Г.), Жездринский снабжал их всякими сплетнями и слухами о тех, кто им не нравился.

Вице-губернатор, как мы знаем, обычно стоял во главе казённой палаты. Долгоруков, будучи довольно молодым человеком (ему было чуть за тридцать), в президентском кресле смотрелся «как дитя в колясочке» – во всяком случае, таким он представлялся своим подчинённым, да и себе тоже: «Живость моя, тонкий стан и молодость лица не соответствовали ни покрою, ни величине, ни убранствам позлащённых этих старинных кресел, на которых подагрик с отвислым зобом гораздо бы казался меня величавее…» О работе возглавляемой им палаты он имел самое смутное представление. Но Иван Михайлович был человеком смелым. Он перекрестился и, слегка надувшись, сел. Ему тут же выложили стопку тетрадей, из-за которых была видна лишь широкая его губа, придававшая «сановитость».

Князь, обладавший литературным талантом, оставил нам яркие характеристики главных лиц палаты. Директор экономии Неофит Прокудин, по его наблюдениям, «был человек самых развращённых правил, лукав, бесчестен, льстив, жаден к прибыткам, ума наглого, ленив к делам, пронырлив с начальниками, груб и самовластен с подчинёнными, – словом, детина удалой в черноте порока». В Петербурге все считали его вором, но он имел сильную защиту в лице г-на Зубова, отца известного фаворита Екатерины Великой. Прокудин заблаговременно уволился, не найдя в Петербурге одобрения своим попыткам подкопаться под вице-губернатора, зато вместо него в 1793 году появился Василий Николаевич Зубов, дядя екатерининского фаворита, который с не меньшим рвением и упорством вступил в борьбу с Долгоруковым.

Остальные 13 членов палаты не уступали в своих делах и поведении Прокудину. Кого только среди них не было: морские офицеры, поповичи, камер-лакеи, немцы и даже один 60-летний надворный советник, никогда не учившийся грамоте! Его рукой при подписи документов водил подьячий. Все они сидели за столами с красным сукном и «вершили» дела.

Долгоруков углубился в изучение наказов, регламентов и инструкций, направлявших его на путь неуклонного соблюдения законности и справедливости. Они «учили порядочно думать и рассуждать, открывали пути к правде и поощряли к подвигам чести», но вместо этого, пишет он, ему «надлежало прибирать хитрые обиняки, коверкать чистые идеи под титлом политики, навыкнуть ябедничать, крючкотворством заменять логику, пронырством мудрость, велеречием надутым простое природное чувство, сноравливать сильному, волочить нищего и зажмурясь смотреть на расхищение казённых кладовых».

Но не так был Иван Михайлович воспитан – во всяком случае, таким он предстаёт в своих мемуарах. Главным правилом он взял блюсти как зеницу ока целость царских доходов, не отступать от правды, соблюдать справедливость. Дела в палате и отчётность были запущены, сам Долгоруков был совершенный профан в делах, но он смело вступил в руководство палатой, полагая, что со временем всему научится. С первых же дней он обнаружил повальное и наглое воровство, поддельные отчёты, запущенность дел и полную некомпетентность практически всех чиновников палаты. Исключение составлял только один дельный и честный чиновник, да и тот грешил пристрастием к вину. Сражение с этими административными язвами, как мы увидим, оказалось ему не под силу.

Чиновники, обнаружив «неразумность молодого повесы», вздумавшего мешать им в своих тёмных делишках, прибегли к испытанному средству – поссорить его с губернатором. И быстро преуспели в этом. Искра неприязни была высечена из казалось бы пустякового дела. Наместническое управление – а Ступишин после неожиданной смерти генерал-губернатора И.М.Ребиндера стал врио генерал-губернатора – было за какие-то нарушения оштрафовано сенатом и должно было внести штраф в казённую палату. Ступишину внушили, что во всём виноват новый вице-губернатор, настаивавший на том, что бы деньги были непременно внесены в кассу палаты. Штраф в сумме 1000 рублей был взыскан, но отношения между губернатором и вице-губернатором стали более холодными.

Потом супруги Долгоруковы, любители Мельпомены, устроили в Пензе домашний театр, а после спектакля – ужин, на который, кроме четы Ступишиных, были приглашены представители местного общества, включая нескольких купцов. Недоброжелатели Долгорукова тут же пустили слух, что они пригласили на ужин «всякий сброд» в насмешку над губернатором!

Холодок в отношениях между двумя главными лицами губернии плавно перешёл в распрю, и распря расширилась и углубилась. Поводом для неё послужило празднование Петрова дня. Штаб-лекарь пригласил Долгоруковых к себе на бал, в то время как давал у себя обед председатель Верхнего земского суда Колокольцов. Иван Михайлович посчитал организацию любимого им праздника не совсем удачным и решил устроить торжественный обед у себя, но предварительно осведомился, не устраивает ли обед сам Ступишин. Губернатор обеда не планировал, но, узнав, что вице-губернатор имеет на такой обед виды, решил опередить его и обед у себя всё-таки организовал. Но настроение губернатора было уже испорчено – выходило, что Долгоруков вынудил его пойти на расходы и прочие неудобства, так что обстановка на обеде была напряжённой, все молчали, досадовали про себя, никто не танцевал, все ходили из угла в угол и о чём-то перешёптывались. Губернатор требовал от Долгоруковой каких-то объяснений. Одним словом, праздник был испорчен.

Потом прокурор подал на вице-губернатора донос, и Иван Михайлович, пытаясь оправдаться, вступил в долгие объяснения с Сенатом. Губернатор под видом сохранения мира и спокойствия в своём хозяйстве стал призывать вице-губернатора к примирению с доносчиком. Ивану Михайловичу это показалось и несправедливым, и оскорбительным, а потому стал возражать. Мало-помалу спор между ними стал приобретать жаркий характер, а потом Иван Михайлович просто хлопнул дверью и покинул кабинет Ступишина. Н.В.Гоголь ещё даже не родился, а материал к его повести о том, как поссорились Иван Алексеевич с Иваном Михайловичем уже был готов. Впрочем, Ступишин вёл себя в рамках приличий и подспудную борьбу со своим вице-канцлером вёл по всем правилам этого искусства.

На дворянские выборы в Пензу приехал князь Александр Куракин и «своим вельможным сиянием» осветил губернский город. Он усердно взялся за примирение Долгорукова со Ступишиным и достиг в этом деле некоторых успехов. Во всяком случае, видимость нормальных отношений между ними была на некоторое время восстановлена.

Кстати о выборах. Выбирали членов суда и предводителей дворянства, срок действия которых истекал каждые три года. Выборы 1792 года, как всегда, знаменовались шумными пирами, торжественными балами, роскошными обедами, сопровождавшимися неумеренными возлияниями, скандалами, ссорами и даже драками. Поскольку дворянского дома в Пензе тогда ещё не было, то для собраний и баллотировки голосов Ступишин отдал верхний этаж своего дома.

Каждое четвёртое утро дворяне, получив от полупьяного гарнизонного офицера повестку, собирались в губернаторском доме, шумно обсуждали кандидатуры и бросали белые шары в пользу того, на кого им через своих стряпчих указывал губернатор. Стряпчие открыто подходили к каждому выборщику, шептали ему на ухо нужную фамилию и указывали ящик, в который ему следовало бросить шар. «Если же кто дерзал иметь свою собственную волю, то таковой притеснялся, назывался преступником закона и подвержен бывал за упорство нередко несчастию», – сообщает нам свидетель Долгоруков.

Выбранная кандидатура подлежала утверждению губернатором. В процесс выборов губернатор не должен был вмешиваться, но на практике губернаторы сплошь и рядом, используя административный ресурс, нарушали закон. В Пензе по поручению Ступишина действовал всё тот же Полдомасов. Выборы благополучно закончились в три часа утра, всё прошло без сучка и задоринки, потому что Полдомасов заблаговременно составил список с нужными фамилиями и со своими подручными успешно обработал дворянских выборщиков. В губернские дворянские предводители был избран отставной артиллерийский капитан А.В.Мошков, Полдомасов, стряпчий по уголовным делам и никакого отношения к дворянским выборам не имевший, составлял акт и подсовывал его Ступишину. Тот, не глядя, ставил на нём свою подпись. Всё запили шампанским и не только шампанским – праздничные обеды после этого длились целые две недели – и, наконец, разъехались по домам, чтобы снова появиться в Пензе через три года.

Один из таких обедов давал местный откупщик купец Печерин. Но Печерин был подставным лицом, истинным откупщиком был князь Куракин. Сей мнимый откупщик то ли по собственному рассуждению, то ли по совету патрона, решил упоить приглашённое общество до смерти. «По несчастной необходимости» на обед был приглашён и князь Долгоруков. Гости сели за стол в два часа пополудни и закончили пить через четыре часа. От обилия напитков и блюд Иван Михайлович уже мысленно распрощался с жизнью, но Бог не дал умереть. Пили так, что князь Куракин при всех орденах и регалиях под гусли пустился в пляс с купцами и лихо отплясал «бычка». Иные, пишет Долгоруков, от умиления прикладывались с крестным знаком к его орденам, какой-то пьяный судья, прижав уже бесчувственного губернатора в угол, стал его целовать и чуть не задушил от избытка переполнивших его чувств.

Вечером князь Куракин, как ни в чём не бывало, в бодром и приподнятом духе, играл в карты. Долгоруков отходил от обеда всю ночь. «Умели мы перенять недостатки предков», – замечает он, – «а добродетелей их не заняли». Вот если бы с таким же усердием дворяне исполняли свой служебный долг!

Примерно так же проходили выборы и на местном, уездном, уровне.

После выборов Пенза опустела, притихла и затаилась снова, но ссора Долгорукова и Ступишина разгорелась с новой силой. Иван Михайлович решил отпроситься в отпуск, чтобы поехать в Петербург и попросить нового генерал-прокурора Самойлова либо перевести его в другой город, либо найти от нападок Ступишина хоть какую-нибудь защиту. Выполнить своё намерение Ивану Михайловичу удалось лишь в марте следующего 1793 года. Надежды на поездку возлагались большие, но всё случилось по сценарию, содержавшемуся в русской пословице: «Дурак бросит камень в воду, а десять умных не вытащат».

Вернувшись из Петербурга и не найдя там защиты или возможности перевестись в другой губернский город, Долгоруков продолжил борьбу с расхищениями, обманом и головотяпством своих подчинённых. Больше всего он расстраивался из-за того, что чиня ему препоны и подвохи, враги его вредили не столько ему самому, сколько делу и службе. Директор Экономии В. Н.Зубов настрочил на него донос, согласно которому вице-губернатор якобы расхитил деньги винокуренного завода на сумму в 1 миллион рублей. Из-за злости на начальника Зубов сильно переборщил с суммой: доход завода ограничивался суммой на 400 тысяч рублей меньше. Долгорукому не составило труда показать истинное состояние дела, и донос Зубова остался втуне. Доносчик был выгнан со службы своим племянником, фаворитом Екатерины Платоном Зубовым. А Долгорукого пока оставили в покое, и всё пошло по-старому.

Зубов ушёл, и на его место пришёл некто Плюсков и привёз с собой сильное подкрепление – два рекомендательных письма: одно – от самого графа Безбородко, который любил мутить воду в чужих епархиях, а другое – от своего тестя, кривого откупщика богача Мещанинова. Вторая рекомендация, иронизирует Долгоруков, должна была свести на «нет» первую, но в Пензе всё восприняли иначе. Плюсков был человек молодой, энергичный и сведущий в домоводстве – главным образом, в своём, добавляет наш ядовитый мемуарист.

Плюсков начал свою деятельность с соблюдением осторожности и «мужичков щипал помаленьку». Это был уже третий директор экономии при Долгорукове, а поскольку по христианскому закону человеку более трёх жён иметь запрещается, то у Долгорукова возникло предчувствие, что он уйдёт со своего места раньше Плюскова. Предчувствие это полностью оправдалось: вице-губернатор скоро потерял своё место, а директор экономии остался в Пензе.

В декабре 1796 года И.М.Долгоруков был отставлен от должности и покидал Пензу со слезами на глазах. Пензенская губерния была упразднена, а её территория поделена между соседними губерниями. Впереди маячила неизвестность, отсутствие денег на содержанье семьи, и он пребывал в состоянии тоски и обиды на начальство2424
  В начале 1797 года, благодаря хлопотам жены в Петербурге, наш герой неожиданно был переведен в Камер-коллегию и назначен старшим членом в только что учреждённую Соляную контору в Москву с годовым жалованьем 1875 рублей. Горькую пилюлю Павел I подсластил присвоением ему чина действительного статского советника.


[Закрыть].

Дубасов, писавший в своих краеведческих исследованиях в основном о тёмных сторонах деятельности тамбовских чиновников, признаётся, что среди тамбовских чиновников были «люди добросовестно преданные престолу и отечеству и для края весьма полезные», но все они были «счастливым исключением» и «слишком слабо скрашивали тёмный колорит». Всё приказное сословие было малообразованным и малограмотным. Историк приводит выписки из формулярных списков: «Судья… надворный советник Алексей Фёдорович Фёдоров. Образование получил в палате суда и расправы, где начал службу копиистом… Дворянский заседатель Павел Васильевич Степанов. Нигде не учился… Уездный судья… в школе не учился, а службу начал нижним чином в гарнизонном батальоне…» У большинства чиновников более высокого ранга в формулярных списках значилось: «Образования домашнего. Окончательное образование получил в таком-то гвардейском полку». Некоторым чиновникам удавалось сделать карьеру и занять высокую должность, сохранив при этом «полную невинность» и «девственность ума».

Старший заседатель уездного суда Булатов, к примеру, кое-как писал и читал по-русски, так что не удивительно, что его «писанина» с полным правом могла бы быть отнесена в рубрику «нарочно не придумаешь»: «Дел об учинившемся в селе Красивке рогатом скоту падеже», «Дело о крестьянине Сидорове, обвиняемом якобы в покушении себя к удавлению» или «Дело по прошению Трескинских священнослужителей о уничтожении диакона» и т. д. Крайняя «литературная неумелость» тамбовских чиновников послужила поводом для назидания со стороны генерал-прокурора Куракина, который в 1797 году потребовал от них в деловых бумагах изъясняться «самым чистым и простым слогом, …а высокопарных выражений, смысл затеняющих, всегда избегали бы».

С вопиющей безграмотностью губернских рязанских чиновников в 1858 году столкнулся и вице-губернатор Салтыков (Щедрин). Одного бывшего семинариста и горького пьяницу держали на службе из-за того, что он кое-как справлялся со знаками препинания и умел правильно писать одну трудную букву. Его берегли и держали для написания особо важных бумаг.

Малограмотное и необразованное чиновничество проявляло удивительную изощрённость, когда дело касалось собственного кармана. М.Е.Салтыков-Щедрин в своих «Губернских очерках», описывая т.н. прошлые времена, рисует яркий образ подьячего, который под разными надуманными предлогами вымогал у крестьян деньги и не находил в своих преступлениях ничего предосудительного. Кривенко пишет: за то, что вице-губернатор Салтыков в Рязани брал под защиту обездоленных крестьян, один местный «зоил» присвоил ему кличку Вице-Робеспьер.

В своём рвении «разгрести» от запущенных дел губернскую канцелярию вице-губернатор заставил чиновников работать сверхурочно, что вызвало у них естественное недовольство. Особенно роптали бедные чиновники, жившие на окраине Рязани, улицы которой утопали в непролазной грязи. Чиновники, сберегая от сырости сапоги, разувались, вешали сапоги на плечи и шли на работу босиком, представляя со стороны весьма карикатурный вид. Выйдя в центр города на мощёную улицу, бедняк-чиновник обмывал в луже ноги и надевал сапоги снова. Один рязанец под псевдонимом «Ф. Сбоев» написал в защиту этих чиновников заметку в «Московские ведомости», в которой вице-губернатору, прежде чем заставлять чиновников работать сверхурочно, следовало бы ознакомиться с их бытом и условиями жизни.

Прочитав её, смущённый Салтыков и в самом деле отправился на окраину города и посетил своих подчинённых на дому. При этом он у всех спрашивал, кто скрывался за псевдонимом «Сбоев», но никто не захотел его выдавать. Напрасно он говорил, что не собирается мстить автору заметки или наказывать его – наоборот, он хотел бы поблагодарить его. Тогда Салтыков поехал в Москву и в редакции «Ведомостей» узнал, что «Ф. Сбоевым» был инспектор Александровского дворянского заведения Ф.Т.Смирнов.

Михаил Евграфович немедленно поехал к Смирнову, тот встретил его в халате и засмущался, но Салтыков крепко пожал ему руку и просил не стесняться. Он горячо поблагодарил Смирнова за услугу и предложил знакомство продолжить. Знакомство переросло в дружбу, и скоро Смирнов был назначен заведовать отделом в «Губернских ведомостях». Писатель находился в дружеских отношениях со Смирновым до самой своей смерти и регулярно переписывался с ним.

Дубасов рассказывает в своих записках о реальных «героях», фантазии которых мог подивиться наш талантливый сатирик. Эти герои явно следовали ироничным словам поэта Капниста:

Бери, большой тут нет науки;

Бери, что можно только взять.

На что ж привешены нам руки,

Как не на то, чтоб брать?

И брали. Так заседатель Кирсановского уездного суда Арсеньев ездил по деревням и тем, кто не давал мзду, запечатывал в избах печи. А советник казённой палаты Гороховский во время рекрутского набора 1814 года сумел положить в свой карман 170 тысяч рублей, проведя этот денежный куш по отдельному журналу. Тамбовский городничий Клементьев штрафовал прохожих только за то, что они «среди бела дня» прогуливались по улицам!

Моршанский копиист сколотил себе состояние на сборе статистических данных о пчеловодстве и на мёртвых телах. Приехав на пасеку, Федюхин просил пчеловода медленно, по 1—2 пчелы за один раз, выпускать пчелиную семью из улья, а сам садился рядом, брал книжечку и на каждую выпущенную пчелу ставил в ней «палочку». Естественно, терпение у пчеловода лопалось, и он от въедливого статистика откупался «подаянием».

Известно, каким неприятностям подвергалось село, когда в нём находили мёртвое тело. Федюхин, участвуя в следственных делах вместе с врачом, приказывал занести мёртвого в дом к какому-нибудь зажиточному крестьянину. Тот в ужасе совал подьячему деньги, тогда труп несли к следующему небедному крестьянину. Так следствие проходило через всё село, собирая свою жатву.

В 1776 году тамбовский воевода Г.А.Сухотин собрал из своей дворни и крестьян отряд в 60 человек и напал на помещицу Богданову, подвергнув её дом ограблению. При этом он забрал всех её крестьян и торжественно привёл их на своё городское подворье. В 1802 году кирсановский городничий Таиров, узнавший о том, что у купца Федюкина гуляют и пируют гости, собрал инвалидную команду и пленных турок в количестве 40 человек и совершил набег на дом купца. Таиров арестовал всех гостей и посадил их, включая священника, в местную каталажку. Причины вылазки были очень просты: Таиров обиделся, что Федюкин не пригласил его в гости. Федюкина уволили, но сменивший его Кутуков оказался ничем лучше. Под предлогом поиска беглых он врывался в дома, открыто отнимал у людей деньги, уводил лошадей.

Спасский капитан-исправник Рогожин вместо 1 рубля налога брал с крестьян в десять раз больше. Людей, которые отказывались или были не в состоянии платить ему мзду, Рогожин пытал, закапывая их в землю и поливая водой, и нещадно избивал.

А.П.Чехов ещё не родился, а козловский городничий Сердюков уже освоил роль унтера Пришибеева и в силу своей «образованности» и служебного рвения «пришибал» в уезде каждый росток просвещения и культуры. В с. Казинки он прикрыл типографию помещика И.Г.Рахманова, написав на него донос с обвинением в распространении вольтерьянских идей. Учителю Половневскому он запретил выходить из дома с наступлением темноты и приставил к его дому солдата, который каждый вечер проверял, исполняет ли Половневский предписание городничего. Смотрение за училищем он поручил купцу Тихону Баженову, который своё попечительство видел в том, чтобы преследовать учителей и говорить, что училища вредны и что их следовало повсеместно закрыть. Донимал придирками козловских учителей не только Баженов, но и его жена. Как-то раз она зашла в училище и стала бранить их самыми непотребными словами и пригрозила им:

– Погодите, вот придёт муж, и тогда не миновать вам палочья.

И нападки Баженовых на учителей привели к логическому концу: не успел Державин покинуть место тамбовского губернатора, как Козлов отказался выделять деньги на содержание училища. Дело благодаря Жохову дошло до наместника Василия Степановича Зверева (1789—1794), и Баженова привлекли к суду. Но Баженов оправдался, заявив в суде, что он «кажинный день ходит в училище и обходится со всеми тихим манером».

После отъезда из Тамбова Державина училища были ликвидированы также в Шацке, Лебедяни, Спасске и Темникове. Власти сих городов написали Звереву, что в училищах учеников практически нет, родители своих детей туда пускать не собираются, так что… надобности в школах не наблюдается. Василий Степанович, судя по всему, с этим мнением согласился, а губернский приказ общественного призрения развил бурную переписку с Москвой о закупке и продаже в губернии игральных карт. Скоро из второй столицы в Тамбов потянулись подводы, гружённые колодами карт, потребность в которых в губернии росла, как на дрожжах. Чиновники объясняли это отсутствием в Тамбове увеселительных мест, кроме карточного клуба, открытого по инициативе Зверева и наличием в городе бóльшего числа игроков, нежели в других городах России.

Темниковский городничий Железняков сумел на «законных основаниях» отнять городской дом у князей Максютовых, перевезти его на свой двор и поселить там родственников жены. Обратившийся за восстановлением справедливости в суд князь Елисей Максютов получил отказ: Железняков «подмазал» судейских и доказал, как дважды два – четыре, что он дом купил. Это был, наверное, первый зарегистрированный в России случай рейдерства.

Честные чиновники на местах часто подвергались репрессиям. Принципиальный и бескорыстный городничий г. Спасска Тамбовской губернии Станицинский потребовал от губернатора Кошелева полной выдачи жалованья спасским солдатам. За это письмо губернатор отдал под суд. Аналогичной участи губернатор Неклюдов подверг Борисоглебского городничего Флячко-Карпинского, тоже пытавшегося восстановить справедливость. Кстати, Неклюдов, не опасаясь наказания, открыто творил беззаконие в губернии. Хлебная подать при нём (1795—1796) составляла 60 копеек, но Неклюдов отдал приказ арестовать собиравшего подать купца Мессилина и назначить вместо него своего клеврета. Новый исполнитель стал брать подать в размере 80 копеек.

…Вернёмся в Тамбов во времена короткого там наместничества Державина. Тамбов был похож на большое черноземное село: деревянные дома, крытые соломой; грязь, огромные лужи и ямы на улицах; на задворках – огороды, гумна и овины. При открытии в 1779 году наместничества официальные учреждения некуда было разместить; вместо тюрем – как выразился Державин, «мерзкие хлевы». Несмотря на все трудности, с которыми Гаврила Романович столкнулся при исполнении своих обязанностей, тамбовское губернаторство прославленного поэта Дубасов считает лучшими годами его жизни. Что думал на этот счёт сам Гаврила Романович, науке не известно, но из его записок следует, что об этом времени он и в самом деле вспоминал с большим удовольствием и удовлетворением. Одной из положительных сторон своей тамбовской жизни губернатор считал дешевизну.

В письме к Капнистам В. В.и М.Р.2525
  В.В.Капнист (1758—1823) – поэт и драматург.


[Закрыть] Гаврила Романович писал:

«Гаврил, тамбовский губернатор, и Екатерина, тамбовская губернаторша, здравья вам желают и нарочного курьера о здравьи вашем наведаться отправляют и о себе объявляют, что они весело и покойно поживают и всю скуку позабывают и вас к себе в гости приглашают…» Жена Гаврилы Романовича Екатерина Яковлевна писала Капнистам о своём муже: «Совершенный теперь губернатор, а не пономарь». И правда: генерал-губернатор Гудович жил в Рязани, и Державин чувствовал себя в Тамбове полновластным хозяином. К тому же с Гудовичем у него сложились самые тёплые отношения.

«Державин был самым неутомимым и просвещённым администратором своего времени и в этом отношении он имел только одного …соперника: известного Новгородского губернатора Сиверса», – утверждает тамбовский краевед.

Державин, человек неподкупной честности, первым делом занялся искоренением казнокрадства, направив свои усилия против крупных хищников – вице-губернатора Ушакова и местного купца-заправилы Бородина. И быстро нажил себе многочисленных врагов и среди чиновничества, и среди помещиков, но зато приобрёл любовь и уважение рядовых обывателей Тамбова и губернии.

В 1787 году с губернатором поссорился дворянский предводитель А.Г.Панов. Причиной ссоры явилось недовольство предводителя тем, что Тамбовское наместническое правление осмеливалось писать ему указы. Ему хотелось получать указы непосредственно от губернатора. Но Панов ещё больше рассердился по получении письма от Гаврилы Романовича, в котором тот разъяснял предводителю закон, по которому предводитель обязан был принимать указы и земского суда.

Державин не только боролся с ворами, но и явился настоящим реформатором общественной жизни тамбовского края, «грубые формы которой смущали лучших представителей XVIII века». Во-первых, он открыл в своём доме школу для взрослых и детей, организовывал там танцевальные вечера и спектакли. Плата за учёбу танцмейстеру, специально выписанному Державиным из Петербурга, и другим учителям, была намного ниже, нежели если бы учителя давали уроки на дому учеников.

При его содействии тамбовская типография печатала произведения местных поэтов, драматургов и писателей.

Спустя полгода после своего появления в Тамбове, в 1786 году, Державин открыл училище. Первыми директорами училища были секунд-майор Карамышев и капитан Жохов, личность «весьма симпатичная». Набрали 106 учеников – разумеется, в основном из дворян, но были среди них дети купцов, мещан, однодворцев и даже дворовых. Поскольку некоторые родители из мещан и купцов отдавать своих детей в училище не захотели, Державин распорядился отнимать у них детей силой с помощью полиции.

По случаю открытия училища епископ Феодосий отслужил в Казанском соборе благодарственный молебен, а потом изумлённые тамбовские жители прошли на церемонию открытия училища, где перед ними выступил оратор – козловский однодворец Захарьин. В патетический момент своей речи Захарьин взял у жены своего ребёнка и поднёс его к портрету Екатерины. Многие зрители заплакали. По старинному русскому обычаю тут же собрали небольшую сумму денег и вручили её оратору. Торжественная церемония закончилась для чиновников и помещиков парадным обедом за губернаторским столом и гулянием перед губернаторским домом с питиём и прочими яствами.

В своих записках Державин вспоминал, что речь для Захарьина пришлось сочинять ему самому. Захарьин был известен Державину давно, поскольку козловский житель часто захаживал к Гавриле Романовичу, показывая ему свои стихи. Перед открытием училища Державин попросил епископа Феодосия сочинить для Захарьина речь, но тот отказался, сославшись на свою безграмотность. Губернатор обратился с аналогичной просьбой к пензенскому епископу, но тот, сначала согласившись помочь, в последний момент приехать в Тамбов не смог.