Текст книги "Аз грешный…"

– Да, достопочтенные господа бояре. Одновременно шведская сторона, в том случае, если русская соблаговолит принять вышеуказанное условие для вечного мира, имеет честь пригласить русское посольство в Стокгольм для подписания соответствующего трактата.

– Благодарим, тебя, комиссар. Нам ваши предложения куда как преотлично понятны. Мы их рассудим на досуге, и скоро доставим вам нашу отповедь. Желаем вашему короля здоровья.

Нащокин кивнул комиссару, давая понять, что аудиенция закончена. Эберс, пятясь назад и подметая за собой в изящном поклоне пол шляпой, покинул помещение. Афанасий Лаврентьевич дал Котошихину знак головой, и тот вышел на улицу проводить шведов. Трое рейтар и трубач при появлении комиссара и Котошихина стали на вытяжку. Один из свиты подвёл Эберсу коня.

– А ты, подьячий, бойко толмачил сегодня. Как звать-то тебя?

– Григорием Котошихиным, господин.

– Где же ты обучался немецкому, Грегори Котохикин?

– Вестимо, у себя, в Посольском приказе. Где же ещё?

– Молодец, – похвалил швед. – Приятно ли служить царю Алексею Михайловичу?

– А как же, очень даже приятно. Государь наш добр и всемилостив и за хорошую службу жалует.

– А за плохую наказывает, не так ли? – засмеялся Эберс, хитро прищуриваясь.

– Всякое бывает, господин. И наказание царское нужно принимать, как знак Божий.

– Ну, до свидания, Грегори Кото… хишин, может ещё свидимся. Вот тебе на память о нашей встрече.

Комиссар достал из чересседельной сумки какую-то фигурку и протянул её Котошихину. Это было похоже на русскую глиняную свистульку: та же стилизованная лошадка-коровка, раскрашенная в яркий красный цвет с чёрными пятнами, на ней верхом человечек в светлом колпаке и жёлтой рубахе, только никакой дырки для свиста в ней не было.

– Это работа наших ремесленников из провинции Даларна. Они вырезают это из дерева, красят, и получается вроде детской игрушки. Нравится?

– Да. Премного благодарен вами, господин. В добрый путь.

Адольф Эберс сел на коня, поправил банделер на жёлто-голубом плаще, помахал приветливо ручкой Гришке, трубач снова протрубил в трубу, и по мёрзлой земле тяжело застучали конские копыта.

«Вот надо же как у них всё ладно устроено», – подумал Котошихин, провожая взглядом шведский отряд. – «И начальство советливое такое. Наше-то всё на горло наступить да за горло взять норовит».

Когда шведы намедни приезжали, Гришке не удалось стакнуться с ними близко, как на сей раз. Оказывается, и лютеране – обыкновенные люди, христиане, значит, как и мы, православные. И чего про них наши церковные иерархи наговаривают? Он стоял и смотрел шведам вслед, пока последний конский круп не скрылся за избой на кривой улочке, и пошёл обратно в приказную избу.

– Григорий, – приказал Нащокин, – садись-ка пиши грамоту царю. Изложи, как есть, в подробностях предложение свейского короля, да не опростоволосься, как в прошлый раз!

– Как можно, ваша милость! Учён теперь!

– Ну-ну! Нравится мне, что ты не обозлился. – Нащокин заметно подобрел, это свидетельствовало о том, что его планы и задумки оправдывались. – Ну что, князь, Иван, иди, отдыхай, а я пойду, распоряжусь подготовить гонца в первопрестольную. Сдаётся мне, до мирного докончания ждать не долго осталось. О-хо-хо-хо-хо! Мир-то надобно бы было с поляками заключать, да вместе с ними свеев воевать. Да… Видно пока не суждено.

Нащокин оказался прав: на мир шведы так и не пошли, а 20 декабря 1658 года в Валисаари заключили пока перемирие на три года – правда, на выгодных для России условиях. Согласились пока оставаться на позициях, на которых перемирие застало обе стороны. За год до истечения срока перемирия русская сторона отправила Котошихина гонцом в Ревель с письмом, в котором русская сторона предлагала шведской делегации приехать в Москву для продолжения переговоров о мире. Гришка выехал из Дерпта 9 октября 1660 года и вернулся через неделю со шведским ответом о невозможности выполнить это пожелание ввиду отсутствия в Ревеле государственного советника Бенгта Хорна. Через два месяца Котошихин опять ездил в Ревель и опять вернулся оттуда ни с чем: шведы по каким-то причинам переговоры о мире откладывали. Позже стало известно о смерти короля Швеции. Вероятно, в связи со смертью Карла Х Стокгольм ещё не успел выработать соответствующие предложения и потому с мирным докончанием тянул.

Впрочем, скоро перговоры возобновились, начались пограничные съезды комиссаров, и через полгода Стокгольм навязал Москве мир на своих условиях. 21 июня (по старому стилю) 1661 года в деревне Кардис, что между Дерптом и Ревелем, было подписано докончание со шведами, по которому Россия вынуждена была уступить Восточную Карелию, Ингрию (Ижору) и Ливонию (Лифляндию) и оставить на прокорм шведского экспедиционного войска в Дерпте, Кокенхаузене, Мариенбурге и других городах 10 тысяч бочек ржи и 5 тысяч бочек муки. Русские купцы получали право торговли в Стокгольме, Ливонии и Эстляндии, а шведские гости – в Москве, Новгороде, Пскове и Переяславле. Пленные и перебежчики подлежали возвращению на родину. Шведы обязались не помогать полякам в войне с русскими.

Война со Швецией не принесла России никакой выгоды, а, напротив, сбила её с того верного пути, на который она было встала в вековом споре за русские земли, захваченные Польшей. Действуя в одиночку на двух фронтах, Москва пока не преуспела ни на одном из них.

Но «русский Ришелье» не стал дожидаться мирного докончания и вскоре после приёма Эберса уехал в Москву. Царь требовал Ордын-Нащокина для урегулирования отношений с Польшей и Украиной.

Котошихина после заключения Кардисского мира поверстали новым жалованьем и денежной премией. Служебное положение подъячего значительно укрепилось. В некотором роде он стал экспертом по свейским делам и вскоре был отозван в Москву и определён на службу в Посольский приказ. Скоро ему доверили ответственную и почётную миссию представлять царя Алексея Михайловича в самостоятельной заграничной поездке.

Стекольня

К королевскому величеству Свейскому посылаются великие послы, околничие…

а с ними товарищи думные дворяне, или столники средних родов, да дьяки…

А в гонцех посылаются стряпчие, дьяки, жильцы, подьячие и начальные люди.

Г. Котошихин

Рано утром, когда рассвет едва забрезжил за кормой, корабль перестало так сильно качать, а когда обессилевший от морской болезни Котошихин дотянулся подбородком к круглому оконцу, то увидел, что бескрайнее море кончилось, и судно вошло в большую протоку – то ли залив, то ли реку. Прямо на Гришку глядели своими зловещими жерлами пушки грозной крепости.

– Это – Мэларен, а там – Ваксхольмская крепость, предназначенная сторожить подходы к Стокгольму, – объяснил Гришке шкипер Страндберг. – Теперь до столицы рукой подать. Вот сейчас за поворотом и сам город покажется.

Солнце уже поднялось над кромкой горизонта и послало свои первые лучи на шведскую землю. Природа словно ждала этого сигнала и сразу ожила: в кустах защебетали пташки, на правых пологих берегах Мэларена показались стада коров и овец, на левом крутом берегу тоже чувствовалось пробуждение какой-то жизни. Котошихин стоял на мостике рядом с капитаном Страндбергом и жадно всматривался вперёд. Вот показался изгиб, Мэларен под углом уходил вправо, и из-за кустов ольхи выплыл пролёт моста, соединявшего Город с Южной слободой – Сёдермальмом, а за ним – набережная с лесом корабельных мачт, а за набережной стеной поднимался сам город – ровные ряды больших каменных островерхих крытых черепицей домов, увенчанных двумя-тремя церковными шпилями. Стокгольм рос и расширялся, с правой стороны взору Котошихина открывались постройки города ремесленников Норрмальма, ставшего теперь частью столицы. Здесь отливались пушки для королевского войска, строились корабли, размещались солдатские и матросские казармы, а во дворцах жили и работали правительственные чиновники.

Чуден наш мир, ох как чуден и многолик! По территории Москва была огромной – намного больше шведской столицы, но Стокгольм был другим городом, совсем не похожим на Москву. И травка, и деревья, и воздух вроде тот же самый, ан нет – всё в нём иное. Жизнь в городе бурлила и била ключом, он весь был пронизан делом и подчинялся только делу, в то время как белокаменная оставляла впечатление ленивого и спящего бездельника, просыпавшегося каждое утро с немытой рожей. Понятное дело, Швеция стала великой европейской державой, шведские короли перекраивали карту Европы, страна втягивалась в крупные исторические события, и Стокгольм должен был соответствовать тому статусу, который Швеция приобрела за последние пятьдесят лет. Он тоже будто проснулся от провинциальной спячки и теперь спешил наверстать упущенное. Иностранные путешественники сравнивали его кто с Венецией, кто и с Константинополем.

Котошихин плыл в Швецию с царским поручением – он был послан к королю Карлу ХI с ратификационной грамотой, утверждавшей вымученный в долгих родах Кардисский мир. Пока велись завершающие мирные переговоры, король Карл Х неожиданно помре, не дожив и до сорока лет, и его место заступил малолетний сын. Нынешнему королю Карлу ХI исполнилось недавно всего пять лет, и за его несовершеннолетием страной управляло опекунское правительство во главе с всесильным канцлером Магнусом Габриэлем Делагарди.

В начале августа Котошихин с переводчиком и тремя челядниками выехали верхом из Москвы, через десять дней добрались до Ревеля, потом сели на попутный корабль, два дня и две ночи плыли по безбрежному морю, и вот теперь прямёхонько прибыли в Стекольню! Голова у всех ещё кружилась от морской качки и сумбурных путевых впечатлений. Особое удивление у Котошихина вызвала способность судна ориентироваться в безбрежном море.

– Ничего удивительного, – пояснил, улыбаясь, бородатый шкипер. – Есть такой навигационный прибор – компас называется. Он показывает стрелкой на север, а уж от неё, от стрелки-то, берётся нужный курс.

Шкипер Страндберг оказался человеком разговорчивым и любопытным. Он работал на шведскую торговую фирму и перевозил товары между Стокгольмом и Ревелем. Всю дорогу они с Гришкой беседовали о жизни, он интересовался тем, как живут русские, а Котошихин, естественно, расспрашивал его про шведов. Шкипер втихомолку ругал Карла Х за то, что тот постоянно лез в войну с соседями, вместо того чтобы развивать с ними торговлю.

– Война потребовала больших средств, а Швеция – страна маленькая, вот и придумали наши короли содержать армию за счёт завоёванных земель. Но и этого было недостаточно для покрытия военных расходов, и тогда прибегли к изъятию у дворян и помещиков земель и имущества. Редукция называется.

Котошихину было в диковинку слушать, как подданный поносит своего суверена – было жутко и интересно. Видать, не только подданным царя было туго – свеи вон тоже жалуются.

– И ты не страшишься вот так-то поносить своего короля? – удивился Гришка.

– Почему же – боюсь. Но ты же не донесёшь на меня? – Страндберг пытливо посмотрел на Котошихина.

– Как можно! – возмутился тот. – Ты же ко мне с доверием…

На набережной Норрмальма, куда шкипер направлял корабль, уже можно было различить фигурки отдельных людей. Котошихин собрал всех своих спутников на палубу и готовился сойти на берег. Он придирчиво осмотрел громоздкий багаж, в котором лежали подарки для шведов – королю, министрам и прочим чиновникам, попрощался с капитаном и в который раз повторил в памяти данные ему в Посольском приказе инструкции: чести и достоинства государя великого не терять, никаких обещаний никому не давать, а только внимательно выслушивать шведов и крепко всё запоминать, без ведомости приглядывать за своими помощниками, чтобы не баловали, интересоваться всем новым и необычным, а по возвращении домой – во всех подробностях отчитаться о поездке.

– В Стекольне не приходилось бывать, но мыслю, что и там, как везде поминки любят. Не подмажешь – не поедешь! – говорил ему Ордын-Нащокин, напутствуя перед дальней дорогой.

На корабле давно уже убрали паруса, и судно медленно скользило по водной глади, приближаясь к норрмальмскому берегу. С мостика раздалась команда шкипера, и в воды Мэларена с носа и на корме пошли два тяжёлых якоря. Свободной стоянки у стенки набережной не оказалось, поэтому корабль оставался пока на рейде в ожидании своей очереди. Матросы уже спускали на шкотах шлюпку, предназначенную для высадки на берег русских дипломатов. Переводчик и трое слуг с опаской спустились по очереди в шлюпку, перенесли туда багаж, весивший чуть ли не целый берковец, и только потом по зыбкому верёвочному трапу корабль покинул Котошихин. Грести было недолго, шлюпка ткнулась носом о деревянную стенку спуска, один из матросов выпрыгнул на берег и закрепил конец верёвки о железную тумбу. Русское посольство по ступенькам полезло наверх. Набережная оглушила их криком и гамом разношёрстной толпы, состоящей из моряков, солдат, купцов, грузчиков и прочего разного люда. Даже по сравнению с Москвой поразило обилие нищих и пьяных.

Неподалёку стоял выделявшийся богатой одеждой господин, в котором Котошихин признал своего знакомца по Дерпту и Ревелю комиссара Адольфа Эберса. Он стоял и дожидался, когда русская делегация выгрузится на берег. Приветливо улыбаясь и всем своим видом излучая радость по поводу прибытия русских гостей, швед шёл к ним навстречу, словно старый знакомый. Впрочем, он выполнил все условности протокола, ответил церемонным поклоном на поклон Котошихина, осведомился о превратностях пути и о здоровье членов делегации и только после всех протокольных церемоний перешёл на дружеский тон.

Русских ждали две кареты: в одну Эберс пригласил Котошихина с толмачом, а в другой, более просторной, разместились слуги с багажом. Беседу переводил переводчик, назвавшийся Баркхусеном. В представлениях Москвы, главный человек посольства не мог опускаться до владения иностранным языком и переговоры со шведами должен был вести через переводчика. Чтобы подчеркнуть дружественный настрой по отношению к Стокгольму, сыскали для этих целей человека, знавшего шведский язык. Впрочем, Котошихин ещё раньше выяснил для себя, что шведы в большинстве своём говорили по-немецки, да и шведский язык был близок к немецкому, поэтому, слушая шведскую речь, он узнавал достаточно много знакомых слов и часто догадывался, о чём шла речь.

Кареты совсем недалеко отъехали от набережной и остановились у небольшого двухэтажного дома, специально выстроенного для размещения членов иностранных миссий. Там им на втором этаже выделили несколько комнат.

– Отдыхайте, приводите себя в порядок, а завтра я за вами заеду и покажу город, – сказал Эберс.

– А когда же мы будем представлены канцлеру Делагарди? – поинтересовался Котошихин.

– О, граф очень и очень занят, он сейчас в отъезде и принять вас не сможет, – объяснил Эберс. – Нужно ждать.

Ждать было не привыкать – это было уделом всех посольств в то время, так что Котошихин не очень удивился такому раскладу и даже порадовался, что получше узнает шведскую столицу и шведов. К моменту прибытия русского гонца в Стокгольм шведское правительство было занято серьёзной проблемой, ставящей под угрозу не только завоевания предыдущего короля, но и само существование королевства. Старый противник Швеции – Дания – оправилась от поражения, нанесённого ей Карлом Х. Король Фредрик III собрал сильное войско и опять стал угрожать шведам. Датский король освободился от обременительного влияния своей аристократии и сделал опору на низшие сословия. Шведским властям такое развитие событий казалось опасным, призрак революции по типу той, что совершил в Англии Кромвель, мерещился дворянско-монархическому правлению Делагарди, приобретая всё более реальные угрожающие формы и очертания. Южная провинция Сконе, только что отнятая у Дании, того гляди должна была, не успев «ошведиться», снова отпасть и вернуться в лоно датской короны. Делагарди маневрировал, интриговал, собирал силы и изо всех сил оттягивал решающее военное столкновение с датчанами.

Канцлер всегда близко стоял к трону: несколько лет он находился в фаворитах у королевы Кристины, был зятем и правой рукой в бозе почившего короля Карла Х и основным вдохновителем похода шведов на Польшу. Шведско-польская война могла быть объектом особого исследования с точки зрения того, как можно начинать и вести войну, не имея в казне ни одного талера. Делагарди вместе с другим советником короля – генералом Хансом Кристоффером фон Кёнигсмарком – взялись сделать первый взнос на эти цели из собственных средств. Канцлер происходил из богатой и знатной семьи, а Кёнигсмарк, как многие шведские офицеры и генералы, составил себе огромное состояние в последние годы Тридцатилетней войны. Самый крупный куш он взял в Праге в 1648 году, в которую ворвался с помощью австрийского перебежчика обманом и сокровища которой он со своим отрядом обчистил до последнего талера.

Денег, правда, хватило только на то, чтобы нанять в германских княжествах и герцогствах наёмных солдат, а остальные средства на финансирование военных действий добывались уже за счёт оккупированных земель и побеждённого противника. Этому шведы научились ещё при короле Густаве II Адольфе, говаривавшего, что «война сама прокармливает войну». После неожиданной смерти Карла Х шведская армия осталась без вождя, и Стокгольм поспешил военные действия в Польше и Дании закончить подписанием мира. Теперь солдат нужно было распускать по домам, потому что платить им было нечем.

Все короли династии Васа были воинственны, честолюбивы, грубы, упрямы, своенравны и отличались друг от друга лишь степенью авантюризма и сумасбродства. Исключение в этом ряду не составляла и королева Кристина, единственная дочь Густава II Адольфа, прославившаяся тем, что посвятила своё правление развитию искусства, поощрению добра и любви, а затем приняла католичество, отреклась от трона в пользу своего кузена – грубого мужлана и солдафона графа Пфальц-Цвайбрюккенского, ставшего королём Карлом Х Густавом, и уехала жить в Италию. Кульминационной точкой в истории этой династии и великодержавия Швеции вообще стало правление Карла ХII, почву для будущих блестящих походов и бесславного конца которого подготовили дедушка Карл Х и отец Карл XI.

Да, Швеция несомненно превращалась в великую державу. Она завоевала всю Прибалтику, активно участвовала в Тридцатилетней войне, выступив там в роли спасительницы протестантского населения, Вестфальский мир 1648 года принёс ей большие территории в германских княжествах, а шведская армия доказала своё право на то, чтобы считаться самой современной и сильной на континенте.

Но удержать завоёванные территории шведам всегда было трудно. Каждый раз давали о себе знать ограниченные ресурсы страны, истощаемые непрерывными войнами. Шведское население голодало, по всем дорогам брели нищие, среди крестьян назревало недовольство дворянством и помещиками, владевшими более чем двумя третями национального богатства Швеции. Страна стояла на пороге большого и болезненного передела собственности между государством, то есть королём, аристократией, нарождавшейся буржуазией, крестьянством и церковью, – передела, который найдёт своё завершение лишь в конце правления Карла ХI. Он найдёт средства для того, чтобы сохранить за Швецией статус мировой державы. Он осуществит редукцию – изъятие у аристократии значительной части земель в пользу государства, проведёт реформы, оздоровит экономику страны, обеспечит ей несколько лет мирного развития и создаст сильную, хорошо обученную армию.

А пока этот король ходил под стол пешком.

Гришка с удовлетворением отметил, что, в отличие от Москвы, шведы не запирали иностранных гостей в специальных посольских подворьях и не прикрепляли к ним своих явных соглядатаев. Эберс представил в распоряжение русских одного переводчика Баркхусена, который должен был помочь им устроиться в доме и освоиться в городе, но он, в отличие от дьяков Посольского приказа, не следовал за ними по пятам и не надоедал своим гостеприимством, а появлялся тогда, когда в этом была необходимость.

Отоспавшись, Котошихин со своим толмачём и Баркхусеном отправился посмотреть город. Им понравились огромная Сенная площадь и отходившие от неё длинные и широкие Королевская и Правительственная улицы. Дома здесь стояли каменные, многоэтажные и красивые. Во время Тридцатилетней войны шведские аристократы многое переняли у немцев, много чего там награбили, так что роскошь чувствовалась повсюду. Повсюду поддерживалась чистота и порядок. Магистрат проявлял заботу в первую очередь о своих зажиточных жителях.

Но чем дальше они уходили от центральных улиц, тем беднее и грязнее становился город. Норрмальмская слобода была в первую очередь городом литейщиков и кузнецов. Их мастерские располагались в южной части и примыкали прямо к набережной Мэларена. Нагулявшись по новой и благоустроенной части Норрмальма, Гришка со спутником повернули на юг и вошли в ремесленную слободу. Сюда из северных провинций привозили железную и медную руду, которая переплавлялась в многочисленных литейных мастерских, разбросанных там и сям по всей слободе. В Норрмальме отливали пушки, делали мушкеты, чеканили монету, ковали якоря, жгли уголь. Отовсюду пахло гарью и смолой, из многочисленных труб в воздух поднимались клубы дыма и копоти, а из-под навесов и с огороженных каменными заборами дворов доносились крики ремесленников, грохот металла, скрип механизмов, шипение пара, стучали молотки кузнецов и плотников.

Крестьяне разорялись и бежали от произвола помещиков в город, где можно было получить хоть какую-нибудь работу и кусок хлеба. Желающих было слишком много, и пристроиться удавалось далеко не всем, поэтому толпы нищих бродили по улицам и просили милостыню. По обочинам улиц рядами сидели инвалиды войны, лежали пьяные – матросы, солдаты, ремесленники, женщины. Те, что ещё держались на ногах, ссорились между собой, сквернословили, дрались и приставали к прохожим. Улицы, особенно в рабочих дистриктах, были грязные, вокруг каждого дома были устроены кучи или ямы естественных отходов, от которых в сточные канавы текли ядовито-зелёные ручейки зловония. Вечером или ночью выходить на улицы Норрмальма было опасно – грабежи и убийства были обычным делом, и малочисленная городская стража не справлялась с преступниками. Москва в этом отношении была куда спокойней и безопасней.

В сопровождении Баркхусена они спустились к набережной, взошли на мост и перешли по нему в центр столицы – так называемый Город.

– Здесь ярл Биргер заложил новую столицу свеев, – пояснил Баркхусен. – Старая столица Сигтуна была сожжена, и удобнее места для города трудно было выбрать.

– Уж не тот ли это ярл, которого на берегах Невы побил наш славный князь Александр, прозванный Невским? – спросил его Котошихин.

– Не могу знать, – уклонился от ответа швед. – Биргер был очень воинственным и хитрым правителем.

Старый Город оказался самой красивой частью Стокгольма, потому что в этой части столицы находился только что отстроенный заново – после очередного пожара – королевский дворец. Он представлял собой огромный четырёхэтажный прямоугольник, облицованный медью и оштукатуренный крошкой под натуральный песчаник, с огромными окнами, с встроенной церковью, отделанной мрамором. Подъезжать ко дворцу разрешалось только высшей знати: членам госсовета, их жёнам и иностранным послам.

Здесь отстроили свои дворцы представители высшей аристократии – такие, например, как Рыцарский дом Оксеншерны. Дворец «Безупречный» принадлежал Якобу Делагарди, брату канцлера, неподалёку стояли дворцы риксдротта1818
  Буквально в переводе на русский слово «drots» означает «воевода, военачальник», но в данном случае эта должность была равнозначна министру юстиции. Риксдротс отвечал за всё правосудие в стране и, кроме того, формально являлся главой правительства – Государственного совета, хотя фактически в Госсовете заправлял всеми делами канцлер.


[Закрыть] Пера Брахе и графа Леннарта Турстенссона1919
  Шведский полководец времён Тридцатилетней войны.


[Закрыть]. В Городе были и банк, и монетный двор, и ратуша, и театр, и многочисленные церкви, и мощёная набережная, у которой, словно селёдки в бочке, стояли пришвартованные купеческие и военные корабли. Дивоваться было на что!

Старый город отличался строгой и надменной красотой, это была витрина метрополии, созданная специально для того, чтобы поразить воображение. Здесь тоже встречались пьяные и нищие, но не в таких количествах и не такие распущенные, как в Норрмальме. В Городе было больше важных и богато одетых господ, купцов, офицеров и священников.

Одежда в тот век являлась визитной карточкой каждого человека, поэтому на неё не жалели денег. Шведы тоже приобрели вкус к хорошему платью – их к этому обязывал статус Швеции как великой европейской державы. Во время Тридцатилетней войны в страну были завезены несметные богатства, которые осели в основном в карманах и сундуках дворян и офицеров. При королеве Кристине полным ходом шла раздача дворянам государственных земель, и на обширной, редко заселённой территории Швеции своеобразными островками благополучия возникали усадьбы помещиков, в центре которых стояли двухэтажные особняки, окружённые хозяйственными постройками.

Гришка с любопытством рассматривал проходивших по улицам Города знатных особ, чья замысловатая одежда могла сравниться лишь с каким-нибудь произведением искусства. Многие отпустили длинные – до плеч – волосы. На голове такой особы была фетровая шляпа, украшенная дорогим бантом-розеткой, шею украшал воротник из дорогих кружев или тонкий, завязанный узлом французский галстук. Собственно платье состояло из трёх частей: нательной белой рубашки из голландского полотна, накидки с короткими рукавами и кафтана с длинными рукавами и обшлагами. У некоторых, вероятно, более важных и богатых, сверх кафтана был накинут ещё длинный плащ. Ноги украшали короткие до колен брюки с широкими штанинами, застёгнутые на пуговицы или скреплённые бантом или вообще не застёгнутые, а заканчивающиеся кружевами. Ниже штанов были шёлковые чулки, также украшенные бантами, а обувью служили сапоги. Сапоги вошли в моду после войны и носились всеми без исключения модниками.

Со стороны было забавно смотреть, как какой-нибудь разодетый в пух и прах господин неожиданно останавливался и приветствовал своего знакомого: он становился чуть левее персоны, которую хотел почтить приветствием, волнистым и широким жестом снимал с себя шляпу, одновременно смешно скрёб ногой о землю, сгибался в изящном поклоне, а шляпой касался земли и делал «подметающие» движения. (Гришка, когда пойдёт на приём в королевский дворец, обратит внимание на то, что точно таким же образом шведы приветствовали портрет короля).

– Глянь, глянь, – засмеялся Гришка, дёргая за рукав своего русского переводчика, – прямо как петух на навозной куче!

– Точно, – заржал переводчик, – истинный Бог, петух!

Сопровождавший их Баркхусен назидательно сдвинул брови, но ничего не сказал. Когда зашла речь о том, в какие деньги обходились аристократам богатые наряды, Баркхусен рассказал им, что во время войны мародёрство в шведской, да и в других европейских армиях, было распространено не только среди солдат, но и среди офицеров. Последние снимали с убитых и пленных врагов дорогие принадлежности туалета, предметы одежды и обувь, отмывали их при необходимости от крови и носили потом без всякого зазрения совести. Котошихин хотел было сказать, что это не по-христиански, но промолчал.

Простой люд был одет бедно, но чисто. Баркхусен и тут сподобился объяснить, что обычные небогатые горожане покупали на блошиных рынках ношеную одежду и обувь, ибо новое платье или башмаки были для них недоступны. Хозяйка дома перешивала и перелатывала свою одежду и одежду членов семьи до тех пор, пока она от ветхости не расползалась на части. Поэтому разница между простолюдином и дворянином сразу бросалась в глаза.

Баркхусен завёл разговор о том, как было устроено шведское государство. Он рассказал о том, что король правит в совете с правительством – Государственным советом и что по важным вопросам он собирает риксдаг и запрашивает мнение представителей четырёх сословий: дворян, духовенства, купцов и ремесленников и крестьян.

– Это что же – король советуется с подлыми людишками? – удивился Котошихин.

– Да, – подтвердил Баркхусен, – только они у нас называются иначе.

– Чудные дела твои, Господи! – воскликнул царский гонец. – А у нас цари советуются только с боярами, и только раз или два созвали в Москву лучших людей государства на Земский собор.

Баркхусен заинтересовался этим и стал подробно расспрашивать, как часто созывались Земские соборы, какие вопросы обсуждал с ним царь и в какой степени он прислушивается к мнению выборных представителей народа. Гришка в силу мер и своих скудных знаний давал пояснения.

Город располагался на острове, и, пройдя из конца в конец по Большой Новой улице, спутники вновь вышли к Слюссену, к перемычке, соединяющей Город с южным предместьем – Сёдермальмом. В этом месте южная протока Мэларена перекрывалась системой шлюзов, подпруживающих Мэларен и открывавшихся по четыре раза в день: в 6 и 9 часов утра, в полдень и в три часа пополудни. Гришка со своим спутником как раз застали один из этих моментов, и стоя на мосту, смотрели, как из-под ног вырывается поток воды и вливается в бездонное Солёное море.

Дорога пошла в гору. Поднявшись повыше, Котошихин оглянулся назад и увидел перед собою всю Стекольню.

– Прямо как у нас на Воробьёвых горах, – заметил он, стоя на краю высокого берега. – Истинно говорю – Воробьёвы горы!

Сёдермальм был погружён в естественную идиллическую атмосферу. Дворы и огороды, утопавшие в зелени, хибарки, кружечные дворы и питейные заведения, ветряные мельницы, кирхи посреди тихих кладбищ, убогие торговые и ремесленные лавки составляли его облик. Многое, очень многое напоминало здесь московские слободы.

Население Сёдермальма всегда славилось своим строптивым, несговорчивым характером и скандальным поведением. Почти в каждом доме гнали самогон, на каждом углу стояло питейное заведение или притон с наглыми финскими девками. Здесь жили, работали и умирали рыбаки, зеленщики, табачники, текстильщики, моряки, мелкие торговцы и чиновники и в больших количествах – воры, бандиты, грабители, контрабандисты и прочий деклассированный люд. Здесь жили бедно, весело и беспечно. Богатые семьи осваивали эту слободу с большой неохотой. В этом районе русские купцы облюбовали себе место для подворья.

Из Сёдермальма вели дороги на юг страны, но самый короткий путь вёл в Блокюллу, до места шабаша ведьм. Тот, кто побывал в Швеции в эти годы, мог стать свидетелем странного массового поверья, охватившего все слои населения страны. Блокюлла была везде: достаточно было отойти полсотни шагов со своего огорода, взобраться на ближайший холм, выйти за городскую стену или углубиться в рощу, помазать себя мазью с рога Дьявола, сесть на метлу – и ты мигом оказывался на празднике ведьм!