Текст книги "Пояс Богородицы"

Ежевичный куст

 
Мартовское заречье.
Вот он, у самых ног, —
Выдержал вьюги вечные,
Выстоял, перемог.
Ягоды его синие
Терпкий имеют вкус.
Все холода осилил он,
Мой ежевичный куст.
Может быть, завтра к вечеру
Будет подвижка льда.
Тропка моя в заречье
Стронется в никуда.
Все, что под ветром клонится,
Вновь поглотит река,
И под водою скроются
Заросли тальника.
Скоро вода подступится,
К чаще придёт лесной…
Сбудется или не сбудется? —
Любо гадать весной,
Смело мечту вынашивать,
В долгий поверить век,
Благословенья спрашивать
У полноводных рек.
Как он зловещ, о дерево
Льдины летящей хруст!..
Но в ежевичный верю я
Жадный до жизни куст.
В корни его упорные
Верю, что никогда
Вырвать не сможет полая
Бешеная вода!..
 

Ночь

 
Ночь рассиялась, и снова, как водится исстари,
В выси бездонной лишь лунный пронзительный свет
Снова охотнику полночи не во что выстрелить —
Грозен на диске луны одинокий его силуэт.
 
 
Ночи беззвёздные в самом преддверии августа
Стали длиннее, но я им по-прежнему рад.
И на заклание нет в этой лунности агнца
Ни одного из огромных бесчисленных стад.
 
 
Ты до утра их следа не отыщешь и малости.
Но уже завтра охотник, что был так ленив,
Будет сбивать их в неведомой миру туманности,
Метить в садах червоточиной белый налив.
 

Осеннее

 
Осенняя ночь поразвесила звёзды, как бусы.
Не сплю я, читаю античную книгу в ночи.
Упадка империи римской безносые бюсты —
О вас Марциал эпиграммы когда-то строчил.
 
 
Пресыщены жизнью, вы в праздности жили и в лени.
От лени и умерли вы, а не в битвах от ран.
Все римские граждане падали ниц, на колени,
В те дни, когда к форуму шли за тираном тиран.
 
 
О многих из вас и полслова не сказано в книге.
В ней больше по праву ваятелю воздан почёт.
Вот снова послышались птицы полуночной крики,
И ночь, словно Волга, широкая, мимо течёт.
 
 
Недолго ещё – и над Волгою день народится.
Его не упрятать в Медведицы полном ковше…
И я засыпаю. И август недавний мне снится.
Он с именем римским, и щедрость ему – по душе!
 

«В тебе вода Оки и Камы…»

 
В тебе вода Оки и Камы,
А путь и карму этих вод
Пожалуй, знают лишь Икары,
Что покоряют небосвод.
 
 
Десятки их, а может, сотни
Былых мальчишек-волгарей.
На берегах они высоких,
Взрослеть стараясь поскорей,
 
 
Росли, мечтая о просторе
Таком же синем, как вода,
Тебя и в радости, и в горе
Не забывая никогда.
 

««Коромысло над Окой повисло…»

 
«Коромысло над Окой повисло —
Над загадкой стоит ли мудрить?
Без подтекста и второго смысла
В этом мире стоит говорить.
 
 
Надо всё, что вживе рядом с нами
(Полно фантазировать уму!),
Называть своими именами,
Мудрствовать лукаво ни к чему…»
 
 
Так-то оно так. Оно, конечно,
В чём-то прав ты, озирая свет,
Коль тебе едино: в зимний, вешний
Иль осенний он наряд одет.
 
 
Только я и в сорок лет всё верю
Несусветной вроде чепухе.
Привечаю над рекою вербу,
Кланяюсь осине и ольхе.
 
 
Утренний туман, пушистый, мягкий,
По настилу стелется хвои.
Зверобой, душица или мятлик
Луговой – товарищи мои.
 
 
На клубы небесного тумана
Любо в час заката мне глядеть.
Не сама ль царица там Тамара
В крепости, в заоблачной гряде?
 
 
А тебе такое вот приснится:
Завихрив, всклубив небесный ток,
Громыхая, мчится колесница,
Где возницей сам Илья-пророк?
 
 
Мир живой, он полон тайн и смысла.
Бьём земле поклоны ты и я.
Над Окой повисло коромысло —
Мудрая загадка бытия!
 

Старый дом

 
Резные наличники окон!
Я вам до земли поклонюсь,
Когда возвращусь издалёка,
Когда издалёка вернусь.
 
 
Поклон тебе, дом деревянный!
Солома на крыше сгнила.
Заброшен ты, старый и странный,
Стоишь посредине села.
 
 
Возьму у соседа топорик,
Чтоб доски отбить у ворот.
Войду в огород через дворик:
Запущен и дик огород.
 
 
Повсюду пырей и крапива…
Как жжётся она, высока!
Размашисто, неторопливо
Порежу заслон сорняка.
 
 
На сливах и в яблонной кроне
Гниют и дичают плоды.
Вороны и гнезда вороньи —
Как знак неминучей беды.
 
 
Я больше сюда не приеду,
А дом догниёт и умрёт.
Назавтра, похоже, к обеду
На пристань придёт пароход.
 
 
Сведёт меня к берегу тропка.
Шумит, будто плачет, река.
Вина поминального стопка
Как в детстве лекарство, горька.
 

«За лесом глухо заухал…»

 
За лесом глухо заухал
Сердитый гром-дровосек.
Сухо так, что травинка
Не выспевает росой.
Покойно почившую пухом
Пыль просёлка посек
Сабельною атакой
Летний ливень косой.
 
 
Остро ноздри щекочет
Прибитая пыль на току.
Мочит ливень пшеницу,
Не прибранную в закрома.
Как краснопёрый кочет
Корявое кукареку
В хор поутру вставляет, —
Яро гремят грома.
 
 
Что-то случится, право,
И не минует нас.
Нежность, как ливень, хлынет
В души – твою и мою.
Покрасовавшись, плавно
Пламень потух, погас…
Радуга-семицветка,
Не затухай, молю!
 

«Кажется, это нáдолго…»

 
Кажется, это нáдолго,
Если не навсегда:
«Лирика? Нет, не надобно.
Секс и насилье – да».
 
 
Книгопродавцы сытые
По ветру держат нос.
Как и во время Сытина,
Рынок диктует спрос.
 
 
Витязями убитыми
Рукописи в столе.
Чем же они убыточны?
Правдою о земле?
 
 
Неодолимы сложности.
Где ты, благая весть?
И никакой возможности,
Лишь невозможность есть.
 
 
Если не хватит пороху,
Надо сушить стило.
Надо всё это побоку
И уезжать в село.
 
 
Словно Державин званскою
(Пусть нас связует нить)
Буду вольной, песчанскою,
Жизнью беспечной жить.
 
 
Любо праздновать лодыря!
Утром вставать чуть свет.
Чем я не Игорь Лотарев,
Дачник, изгой, поэт?
 
 
Чудо – рыбалку дачную
Славлю душою всей.
Славлю строку удачную,
Ярый клёв карасей.
 
 
Царь и бог, при короне я.
Жизнь бездумно проста.
Знаю рачьи колонии
И сазаньи места.
 
 
И без словесных вывертов,
Дабы упрочить дух,
Просто пишу о выводках
Непугливых лысух,
 
 
И укрепляюсь в мнении
(Стали руки грубы)
О песчанском имении,
Как о даре судьбы.
 

«Строю окнами в сад веранду…»

 
Строю окнами в сад веранду
В лета тёплые вечера.
Без тебя совсем умираю —
Ах, не я ли кричал вчера?
 
 
Обретаю, как стены, прочность.
С топором дружу и пилой.
Забываю о нашем прошлом.
Ухожу в дела с головой.
 
 
Не по той ли самой причине
Ты, скажи, со мною радел,
Сотоварищ мой по кручине,
Мастер плотницких звонких дел?
 
 
Резво брёвна с тобою пилим
И оконный ладим проём.
Оба чашу одну испили,
Но зато нам легко вдвоём.
 
 
За столом ли, подъемля чаши,
В перекура блаженный миг
Говорим с тобой о пустяшном
И ни слова больше – о них.
 

«Синий лён цветёт и таволга…»

 
Синий лён цветёт и таволга,
А в степи ковыль и донники.
Из обширного каталога
Не цвели ещё шиповники.
 
 
После дождика разведрилось.
Кружат пчёлы над пионами.
Степь весенняя расщедрилась
Луговыми шампиньонами.
 
 
И опят, опят до ужаса.
Всё кругами они, кольцами.
В поднебесье птахи кружатся,
Заливаясь колокольцами.
 
 
Всюду зелень, а не рыжина.
Обожаю время дивное,
Когда степь ещё не выжжена,
Вся в цветении родимая…
 

«Дождь как из ушата. Дождь как из ковша…»

 
Дождь как из ушата. Дождь как из ковша.
Он щедрый, он вовсе не скаред.
«Эх, быть бы ненастью, да дождь помешал!» —
Мрачнея, сосед зубоскалит.
Когда же разведрится, когда пронесёт?
Дождливое выдалось лето.
Наточены косы и, кажется, всё
Готово, когда бы не эта
Лавина воды, не вселенский потоп,
Промоины эти и лужи.
Разведрит, конечно, и вовсе потом
Быть некогда станет баклуши.
Похмелье рассолом леча из ковша,
Дождём нескончаемым донят, —
«Эх, быть бы ненастью, да дождь помешал!» —
Сосед прибаутку долдонит…
 

«На дачу, что ныне фазендой зовётся…»

 
На дачу, что ныне фазендой зовётся,
Приеду попуткой, отведаю чая.
Дымок от костра к поднебесью завьётся,
Василия Тёплого день привечая.
 
 
Ещё я не сдался, покамест держусь я,
Бодрюсь, ковыряю лопатой землицу.
Три дня как апрель заступил на дежурство,
Теплом одарив и село, и столицу.
 
 
В столице – витии, словесные битвы,
На телеэкране – то ахи, то охи.
А я над землицей свершаю молитвы:
Роди мне, родная, хотя бы картохи.
 

«Жаркие лета дни…»

 
Жаркие лета дни.
Августовская пора.
А у воды – слепни,
Оводы, мошкара.
 
 
Крупный рогатый скот,
Ибо земля суха,
В речку забрёл, и ждёт
Окрика пастуха.
 
 
А он прилёг в тени,
Слушает мошек звень.
В жаркие лета дни
Наше спасенье – тень.
 
 
Ни ветерка. Ковыль
И татарник, что сух,
Нежат степную пыль,
Мягкую, словно пух.
 
 
К вечеру там, вдали,
Мирно сойдясь в стада,
Клином, как журавли,
Тучи примчат сюда.
 

«Все, как один, собрались на шумливое вече…»

 
Все, как один, собрались на шумливое вече.
Все, как один, заявились к условленной дате.
«Надо б опрыскать сады! Погляди, как у верчен
Всякою гадостью лист! – заявил председатель.
 
 
Всё ведь пожрут, паразиты такие, за сутки!». —
«Надо! – промолвили все. – А ленивых обяжем». —
«Надо бы всем сообща! – запалив самокрутки,
Молвили двое садовников, оба со стажем.
 
 
За химикатами – медлить нельзя! – на «копейке»
(Нужную сумму из кассы, конечно же, взяли)
Двинулись трое: Белянский, Василий Макеев
И Михаил – образцовый на дачах хозяин.
 
 
Он за рулём, он не пьёт, он в завязке, сердечный.
«Может быть, всё-таки, выпьешь?» —
«Ну, разве немного…
С химией, я вам скажу, урожайней, конечно…»
Весело прочь побежала степная дорога.
 
 
«И семенам тоже надо бы делать протраву…» —
«Это ты верно!» – задумчиво молвил Василий.
Прибыли в город, зашли в москательную лавку
И поскорее товар завернуть попросили.
 
 
«Кончилась химия!» —
«Милая девушка! Вера!
Очень нам надо! Мы дальние, мы из Песчанки!»
«Это же надо! – заметил, мрачнея, Валера. —
Нету в продаже какой-то отравы несчастной!
 
 
Есть зато водка. А что? А не выпить ли трошки?..»
Сказано – сделано. Выпили, грешные души,
И загорланили песни про стёжки-дорожки
И про неплохо отцветшие яблони-груши.
 

«Летний вечер. Куда податься мне…»

 
Летний вечер. Куда податься мне?
Дачный день давно позади.
К Полануеру? Может, к Зайцеву?
Так они рыбалят, поди.
 
 
Ближе всех, конечно, Данильченко.
Всё понятно: закрыта дверь.
На пруду и Толя до вечера.
Эти трое – почти артель.
 
 
Вот фанатики! Ну и ладушки.
Что ж, Данильченко, будь здоров!
Я – к Макееву. Нам до лампочки
Этот самый сазаний клёв.
 
 
Подхожу, но опять, как давеча,
Преклонил Василий главу.
Не пускает поэта Танечка.
Понимает, зачем зову.
 
 
Где Белянский? Ах, да, на «Роторе».
Нынче, кажется, матч с «Анжи».
Зря надеялся, день работая.
Зря накручиваю виражи.
 
 
Возвращаюсь. Рубаха мокрая.
Родниковой воды б испить…
Не украли бы велик – мог бы я
До Цуканова докатить.
 
 
Это что же такое деется!
Пообщаться найду ль кого?
А она ведь – о, ужас! – греется.
Она тёплая – не того.
 
 
Одному, что ли, ей давиться мне,
Пить за хлопоты, что пусты?..
Ба! У дачи моей – Данильченко,
Мишка, Сашка… Василий, ты?
 

«Сбор клубники – комары да мошки…»

 
Сбор клубники – комары да мошки.
Спелые беру, а не подряд.
Две сороки скачут по дорожке,
Видно, что-то стырить норовят.
 
 
Полетела в сторону их палка,
И – любуюсь на «парад-алле».
Знаю, что их манит зажигалка.
Я её оставил на столе.
 
 
А она, как золотая брошка,
С боку – перламутровая нить…
Ладно, соберу ещё немножко
И, пожалуй, стоит покурить.
 
 
Палкой погрожу сорочьей паре,
Сигаретой крепкою дымя,
Ведь иначе эти злые твари
Искусают до крови меня.
 

«Чем со среды занимался по пятницу…»

 
Чем со среды занимался по пятницу?
Делом житейским. С утра до заката я
Резал на сушку яблоки-падалицы
И корнишончики в банки закатывал.
 
 
Под виноград делал стойки из профиля
(Лозы двухлетние гибкие, длинные)…
Пару кустов молодого картофеля
Выкопал. Клубни – яички куриные.
 
 
Сделал салат из редиса и зелени.
Маслом заправил, «Олейною», кажется.
Как это здорово – ужинать семьями!..
В гости пойти ни к кому не отважился.
 
 
Долго мечтал: отдохнуть, искупаться бы,
Пива попить в гамаке парусиновом…
Так вот и жил со среды и по пятницу
Жизнью обычной, не самой красивою.
 

«Майского ветра лёгкое веянье…»

 
Майского ветра лёгкое веянье,
Скворушки пенье.
Пятидесятницы Преполовение,
Сада цветенье.
 
 
Снова гнездо воробьиное строится.
Свечкою в храме
Май догорает, а там уже Троица
Не за горами.
 
 
Вскопано всё и посажено вроде бы
Скоро и бодро.
С Духова дня до Петра и Февронии
Грозы да вёдро.
 
 
Зимнего яблока белое зёрнышко,
Кислая завязь…
Все, в ком кипит молодецкая кровушка,
Перевлюблялись…
 
 
Летнюю ночь коротаю с подушкою,
Разное снится.
Может, и мне за красавицей Лушкою
Поволочиться?
 

Сосед

 
У соседа Кузина Ивана
Речи нет – одна сплошная грязь.
Вот и нынче он, проснувшись рано,
Ходит между грядок, матерясь.
 
 
Если говорит Иван о ком-то,
То скрывать и не намерен зла.
Тыквенная плеть, как анаконда,
На мою ограду заползла.
 
 
А под вечер зол Иван подавно.
Слушать его речи – это жуть.
Я подумал: может, снять «удава»
И назад его переметнуть?
 
 
Так и сделал. Но сосед заметил
Мой поступок в выходные дни.
Утром водрузил на место плети:
«А нехай висят себе они!»
 

«Ветер весенний, юн…»

 
Ветер весенний, юн,
Морем пропах, травой.
В звании ниже юнг,
Он – флажок вестовой.
 
 
К нам зайдя в палисад,
Мальчик, ещё не муж,
Он до восторга рад
Кипени белой груш.
 
 
Он в вертограде, бел,
В каждый цветок влюблён.
Он ещё так несмел,
Так ещё несмышлён.
 
 
Но, озорник и плут,
Он, как суровый бог,
Взял и за шесть секунд
С яблонь прогнал сорок.
 
 
И, рождён вдалеке,
Где царит суховей,
Ластиться стал к руке,
К тёплой щеке твоей…
 

«Ни душе, ни уму…»

 
Ни душе, ни уму
Мегаполис, высотки…
И я Званкой зову
Мои скромные сотки.
 
 
Домик мой, неказист,
Меж коттеджей затерян.
Вот и шифера лист
Стал от времени зелен.
 
 
Возле пруда движок
Тарахтит, виноватый…
Продал дачу дружок,
Следом третий и пятый.
 
 
Где ты, прежняя рать?
И_Данильченко умер,
И решил продавать
Домик свой Полануер.
 
 
Сам себе господин,
Получается, ныне
Из поэтов один
Я теперь в «Палестине»?
 
 
Полон ягод бидон
И в придачу три банки…
Двадцать пятый сезон
Я летую в Песчанке.
 
 
Никого не видать…
Чего ради стараться?
Может, тоже продать
Да и в город податься?
 
 
Покурю, погрущу…
Приезжайте, поэты!
Я вас всех угощу
Спелой ягодой лета.
 

«Виноград снимаю со шпалер…»

 
Виноград снимаю со шпалер,
Делаю обрезку розы чайной.
Грустно здесь, любимая, поверь,
Сыро, одиноко и печально.
 
 
У калитки расплылся твой след.
Грядки перекопаны под зиму.
С ярким красным боком айдоред
В ящики уложен и в корзину.
 
 
Красных дней промчалась череда,
Как одно единое мгновенье,
Как быстротекущая вода,
Как в двенадцать строк стихотворенье.
 
 
И строкой, истаявшей вдали,
По-над прудом левой стороною
Высоко-высоко журавли
В полдень пролетели надо мною.
 

«Благодарного утра прохлада…»

 
Благодарного утра прохлада,
Как и всё в этом мире, не вечна…
Хлеб купил, а того, чего надо,
Не купить мне в сельмаге, конечно.
 
 
Продавщица – замужняя Рита,
Миловидна, скромна и учтива,
Не завозит в сельмаг Феокрита,
Лишь Донцову и прочее чтиво.
 
 
Тихо-мирно, без лишнего шума,
Воробьи собираются в стаю…
«Сдам пол-дома. Балакина Шура», —
На столбе объявленье читаю.
 
 
Как пусты магазинные полки!
Очень часто, смотря по погоде,
Весь обед и до трёх на прополке
Пашет Рита в своём огороде.
 
 
Мужикам это всё не по нраву —
Ни Валере, ни Мишке, ни Васе.
Вон стоят они, чтобы отраву
Закупить и уйти восвояси,
 
 
А назавтра собраться, болея,
Снова здесь в ожиданье хозяйки…
В третий раз перечту Апулея.
Вот и ночи становятся зябки.
 
 
Что ж, пора прибиваться к квартире
Городской, к коммунальному раю,
Где зимой на пастушеской лире
«Рио-Риту» возьму да сыграю…
 

«Я рублю капусту. Бог мне в помощь…»

 
Я рублю капусту. Бог мне в помощь.
Осень. Три часа. Синеют дали.
На Камчатке наступила полночь.
Бьют часы двенадцать, передали.
 
 
На Камчатке гейзеры и сопки,
В море крабы водятся, лангусты…
Ежегодно я снимаю с сотки
Два мешка засолочной капусты.
 
 
Перекур. Сижу в тени устало.
Хороша осенняя погода!..
Не пойму я вкуса камчадала.
В их капусте очень много йода.
 
 
Пробовал. Поверьте – стало грустно.
Так себе. Какая-то отрава.
Маслом сдобрил – всё равно невкусно.
То ли дело наша – сорта «слава»!
 
 
Приезжайте, угощу отменной,
Клюквой пересыпанною, хрусткой.
Приезжайте в гости непременно
За незаменимою закуской!..
 
 
Не учёл всего одну я малость,
В мыслях выступая в роли свата:
Три часа. Вы дрыхнете, умаясь.
Мне ещё работать до заката…
 

«Как ветрена осень! На то она…»

 
Как ветрена осень! На то она
И осень, что горестен плач.
Соседи – герои Платонова,
Давно поразъехались с дач.
 
 
Малина межою– не рабица.
Полос отчуждения нет.
Нам в гости захаживать нравится:
«Здорово!» – Здорово, сосед!»
 
 
Неволить себя не охочие,
(Всё убрано, всё свезено!) —
Мои путевые обходчики
И сцепщики дома давно.
 
 
Увидимся, люди хорошие,
Дождёмся цветенья садов!..
Я с дачи, цепляясь за прошлое,
Уехать ещё не готов.
 
 
Промозгло сегодня и ветрено.
В болоньевой куртке, дрожа,
Места обойду я заветные,
В каморку зайду к сторожам.
 
 
«Откуда? Неужто с ночёвкою
Остаться решил в холода?
А где же опят понащёлкал-то?» —
«Да там вон, левее пруда».
 
 
Всё в инее, словно с извёсткою
Промчал товарняк невзначай…
«Уеду ночной «хлебовозкою».
Спасибо, ребята, за чай».
 

«Собью с сапог комки налипших глин…»

 
Собью с сапог комки налипших глин.
Вчера был дождь, но как клевало яро!
Ещё ты спишь? Звучит российский гимн.
Бодрит душистый чай из самовара.
 
 
Как хорошо на даче! Нет, скажи,
Чудесно здесь, любимая, ведь правда?
Картошки цвет, как васильки во ржи,
Но на ботве жуки из Колорадо.
 
 
Живучи, даже яд их не берёт.
Но продавцов отравы я не хаю.
И для жуков я средство приберёг,
Но до поры не выдам ноу-хау.
 
 
Травить с утра? Ты что! И не проси.
Такая тишь. Уже час клёва близок.
Скорей, скорей на пруд! Там караси
На хлеб берут и на червя огрызок…
 
 
Под вечер надо грядки прополоть,
Полить деревья, ямки все и лунки.
А янки в плен – прости меня, господь! —
Уйдут к соседям полночью безлунной…
 

«Рано-рано проснуться, умыться, испить молока…»

 
Рано-рано проснуться, умыться, испить молока
И к реке убежать, распахнув затемнённые сени.
Посмотреть, как дымится остывшая за ночь река,
Просыпается солнце в ветерком потревоженном сене.
 
 
Как роса серебрится в листве низкорослых осин.
Услыхать моих птиц – вон они, над макушками ёлок!
Ведь сегодня, расправив крыла, улетят они в синь,
Улетят зимовать, как по радио молвил фенолог.
 
 
Отчего ты, дружище, сегодня печален, скажи?
Разве мы не свободны, как вольно летящая стая?..
Уже солнца лучи побежали по скошенной ржи,
Уже ветер проснулся, опавшие листья листая.
 

Песчанка

 
Я приду, прихватив немудрёную пищу,
Рыхлый плен одолею сугробных перин.
Откопаю калитку, дорожку расчищу,
В обесточенном доме найду стеарин.
 
 
Огляжусь при свече – ничего не пропало.
И чему пропадать-то в холодном скиту!
Хорошо, что осталось немного пропана.
Чайник снегом набью, водружу на плиту.
 
 
Не о скором, по снегу, посеве моркови
И не о неотложной обрезке дерев,
О тебе, о себе, о нескладной любови
Повздыхаю, веранду слегка отогрев.
 
 
Захочу на веранде немного прибраться.
Мелкий вымету сор и мышиный помёт.
Запотевшие окна слезьми заслезятся
То ли с горя, то ль с радости – кто их поймёт?
 
 
Уходя, оглянусь: продувно и печально.
Но уже и закраины есть на пруду.
До свиданья, до встречи весною, Песчанка!
Я приду.
 

«Словно солью хлеба…»

 
Словно солью хлеба
Чёрного ломоть
Вызвездило неба
Голубую соть.
 
 
Правят через плавни
В сумеречный час
Молодые парни
С неводом баркас.
 
 
Будет невод полон:
Окунь, лещ, плотва…
«Бог, – шепчу, – вам в помощь
На тоне, братва!
 
 
Славной вам путины,
Судаков да щук!»
Тоньше паутины
Звёздный луч в прищур.
 
 
Сам я терпеливо
На воду гляжу,
Около залива
Зорьку провожу.
 
 
У меня ж – всё зыбко.
И который год
Золотая рыбка
В сетку не идёт.
 

«Солнечный ветер за день…»

 
Солнечный ветер за день,
Море колыша трав,
Угомонился, замер
В мирной тиши дубрав.
 
 
Он рыбакам в угоду
Неба прояснил высь,
Дуть перестав на воду,
Рыбе сказал: ловись!
 
 
Из камышовых окон
Жадно берёт карась,
А на стремнине – окунь,
Щука, судак и язь.
 
 
День, догорая, гаснет.
Меркнет речная гладь.
Следом за ветром в ясли
Катится солнце спать…
 

«Шепчу, пришедшее на ум…»

 
Шепчу, пришедшее на ум,
Бог весть придуманное кем,
Дурацкое «шурум-бурум»
Шагая с удочкой к Оке.
 
 
Уже у самой у воды,
Самой беспечности ходок,
Воскликну я: «Шурды-мурды
А где же черви? Где садок?»
 
 
И скажет дядя Николай,
В затылке мудро почесав:
«Беги домой, шаляй-валяй!
Ещё до клёва – полчаса».
 

««Облачно, с прояснениями…»

 
«Облачно, с прояснениями…
Что ж, я прогнозу рад.
Точными пояснениями
Лишь Интернет богат.
 
 
Я не имею оного.
Я живу у реки…
Спит она, околдована.
Светятся маяки,
 
 
А на стремнине бакены,
Не покидая мест,
Сторожевыми собаками
Зорко глядят окрест.
 
 
Скоро уже прояснится.
Скоро в просветы туч
Вновь побежит от пряслица,
Мир озаряя, луч…
 

«Вся наша жизнь – обуза…»

 
Вся наша жизнь – обуза,
Противная нутру.
…Кусал свинец для груза,
Рыбача поутру.
 
 
Зубами, как стамеской,
Не мучаясь совсем,
Перегрызал я леску
Сечением ноль семь.
 
 
И что мне до эмали!
Не думая о ней,
Ты помнишь, мы поймали
Семнадцать окуней?
 
 
Увы, года, как реки.
И нам сегодня, брат,
Не по зубам орехи
И даже рафинад.
 
 
Ты где, зубовный скрежет?
Сегодня, дорогой,
Одно с тобой нас нежит —
Блаженство и покой.
 
 
Похлебываем щи мы.
Пресна, однако, жисть!
А хочется лещины
И семечек погрызть.
 

«Светает в пять. Я бодр. Я на посту…»

 
Светает в пять. Я бодр. Я на посту.
Я для привады занят пшённой кашей.
Хожу как кот, и всё ж задену стул,
Тарелкой звякну, разбужу домашних.
 
 
Скажу: «Прости, родная, виноват!»
И вновь они уснули, успокоясь…
Трава в росе, в сыром тумане сад.
Одену сапоги мои по пояс.
 
 
Пять-семь минут – и вот уже река.
Того гляди, и клёв начнётся скоро.
О, счастья миг! Теперь от поплавка
Бегущего не оторвать мне взора…
 

«Августа вторая половина…»

 
Августа вторая половина.
Выходные в пойме – благодать!
Всё, что снасть под вечер наловила,
Угодило в котелок опять.
 
 
Поплавка качанье и движенье…
Щуку я поймал, а ты – линя.
За желанье жадное уженья
Я тебя люблю, а ты – меня.
 
 
Высоко-высоко над рекою
Звёзды нам подмигивают – ах!
Очень ты мне нравишься такою —
В курточке рыбацкой, как в шелках.
 
 
За крылатым пологом палатки
Не уснём до утренней поры…
Ровно в шесть нам зацелуют пятки,
Позовут на зорьку комары.