Текст книги "В дом возвратиться свой…"

Борис Петрович Гучков
В дом возвратиться свой…

Тбилиси. Мост через Куру. Фото 2017 года.

 
«Я поменял рубли на лари,
Оставил отчие края.
Я путешествую на «Ладе»
По тёплой Грузии, друзья».
 

Из «Грузинской тетради».

© ГБУК «Издатель», 2019

© Б. П. Гучков

«Есть странность некая во мне…»

 
Есть странность некая во мне —
Вблизи не замечать колосса,
Но различать в полночной тьме
Далеких звёзд златое просо.
 
 
Ты где, звезда, что так мала?
Взгляну на ковш: скажи на милость!
Она всё там же, где была, —
На сгибе ручки приютилась.
 
 
Мечтаю в полночь на юру —
Не глупость ли, не наважденье? —
Увидеть чёрную дыру
Или сверхновой нарожденье.
 
 
О мирозданье! Хошь не хошь,
А ведь в живых и я не буду…
Лей на меня, небесный ковш,
Июльский зной, зимы остуду.
 
 
Лей, Водолей! Недолог путь
От полночи до синей рани.
В последний раз когда-нибудь
В твоей умоюсь Иордани.
 
 
Быть лучше всё-таки живым.
Печаль изведать и невзгоды.
Годам межзвёздным, световым
Я предпочту земные годы.
 
 
Ведь жизни малые ростки
По Водолея наущенью
Самой природе вопреки
Цветут к январскому крещенью.
 

«Не перестали сниться…»

 
Не перестали сниться,
Как пух тополей, легки,
Короткие, как зарница,
Младенческие деньки.
 
 
Ещё с мальчишеской спесью
В немыслимой вышине
Летаю по поднебесью
Страны,
         не ведомой мне.
 
 
А наяву, старея,
Уж я не пру на рожон,
Влачу судьбу Водолея,
Суровой зимой рождён.
 
 
Как лето, наш век недолог.
Забочусь по мере сил
О тех, кому вроде дорог,
А может быть, даже мил.
 
 
О детство,
           лишь ты священно!
Басовой струной звеня,
Январской пурги крещендо
Крестило в ночи меня.
 
 
Со вторника до субботы,
С субботы до четверга
Безумные артналёты
Вершила тогда пурга.
 
 
С дорог,
          до весны распятых,
Позёмок ползли ужи…
В холодных пятидесятых
Вы, снов моих миражи!
 

Русские песни

 
На Дону, на Каме,
У речной излучины
Песни с земляками
Напеваю лучшие.
 
 
На Оке, на Унже,
На пределах отчин
Все слова – жемчужины,
Все без червоточин.
 
 
Золото червонное.
Явно без чернил
Их во время оное
Гений сочинил.
 

«Спят русские реки, закованы льдом…»

 
Спят русские реки, закованы льдом.
В них дышится рыбе с великим трудом.
 
 
В январскую стужу им трудно самим.
О помощи просит и сом, и налим.
 
 
Руби иордань и в крещенские дни,
Коль веруешь, трижды себя окуни,
 
 
И рыба за знаки любви и добра
Весною подарит тебе серебра…
 

«На Отчизну спящую…»

 
На Отчизну спящую,
Крадучись, как мышь,
Как на дочь гулящую,
Что, луна, глядишь?
 
 
Знаешь ли, барханами
Пробираясь туч,
Что ты над Тарханами
Свой роняешь луч?
 
 
Хищным глазом ястреба
Отчину не жги.
Спит Поляна Ясная
Под напев пурги.
 
 
Спят места прекрасные,
Как сама весна:
Мелихово,
            Спасское…
Доброго им сна!
 
 
Не гляди, высокая,
Словно на погост.
Выпорхнули соколы
Из дворянских гнезд.
 
 
Чтимые Россиею
Славы имена,
Лики их красивые
Помнишь ли,
                 луна?
 
 
Их златыми перьями
Летопись велась,
Чтобы с подмастерьями
Связь не порвалась.
 
 
Болдино, Мураново…
Беспричинна грусть!
Натиска буранного
Не страшится Русь.
 
 
Где-нибудь в обители,
В глубине страны
Дум твоих властители,
Знаю, рождены.
 
 
Богу лишь покорная
Спит моя страна,
Средь долины ровныя
Вечно зелена.
 

«Вам Россия – лишь «та страна»…»

 
Вам Россия – лишь «та страна».
Та. И ни дать ни взять.
Но одна у меня она,
Словно старая мать.
 
 
Брать – конечно же не давать.
И ещё как берут!
За подачки родную мать
И отца продадут.
 
 
Никого я жить не учу.
Всякий лакей – лакей.
Но, словно попка, яне хочу
Произносить «о'кей!»
 
 
Дело конечно же не в словах.
Стих – не поиск врага.
Но в России не билль о правах.
Русский закон – тайга.
 
 
Вам, эмиссары чужих земель,
Я скажу, милосерд:
Дома и редька у нас карамель,
Рюмка водки – десерт.
 

«Родная речь… Страдательный залог…»

 
Родная речь… Страдательный залог,
Причастие страдательное… Боже,
В грамматике российской на замок
Людское счастье заперто, похоже!
 
 
Века живём страдая, без надежд,
То празднуем, то проклинаем даты.
И есть у нас винительный падеж,
И я не знаю, в чём мы виноваты…
 

«Картав, как ворон с его вечным «кар»…»

Памяти Сергея Васильева

 
Картав, как ворон с его вечным «кар»,
Одним вином довольствуясь на ужин,
Поэт, он расточал свой дивный дар,
Ни Богу, ни жене уже не нужен.
 
 
Бог не пришёл на тризну похорон.
Метели пели памятную мессу.
Бог осерчал, поскольку часто он
Упоминаем к месту и не к месту.
 
 
Увы, мертвы с кукушкою часы.
Осиротев, своей не скроют грусти
Синицы, щуки в заводях Терсы
И по-над Волгой потайные грузди…
 

«Во мне должно быть что-нибудь от тигра…»

 
Во мне должно быть что-нибудь от тигра:
Коварство, злоба и свирепый вид.
Я должен быть жестоким, как Аттила,
Так гороскоп восточный мне велит.
 
 
Но всё, увы, не так на самом деле.
Скорей, мне добродушие к лицу.
Обидно: я не дал на той неделе
Достойного отпора подлецу.
 
 
На хамство сотоварища и грубость
Я должен был, короче говоря,
Использовать не медля саблезубость,
Загрызть его, пустить ему кровя…
 
 
Я отступил постыдно и нелепо.
Бессонницей страдая, в тишине
Всё вопрошал, расстроенный: «О небо,
Хоть что-нибудь от тигра есть во мне?»
 

«Не искусство вязания…»

 
Не искусство вязания
И не гитара Визбора —
Пытки, кровь, истязания
Льются из телевизора.
 
 
Я, наглядевшись разного
С теледоски иконной,
Как в помраченье разума,
К двери иду балконной.
 
 
Да не печаль ты, Боренька,
Очи свои под кепкой!
Нервы поправит скоренько
Дым сигареты крепкой.
 
 
Ох уж все эти сложности!
Вид за окошком – дивный:
Вижу всё время с лоджии
Кладбище, дом родильный.
 
 
Там – ни огня, ни искорки.
Тьма ночная лютует.
А в роддоме плача,
неистово жизнь торжествует…
 
 
В молодое столетие
С чем пожалуют детки —
С глупыми междометиями
Эллочки-людоедки?..
 

«Солнца уходящего багровость…»

 
Солнца уходящего багровость.
Предвечерний, сумеречный час.
Несмотря на внешнюю суровость,
Вновь природа просветляет нас.
 
 
Всё-то в мире буднично и просто!
На закате облака темны:
То на лес похожи, то на остров,
То на гребень штормовой волны.
 
 
До чего причудливы узоры!
Приглядись – и зажурчит вода,
И увидишь айсберги и горы —
То, чего не видел никогда.
 
 
За сосновой чащей острозубой
Опустилось солнце не спеша…
Неужели ты бываешь грубой,
Злой бываешь, русская душа?
 
 
Как же ты подслушала, ведунья,
Вечера таинственную речь
И сумела тихие раздумья
В слово незакатное облечь?
 

По грибы

 
Охота,
       рифмоплетство,
Рыбалка – это страсть.
А по грибы сиротство —
Особая напасть.
 
 
В заветное броженье
С привычным посошком,
Как на богослуженье,
С утра иду пешком.
 
 
Иду, ходок упорный, —
Пока что кладь пуста —
Я от Поляны Горной
В известные места.
 
 
С надеждою всегдашней
Осенний гриб в красе
Ищу, минуя пашни,
Я в лесополосе.
 
 
Но вот сверну на непашь,
Целинный клок земли,
Где выцвели, как небо,
Седые ковыли.
 
 
Здесь,
       где трава не смята,
Желтей солдатских блях
Упругие опята
Таятся в ковылях.
 
 
Здесь тьма их и орава!
Знай, кланяюсь земле.
Огни Песчанки справа
В сырой маячат мгле.
 
 
И – о удачи диво! —
Не сразу и не вдруг
Нечаянно-счастливо
Наткнусь на «ведьмин» круг…
 
 
Здесь зона бездорожья.
Здесь лежбища ужей —
Окопные отрожья,
Размывы блиндажей.
 
 
Здесь, на приволжской круче,
И посреди низин
Отыщешь гильз блескучих
На сорок тыщ корзин.
 
 
Здесь, в жесточайшей драке
За тридевять морей,
Слыхали австрияки
Вальс русских батарей.
 
 
В глухих тернах пичуги —
Терны в росе блестят —
Про скорый посвист вьюги,
Похоже, свиристят.
 
 
О ком, о чем их песни?
О том, что год грибной
Грозит не смутой если,
То скорою войной?..
 
 
Пора! Уже темнеет
Высоких туч гряда.
Туманом хладным веет
От стылого пруда.
 
 
Ах, что за день удачный!
В грибном побыл плену.
К моей Песчанке дачной
Я круто поверну.
 
 
Ну, здравствуй, мир лукошный!..
И вот в лукошке он —
Нечаянно-нарочный,
Отстрелянный патрон.
 

«Ты на фото широкобров…»

Памяти деда Григория

 
Ты на фото широкобров.
Молод, статен сидишь и брав.
С острой шашкою вид суров
И, похоже, слегка лукав.
 
 
Ты всё праздничное надел.
На плече —
            ладошка жены…
Знаю, кузницы ты имел —
Вон как руки обожжены!
 
 
Срок начертан любой судьбе.
В срок любой поржавеет гвоздь…
Дед зажиточный голытьбе
Был, конечно, как в горле кость.
 
 
Дверь открыли они рывком,
В спальню хлынули наугад.
«С бабой тешишься?
                           Сам ревком
За тобою послал нас, гад!»
 
 
Сапожищем по морде – хрясть!
Гости были навеселе.
«Что не нравится наша власть,
О тебе гутарят в селе».
 
 
«Ненавижу вас, сволочных!
На добро не идут со злом…»
Бьют прикладом его под дых,
Вяжут руки тугим узлом.
 
 
Сволокли они деда в лог.
«Пли, ребята!» – короткий сказ.
Одну пулю загнали в бок,
А одну аккурат меж глаз…
 
 
Ныне сам я не без морщин
И здоровье уже не то…
Где, каких посреди лощин
Ты покоишься, скажет кто?..
 

«Выйдя с Красной на Манежную…»

 
Выйдя с Красной на Манежную,
До Кузнецкого моста
Я пойду Москвою снежною.
В поздний час она пуста.
 
 
Я с Тверских сверну задымленных
И в сиянии огней
Над Большим завижу вздыбленных
Аполлоновых коней.
 
 
Спит в ночи театр ковригою —
Честь и гордость россиян.
Как солонкою,
                  квадригою
Он летящей осиян.
 
 
От кого?
         От брата вроде бы
Я слыхал – о том скажу, —
Что на нашей малой родине
Отковали ту вожжу,
 
 
И детали сбруи ковкие,
Дабы ржа их не взяла,
Кузнецы ковали ловкие
Из мещерского села.
 
 
Более того, поведали
Мне однажды дивный сказ,
Что едва ль не в кузне дедовой
Был тот выполнен заказ…
 
 
Замедляю шаг и тише я
По Москве ночной иду…
Вот бы мне четверостишие,
Как квадригу, на виду,
 
 
Сотворить, чтоб слово за слово
Зацеплялось, сведено,
Понимаемое запросто,
Чтоб не старилось оно.
 

Знаменитый сосед

«Касимов – это что-то

вроде русского Марбурга…»

Из письма Бориса Пастернака родителям летом 1920 года.

 
Мой дом… Его уж нынче нет…
В гостях у дяди
В соседнем доме жил поэт,
Марал тетради.
Конверт, бумага, карандаш…
Наклеив марку,
Он сообщал, что город наш
Похож на Марбург.
«Скорей, отец, сюда езжай,
Беги из ада!
Здесь жизнь, здесь будет урожай,
Здесь то, что надо.
Земля-кормилица, назём,
Родные лица…
На пароходе увезём,
Что даст землица…»
Мой дом… Я рос в его стенах…
Не знал я, молод,
Что знаменитый Пастернак
Любил мой город.
А мы в соседях жили с ним,
И, как обуза,
В мои младенческие сны
Являлась муза.
Всему, всему означен срок.
Теперь я понял:
Он обронил здесь пару строк,
А я их поднял.
 

«Мой город на Оке…»

Дела давно минувших дней…

Александр Пушкин

 
Мой город на Оке,
Ты от столиц вдали.
Здесь спит Сююмбике
В ногах у Шах-Али.
 
 
Седой гробницы ночь.
Минувших дней дела.
Князей ногайских дочь
Покой здесь обрела.
 
 
Край текие[1]1
  Т е к и е – гробница, усыпальница.


[Закрыть], тропой
К Оке из года в год
С утра на водопой
Гусыня строй ведёт.
 
 
А окский берег крут.
Красив заречный вид.
Петра придворный шут
Здесь тоже где-то спит.
 
 
Балакирев Иван.
Бубенчики, колпак…
Плывёт Окой туман,
Рассеивая мрак.
 
 
А век, что клок сенца,
И жизнь – щепоть овса.
Угрюмее свинца
Седые небеса.
 
 
Всех, кто велик и мал,
Всех время унесло…
Касимов. Месяц май.
Тридцатое число.
 

Анна Ганзен

 
За вдовца-датчанина
Вышла, словно чаяла.
Их судьба свела.
Стала Ганзен Анною.
Ночкою туманною
Косу расплела.
 
 
Тонкую былиночку
И свою кровиночку
В браке завели.
В радости и горести
Жили в светлой горнице
Сказочной земли.
 
 
Аннушка красивая
Родом из Касимова,
Дева окских вод.
Пётр – он из Дании.
Жизни их призвание —
Сказок перевод.
 
 
В мире принца датского[2]2
  Г. Х. А н д е р с е н.


[Закрыть]
Жили благодарственно,
Счастливо вполне.
И труды их добрые
Любы в зимы долгие
Русской стороне.
 
 
Дорога нам Золушка,
Русая головушка,
Чистая душа.
До чего же с этою
Самою каретою
Сказка хороша!
 

«С нового года, с Петра-полукорма…»

 
С нового года, с Петра-полукорма,
Щедро укрытый снежной периной,
День наполняется светом упорно,
Мало-помалу, на скок воробьиный.
 
 
И хотя в доме полный достаток,
Словно бы с неба просыпалась манна,
Надо б ревизию сделать до святок:
Съедено будет на святки немало.
 
 
Вот он – копчёный окорок в ларе,
В подполе лук и картофель горою.
Главное – чтоб ничего не украли,
Дом не спалили тёмной порою.
 
 
Вор-воробей, не шали и не суйся!
Жить надо миром, жить надо ладом.
День прибавляется, куры несутся…
Господи Боже, ну что ещё надо?
 

Хозяин

 
Вечер после семи.
Густо падает снег.
Дома, в кругу семьи,
Блажен, сидит человек.
 
 
Весь он заплыл, огруз,
Но – обихожен дом.
Вино на столе и гусь,
С яблоками притом.
 
 
Что там: стук в ворота?
Пес на луну завыл?
Не прожевав, уста
Шепчут: «Пошли все вы!»
 
 
Глянул: девятый час.
Выйдя на зов чужой,
Бросил команду «Фас!»
Псине смертельно злой.
 
 
Справив нужду в углу,
Снежной тропинки сбочь,
В Бога и мать ругнул
Поздних гостей и ночь.
 

«Лето дышит на ладан…»

 
Лето дышит на ладан.
Студит ветер зарю.
Лишь бы миром и ладом
Август шел к сентябрю.
 
 
Рос холодных испили
Там, где стынет ручей,
И пустырник,
                 и пижма,
И колючий репей.
 
 
Он цепляет брючину
Зло обвил его вьюн.
Словно чует кончину
И дыхание вьюг.
 
 
Что, подруга,
                печальна?
Стылый ветер не мил?
Мир не я изначально,
А Господь сотворил.
 
 
Знаю, улицей нашей
День-другой – и всерьез
Рыжей белкой запляшет
Лист осин и берёз.
 
 
О печальном, о вечном
Твоя строгая речь.
Но советом сердечным
Не спеши пренебречь.
 
 
И пока не в уроне
Эта ясная высь,
Ты со мной, как иконе,
Сентябрю поклонись.
 

«Голос первых вьюг…»

 
Голос первых вьюг —
Неизбывный плач.
Голо всё вокруг.
Горечи не прячь.
 
 
Прочь её мети,
Злую, за порог.
Краткому пути
Подведи итог.
 
 
Недругов не счесть,
Ссор, обид и бед.
Если счастье есть,
Что же его нет?
 
 
В золоте кудрей
Что это за нить?
Надо бы мудрей,
Как-то проще жить.
 
 
Слово – пустота.
Истина проста,
Ибо простота
Хуже воровства.
 
 
Может быть, от дум,
Горя от ума,
Твой остудит ум
Вьюжная зима…
 

«Не пойму я: что с нами делается…»

 
Не пойму я: что с нами делается?
В тёмной злобе, душой болея,
Кто-то вырвал с корнями деревце,
Что выхаживал я, лелея.
Вновь, упрям, я сажаю семечко
И боюсь за судьбу росточка.
Ах, не время сейчас, а времечко,
Коль отсчёта затёрта точка.
Разувериться ли, поверить ли?
От кого это всё зависит?..
В жутком хаосе, в круговертии
Есть глубины свои и выси.
Вешки свалены; по метели мы,
В коей слышится хохот беса,
Подойдём с какими критериями
Осуждать итоги прогресса,
Коль – само собой разумеется! —
В пору смут и слепых поветрий
Можно верующему разувериться
И неверующему поверить?..
Мне и те и другие встретились,
Но без веры тяжко, как видно.
А считать себя только третьим лишь,
То есть лишним, всегда обидно.
Но пробился сквозь пласт загаженный,
Рвётся ввысь, к земле не склонённый,
Мною ради добра посаженный
Символ веры – росток зелёный.
 

«Сентябрь. И рождаются строчки…»

Геннадию Морозову

 
Сентябрь. И рождаются строчки,
Обычные строчки,
Что дни всё короче, короче,
Прохладней денёчки.
А дней нам отпущено сколько,
То знает Всевышний…
О, сколько на панцирных койках
Задумано виршей
В общаге, кирпичной халупе
В столице России!..
И мели встречались, и глуби,
И тёмные силы.
О юность!
            Стихи на бумаге
Не ведали грусти.
Мы в гости, набравшись отваги,
Ходили к Августе,
К той самой, любови поэта,
К есенинской музе.
А было, ты помнишь, всё это
Ещё при Союзе.
«Далёкие, милые были…»
Туманные дали…
И книги у нас выходили,
А книги читали.
Поэтам платили неплохо
За каждую строчку…
Иная сегодня эпоха.
Но ставить ли точку?
О нет, мы с тобою не бросим
Занятие это.
Идёт по Касимову осень,
Волнует поэта,
Тревожит душевные раны,
И в пасмурный вечер
С берёзы летят гонорары
Поэту навстречу.
 

«Край Оки, где ныне судоходства…»

 
Край Оки, где ныне судоходства
Нет почти, лишь рыбаки одни,
Мы идём, исполнены сиротства,
Со Старого Посада от родни.
 
 
Их земные завершились судьбы.
На могильном камне – две строки.
Нам они близки по самой сути,
Потому что наши земляки.
 
 
Говорим с тобой о том, об этом.
Гладь Оки прозрачнее стекла.
Есть о чём погоревать поэтам
В городе, где юность протекла.
 
 
С нами они, те, что на погосте.
Жизнь ещё бурлива, как вино.
Помнишь, прошлый раз ходили в гости
В Сынтул – к Боре, к Жене – в Клетино?
 
 
Нет, ещё не затупились перья.
Кудри ещё чешем гребешком.
Мы ещё рванём с тобою в Перво,
Если хватит силушки, пешком.
 

Памятник Пушкину в Касимове

 
Я прежде и не знал,
Что в давние года
От радиоузла
Шла кузниц череда.
 
 
Всё, верно, было так:
Держали в кузнях жар.
Ямской широкий тракт
На Муром здесь лежал.
 
 
А звон во все концы
И ночью шёл, и днём.
Фельдегеря, купцы,
Лихие с кистенём.
 
 
То стук, то перестук.
Прощальный взмах платка.
На кованый сундук
Цена до потолка…
 
 
Подковы, стремена…
Минуло много лет.
Иные времена.
А в сквере ты, поэт,
 
 
Близ радиоузла
Стоишь, скрывая грусть,
Желая, видно, знать,
Какою стала Русь.
 

«Снова, как лето в осень…»

Школа моя деревянная…

Николай Рубцов

 
Снова, как лето в осень,
В детства забрёл межу…
Мне исполнилось восемь
И я в школу хожу.
 
 
Во вторую,
             к Николе.
Печи топились в ней.
Я благодарен школе
Деревянной моей.
 
 
Рано, рано вставал я.
Мама, дома дела…
Помню, что мостовая
Вся булыжной была.
 
 
Ясно, мальчишка, помню
Жуткий грохот и пыль,
Как летел с колокольни
Вознесения шпиль.
 
 
Пели собора камни,
Падая, бас и альт…
Через год под катками
Задымился асфальт.
 
 
Укатали Ямскую,
Мой порушили дом,
И среду городскую
Узнаю я с трудом.
 
 
Школа, мама и детство,
Груды камней в снегу…
Я от памяти деться
Никуда не смогу.
 

Фотография

 
Почему – и сам не знаю,
Если имя значит что-то,
Как обсевок, где-то с краю
Он всегда стоит на фото.
 
 
Ни печали, ни тревоги,
Ни трудов ещё, ни книжки.
Всех он дальше от треноги
И от магниевой вспышки.
 
 
Институт ли это, курсы,
Семинарская ль орава —
Невысокий, светло-русый,
Вот он – слева или справа,
 
 
Вот он – снят не для парада,
Не душа – сама открытость.
Соль земли, ума палата.
Гений. Мэтр. Знаменитость.
 

«Что-то рыба плохо ловится…»

 
Что-то рыба плохо ловится.
Отчего —
         и сам не знаю…
О ребячьей нашей вольнице
Я всё чаще вспоминаю.
 
 
Под нависшей низко вербою
Поплавок застыл сторожко.
Вас я вспомнил,
                     други верные —
Женька, Санька и Серёжка.
 
 
Ах, забавы наши детские!
Рассвело лишь – за ворота,
И весною, в равноденствие,
И во дни солнцеворота.
 
 
Снова я с щемящей жалостью —
Побываю ли, увижу? —
Вспомнил лес и нашу Жариху.
Вы-то к ней, конечно, ближе.
 
 
Всё, надеюсь я, устроится,
Всё-то будет глаже шёлка.
Лишь на озере на Троицком
Не ловить нам щук кошёлкой.
 
 
Други детства закадычные!
В окна дождь косой стучится.
Юность рано закавычивать.
Встреча всё-таки случится.
 
 
Ведь живём ещё, надеемся,
Для кого-то значим что-то
И весною, в равноденствие,
И во дни солнцеворота.
 

«Вьюжной зимою море мне снится…»

 
Вьюжной зимою море мне снится,
Волн несмолкаемый шум…
«О этот Юг! О эта Ницца!» —
Тютчев приходит на ум.
 
 
Позднего Тютчева вспомню зимою:
Крылья повержены… прах…
Не обо мне это и не со мною —
Всё это только в стихах.
 
 
Вьюга во сне застилает мне очи,
А за её пеленой
Всё-то мне видится ласковый Сочи,
Ужин у моря с женой…
 

«Садовая ограда…»

 
Садовая ограда.
Медлительные дни…
Она из Ашхабада
Гостила у родни.
 
 
Родня – глухонемые.
Охраны – никакой.
И, молоды, не мы ли
Гуляли над Окой.
 
 
В саду, где спели вишни,
Скворцы вели бои.
А я читал ей вирши
Наивные мои.
 
 
Она была прелестна,
Нежна, мила со мной.
Она была, как песня
Туркмении самой.
 
 
Купались, загорали…
По вечерам не раз
О фирюзинском рае
Вела она рассказ.
 
 
Садовая ограда…
Отъезд. Гуденье пчёл…
А я ей стих «Не надо…»[3]3
  «Я скажу: не надо рая…» С. Есенин.


[Закрыть]
Есенина прочёл.
 
 
Где, с кем она? Не знаю.
И вот, спустя года,
О Фирюзе мечтаю…
Увижу ли когда?
 

«Начало июля…»

 
Начало июля.
Приятна водица.
Ещё барабуля
Изволит ловиться.
 
 
С Марией и Катей,
И детями кстати,
Увозит нас катер
Ловить на закате.
 
 
Берутся сардинки,
А волны не круты.
Но тают, как льдинки,
Часы и минуты.
 
 
Сияют созвездья
Красою иконной…
Лишь день до отъезда
И полки вагонной.
 

Летняя фантазия

 
Заката луч упал на дом, на
Панели блёсткие на нём,
И дом, высокий, словно домна,
Ввысь устремился многотонно,
Весь-весь охваченный огнём.
 
 
Куда ты, эй? Не на Луну ли?
Но поздно – отданы концы.
Закат божественный в июле…
К иллюминаторам прильнули
Ошеломлённые жильцы.
 

«Раскаты, дельта…»

 
Раскаты, дельта,
Цветущий лотос.
Каспийским ветром
Мне треплет волос.
 
 
Отцветший лотос
Печален, жалок.
С женою Лота
Он схож, пожалуй.
 
 
Бакланы, цапли.
Им рыба – пища.
Уха по-царски.
В тени – жарища.
 
 
А градус – сорок.
Он крепче рома.
Какой-то морок
И дрёма, дрёма…
 

«Степною дорогой от Гули я…»

 
Степною дорогой от Гули[4]4
  Поселок им. Гули Королевой.


[Закрыть] я,
По травке, по краю,
На дачу, ногу выгуливая,
Тихо шагаю.
 
 
Не то, чтобы устал я,
Не то, чтобы лихо —
Дорогу осиливать стал я
В два передыха.
 
 
О праздности, о лени я
Думать не смею.
Стала побаливать левая…
Похоже, старею.
 
 
Так на кого же оставлю я
Яблони сада
И домик с плотными ставнями,
Где летом прохлада?..
 

«Знойное лето. В Поволжье…»

 
Знойное лето. В Поволжье —
                                    Сахара, геенна.
Скудное сено. Расти не желает отава.
И на зажинки, как водится, на Финогена
Так и не спала жара, так и не спала.
 
 
Жалят скотину, забредшую в озеро, слепни.
Поле взывает: хоть капельку, Господи, брызни!
Птахи задумались: крылья ещё не окрепли.
Сам я задумался: что-то случилось в Отчизне.
 

«Дорога затравевшая…»

 
Дорога затравевшая.
Копыт забытый стук.
Упрямо сети вешает
На дерева паук.
 
 
Асфальтовою, новою
Куда-то жизнь спешит.
Оброненной подковою
Забытый путь лежит.
 
 
Паук один, не сетуя,
Всё правильно решил.
Запретным знаком сети он
Развесить поспешил.
 

«Не завожу железного коня…»

 
Не завожу железного коня.
Идти пешком и любо мне, и мило.
Велосипед украден у меня —
Разбой шпана на дачах учинила.
 
 
Не подвезут – иду себе пешком
Степной тропой. Поверьте, это чудо!
Мой чуб уже не надо гребешком
Расчёсывать, поскольку нету чуба.
 
 
Нам, пешеходам, славиться в веках!
Иду, слагаю гимны огороду.
О нас, о пешеходах-чудаках,
Цветаева М. И. писала оду.
 
 
Вот и моя артель «напрасный труд».
Берусь за вилы, а нетленку в ящик,
И если её мыши не сгрызут,
Она, глядишь, судьбу ещё обрящет.