Текст книги "Одесский дневник 2015–2016. Взрывная волна"

«Полувоенное время тянется как сплошной…»

 
полувоенное время тянется как сплошной
слой облаков перекрывающий небосклон
где ты великий диктатор со своею набитой мошной
с дворцом где страусов больше чем античных колонн
 
 
вспоминаешь ли пруд с закорючками лебединых шей
чучела ястребов распятые на шестах
улыбки придворных барышень хоть веревки пришей
татуировки цветочки на интимных местах
 
 
вспоминаешь ли личной охраны звериный рык
вспоминаешь ли вид на столицу сверху когда
геликоптер носил тебя раскормленный бык
над днепром и на ярком солнце искрилась вода
 
 
это было хорошее время не стреляли почти нигде
все обманывали друг друга страна платила за всех
митрополит при посохе панагии и бороде
думал что воровство это простительный грех
 
 
и ты целовал его крест и руку вслед за крестом
дарил образа в серебряных ризах и венцах золотых
не вкушал человечины особо великим постом
и видел себя на облаке среди мучеников и святых
 
 
где ты властитель мечтаешь ли ты вернуть
былое благополучие и страну под пяту
ибо дорога в изгнание еще не последний путь
и уйти под крыло негодяя лучше чем под плиту
 
 
война твой наместник здесь присматривает она
чтобы дела шли плохо из рук как говорится вон
чтобы кровь не просыхала и вспоминала страна
прекрасное имя твое и твой воровской закон
 

18 августа 2015

«Преображенный стоял на вершине, излучая сиянье…»

 
Преображенный стоял на вершине, излучая сиянье,
Он явил свою славу, насколько это возможно.
О если бы вечность длилось это стоянье,
все что было немощно, вознеслось бы свято и мощно.
 
 
И кто-то сказал – поставим здесь три палатки,
из высокогорных трав постелим благоуханное ложе,
потому что внизу, на земле такие порядки,
что вниз с вершины спускаться – выйдет себе дороже.
 
 
Там слухачи-стукачи с оттопыренным правым ухом,
там в раскаленных доспехах бесчинствуют оккупанты,
там для мертвых земля никогда не бывает пухом,
только и радости – в полночь на башне пробьют куранты.
 
 
Там разъяренные женщины теснятся у входа в лавку,
там мужчины теснятся в Храме, там дурь продают барыги,
мы с вами помним эту возню, эту людскую давку,
эти жирные пальцы, что листают священные книги!
 
 
Не спускайся к ним, оставайся стоять на вершине,
спокойно беседуй с Илией и Моисеем.
Ты, конечно, решил умереть, как подобает мужчине,
но что пожнем мы завтра, если смерть сегодня посеем?
 
 
Но меркнет сияние, и пророки исчезли куда-то,
и Учитель стоит печален, и небо темно и безбрежно.
Но в сумерках ярче горит багровый отсвет заката.
Грядущее, как и прошлое, – нелепо и неизбежно.
 

19 августа 2015

Грайфсвальд

 
Говорят, что в получасе езды отсюда лучше, чем тут.
Но и здесь все прекрасно, рядом река, солнышко, ветерок,
средневековые здания словно сами собой растут,
каждый собор прекрасен и мрачен, как ветхозаветный пророк.
 
 
Вдоль набережной – кораблики, в каждом из них кафе,
не сожгли, не пустили на лом. а ведь могли!
И если бы тут написать стихи, то в каждой строфе
было бы пиво, копченая рыба и маленькие корабли.
 
 
Игрушечная история… Если бы не стена,
кирпичная и щербленая, сплошь заросла плющом…
Сквозь листья – доска: менора, еврейские письмена.
Но это оставили в прошлом. Настоящее – ни при чем.
 
 
Что можно прочесть в кафе? Прекрасней всего – меню.
Что можно увидеть в небе? Прекрасней всего – закат.
Но душа моя тянется к прошедшему страшному дню,
как будто в грехах Истории я один виноват.
 
 
Как будто каждого ближнего я оставил в беде,
не укрыл в глубоком подвале, не спрятал на чердаке….
Столик у самой воды. Плещется рыба в воде.
Надежды на лучшее стайкой плывут по реке.
 

22 августа 2015

«Язык в который Мандельштам…»

 
язык в который Мандельштам
хотел уйти из нашей речи
я тоже оказался там
я жду со страхом новой встречи
 
 
я слушаю но не учусь
и мой немецкий так ущербен
я знаю лишь халло и чус
и алле меншенмуссенштербен
 
 
нет мне не видеть местных льгот
я знаю вельт их мусс дихлассен
еще – нунданкет алле Готт
и с этим я вполне согласен
 
 
я слушаю то скрип дверной
то гармоничный строй хорала
так в детстве в голове дурной
пластинка старая играла
 

23 августа 2015

«Что сказать мне о жизни – что оказалась формой…»

 
Что сказать мне о жизни – что оказалась формой
существованья белковых тел, как писалось в книге
товарища Энгельса – в то время считалось нормой
носить цитаты, как юродивый носит вериги.
 
 
Что сказать мне о мысли – что оказалась делом
высокоразвитой материи головного мозга,
что сказать мне о букве – написана школьным мелом,
что сказать мне о гражданине – его воспитует розга.
 
 
Что сказать мне о прошлом – я не хочу обратно,
ни за парту, ни в ясли, ни в колыбель, ни в утробу.
Что сказать мне о будущем – мне оно непонятно,
но, на всякий случай, смертный, готовься к гробу.
 
 
Что сказать мне о бытии – его изъяснит философ.
Что сказать о небытии – его изъяснит теолог.
Что сказать мне о жизни – что оказалась длинной – писал Иосиф,
Как пелось в песне – путь твой далек и долог.
 
 
Что сказать об отчизне – ни березки, ни коромысла,
ни скрипучей калитки, ни колодца нет и в помине.
Что сказать о работе – в ней нет никакого смысла.
Разве только вспомнить о Духе, Отце и Сыне.
 

24 августа 2015

«Помню очередь в баню – сначала стоишь…»

 
Помню очередь в баню – сначала стоишь
на морозе, на улице, рано темнеет, и ты
слышишь звук самолета, прорезающий тишь,
видишь свет фонаря среди дворовой темноты.
 
 
Сначала подходишь к кассе – грошовый билет,
яичное мыло – а я хотел весь помыться – был анекдот.
Люди летали в космос, мне было двенадцать лет.
Мытье раз в неделю – одна из общих забот.
 
 
Потом сидишь в коридоре. По одному
входят-выходят люди в проем дверной.
Вот распаренная девица. Взгляда не подниму,
иначе сразу представлю ее в парной.
 
 
И вот предбанник – шкафчики, как в детсаду.
И сколько одежды было надето с морозом в борьбе!
И вот я в мыльную с цинковой шайкой иду,
вспоминая об Аушвице и о «Циклоне Б».
 

28 августа 2015

«Типичный сюжет – усадьба в наследство досталась…»

 
Типичный сюжет – усадьба в наследство досталась
дальнему родичу – хозяева были бездетны.
Во всех предметах чувствуется усталость.
Следы запустения с первого взгляда заметны.
 
 
Родич-студент проходит по анфиладе
огромных ненужных комнат. Мебель под слоем пыли.
Он помнит старую люстру, помнит икону в окладе,
вероятно, и прочие вещи остались такими, как были.
 
 
Он помнит, как в детстве выходил на террасу,
а оттуда в сад сбегал по деревянным ступеням,
а оттуда к реке, а к первому часу
собирались к чаю, непременно – с вишневым вареньем.
 
 
Что со всем этим делать? продать? но кому? вот этим,
из бывших рабов, что поднялись на торговле?
Но у этой семейки есть, что оставить детям:
огромный добротный дом и даже флюгер на кровле.
 
 
И сад есть у них, и в час у самовара все вместе,
Стол огромный, резной, созданный местным умельцем.
Если и купят эти, так только из чувства мести
бывшим барам, бывшим рабовладельцам.
 
 
Типичный сюжет. Портрет в рассохшейся раме.
Пылинки, кружась, наполняют закатный лучик.
Третий год, как война. Революция не за горами.
Все сожгут. Все растащат. И так оно будет лучше.
 

30 августа 2015

Сентябрь 2015-го
Прощай, наше славное прошлое, Си Ю Сун

Хучи-кучи-мэн-блюз

 
«цыганка сказала маме перед тем как родился я
этот парень был сделан с помощью ружья
она сказала что девки будут скакать вокруг меня
и целый мир узнает к чему эта х@йня
 
 
и это я все знают все знают кто я такой,
я хучи-кучи-парень я и никто другой»
 
 
так пел маддивотерс слякотная вода
я слушал и был в восторге потому что был молод тогда
и что значит хучи-кучи все до кучи откуда мне
было знать об этом танце в великой советской стране
а это был гнусный танец от восторга мочился зал
меня бы тогда научили быть может и я бы сплясал
 
 
но нет я сидел за партой и даже стоял за станком
на уроках труда а в девятом классе меня вызывали в райком
в комсомол принимали выдавали билет
но было бы лучше если бы мне выдали пистолет
я был бы круче и все до кучи хучи-кучи-плясун
прощай наше славное прошлое си ю сун
 
 
но нет я стоял на всенощной и потом
целовал священнику руку вслед за крестом
перечислял грехи склонив голову под епитрахиль
и любил какую-то стерву как иаков любил рахиль
я думал илья из тучи на нас насылает гром
но лучше б я был хучи-кучи с торчащим из зада пером
 
 
но нет я сидел на приеме и больные шли чередой
доярки смертельно раненные в борьбе за высокий удой
механизаторы учителя исполкомовские чины
всем вам долго жить приказали а наши дни сочтены
я сидел в грязно белом халате с молоточком в руке
но лучше бы я плясал хучи-кучи в прокуренном кабаке
 
 
но нет двадцать лет притворялся что кого-то чему-то учу
все реже захаживал в церковь все реже ставил свечу
слушал все больше баха и средневековый хорал
и укрывался одеялом словно смерть на себя примерял
вспоминал как мимо высоких окон гроб провозил грузовик
но лучше б мне было помнить маддивотерс крутой блюзовик
 

1 сентября 2015

«Интересно, все ли дети играют в слепцов?…»

 
Интересно, все ли дети играют в слепцов?
Закрывают глаза и идут на ощупь, постукивая тростью —
у меня на этот случай была резная указка из Черновцов,
я приветствовал слепоту, как желанную гостью.
 
 
Легко притвориться, что тебя окружает тьма.
Сам с собою играешь в жмурки, натыкаешься на предметы.
Для этой игры не нужно большого ума,
вечная тьма охотно раскрывает свои секреты.
 
 
Иногда мне кажется – тут и сказке конец, —
что сомкнуты веки и свет навсегда утрачен.
Мне кажется, я – погруженный во тьму слепец,
но выхожу на улицу – и притворяюсь зрячим.
 

3 сентября 2015

«Он любил только юношей – не женоподобных, патлатых…»

 
Он любил только юношей – не женоподобных, патлатых,
а мускулистых, задорных, без комплексов и проблем.
И даже на ложе любви он ложился в бронзовых латах,
и на головке члена носил серебряный шлем.
 
 
Он был строитель империй. Руины его построек
еще сохранились, их можно увидеть издалека.
Его обучал истории известный философ-стоик,
перерезавший в ванне вены по приказу ученика.
 
 
Он резал вены по-бабьи, долго и неумело,
Зубы сцепив, он лежал в темнеющей алой воде.
Ученик повелел с почетом похоронить его тело,
а вот философские тексты не сохранились нигде.
 
 
А душе философа снится – ученик в узорных доспехах
сидит перед колоннадой на любимом парадном осле.
И ему мускулистые юноши рапортуют о новых успехах,
о новых завоеваниях и лучшей жизни во зле.
 

4 сентября 2015

«Люди думают лучше погибнуть в пылу…»

 
люди думают лучше погибнуть в пылу
страстей или сражений
а в бесстрастности и в глубоком тылу
жизнь скорее бессмысленней чем протяженней
накрывают на стол и зовут к столу
и сидит человек не слишком умен и не слишком глуп
развернув газету и думает охота же им воевать
а на столе в глубокой тарелке остывает гороховый суп
который незачем было варить или разогревать
человек читает покачивает головой
он не любит резких движений
думает как там на передовой
а в статье по совпадению тоже передовой
перечень новых свершений
никому не нужных по крайней мере ему
поставившему газету между ртом и тарелкой
жизнь была бесстрастной и протяженной а потому
оказалась подделкой
 

5 сентября 2015

«Между вами девушками разговоры о мужиках…»

 
между вами девушками разговоры о мужиках
мускулистых подтянутых со щетиною на щеках
рядом с вами девушками хлюпики и щенки
щетина не выросла или сбрита с утра со щеки
 
 
гладкие слабаки кислые мозгляки
просят секса не попросив руки
между вами девушками мечты о надежном плече
о романтическом ужине при свече
рядом с вами девушками плечи слабы и узки
уже бедер посмотришь удавишься от тоски
 
 
ни безнадежной страсти ни надежного блин куска
не стоят парни ни одного вашего волоска
 
 
между вами девушками стоит бутылка вина
в буфете на полочке притаилась еще одна
между нами дедушками также накрытый стол
нарезаем колбаску пьем за прекрасный пол
 
 
в общем мы мужики голимые подзаборная голь
и чего бы мы стоили кабы не алкоголь
 

10 сентября 2015

«Мир пахнет как будто на дороге в будущее раздавлен скунс…»

 
мир пахнет как будто на дороге в будущее раздавлен скунс
в реках течет не вода не молоко и не мед
Бог со всеми нами хорошо что не Gott mit Uns
на пряжке ремня насмерть как рыба об лед
 
 
как лбы об стену как жизнь о восточный фронт
как окопная ложь на телеэкране на весь блиндаж
как снайпер берет на прицел как лоха берут на понт
как пропащую душу сдают во вселенский отдел пропаж
 

12 сентября 2015

«Человек из провинции с местными неправильностями речи…»

 
человек из провинции с местными неправильностями речи
перебрался в столицу жался к стенам втягивал голову в плечи
восходил по служебной лестнице ни шатко ни валко
неожиданно умер никому его не было жалко
 
 
человек из столицы с богатым словарным запасом
перебрался в провинцию ближе к народным массам
жил на пенсию концы с концами сводил еле-еле
неожиданно умер о нем не особо жалели
 
 
потому что жалеют животных все больше кошек
гладят чешут за ухом молоком угощают из плошек
стелют им в парадных теплую грязную ветошь
а ты как жив безответен а помрешь так за все ответишь
 
 
и чего нам тебя жалеть ты не малая птаха
ты двуногое чмо мигрант переезжая сваха
и куда ты всю жизнь торопился сидел бы себе на месте
и помер бы вместе с городом со страною своею вместе
 

15 сентября 2015

«Библия рядом. Тут и там увидишь Давида…»

 
Библия рядом. Тут и там увидишь Давида
с головой Голиафа. Брадатый Исайя сосредоточен и строг.
А вот и архангел с мечом и весами стоит, что твоя Фемида,
на лежащего сатану поставив красивый сапог.
 
 
А вот и Самсон пасть огромному льву раздирает.
А вот на красивом блюде Крестителя голова.
На каждом углу Спаситель за наши грехи умирает.
В каждой душе – образ Божий, хоть он и заметен едва.
 

17 сентября 2015

«Видно, слишком спокойно мы жили в последние годы…»

 
Видно, слишком спокойно мы жили в последние годы.
Годы плыли вдоль жизни, как белые пароходы,
именно «паро», не «тепло», не «атомо», ибо пар
хотя и горяч, но легок и безопасен,
хороши матросы, и офицер прекрасен —
в белой форме, с бородкой, подтянут и сухопар.
 
 
Вниз по течению времени – загребают колеса,
ударяет колокол, труба, что твоя папироса,
которую курит двигатель паровой,
открыта палуба, и стоят под навесом
нарядные мысли и вдаль глядят с интересом,
все мысли – прямые и ни одной кривой.
 
 
Знаю – я не пишу стихи, а рисую картинки,
не говорю, а повторяю быстро и без запинки
то, что выучил прежде на молочный зубок,
который выпал, а выросший постоянный
мучил болью и был удален, окаянный,
и за окном царил нерушимый совок.
 
 
Видно, слишком спокойно мы жили и не тужили,
соседки-портнихи мамам нарядные платья шили,
солнце всходило по расписанию календаря,
времена сменяли друг друга как стражи у мавзолея,
и люди росли, не шалея и не болея,
в долг не давая и лишнего не беря.
 
 
Я не пишу стихи, но картинки мои красивы,
как базарные, яркие детские примитивы,
полный альбом, и пятерка в каждом углу.
И где то спокойствие, где та яркая ясность,
где белый нарядный пар и его безопасность,
где мысли, привыкшие к спокойствию и теплу?
 

18 сентября 2015

«За разворотом газеты…»

 
За разворотом газеты
сидит человек, ворча:
«Все эти протесты-пикеты
до лампочки ильича.
 
 
Не вижу предмета спора,
я перемен не жду,
пока не повесят вора
на платане, у всех на виду.
 
 
Пусть соберется орава!
Их крики, что жалкий стон.
поставьте к стенке прораба
у дома, что строил он».
 
 
Так ворчит человек. Заботам
и ворчанию нет конца.
Газета. За разворотом
не видно его лица.
 
 
И что ему та газета?
Сидит человек, ворча.
Листом бумаги от света
скрыто лицо палача.
 

19 сентября 2015

Два восьмистишия

 
городок в двух шагах но соседи не знают о нем
городок столь ничтожный что войны его не задели
не сокрушили тараном не попалили огнем
если смерть и случалась то в отстиранной белой постели
 
 
ни тебе покореженных тел ни тебе поврежденных умов
каждый час отбивается колоколом церковным
среди этих холодных реальных нарядных домов
нелегко себя чувствовать призраком дышащим и теплокровным
 

 
в глубоком темном колодце мутна водица
дневной кошмар реальность от которой не пробудиться
с боку на бок не перевернуться не сложить под щеку ладони
не вынырнуть не взлететь не уйти от погони
 
 
словно нищенка боль идет по пятам тянет сухую руку
и хочется оттолкнуть но надо уважить старуху
хоть грошик подать хоть гривенник хоть полушку
не подать так одолжить пусть вернет в получку
 

20 сентября 2015

Что бы мы ни надели (венок восьмистиший)

 
Что бы мы ни надели – души ходят в черном, с покрытыми головами,
в старой обувке и в покаянных рубахах.
Рядом с ними ягнята сводят счеты со львами.
Храбрецы позабыли о смелости. Трусы забыли о страхах.
 
 
Как бы мы ни скулили, души хранят молчанье.
Как ни таили бы злобу, души легко прощают.
Богатые обнищали, но радостно обнищанье.
Что бы мы ни ели – души от пищи лицо отвращают.
 

 
Что бы мы ни ели – души от пищи лицо отвращают,
как бы мы ни жаждали влаги, но души жаждут иного.
Во тьме непроглядной души самими собой освещают
путь, где возлюбившим много простится много.
 
 
И несут любовь в авоськах и школьных портфелях,
дамских лаковых сумочках, вместе с радужными мечтами.
Что бы мы ни мололи – что толку в нас, пустомелях?
Что бы ни говорили, но души – не играют словами.
 

 
Что бы ни говорили, но души – не играют словами,
сами в себя погружены, лишенные дара речи,
Бог отмахивается от нас, говорит: Бог со всеми вами,
я встретил вас, но не в восторге от этой встречи.
 
 
Я вас всех искупил дорогою ценою,
но что Благодать разрешит, то законы вам запрещают.
Нам небо открыто, но мы идем дорогой земною.
Что бы мы ни присвоили – души назад возвращают.
 

 
Что бы мы ни присвоили – души назад возвращают.
И начинаются споры и переделы.
Не говоря о войнах – воины возвещают:
Победа будет за нами! Ряды врагов поредели!
 
 
Трубы трубят тревогу. Сабли – долой из ножен!
Мы колем их, как свиней. А кровищи-то, а кровищи!
Тело – дом, который непрочен и ненадежен.
Потому-то душам неуютно в земном жилище,
 

 
Потому-то душам неуютно в земном жилище,
тесно и грязно жить, но нелегко проститься.
Как колесо из колеи, как из бочки – днище,
как из гнезда взлететь неокрепшей птице.
 
 
Трудно жить с душою бездушным людям,
в житейском море не мечтающим о причале.
Потому-то дорогу в отчий дом мы навсегда забудем,
потому-то души на нас в обиде и постоянно – в печали.
 

 
Потому-то души на нас в обиде и постоянно – в печали.
Мы у них – в небрежении, как знания в средней школе.
Было время, когда они сияние излучали,
и были чисты, как чистое ровное поле.
 
 
Но где то сияние и чистота? Отмерены сроки.
Где было жилище – там пепел и пепелище.
Поэтому души бывают с нами жестоки
за то, что мы заставляем их думать о достатке и пище.
 

 
За то, что мы заставляем их думать о достатке и пище,
за то что их страстям своим подчиняем,
за то, что здравый смысл теряется в тыще
безумных идей: наш человек – невменяем.
 
 
И всех хотим обратить в безумье, как в новую веру,
но зря у виска крутили пальцем и по лбу стучали!
Мы движем проклятие, словно гребцы – галеру
и все говорим, а лучше бы замолчали.
 

 
И все говорим, а лучше бы замолчали.
И все не найдем спасенья, поскольку его не ищем.
А раньше мы Бога-младенца в крестьянской зыбке качали,
и наши души были ему жилищем.
 
 
И бык с ослом морды свои склоняли,
и Древо Жизни росло рядом с прочими деревами.
Но себя, как одежду – испачкали и измяли.
Что бы мы ни надели – души ходят в черном, с покрытыми головами.
 

 
Что бы мы ни надели – души ходят в черном, с покрытыми головами,
что бы ни ели – души от пищи лицо отвращают,
что бы ни говорили, но души – не играют словами,
что бы мы ни присвоили – души назад возвращают.
 
 
Потому-то душам неуютно в земном жилище,
потому-то души на нас в обиде и постоянно – в печали.
За то, что мы заставляем их думать о достатке и пище,
и все говорим, а лучше бы замолчали.
 

Сентябрь 2015

«Ученые сообщают, что нашлися останки Моны…»

 
Ученые сообщают, что нашлися останки Моны
Лизы, Джоконды – загадочной итальянки.
Ученому – воля, у науки свои законы.
А по мне, портрет Моны Лизы – это ее останки.
 
 
Двумерные, обрамленные, тиражированные без предела.
Разбросанные по квартирам, как положено сувенирам.
Изображения – это останки лица и тела,
останки голоса сохранены винилом.
 
 
Наши останки – в старинных семейных альбомах.
В архивах, на стенах, иногда и на полках книжных.
В угасающей памяти наших старых знакомых.
В остывающей злобе и гневе обиженных нами ближних.
 

30 сентября 2015

Октябрь 2015-го
Просыпаясь, я буду видеть

«Просыпаясь я буду видеть в окне горы, крыш черепицу…»

 
просыпаясь я буду видеть в окне горы, крыш черепицу,
шпили церквей, разнообразные облака,
на перилах балкона черную клювастую птицу,
ковыляющего вдоль улицы разряженного старика.
 
 
куда он собрался в такую рань, и зачем я проснулся рано,
и этот пейзаж – не навек, и осень – не навсегда,
и тоска подступает к горлу с утра, но —
в окне – церковные башни и облаков гряда.
 
 
и птица взлетает с перил, и старик сокрылся из виду,
контур гор отчетливей, ярче утренний свет.
мир под солнцем на человека таит обиду,
Бог жалеет ушедших и долго глядит им вслед.
 

1 октября 2015