Текст книги "Длань Господня"

Волкову казалось, что барон пару раз бросал внимательный взгляд на Максимилиана, что был тут же и слушал их разговор. Сначала думал, мало ли, но потом понял, что юноша заинтересовал барона.

– А вы, мой юный друг, – заговорил фон Дениц, обращаясь к молодому человеку, – вы тоже были при деле на реке?

– Да, господин барон, – ответил молодой Брюнхвальд.

– Вы оруженосец господина Эшбахта?

– Имею честь им быть, – не без гордости отвечал Максимилиан.

– Да, кажется, это и вправду честь – состоять при таком славном воине, – без всякой иронии согласился барон, подходя к юноше и глядя на него пристально. – Ваш рыцарь, я вижу, был ранен, он сражался, а вам, мой юный друг, удалось обнажить меч?

– Нет, – с обидой в голосе отвечал Максимилиан. – Кавалер отослал меня к стрелкам, а они запоздали к атаке, я не видел, как его ранили.

– А позвольте взглянуть на ваш меч, – вдруг произнес барон и протянул руку.

Юноша растерялся, он не знал, как поступить, и покосился на Волкова, тот едва заметно кивнул. Тогда Максимилиан достал из ножен свой меч, протянул его фон Деницу. Это, конечно, был не простой солдатский тесак, но и не выдающееся оружие. Хорошо заточенный меч с простой гардой и незамысловатым эфесом. Странно, что барон заинтересовался таким оружием. А барон рассмотрел меч как следует, что он в нем находил – для всех было непонятно.

– Не расстраивайтесь, мой юный друг, – произнес фон Дениц, возвращая Максимилиану оружие, – уверен, что вам еще представится случай проявить себя в бою.

При этих словах он вдруг похлопал юношу по щеке. Вроде и по-отечески, но как-то уж очень… ласково. Максимилиан спрятал оружие в ножны и даже растерялся от прикосновения барона, он уставился на кавалера, думая, что тот ему что-то объяснит. Но взгляд Волкова был невыразителен, он словно не видел, как барон прикоснулся к юноше.

– Ганс, – заговорил барон, обращаясь к кузнецу, – с господина Эшбахта плату за ремонт шлема не брать.

– Как изволите, господин барон, – сразу ответил кузнец.

– В этом нет необходимости, – заявил Волков достаточно твердо.

Ему не нужны были красивые жесты и милости местных сеньоров.

– Позвольте мне хоть как-то поучаствовать, – заговорил барон проникновенно. – Быть хоть самую незначительную малость причастным к вашему славному делу у реки. Тем более что мы с Гансом старые приятели, у нас много общих дел. Мы с ним посчитаемся как нужно. Ганс, я запрещаю тебе брать деньги за ремонт этого прекрасного шлема.

– Не возьму ни пфеннига, – заверил кузнец.

Волкову было неудобно настаивать, теперь его желание заплатить выглядело бы невежливым.

– Я благодарен вам, барон, – поклонился он.

– Нет, это я благодарен вам, кавалер, за то, что вы проучили этих хамов из-за реки, на что никак не отваживался наш герцог. И не только я, все мы натерпелись от них обид. Я очень надеюсь, что вы примете мое приглашение на обед. Я и мои рыцари мечтаем услышать о вчерашнем деле во всех подробностях.

– Именно так, – поддержал сеньора кавалер Редль, – мы стоим и гадаем: чем вам пробили шлем?

– Никогда не отгадаете, господа! – Волков даже засмеялся.

– Так пробить можно было только клевцом, – предположил один из рыцарей. – Дыра совсем маленькая. Били справа, прицельно.

– Не угадали, – смеялся Волков. – Клевец я бы остановил рукой.

– Молот? Топор? Хотя нет, вмятина вышла бы больше, – гадали рыцари.

– Вы не поверите, господа, но это был моргенштерн, – улыбался кавалер.

– Неужели эти хамы еще ими пользуются? – удивился барон.

– Я тоже думал, что они в прошлом, – сказал Волков. – И не будь со мной моего второго оруженосца, так и умер бы, полагая, что это оружие уже ушло в прошлое. Уж очень ловким оказался этот горец.

Все засмеялись, а барон сказал:

– Все, собираемся, Эшбахт, прошу вас быть гостем в моем замке. Обещаю вам хороший обед и отличное вино.

Волков стал серьезен, хоть и изменилось его отношение к барону, хоть и нравились ему его рыцари, но он ответил:

– Господа, барон, не сочтите за невежливость, но я вынужден отказаться, обстоятельства требуют от меня быть все время дома. Да еще я хотел обязательно посетить отшельника на обратном пути.

– Вот как, – сказал барон с заметным разочарованием, – очень жаль.

– А святого человека вы хотите просить о чем-то? – поинтересовался Редль. – Я так всегда прошу его, чтобы молился за мою победу на турнирах.

Рыцари опять засмеялись.

Волков задумался на мгновение, но решил сказать. Эти господа могли оказаться даже полезны.

– Епископ Маленский просил меня о деле, он считает, что здешние места изводит оборотень. И хочу я того оборотня изловить.

– Оборотень? – спросил Редль удивленно. – Мы думали, это волки так расплодились в ваших пустошах, пока там не было хозяина.

– Думаю, что вы ошибаетесь, господа, – ответил Волков серьезно.

– Да ну, не может быть, – отмахнулся барон, ухмыляясь, – заведись у нас тут оборотень, так разогнали бы как раз скуку. Уж мы бы устроили на него хорошую охоту и нашли бы его.

– К сожалению, оборотень где-то рядом, вот господин Брюнхвальд так дважды с ним сталкивался. – Волков указал на Максимилиана.

Все с удивлением смотрели на юношу, и тот опять смутился.

– Вы видели зверя? – все с тем же удивлением спросил Редль.

– Кажется, да, – неуверенно отвечал юноша. – Два раза.

– Два раза? – Редль уже не скрывал улыбки. – Два раза видели вервольфа и все еще живы?

– Да, – опять неуверенно подтвердил Максимилиан.

– Но говорят, что такой зверь необыкновенно свиреп, – заговорил другой рыцарь. – Как же вам удалось уцелеть?

– Ну, в первый раз я залез на дерево, – рассказывал Максимилиан, – а во второй раз его сильно лягнул мой конь.

Тут рыцари и барон принялись откровенно смеяться. Они, кажется, не верили ни единому слову юноши.

– Значит, ваш конь лягнул оборотня? – успокоившись после смеха, поинтересовался барон. Он опять подошел к Максимилиану и положил руку ему на плечо. – Видно, это был какой-то слабый оборотень. Ну да и бог с ним, вы скажите, кавалер, а зачем вам к отшельнику?

– Я просил его помочь с поисками, он знает все окрестности и всех людей лучше кого бы то ни было. Он обещал подумать. Вчера, пока я был на реке, он приходил ко мне и передал, что разобрался с делом. Думаю, что он вызнал про зверя, вот и хочу с ним поговорить.

– Ну что ж, желаю вам удачи, прошу вас пообещать, что, как только вы соберетесь ловить зверя, позовете меня и моих рыцарей. Мы с удовольствием поохотимся, – сказал барон.

– Да, – вмешался Редль, как только барон закончил, – а еще я прошу вас звать нас обязательно, когда соберетесь бить горцев.

– Я обязательно позову вас, – поклонился Волков.

– Да-да-да! – поддержал барон своего рыцаря. – Всякие оборотни и лешие – это, конечно, интересно, но тут уж как получится, но вот если дело коснется горцев, настоятельно просим приглашать нас. Это не бахвальство, кавалер, мы действительно просим вас звать нас, если понадобимся. Мы сочтем за честь встать под ваше знамя.

– Я обязательно позову вас, господа, – пообещал Волков, – и вы будете драться под своим знаменем.

Они друг другу поклонились.

Глава 4

Когда поехали обратно, Сыч, который весь разговор с бароном и рыцарями молчал, заговорил:

– А ну, дай-ка, Максимилиан, твой меч глянуть.

Максимилиан молча протянул Сычу меч, ему было интересно, что Сыч с мечом делать станет, Волкову тоже было интересно. А Фриц Ламме ничего и не делал, осмотрел его, как барон осматривал, и вернул Максимилиану.

– Ну, и что ты там увидал? – спросил юноша.

– В том-то и дело, что ничего, – отвечал Сыч. – Пара мелких зазубрин. И все понять не могу, чего его барон нюхал.

– Нюхал? – удивился Максимилиан.

– Ну, рассматривал, – ответил Сыч, поморщившись от такого непонимания. – Вон у кавалера какой меч, сплошное золото, а фон Дениц твой взялся смотреть. К чему бы это?

– Что ты имеешь в виду? – Волков внимательно взглянул на Сыча.

– Да ничего, – отвечал Фриц Ламме. – Просто думаю.

– Думаешь… – Волков сделал паузу. – Думаешь, барон…

– Да нет… – Сыч сомневался. – Хотя всякое может быть. Если так, то все складывается. Но уж больно легко он про то говорил, не сильно его этот вопрос заинтересовал.

– О чем вы? – произнес Максимилиан. – Считаете, что барон и есть оборотень?

Волков не ответил, Сыч тоже молчал.

– Ну, Фриц, скажи, что ты думаешь? – не отставал Максимилиан.

Фриц вдруг оскалился с противным ехидством, так он скалился, когда что-то сальное сказать собирался:

– Думаю, что барон из этих.

– Из каких из этих? – не понял юноша.

– Из тех, что не любят бабьи передки, да любят мальчишечьи задки, – ответил Фриц Ламме и засмеялся.

– Чего? – не понял Максимилиан. Сначала не понял. Потом посмотрел на Сыча и сказал: – Да не может быть.

– А ты что, не увидал этого? Он едва тебя целовать не стал, – ехидничал Сыч.

– Кавалер! – Юноша обернулся к Волкову.

– Всякое случается, – серьезно ответил Волков, ему сейчас было не до того, он думал о том, может ли барон являться оборотнем.

А Сыч все скалился и цеплялся к Максимилиану:

– А ты, Максимилиан, скажи, тебе бабенки-то милы бывают? Я что-то не припомню, чтобы ты бабенок тискал, хотя возраст у тебя подходящий. Может, ты сам такой же, как барон?

Максимилиан покраснел, не много у него было опыта. Самый яркий случай произошел с ним в Ференбурге. Да, две девицы были очень хороши, их он вспоминал, особенно черноглазую, жаль, что они оказались ведьмами и обеих казнили. А про сумасшедшую Агнес и ее звериные ласки так вспоминать не хотелось. Ему нравилась и еще одна женщина, он о ней думал и даже мечтал о ней. Но она была много старше его, лет на десять, наверное. А еще она часто украдкой шепталась о чем-то с господином, когда думала, что их никто не видит. Он специально приходил в дом господина рано утром. Женщина спала внизу на лавках, иногда она еще не успевала одеться, пару раз Максимилиан видел ее в одной нижней рубахе.

Он садился на лавку к стене и делал вид, что не смотрит на нее, пока она быстро надевала платье. Иной раз успевал увидеть ее ключицы и большой ворот рубахи или даже темные пятна сосков или низа живота, что просвечивали через тонкую дорогую ткань.

Надев платье, она быстро и не без труда прятала под чепец свои пышные и непослушные волосы. И если ненароком ловила взгляд оруженосца, то едва заметно улыбалась ему. Он для этого и вставал ни свет ни заря. Мылся и чистил одежду в темноте, причесывался. Все только для того, чтобы увидеть ее в нижней сорочке и поймать улыбку на веснушчатом лице.

– Ну так что, Максимилиан? – не отставал от него Сыч. – Есть бабенки, что тебе нравятся? Или ты как этот барон?

– Дурак ты, Сыч, – беззлобно ответил юноша, он больше не собирался говорить на эту тему.

Кавалер никогда такие темы не обсуждал, значит, и ему не следует. Он во всем хотел походить на своего господина.

Сделали крюк, снова заехали к монаху, но дверь опять оказалась на замке. Сыч поглядел следы и сказал, что как они тут утром были, так больше здесь никто не появлялся. После поехали домой.

Как приехали, нога разболелась. Но к этому Волков уже привык. А вот то, что он к вечеру почувствовал озноб, хоть дома было даже жарко, так это монаха напугало. Брат Ипполит долго осматривал рану на шее, молчал, ничего не объяснял. Принес инструмент свой врачебный, достал специальный нож. Но, подумав, резать не стал. Дал Волкову настойку сонную и отправил спать. Госпожа Эшбахта была рада, что господин Эшбахта в тот вечер не искал ее благосклонности.

* * *

Утром чувствовал Волков себя все еще не слишком хорошо. Есть ему не очень хотелось, что было странно, едва заставил себя проглотить два вареных яйца да две ложки проса на молоке и меде. Тогда пришла госпожа Ланге со двора и сказала, что к нему прибыл гонец от графа.

Волкову и сургуч на письме ломать не требовалось, чтобы знать, о чем там писано. Конечно, граф в письме был зол и требовал его к себе в замок для объяснений. Конечно, никуда кавалер ехать не собирался. Отписал графу, что болен. А когда начал писать, так тут же брат Ипполит пришел опять осмотреть ему рану. И гонец это видел, поэтому графу подтвердит его хворь.

Монах опять был недоволен. Потрогал лоб кавалера, не горячий ли. Снова смешал в стакане снадобья, поставил кипятиться воду для отваров. А Волкову впервые, кажется, за многие дни не было нужды никуда ехать и ни о чем печалиться. Первоочередные заботы он разрешил, а те, что были еще не разрешены, не требовали немедленных действий. Где там еще гнев герцога, где злоба горцев? Пока можно обо всем этом не думать. Пока госпожа Эшбахта и ее подруга госпожа Ланге были на дворе и отчитывали дворовых девок за лень и нерадивость, он сидел за столом, маялся от скуки и неприятного озноба в теле. Всегда так: как нога не болит, так еще что-то прихватит. Вот озноб какой-то, неужто от раны в шее?

– Монах, – позвал он, запрокидывая голову, проверяя, не заболит ли, – а нет ли у нас каких книг?

Брат Ипполит в это время толок в чашке какой-то корень. Он даже остановился от удивления, так давно господин не говорил с ним о книгах.

– Так у меня только одна книга, что вам интересна, остальные все по медицине, – ответил он.

– Хочешь, поедем в Мален да купим книг каких, – предложил Волков.

– Каких книг? – сразу оживился брат Ипполит.

– Да каких хочешь. И мне какую-нибудь интересную.

– Нет, – чуть подумав, отвечал брат Ипполит. Конечно, книг ему очень хотелось, но здоровье господина поважнее будет. – Вам сейчас лучше в седло не садиться.

– А я карету жены возьму, – сказал Волков, – брошу туда перин, да поедем.

– Нет, завтра поедем, если лучше будет ваша шея, – твердо ответил молодой монах.

Пришел брат Семион, чуть послушав, о чем они говорят, сразу сказал:

– Завтра свадьба у ротмистра Рене, а вот послезавтра вы и отправляйтесь. Сейчас, если вы, кавалер, телегу мне дадите, я съезжу к епископу.

– Зачем это ты к нему поедешь? – спросил Волков, хотя и так знал, зачем хитрому монаху нужно к доброму епископу.

– Поговорить о церковной утвари, никак без нее невозможно службы справлять, – отвечал брат Семион смиренно. – Может, епископ даст мне что-нибудь, что ему в приходе его не нужно.

– Так епископ дал тебе, кажется, две тысячи двести талеров, – изобразил притворное удивление кавалер, – деньги большие, неужто ты даже церковной утвари не купил?

– Так все на стройку уходит, как в прорву: то кирпич, то балки… – начал монах.

– Ну да, ну да, – кивал ему Волков понимающе, – а то и печи, которые в храме не нужны, надобно дорогими изразцами отделать.

– Так вы, господин, телегу-то дадите мне? – решил закончить этот неприятный разговор настоятель недостроенного храма.

– Бери-бери, – дозволил кавалер, с удовлетворением понимая, что он еще на шаг ближе становится к неплохому дому, что уже почти построил поп. – Езжай к епископу, может, даст он тебе утварь.

Знал Волков, что помимо утвари хитрый поп попробует выклянчить у епископа еще денег. И надеялся, что епископ не даст.

И то ли от снадобий брата Ипполита, то ли от любопытства, но Волкову вдруг полегчало. Озноб прошел, и шея, кажется, престала гореть. Он позвал Максимилиана и пошел на улицу. Коней седлать не стали, идти было недалеко. Пошел он смотреть дом, что строил брат Семион. Дом, который Волков уже считал своим.

И дом, и двор, и все дворовые пристройки ему понравились. То ли монах был так сведущ, то ли молодой архитектор так искусен, в общем, строение показалось кавалеру весьма пристойным и уже почти готовым к проживанию. Волков понадеялся, что епископ денег брату Семиону больше не даст. А еще он, ходя с Максимилианом по красивому и светлому дому среди работников, уже заканчивающих дело, думал, что этот дом нельзя отдавать горцам. Никак нельзя. Больно он хорош.

К вечеру вернулся жар в шее, наверное, от кислого лица жены, что сиднем сидела за столом с рукоделием. А еще приехал брат Семион из города и привез старую утварь церковную. Но вид его был невесел. Это немного порадовало Волкова.

– Отчего же ты печален? – спросил он монаха, едва скрывая улыбку. – Тебе же епископ дал утварь.

Брат Семион только вздохнул в ответ.

– Утварь дал, а денег, видно, не дал, – смеялся кавалер.

– Не дал, – признался монах.

– Так на что будешь церковь строить? Твоих денег у меня осталось сто семьдесят талеров. Или, может, службы во дворце твоем служить будем?

– Авось Бог не выдаст, – вздохнул монах. – Как-нибудь да сложится.

– Ну-ну, – кивал Волков, он уже даже знал, как все сложится.

– А, чуть не забыл, – вспомнил брат Семион. – Епископ просил вас быть к воскресной мессе в Малене.

– К утренней? – удивился Волков.

– К утренней, к утренней, – говорил монах, – просил вас приехать под знаменем и при лучшем своем доспехе, с сотней лучших своих людей и офицерами. Быть всем у южных ворот. Говорил, что вам от этого польза большая выйдет.

– Это еще зачем? Какая еще польза? – продолжал удивляться Волков.

– Мне он не сказал. Велел, чтобы были обязательно.

– Ну хорошо, – медленно произнес кавалер, раздумывая о затее епископа. – Раз нужно, так буду.

Глава 5

Ах, как чудесна была эта книга! Даже название в ней было чудесным: «Метаморфозы». Его так и хотелось повторять и повторять. Метаморфозы. Прелесть. А уж от содержания так и вовсе нельзя было оторваться. И очень кстати книга эта Агнес пришлась, словно подарок того, кто угадал… или знал ее чаяния.

Она читала страницу за страницей, забывая поесть: да как же тут оторваться, если этот Корнелиус Крон словно про нее писал. Все ее чувства описывал и желания. И говорил, что делать дальше.

Он писал о том, что она совсем недавно сама в себе обнаружила, о том, как сама может менять себя. Писал о том, что она без красок, подкладок, румян и других женских ухищрений, а лишь волею своею может себя изменить до неузнаваемости. Лишь одним желанием неистовым своим поменять себя на другую – на такую, какой захочет себя видеть.

И с радостью узнавала Агнес, что менять она может и лицо, и руки, и ноги, и зад. И это не все! И рост, и ширину бедер, даже волосы! Волосы! Как можно изменить свои волосы? А этот великий чародей и магистр писал, что умному человеку или даровитой жене, что ощутили в себе дар, все подвластно. И коли дар их велик, а не скуден, то не только плоть грубую могут они менять, не только становиться выше и толще, но и глаза и волосы по желанию своему изменить. И цвет волос? И длину? И густоту? Ах, как захотелось ей знать, даровитая она жена или дар в ней слаб.

Агнес вскочила с постели.

– Ута! – закричала она, скидывая с себя дорогую нижнюю рубаху небрежно. – Ута, сюда иди!

Сама стала к зеркалу нагая и разглядывала себя. И все, что видела она, не нравилось ей. Ноги худы, дыра промеж них – кулак проходит, лобок едва порос редкими волосами, груди тверды и не висят, но малы, а еще ребра, а еще ключицы, а еще таза кости острые торчат, как у дохлой лошади, что лежит неделю в придорожной канаве.

Девушка хоть и молода была, а понимала: нет, не желанна она, чего же удивляться, что господин на нее не смотрел, когда рядом Брунхильда. У той-то силы и красоты как у кобылицы молодой. Все у этой дуры беззубой было: и зад, и грудь, и ноги красивые, и рост, и лицо, и лобок черен от волос.

– Ута! – заорала Агнес. – Бегом сюда беги, корова ты дебелая, иначе морду разобью!

– Госпожа, звали? Что, ужин подавать? – заглянула в дверь запыхавшаяся служанка. Видно, что бежала по лестнице.

– Свечи неси! – рявкнула Агнес.

– Сколько?

– Много. Дюжину неси!

Расставила свечи вокруг, зажгла их. Стала к зеркалу, постояла: да, теперь все хорошо видно. Взяла книгу, раскрыла на том месте, где остановилась. Стала опять читать, читала про себя, лишь губы от волнения шевелились.

– Волосы, волосы, волосы, – шептала она, подняв глаза от книги в зеркало. – «Не глупой силой рук, а лишь дерзновением души, все презирающей, и волей неуклонной», – повторила она последние строки абзаца. – «Дерзновением души».

Девушка смотрела и смотрела в зеркало, ничего не делая, не шевелилась. Едва дышала, стояла и просто смотрела на себя исподлобья, чуть наклонив вперед голову. Повторяя про себя: «Лишь дерзновением души. Лишь дерзновением души».

Свечи помалу оплывать стали, капать воском. За дверью ходила на цыпочках тяжелая Ута. Прислушивалась, что там у хозяйки. А она все смотрела и смотрела на себя в зеркало, пока ломить глаза не стало. Кажется… Кажется…

– Ута! – закричала она.

– Да, госпожа, – тут же отозвалась Ута, отворяя дверь.

– Сюда иди, – велела Агнес и наклонила голову, словно собиралась боднуть служанку. – Смотри!

– Куда? – с испугом спросила глупая служанка.

– На волосы смотри, дура!

– А что там? – подвывала Ута.

Агнес захотелось ее убить.

– Смотри, дура, потемнели ли волосы? – еле сдерживаясь, произнесла Агнес.

– Ах! Да! Потемнели, стали темны в корнях возле пробора!

– Потемнели или почернели?

– Ох, дайте разглядеть. Потемнели.

Ах, как ей стало хорошо, хоть и устала она отчего-то, словно целый день в карете ехала, но все равно хорошо ей было сейчас. Значит, не ошиблась она. И не соврал Корнелиус Корн. Девушка снова стала разглядывать себя в зеркале, разгребая волосы пальцами. Нет, не ошиблась, ее русые, сероватые волосы немного изменились. У корней волосы стали заметно темнее.

– Госпожа, да как вы так смогли? – бубнила Ута, все еще приглядываясь к ее волосам.

– Вон пошла! – сказала счастливая Агнес и поплелась к кровати. Упала на нее, прямо на перину. Так устала, что укрыться сил не было, все, что она смогла, так это крикнуть уходящей служанке: – Куда пошла? Свечи-то потуши, скудоумная.

Утром, когда еще темно на дворе было, она, не поев, не помывшись, не одевшись даже, опять к зеркалу, опять за книгу. Как была голая, стала перед зеркалом, даже служанку не позвала: сама лампы и свечи зажгла. И снова принялась читать книгу. Запоминать слова и делать то, что там писано. И теперь ей все легче давалось. Лицо как по взмаху руки меняла. Пока одно научилась быстро делать. Посмотрит на себя в зеркало и так, и эдак, и справа, и слева, а потом рукой перед глазами проведет – раз! И иная девица стоит в зеркале. Как это удивительно и прекрасно было. Перед ней другая, с лицом не таким, как у нее, с лицом красивым. И Агнес нипочем не узнать, разве что по глазу, который косит немного. Да, прекрасно, прекрасно, но этого мало. Она хотела плечи иные. Чтобы как у Брунхильды, чтобы ключицы не торчали. И грудь больше, и живот красивый, и бедра! Ну что у нее за бедра? Костлявые, угловатые. И ноги! Книга, конечно, книга ей поможет. Девушка снова раскрывала книгу, читала и читала. И тут же пыталась сделать, как сказано. Но не все получалось, как ей хотелось. Уже за окнами посветлело, уже за дверью шебуршала служанка, пахло из кухни завтраком давно, а она все пыталась так себя выгнуть изнутри, так растянуть, чтобы стать новой, саму себя удивить. Выгибалась, напрягалась, старалась, пока силы ее не покинули. Даже книга из рук выпала. Мало что сегодня получилось у нее, мало. Пошла Агнес и повалилась на кровать разочарованная.

В дверь поскреблась Ута:

– Госпожа, мыться желаете?

– Прочь! – крикнула она зло, хотя злиться на служанку глупо. Ну не она же в неудачах виновата. Да и можно ли сегодняшние старания считать неудачными? Кое-что у нее получалось.

Как была без одежды и простоволосая, так босиком пошла вниз к завтраку. Ее дурное расположение духа все сразу почувствовали.

Зельда Горбунья так от плиты не отворачивалась, жарила колбасу. Ута старательно чистила подолы ее нижних юбок, головы не поднимала. А Игнатий как увидал, что госпожа спустилась из спальни нагая, так уже уйти в людскую собирался от греха подальше, уже встал. Но Агнес не дала ему уйти, окрикнула:

– Стой, Игнатий. Ко мне иди.

Он замер поначалу, а потом пошел к госпоже неуклюже боком, и так шел, чтобы не дай бог глаз на нее не поднять.

А Агнес мостилась на твердом стуле: голой сидеть на нем неудобно. Тощим задом ерзала, да все без толку, и тогда крикнула:

– Ута, подушек мне принеси.

Служанка бегом кинулась, по голосу госпожи знала, что сейчас ее лучше не гневить.

Агнес же после подняла глаза на кучера своего:

– Расскажи мне, Игнатий, зачем ты баб убивал? К чему это? Другие мужики баб не убивают, пользуют их, и все. А ты зачем душегубствовал?

– Что? Баб? – растерялся конюх.

– Не думай врать мне! – взвизгнула Агнес. И так на него уставилась, что он щекой своею небритой, через бороду густую взгляд ее чувствовал. – Говори, зачем баб убивал?

– Ну так… Это от мужской немощи… – заговорил конюх явно нехотя и поглядывая при этом на Зельду, что стояла к нему спиной у плиты. – Ну… Там… Когда бабу я хотел… А у меня силы мужской не было… Пока я ее…

– Что? – продолжала за него Агнес, привставая со стула, чтобы Ута уложила на него подушки. – Душить не начинал? Или бить?

– И бить, и душить, – признался кучер, – в общем, пока она скулить не начнет.

– А дальше? – усевшись удобно, продолжала расспросы девушка.

– Ну а дальше… Ну, душил их или бил, пока они чувства не теряли.

– Зачем?

– Так по-другому разрешиться не мог, – бубнил здоровенный конюх. – А как она с синей мордой хрипеть начинала или кровью давиться, так у меня все и разрешалось. Только так и получалось.

– Да ты зверь, Игнатий, – засмеялась Агнес. – Скольких же ты баб убил вот так?

– Да не то чтобы много, обычно все без душегубства было, редко не сдержусь и распалюсь совсем… Тогда и выходило… А так обычно бабы сами еще… Уползали потихоньку живыми. Да и были почти все они гулящие.

– А что, и негулящих баб ты убивал?

– Ну, случалось пару раз… – отвечал Игнатий.

– А как же ты горбунью нашу берешь, если не душишь? – удивлялась Агнес.

– Сам не пойму, иной раз такой чес у меня, что горит все, как ее охота. Никогда с другими бабами такого не было, – искренне отвечал конюх.

Ну, эту тайну Агнес и сама могла раскрыть. Когда она была довольна Зельдой или ей просто становилось скучно, так она звала к себе горбунью, откапывала заветный ларец, брала нужную склянку с зельем, что мужей привлекает, мазала ей шею и за ушами. И тут же счастливая Зельда шла к конюху, ходила рядом или садилась с ним, и тут же Игнатий интерес к ней являл нешуточный, тащил горбунью в людскую. А та сразу становилась румяна и не сильно-то противилась грубым ласкам конюха. А за ними, чуть погодя, и сама Агнес шла поглазеть да посмеяться над уродами. И Ута тоже ходила постоять в уголке да позаглядывать.

Так что Агнес, как, впрочем, и Зельда, знала, почему Игнатий больше баб не бьет.

– А ну подойди ко мне! – велела девушка.

Он подошел к ней ближе, но все еще стоял боком, старался не смотреть на госпожу.

– Ближе, говорю, – продолжала Агнес.

Он подошел совсем близко, уже у стула ее стоял.

– Глянь-ка на меня, – говорит ему девушка.

Он послушно стал смотреть ей в лицо, стараясь не глядеть ниже, и наклонился даже, чтобы ей удобнее было его видеть.

– А может, ты и меня хочешь измордовать и убить? – спросила Агнес с опасной вкрадчивостью.

– Что вы, госпожа, что вы, – тряс головой конюх. – Даже в мыслях такого не было.

И девушка аж с наслаждением почувствовала, как могучее тело конюха наполняется страхом. Да, этот человек, чьи плечи были в два раза шире, чем ее, чьи руки напоминали могучие корни деревьев, боялся Агнес. Он стоял рядом и вонял лошадьми, чесноком и самым постыдным бабским страхом. Таким едким… что Агнес вдыхала его с удовольствием. Она видела его заросшее черной бородой лицо, его телячьи глаза, его дыру в щеке. В эту дыру она запустила палец и, не почувствовав и капли брезгливости, притянула его голову к себе еще ближе:

– А не думал ли ты, Игнатий, сбежать от меня?

– Госпожа, да куда же! Не было у меня такой сытной и спокойной жизни никогда, я с вами на веки вечные.

– Смотри мне! – произнесла Агнес, с удовлетворением отмечая, что он ей не врет. – Если вдруг бежать надумаешь, так имей в виду – отыщу. Найду и кожу по кускам срезать буду. – Она отпустила его и добавила громко: – Это всех касается.

И Ута, и Зельда обернулись и кивали.

Игнатий, кланяясь и все еще стараясь на нее не смотреть, отошел в сторону. А настроение у Агнес заметно улучшилось. Она чуть подумала и велела:

– Ута, мыться и одеваться. Зельда, завтрак подавай. Игнатий, карету запрягай.

– Как запрягать? На долгую езду? – спросил кучер.

– Нет, по городу поедем, с одним душегубом я сегодня уже поговорила, теперь хочу с другим побеседовать.

Глава 6

Теперь ублюдок Уддо Люббель с ней плохо говорить не осмеливался. У него до сих пор ляжки не зажили, и при виде Агнес едва снова кровотечение не открылось. Теперь он кланялся, лебезил, но девушка чувствовала, что этот человек опасен. Много он хуже и подлее, чем даже душегуб Игнатий. Для этого ей и выспрашивать у него что-либо не было нужды. Она видела его насквозь. Хитрый и коварный, лживый в каждом слове, он затаился и сейчас кланялся, но без размышлений или даже с наслаждением предал бы ее, отправил бы на костер, если бы смог. Агнес почти не сомневалась, что этот выродок узнавал насчет нее и кавалера Фолькофа у своих знакомых. И видно, услышал то, что ему не понравилось, поэтому затаился и кланялся ей, и кланялся на каждом шагу, хоть ноги Уддо Люббеля, замотанные грязными тряпками, слушались его еще плохо.

Агнес смотрела на него, разглядывала его улыбающийся беззубый рот, обветренные и облезлые губы. Наверное, детям было не только страшно, когда он их ловил, но еще и мерзко, когда он их трогал, целовал. Агнес заглядывала в холодные рыбьи глаза и думала о том, что этот человек ее ненавидит. И все-таки не хочет она ему брюхо резать, мерзко ей второй раз его вонючей кровью пачкаться. Когда он ей не нужен станет, так она велит Игнатию его убить. Самой противно.

Торговец освободил стул от всякого хлама, скинул все на пол и с поклоном предложил госпоже сесть. Стул был грязен, запылен, и Агнес сделала жест Уте, указала ей. Та сразу все поняла, быстро подошла и передником своим протерла сиденье. Только после этого девушка с гримасой брезгливости села.

– Я все вызнал для вас, – шепелявил Игнаас ван Боттерен, или Уддо Люббель. – Желаете заказать посуду аптекарскую, большой набор, со всеми колбами, ретортами и печами малыми, со всем, со всем, что может понадобиться, – это будет вам стоить пятьдесят два талера. – Он помолчал и добавил: – Это без моих услуг и доставки.

Агнес посмотрела на него, как на какое-то насекомое мерзкое, и заговорила не о деле, заговорила совсем о другом:

– Отчего у тебя так воняет на первом этаже? Такая там вонь, аж глаза разъедает. Ты что, подлец, не можешь горшок в окно выплеснуть, гадишь прямо в дому у себя? Я и сама теперь воняю, словно в нужнике побывала.

Девушка скорчила гримасу отвращения.