Текст книги "Судьба человека. Оглядываясь в прошлое"

Владимир Меньшов

Я помню, Алексей Баталов иронично рассказывал мне, что снялся в первой интимной сцене советского кино. Это сцена в фильме «Москва слезам не верит». Но ладно Баталов, меня всегда поражало, как режиссер фильма Владимир Меньшов рискнул снять в этой сцене, да и в многих подобных таких же сценах свою жену Веру Алентову. Алентова и Меньшов недавно отметили свою золотую свадьбу. При этом из этих пятидесяти лет жизни вместе надо вычесть несколько лет, на которые они расходились. Как эти годы расставания отразились на его судьбе, судьбе человека, судьбе Владимира Меньшова?…

Борис Корчевников, телеведущий

– Для меня до сих пор неразрешенная загадка, как мне в самом начале удалось завоевать Веру. Он была единственная, кто разглядел мое будущее. Поразительно, но Вера меня выбрала в друзья на первом же курсе во МХАТе, притом что я был абсолютно не аристократичный. Но она в меня поверила. Хотя у меня ничего не получалось. Я был едва ли не последним номером на курсе.

Я был зажат, переживал за это страшно. Например, на первом курсе, когда были капустники, она говорила: «Господи, я выросла в театре. Я это видела миллион раз». Этот актерский мир ей был так известен и совсем не прельщал ее. А для меня он был, конечно, праздником, пока я действительно стал различать проявления актерские и человеческие.

Он настолько в себя не верил, что я очень долго его уговаривал на первую роль в «Счастливом Кукушкине». Последний аргумент был у меня такой: «Володя, ты когда-нибудь видел сзади, как ты ходишь?» Он говорит: «Нет, никогда». Я ему говорю: «Это очень смешно». И у нас в картине я много снимал с ним общих планов, именно учитывая его походку.

Александр Павловский, кинорежиссер

– Потом, конечно, через некоторое время понял, что моя профессия не актерская, а режиссерская, и четыре раза штурмовал ВГИК. Я понимал, что другого пути нет. Когда три раза я проваливал поступление – это каждый раз было для меня большим разочарованием: я так хотел снимать кино, стать студентом ВГИКа, а меня там не любили.

Кстати, для нас с Верой следующим сильным моментом было, когда вышел фильм «Москва слезам не верит». Картину показывали в кинотеатре «Россия» и, выйдя из метро «Пушкинская», я увидел какой-то клубок людей, которым была заполнена вся площадь от кинотеатра до памятника. Я сожалею, что у меня нет такой фотографии… Я подумал: «Какой-то митинг, что ли, там». А они стоят в очереди за билетами в кинотеатр «Россия» на наш фильм. Надо было стоять часа три, билеты продавали на послезавтра, и эта очередь не исчезала в течение трех месяцев.

Вообще я создаю свои картины «от и до». Это очень нервная работа, но и очень интересная. Даже при монтаже я отсматриваю каждый кадр. Это один из таких моментов, когда наконец соединяется история, появляется звук чистый, появляются шумы.

Вообще характер у меня непростой в рабочих делах. Я на вручении одной из премий отказался назвать автора фильма-победителя, потому что фильм был о войне, а тема Великой Отечественной войны для меня – святая, и я не пытаюсь это скрывать. Ветераны осудили данную картину. Сначала автор сценария говорил: «Да, это со мною было. Да, я сам был в таком лагере, где готовили мальчиков». Потом его прижали: «Не было вас. Мы нашли ваши документы, такого не было в вашей жизни». И он потом отказался от своих слов, признал, что не было мальчиков-камикадзе, о которых он рассказывал в фильме.

Также я фильм Михалкова «Цитадель» не подписал, чтобы его отправили на «Оскар». К тому времени, когда мы посылали эту картину, после премьеры прошло полтора месяца, и судьба фильма уже была ясна. Она была незавидная, зрительского успеха не было, фестивального успеха тоже.

И в это же время существовала картина «Елена», которая получила приз в Каннах. Потом была картина «Фауст», которая получила главный приз фестиваля в Венеции. И они имели куда больше оснований для того, чтобы быть направленными на «Оскар».

Во время монтажа картины «Москва слезам не верит» у меня и мыслей не было, что мы получим «Оскар». Даже в голову не приходило. Вообще для нас «Оскар» не был престижной наградой. Это сейчас он стал таким, потому что американцы умеют заниматься самораскруткой. Важными были Каннский фестиваль, Венецианский фестиваль, Карловарский, Московский фестивали.

Я даже в тот год не следил за «Оскаром». Лег спать, а утром вообще забыл, пошел по каким-то делам. А потом приехал в Союз кинематографистов, иду по коридору, и одна дама говорит вслед: «О, „Оскар“ идет». Но надо заметить, что дело происходило первого апреля, поэтому я оценил это как шутку.

Потом все, кто поздравлял, как-то настороженно и испуганно смотрели в мою сторону, ведь никакой информации официальной не было, просто ходили слухи: где-то кто-то что-то услышал. И только уже к вечеру меня вызвали в министерство. Министр сидит, главный редактор министерства, директор студии говорит: «Ну что, поздравляем с „Оскаром“».

Борис Корчевников: Все-таки я задам вам этот непростой вопрос. Владимир Валентинович, я, когда смотрел на фильмы с участием вашей жены, представлял себя на вашем месте и думал: «У меня бы в груди щемило, если бы я жену вот так легко в объятия Баталова укладывал». Кстати, Баталов потом мне рассказывал, царство ему небесное, что после этой картины он стал первым актером советского кино, который прошелся с голым задом.

– Во-первых, там голого Баталова нет. Это он почему-то решил, что он обнажен. Баталов там завернут в одеяло до подбородка.

У меня есть гораздо более соблазнительные планы в картине «Зависть богов». Вера Валентиновна с Толей Лобоцким очень соблазнительна. Но меня ни разу не брало это за живое, не переключались мозги в сторону: «Боже, это моя жена, и она лежит в постели с…»

Мне важно, чтобы была рассказана откровенная история. Не история двух десятиклассников, которые, взявшись за руки, гуляют и чуть-чуть целуются. Это взрослые люди, которые вдруг узнали, что такое любовь, уже во второй половине жизни и вдруг поняли, что они прожили жизнь без любви. Вот что мне хотелось рассказать, и то, что снималась моя супруга, становилось уже вторичным.

Вера тоже актриса настоящая. На площадке, на сцене она может позволять себе очень, очень многое. Главное для нее – получается или не получается сцена. Другие моменты отсутствуют и отключаются полностью.

Много женщин, к сожалению, говорят: «„Москва слезам не верит“ как будто про меня». Что касается Рудольфа, который бросил главную героиню… Я не знаю, почему мужчины так себя ведут, почему так много оставленных женщин. Каждый человек живет какой-то своей жизнью, надо знать предысторию и после-историю, почему он так поступает или не так.

Мне, надо сказать, приходилось сильно огорчать женщин. И это не единичный эпизод. Я сам расставался с женщиной и оставлял ее несчастной, но я знал, что будет хуже нам обоим, если продолжать отношения. И надо это уметь переламывать в своей жизни. С Верой я тоже расставался. В какой-то момент мы поняли, что дальше невозможно быть вместе, слишком много трений.

Юле уже было три года. Самая поверхностная часть заключалась в том, что мы измотались просто от безденежья и бесквартирья. Мы были настолько уставшие, что, когда жизнь начала меняться к лучшему, вдруг выяснилось, что мы больше не можем быть вместе. Слава богу, что мы не поссорились и продолжали отношения какие-то. Была Юля, которая нас соединяла.

А до этого было безденежье огромное, без конца… Я сейчас уже забыл это состояние, когда все время надо у кого-то занять до зарплаты, а потом отдавать. И потом опять занимать еще большую сумму. Это первое. Второе – без своего дома. Вера ходила время от времени по кабинетам, потому что только у нее была надежда от театра получить комнату в коммуналке. А коммуналка была роскошной трехкомнатной квартирой на проспекте Мира. Но там все время новые актеры приезжали, жили, потом получали какие-то квартиры, а у Веры ничего не было. В какой-то момент она попросила эту комнату, а ей сказали: «Вы с ребенком имеете право претендовать на квартиру». Она удивилась: «Ну, ладно, какие там квартиры?» Вдруг ее вызвали и дали ей ордер на квартиру почти в центре. Дальше я начинаю сниматься, у нее тоже в театре уже положение очень прочное… И тут-то что-то дало трещину. Еще бесконечный недосып из-за Юли…

Я учился во ВГИКе, снимал кино и не мог уделить достаточно внимания Юле и Вере, а это очень обижает женщину, которая только что родила. Няню мы не могли взять, потому что денег не хватало. Там все одно к одному склеилось. Это было взаимное оттолкновение. Мы друг у друга уже просто сидели в печенках.

Я помню, как это было, – деловой короткий разговор. Ко мне пришли в гости друзья. Это тоже привело в раздраженное состояние женщину. И мы сидели на кухне. Она подошла ко мне с какими-то вопросами, с какими-то претензиями. И наконец мне сказала: «Давай разведемся». Я ответил: «Давай».

Это решение я потом десять раз хотел отменить, но Вера Валентиновна была непреклонна. Она это состояние в себе знает. Мы были не вместе больше трех лет. В той ситуации многое диктовала Вера. У нее в первую очередь отсохло, и чувства, и все. И потом она не шла на встречные шаги, мои какие-то робкие попытки… Что-то я привозил для Юли, она говорила: «Ну, это ваша жизнь, ты отец, ты имеешь право».

Я довольно часто приходил, брал Юлю, мы с ней шли в театр или в кино, обязательно потом в ресторан… Даже старался менять рестораны, чтобы у нее воспитывался вкус к кухне. Я сам очень большой гурман, и Юля тоже у нас гурманом выросла.

В нашей семье, кстати, я готовлю, Вера не особенно любит стоять у плиты. В первые же дни нашей совместной жизни, когда мы сняли какую-то квартиру в Новых Черемушках, Вера мне достаточно авторитарно заявила: «Борщ надо готовить, надо купить кастрюлю». Литров на пять она купила кастрюлю и сказала: «Мяса надо 200 граммов». Я насторожился: «А не будет ли это…» «200 граммов!» – сказала она, как отрезала. И мы пошли в магазин. Надо сказать, что, когда мы попросили 200 граммов говядины, мясник посмотрел на нас с недоумением. Потом я долго пытался обнаружить какую-нибудь жировую пленочку на поверхности. Ничего. Короче говоря, я ем и чувствую, что не наедаюсь решительно. Вода и капуста. Я съел вторую тарелку, третью. Вера решила, что мне очень нравится ее кухня. Ну, короче, я понял, что не выживу в этом режиме, и вспомнил рецепты. Но я сразу хочу оговорить, что все остальное, кроме кухни, в доме делает Вера. Она прекрасно шьет и вяжет. Вера все время Юле, пока она росла, все переделывала из одежды, и дочь была прилично одета. Она и телевизор может починить, и гвоздь вбить.

В период нашего разрыва Вера вела себя очень благородно, но не было никакого намека на то, что мы можем примириться. Если честно, то был даже повод, для того чтобы отсохло, я не могу сказать, что я был белый и пушистый, а она была такая злыдня. Нет, наоборот, я был виноват.

Там рассказывать ничего не надо было. Там было очевидно. Мы все знали эту женщину, с которой папа был связан. И я ее хорошо знала. Она мне очень нравилась. И в этом не было никакой тайны.

Юлия Меньшова, актриса театра и кино, телеведущая

– Вера мне ничего не говорила, но однажды я почувствовал, что у нее появился какой-то другой вектор в настроениях, и она как-то стала вступать в беседу, скажем так.

Когда мы с Верой воссоединились – это было облегчение. Я вдруг понял: все эти три года жил в каком-то внутреннем напряжении, не всегда отдавая себе в этом отчет. Когда мы снова стали вместе жить и Юля увидела нас в одной кровати, Вера сказала: «Вот, теперь папа будет жить с нами». А Юля ответила: «А как же тетя Оля? И почему папа в бабушкином свитере?»

В день нашей золотой свадьбы мы повенчались. Вера и Юля меня давно подбивали. Меня и крестили за день до этого – Вера все время беспокоилась, что на том свете мы окажемся в разных отделениях: для верующих и неверующих. А она хотела, чтобы мы были вместе.

Вообще мы с Верой прожили огромную жизнь… Со временем любовь видоизменяется, но изначально для этого нужен первый импульс искреннего и большого чувства. И нужно терпение, умение прощать. Это очень важно, потому что мы долгое время занимались переделкой друг друга. Вообще в российском менталитете есть такая особенность – стараться изменить своего супруга, сделать лучше. Это неверно. Надо принимать и любить человека таким, какой он есть.

Владимир Соловьев

Мне очень дорого, что человек, который после меня зайдет в эту студию, – мой коллега Владимир Соловьев. Я правда потрясаюсь, когда смотрю на него. Как в одном человеке сочетается, с одной стороны, такая оглушительная харизма, умение подчинить себе моментально все вокруг. А с другой – даже какая-то нежность. То, как нежно он пишет о маме у себя в социальной сети, – еще надо поискать. Он почти не дает интервью. А если и дает, то точно не впускает в свою личную зону жизни. Сегодня он впервые откроет, как складывалась его действительно удивительная судьба, судьба Владимира Соловьева!

Борис Корчевников, телеведущий

– Я очень разочарован моим поколением. Потому что люди моего поколения могли в 90-е из страны сделать любой вариант. Она могла стать самой справедливой, самой обустроенной, самой защищенной, самой демократичной страной. А ребята выбрали – пройтись по стране, как по буфету. Тот путь, который они выбрали, мне кажется, был самым печальным, самым неправильным. И я довольно сильно их критиковал. Но я тогда был не в публичной сфере. Я только вернулся из Америки, где преподавал в университете, и говорил: «Что вы делаете?» Я не мог понять, как это возможно. Вроде бы классово, идеологически близкие люди, которые думают о демократии и о справедливости, но то, что они творят, – ужасающе.

Я тогда стал заниматься собственным бизнесом, открыл производство. И в какой-то момент времени мне просто надоело бодаться с бандитами. Я никогда бандитам не платил, вообще их презирал. И я открыл завод по производству дискотечного оборудования на Филиппинах. Там тогда полным ходом шло развитие. Пришел к власти генерал Рамос, и они на воздушной базе Кларк (Clark Air Base) основали свободную экономическую зону. Я принципиально никогда не подходил ни к чему, что давало государство. Считал, что идея залоговых аукционов совершенно преступная. Вот все, что имело отношение к разбазариванию и хищению государственной собственности, у меня всегда вызывало чувство отторжения. Я презираю людей, которые на этом зарабатывали и которые обворовали страну.

Именно в ту пору, кстати, я набрал вес. Видимо, заедал стресс. В пике достигал 160 килограммов. При этом в данном весе я все равно дико много занимался спортом, играл в футбол, бил морды. Я тогда был разорван между Америкой, Россией, Филиппинами и Великобританией. И это было не очень полезно. Ну и, конечно, разное питание. Но как я вкусно ел, о!

Тогда же я встретился с Бушем в Белом доме. Мой хороший друг Джон Хэтэуэй был очень активный республиканец и хорошо знал Буша. Он сам из Мэна, и Буши жили напротив. Джон как-то мне говорит: «Слушай, давай займемся сбором подписей в поддержку?» Мы набрали множество подписей, поехали в Белый дом и вручили их Бушу. У него, конечно, вот такие глаза были, он был сильно удивлен, когда ему сказали, что рядом с ним русский. Тогда это еще было в диковинку. Интересно, что, когда мы увидели его во второй раз, он помнил, как меня зовут и кто я такой. В этом плане он был очень непростым человеком. Запоминал всех, кого видел. Американские президенты не бывают простыми людьми. Это очень серьезные граждане.

Я не считаю себя знаменитым человеком и очень иронично к себе отношусь, у меня на свой счет нет никаких иллюзий. Абсолютно никаких. Мне всегда вспоминается фраза Юрия Никулина. Его спросили: «А вы, комедийный актер, какой по рангу?» Он говорит: «Я второй». – «А кто первый?» Никулин: «А первых человек 100». Поэтому я никогда не верил в эту ложную соревновательность: «Я великий» – «Нет, я великий!»

Сегодня я не разделяю жизнь и работу, хотя в этой профессии оказался случайно. И я не журналист, а ведущий. Журналист – это отдельная профессия. Я очень уважаю этих людей, особенно военных корреспондентов. Это потрясающие люди. Это каста. Это высочайшее. Суть земли, золото нашей профессии.

Я постоянно сталкиваюсь с агрессией в свой адрес, в том числе в рамках своей программы, однако я к ней хорошо отношусь. Если я был бы ласковым и нежным, то я был бы не интересен. Когда ты воюешь со злом, разве в ответ оно будет доброе и ласковое? Будет приходить к тебе, рыдать и говорить: «Рудольфович, прости!» Нет, ты ждешь ответной реакции и спокойно к этому относишься. В рамках своей программы я на такие выпады думаю: «Ладно, пусть поговорят». Потом у меня же еще много участников, и они тоже что-то могут сказать. Я же лишь наблюдаю, как плетется вот эта общая ткань разговора. И, если вы обратили внимание, на своих передачах я не даю людям драться. Считаю, что все приходящие ко мне – мои гости. И меня удивляет, когда сошедшая с ума псевдолиберальная секта вдруг начинает кричать: «Посмотрите, это пропагандисты!» Абсолютная ложь. Потому что ко мне на передачу приходят представители самых разных взглядов, приезжают люди из разных стран, чтобы высказать свое отношение к происходящему. И я этим очень дорожу. Уважение моих гостей позволяет мне выстраивать атмосферу, при которой не доходит до рукоприкладства, хотя иногда очень горячо.

То, что происходит на телевидении, то, что люди разговаривают – это уже хорошо, потому что позволяет какие-то вещи проговорить. Гораздо сложнее агрессия другого типа. Такая тупая, «хомячковая» агрессия. Многие люди ее не могут пережить. Анонимная агрессия. Когда тебя просто из-за угла облили там чем-нибудь и говорят: «А, круто!». Вот к этому надо научиться относиться спокойно.

– Но вы всегда отвечаете. Вы отвечаете и тогда, когда вас пытаются обвинить, что вы очень богатый человек.

Но это вообще смехотворно! Мне 50 с лишним лет. У меня много детей, замечательной красоты мама. У меня есть семья. Жена. Предыдущие жены. Друзья. Я что, должен ходить по миру и говорить: «Дети, пришлите мне 20 копеек, я на них чуть-чуть поборюсь с властью, а еще чуть-чуть на них буду жить?» Ну, я же взрослый человек. Всю жизнь пашу. Так бывает. Есть люди, которые всю жизнь работают.

Я много лет плачу налоги, никогда ничего не брал у государства, всегда все декларировал. Это очень важный момент. Я крайне внимательно к этому отношусь. Я все указал на себя, ничего не прячу. Мало того, мои доходы абсолютно совпадают с моими расходами. Но я считаю неправильным об этом много говорить. Неужели я должен вести такие разговоры: «А благотворительностью вы занимаетесь»? – «Да, занимаюсь». – «И многим людям помогаете?» – «Да, помогаю». В этом есть нескромность, и это неверно.

Меня в принципе удивляет, когда у людей возникает странное желание посмотреть, как живет сосед, даже если он живет честно. Я понимаю, откуда это идет. У нас как? Если ты наворовал, то люди махнут рукой: «А, наворовал…» А если ты заработал, то все равно скажут: «Да, ладно, разве можно столько заработать?» И возникает комплекс – почему кто-то заработал, а ты нет? «Богатство» – категория очень специфическая и очень такая печальная. Скрывать не надо. Бахвалиться тоже не стоит. Мне кажется, что я эту грань всегда очень четко соблюдаю. Но когда в политических целях начинают вбрасывать подобную информацию про меня, то хотелось бы отметить, что тем людям, которые считают себя политиками, неплохо было бы знать закон. Потому что когда публикуют разные личные данные, в том числе домашние адреса, то это уже выглядит личной местью, попыткой сведения счетов, что нарушает действующие законы как Российской Федерации, так и многих других стран. Поэтому оппонентам я могу сказать: вы можете сколько угодно со мной спорить, но оставайтесь в рамках закона.

Есть еще такой, очень важный момент, когда говорят: «А почему ты покупаешь недвижимость за границей? Например, в Италии есть вилла или еще что-то?» На самом деле все очень просто. У меня большая семья – на отдых на все лето я вывожу человек пятнадцать.

На самом деле здесь важно не то, что я купил или не купил. Важно, что люди сразу ставят штамп «не патриот». Николай Васильевич Гоголь существенную часть времени провел в Риме и при этом был патриотом. Лучший путеводитель по Риму написан Гоголем. Но я не буду говорить о выдающихся деятелях культуры, чтобы не подумали, что я настолько сошел с ума, что себя с ними сравниваю. Нет. Вопрос вообще в другом. Патриотизм – это не подписка о невыезде. Патриотизм – это не тупое чувство, когда ты говоришь: «Все наше – лучшее». Патриотизм идет от осознанного понимания. Когда ты можешь сравнить и выбираешь все равно Россию. Но при этом мне кажется ужасно пошлым, когда люди на полном серьезе стали гордиться патриотизмом. Объясню, в чем пошлость. Не быть патриотом – преступно с моральной позиции. Лев Николаевич Толстой в свое время в «Севастопольских рассказах» описывал любовь к Родине как естественное чувство любого человека, такое же, как любовь к матери. Ты не ходишь и не гордишься этим. Это просто данность.

Чем я действительно горжусь – своим одним гигантским талантом. Я умею видеть талантливых людей и помогаю им раскрыться. У меня совершенно нет того, что называется завистью. Я радуюсь успехам моих друзей и делаю все возможное, чтобы они состоялись. Если посмотреть, сколько людей мы вывели из тени в свет, сколько людей мы запустили на эту орбиту узнаваемости: Женя Сатановский, Дима Куликов, Сережа Михеев… Они все и так были уже кем-то для своей аудитории, но мне удалось увидеть в них другие возможности.

Если человек увидел Володю и говорит: «Ты знаешь, я видел твоего Володьку, он так устало выглядит», – я всегда очень переживаю. И я понимаю, что так работая, легко заработать кучу врагов. Но я один раз подумала – человек умирает или один раз, или каждый день. Поэтому я решила, что я буду умирать один раз. То есть я решила, что не буду рвать себе сердце каждый день и так болезненно реагировать.

Инна Соловьева, мать Владимира Соловьева

– Моя мама фантастически умная и красивая женщина. И, проходя разные возрасты, она всегда была очень красивой и очень умной. То есть я не помню ни одного момента в моей жизни, когда мама не соответствовала бы самым высоким ожиданиям. Не моим. Кого угодно! Вот просто кого угодно! Поэтому для меня как для мужчины, как для человека никогда не было вопросом отношение к женщине.

Когда Володе было 12 лет, мы столкнулись с неприятной ситуацией.

Денег не было, и мы поехали отдыхать куда-то в Подмосковье на речку. На берегу были какие-то ребята. Я пошла плавать и, когда вернулась на берег, вижу, Володя окружен. Ребята жуткие. Глаза стеклянные. Ясно – или наркотики, или что-то еще. И я ворвалась прямо в круг со словами: «Мальчики, а что это мы здесь делаем? А давайте спляшем!» То есть сделала то, чего они никак не ожидали. Они на меня уставились: «Это что такое?!» И я подошла к Володе и буквально выпихнула его из этого круга.

Ну, все кончилось хорошо, кроме того человека, которого они зарезали, спустившись на 200 или 300 метров вниз по реке. То есть это были убийцы.

Инна Соловьева, мать Владимира Соловьева

– Ничего не бояться в жизни – этому нельзя научиться. С этим надо родиться. Ты не можешь научить человека быть смелым. Ты не можешь научить человека быть умным. Это врожденные качества. У нас такой род. У нас в семье все были очень смелые люди.

Я считаю обязательным заниматься спортом, иначе не будет в принципе хватать энергии для профессии и для всего остального. Каждое мое субботнее утро начинается с футбола.

У меня с ним простые чувства – я его люблю, а он меня нет. Сколько себя помню, играю в футбол, и когда-то в детстве я тренировался за команду «Фили». Но я не схожу с ума. Меня всегда удивляют люди, которые в моем возрасте вдруг придумывают себе великую спортивную биографию.

Это просто физкультура. Я семь раз в неделю хожу в спортзал и считаю это нормальным. Есть и другая физическая активность: или бег, или бассейн.

Для меня вообще это испытание, когда вот такие нагрузки, перегрузки… Ну, вот такая я, отставшая… Но я доверяю Володиному уму и чувству самосохранения. Но такой спорт для меня – это слишком. Я бы предпочла что-нибудь полегче чуть-чуть.

Инна Соловьева, мать Владимира Соловьева

– Когда-то у меня были третий дан и черный пояс по карате. Но это не для того, чтобы бравировать. Пояс нужен, чтобы брюки не падали. Никого же не волнует цвет твоего пояса. Волнует, что ты из себя представляешь.

Но у меня, наверное, стремление к спорту заложено генетически. Мой папа был очень неплохой боксер, мастер спорта. Но меня всю жизнь интересовало больше карате, но не карате-карате, а Восток. Поэтому всегда то, чем я занимался, было смесью разных боевых искусств. Начиналось с традиционного карате, потом подключились разные направления, например, ушу – то, что в России называется кунг-фу.

Что касается того, как мы с семьей проводим время… У нас нет обязательных традиций, но есть очень простой закон. Любить надо. Надо очень любить, и все. Любовь должна быть между поколениями. Надо любить своих детей. Надо любить родителей. У меня есть какие-то воспоминания абсолютного счастья. Время перед Новым годом, вся большая семья в сборе: мама, ее сестра, дети сестры – мои двоюродные Наташа и Андрюша, ее муж, дядя Володя. Я совсем маленький. Бабушка и дедушка живые. Мы все вместе, и такое предновогоднее ощущение. А в маленькой комнатке – у нас была очень небольшая квартира – стоит торт и зреет. И вот этот сумасшедший запах от него! Такие воспоминания: ощущение предстоящего праздника, детское счастье и, конечно, красота моей мамы.

Я удивительно счастливая мама. Вообще, каждая женщина счастлива, когда она родила сына или дочь. Но когда твой сын становится тебе единомышленником и другом по жизни… Стал он знаменитым или не стал им, но ты можешь сказать ему все то, что волнует тебя в данный момент… И ты не боишься ему позвонить – вдруг он там где-то у больших людей на приеме. Ты знаешь, что где бы он ни был, он скажет: «Простите, пожалуйста, мама звонит», – и возьмет трубку.

Инна Соловьева, мать Владимира Соловьева

– Благодаря маме я всегда понимал, что женщина – это Женщина. У нас в семье так было. У меня была потрясающая бабушка. И мой дед, который всю жизнь тяжелейшим образом работал, создал атмосферу фантастической семьи. При этом мужчина не должен быть подкаблучником. Я ни в коей мере не маменькин сын. Даже не близко. Я многое маме не рассказываю. Но для меня человек определяется по его отношению к родителям.

А своих супругов надо, наверное, уважать и терпеть. Не в плане, что зубы стиснул и терпишь, а чтобы прощать несовершенства, на какие-то вещи закрывать глаза, не пытаться всюду доказать свою правоту, какие-то ситуации просто отпускать. И никогда не скупиться.

Есть еще одно мое личное правило – получать удовольствие абсолютно от всего, что делаешь! Ну, представляешь, с утра просыпаешься и идешь заниматься тем, что ненавидишь. У тебя же только одна жизнь! У тебя другой жизни нет! И если бы я мог оглянуться назад и что-то себе сказать, это была бы только одна фраза в девяностые: «Не жри!»