Текст книги "Суета сует"

Теперь они отдыхали, прижимаясь друг к другу, как две чайные ложки.

– Почему тебя называют Золушкой?

– А я и вправду Золушка. Мама умерла, когда мне стукнуло пятнадцать, отец вскоре женился на разведенной с двумя дочерями, они переехали к нам и в без того тесную квартирку. С первого же дня мачеха начала притеснять меня, в отсутствие отца издевалась надо мной, временами била, а когда я жаловалась отцу, то утверждала, что это мои выдумки. Не выдержав, я сбежала из дому, шестнадцатилетняя дура, пошла шляться по городу. Не прошло и пару часов, как меня подловил опытный карась, специалист по малолеткам. Мужик лет сорока с ласковой улыбкой и доверчивым голосом привел меня к себе на квартиру, накормил, чаем напоил, обещал поговорить с отцом. Я, по наивности, уши развесила, подумала: дядя хороший, не зря говорят, мир не без добрых людей. «Добрый» человек в чай заправил бодягу, голова моя поплыла, словно дым сигаретный, волнами, вот он меня и оттрахал, издевался надо мной как хотел… – Золушка криво улыбнулась. – Через пару дней привел приятеля, такого же садиста, потом еще одного. Я уже порядком озверела, поняла, что если сама себя не спасу, то будет мне капец. А он почувствовал, что мысли у меня в голове бродят, уходя из дому, запирал меня в чулане, без окон и дверей, как скотину в хлеве. В один из вечеров он вернулся и девицу привел с собой, малолетку, если судить по платьицу школьному, это я в дверной щелке усмотрела. Пока мужик девчонку приговаривал, я после многократных попыток ухитрилась замок открыть, момента жду подходящего. Смотрю, поволок он девчушку в спальню, у той ноги подгибаются, как у куклы тряпичной, выбралась я наружу – и к входной двери на цыпочках. Потом думаю себе, это что ж такое, он и дальше будет заниматься деяниями своими, свинья недорезанная. Слово «недорезанная» мелькнуло в башке моей, как вспышка, просветление на меня нашло, я шмыгнула на кухню, нож достала из выдвижного ящика самый здоровый, в полруки, в спальню дверь открыла. Мой дружок в самый раз пристроился на малолетке, она мычит, как корова, извивается под ним, он ей рот лапищей заткнул. Я подняла нож двумя руками и всадила насильнику в спину, потом еще раз, еще раз, не помню сколько, девица визжит, вся в крови, а я радость почувствовала необыкновенную, очищение, словно кровь моя оскверненная вышла через него.

Толя недоверчиво смотрел на подругу, ее рассказ, манера держаться, речь, пересыпанная блатными словами, казались ему чем-то диким, неправдоподобным, произвели на него впечатление. Он вырос в тепличных условиях, дома никогда не поднимали на него голос. С малых лет в детский садик и до третьего класса его сопровождали няни, за годы взросления их поменялось несколько. Он воспринимал это как само собой разумеющееся, пока в классе его не обозвали «маменькиным сыночком». Это было далеко от истины, он не был ни маменькиным, ни папенькиным сынком. Единственному ребенку в семье родители уделяли минимальное внимание. Отец с утра и до ночи пропадал на работе, а мать никого, кроме себя, не видела. Ему никогда ни в чем не отказывали, при первой же просьбе покупали игрушки, игры, наборы «Юный техник», модели самолетов.

– По тебе не скажешь, что ты такая решительная. Чтобы человека убить, надо смелость иметь. Тогда на базаре ты не боялась, что схватить могут или убьют?

– А мне все равно, для меня момент, когда нож прорывает оболочку телесную, словно оргазм, наслаждение неописуемое.

Золушка резко уселась и посмотрела Толе в глаза:

– С сегодняшнего дня ты мой, понял? Будешь возле меня двадцать четыре часа в сутки, неотлучно.

– Но…

– Никаких «но», иначе зарежу.

В доказательство девушка, непонятно откуда, вытащила нож, похожий на тот, который Толя видел на рынке, и провела языком по лезвию.

Москва. 1973 год

Майор Никитин и Анатолий Введенский

Главный следователь межрайонного следственного отдела майор Никитин недовольно постучал пальцами по столу, словно проиграл неслышную мелодию на клавишах пианино. С первого класса родители сопровождали его в музыкальную школу учиться игре на пианино, но семья в очередной раз переехала вслед за отцом, кадровым служащим. Остались любовь к музыке и привычка проигрывать импровизированные опусы на любой поверхности, особенно в моменты раздражения и недовольства.

– Ну что, Введенский, на этот раз влип ты в говно по уши, думаю, загремишь в тюрьму лет на пять, а может, и больше. Не жалко себя губить из-за девки? Молодость-то бывает одна, – философски заключил майор.

Никитин пробежался взглядом по содержанию папки с данными арестованного. Несколько приводов как члена бандитской группировки, подозрения в грабежах и вымогательстве. Прямых доказательств не было, в основном косвенные улики, свидетели видели Анатолия тут и там в компании с другими подозреваемыми. Единственной зацепкой была несомненная связь между парнем и девушкой по кличке Золушка, настоящее имя и фамилия неизвестны, как и место проживания.

Непонятно, почему КГБ заинтересовалось малозначимым, по его мнению, парнем. Два дня назад Никитина неожиданно вызвали на Лубянку, где он получил инструкции, касающиеся Анатолия Введенского. Там же ему намекнули, что в случае успешного выполнения задания его повысят и переведут на работу «в органы».

Анатолий посмотрел на портрет генсека над головой майора. Главное – не смотреть начальству в глаза, лучше сосредоточиться на любом постороннем предмете. С первой встречи с Золушкой прошло больше года, он заметно возмужал, раздался в плечах, приобрел особую манеру разговора, даже походка изменилась. Домой приходил редко, переодеться, поговорить с матерью, узнать, пришло ли письмо от отца с намеком на местонахождение тайника с деньгами.

Все остальное время уходило на прожигание жизни в обществе Золушки. Подруга любила полдня валяться в постели, запоем читая все подряд: книжки, газеты, журналы, энциклопедии. Вечерами девушка усаживалась напротив телевизора и с не меньшим интересом просматривала все передачи подряд, включая детские, пока не появлялась сетка настройки, затем тащила друга в постель. До этого момента Анатолий часами бесцельно болтался по квартире, читать он не любил, передачи по телевизору его мало интересовали, кроме спортивных, да и секс с Золушкой потерял свою новизну, не то что вначале – по два-три раза за ночь.

Между ними установилось четкое распределение ролей. Золушка была лидером, а он при ней в роли подручного. Получив задание от очередного заказчика, они добиралась на метро до определенной станции, затем она исчезала в неизвестном направлении. Спустя час-два и больше Золушка внезапно появлялась, как бы кристаллизуясь из воздуха, в прекрасном настроении, с горящими глазами, на щеках румянец, руки горячие. Когда они возвращались домой, не успев закрыть за собой дверь, она бросалась на Толю, как голодная собака на свежее мясо, кусала губы до крови, царапала кожу длинными ногтями, в экстазе притягивая друга к себе. Потом она сутками спала, свернувшись в клубок, как маленький ребенок, а проснувшись, медленно возвращалась в действительность. О том, чем она занималась, пока он ждал ее, словно верный пес, у какого-нибудь памятника, на лавочке в скверике или на выходе из метро, можно было только догадываться. Криминальная хроника практически не проскальзывала в сводки по радио, в ежедневные газеты и телевизионные новости.

В последний раз Золушка спала дольше обычного, несколько раз она просыпалась, звала к себе Анатолия посидеть рядом, вновь засыпала, подложив его ладонь себе под голову.

– Спасибо тебе, рыцарь мой, за помощь верную, – Золушка постаралась придать своему голосу оттенок романтичности. – У меня для тебя хорошая новость: Хромой дает мне отпуск, мы с тобой едем в Крым, на заслуженный отдых. Что скажешь?

Анатолий пожал плечами, не выказывая особой радости.

– Не знаю. Когда ты собираешься закончить свое ремесло? Ты постоянно рискуешь жизнью, у тебя нет планов на будущее, мы с тобой проводим время в ожидании очередного вызова. Каждый раз, когда ты уходишь, мне кажется, что мы больше не увидимся. Мне скучно, надоело целыми днями ходить от одной стены к другой. Мелкие поручения Хромого тоже надоели: пойди туда, передай тому, принеси оттуда.

Золушка удивленно посмотрела на Толю:

– Я почему-то думала, что ты доволен жизнью. Не надо торопиться на работу, денег хоть отбавляй, живем в центре, до метро рукой подать, никаких забот.

– Научи меня делать твою работу, а вдруг получится.

– Не сможешь, кишка тонка. Одно дело, нарезать колбасу, а другое – резать человека, как свинью, или протыкать, как воздушный шар. Самое главное, не заклиниваться на увиденном, иначе в психушку попадешь.

Анатолий знал, что она права.

– Ты мне рассказала, как убила того «карася». А что было дальше, как ты стала профессионалом?

Золушка неохотно ответила:

– Я расскажу, но при одном условии.

– Да, я знаю, никому и никогда.

Девушка утвердительно кивнула головой.

– Я встретила Хромого в тот самый день, когда рассчиталась с «карасем».

– Из огня да в полымя.

– Не совсем. В отличие от садиста, Хромой не пытался ко мне приставать, предлагать постель и прочее. Он увидел меня, когда я, как полоумная, шла по улице, не замечая, что одежда, руки и лицо – все в крови. Хромой привел меня к тете Клаве, она позаботилась обо мне, как о родной дочери, помыла, переодела, накормила и посоветовала не обращаться в милицию. У нее я прожила несколько дней не высовывая носа, пока не пришел Хромой и рассказал, что в убийстве обвинили малолетку, но как самозащита, таким образом, дело не получило дальнейшего хода.

– Так ты стала Золушкой, только принца не хватает.

– Кончай вредничать. Ты мой принц, вот тебе хрустальная туфелька.

Девушка резво швырнула в него домашней тапочкой, Толя с трудом успел уклониться от «стеклянного» предмета, который мягко шлепнулся о стену.

– Лучше рассказывай дальше, – миролюбиво предложил он, посадив подружку к себе на колени.

– Недели через две после знакомства мы с Хромым поехали электричкой в маленький поселок, километров пятьдесят от Москвы. Неказистое место, у тех, кто побогаче, шифер на крышах, во дворах живность, куры, свиньи и прочее. Зашли мы в один такой двор. Грязищи! К счастью, деревянный настил от калитки прямо к дому ведет. Заходим, а там старичок в кресле дремлет под звуки радио «Маяк», как раз позывные звучат. Хромой мне подмигивает: смотри, что сейчас будет, наклоняется к старичку и во весь голос кричит: «А теперь перед вами выступит знаменитый маэстро Декалон!» Старичок вскочил, словно невидимая пружина выбросила его из кресла, и махнул рукой. Нож со свистом пролетел в воздухе, лезвие почти до половины вошло в деревянную стенку, рукоятка дрожит в воздухе, как рыбий хвост.

Декалон оказался бывшим циркачом, метателем ножей. После того как он окончательно проснулся, угостил чаем и рассказал пару баек из цирковой жизни, повел нас в переделанный под мастерскую сарай. Такое нигде не увидать: стены мастерской сверху донизу увешаны ножами разной величины, рукоятки ручной работы и клинки на выбор – прямые, кривые, короткие, длинные, широкие, тонкие, как спица. Не сарай, а музей.

Декалон не только один из лучших в мире метальщик ножей, просветил меня Хромой, он еще и мастер по изготовлению холодного оружия.

Бывший циркач с дурацким поклоном протянул мне нож, который на первый взгляд выглядел вполне обычно: матовое лезвие, покрытое тонкими насечками, рукоятка из шершавого дерева, волнистая на ощупь.

– Что в нем особенного? – Я осторожно провела пальцем по острию лезвия.

– Попробуй, узнаешь, – предложил Декалон.

Я, недолго думая, метнула, вернее сказать, бросила нож в сторону деревянного столба, подпирающего крышу сарая.

Нож, не долетев нескольких сантиметров до столба, взмыл вверх и воткнулся в потолок.

Я удивленно посмотрела на Декалона:

– Он что, управляемый, как радиомодель?

Хозяин поставил меня возле стены, приказал не двигаться, отошел на несколько шагов, поднял руки и одновременно выбросил кучу лезвий. От страха я зажмурила глаза, вот-вот наделаю в штаны, слышу мелкую дробь втыкающихся ножей, тах-тах-тах. Когда наступила тишина, я осторожно открыла глаза, хочу и не могу оторваться от стены, Декалон буквально пригвоздил меня лезвиями к доскам, как он сказал, его коронный номер в цирке. Когда я у него осталась в качестве ученицы, он много рассказывал о цирковых гастролях, поездках по стране, встречах с известными цирковыми артистами, как в далекой Сибири влюбился в зрительницу, дочку местного партийного бонзы, короче, массу интересных историй.

– Я начинаю тебя бояться, – то ли шутливо, то ли всерьез заметил Анатолий, – случится, разозлишься на меня, метнешь железяку, не успею глазом моргнуть, как ангелочки понесут меня в небесную высь.

– Не волнуйся, дорогуша, для тебя припасен особенный нож.

– Какой?

– Он не убивает, а кастрирует.

Анатолий перевел взгляд на Никитина, майор смотрел на него выжидающе.

– Вы что-то спросили, товарищ майор? Я задумался.

– Не спросил, а предложил, задуматься тебе есть над чем, пять лет тюрьмы минимум.

– А что вы предложили?

– Введенский, сосредоточься. Я тебе предлагаю помощь, план, как выбраться из шваховой ситуации.

– Какой еще план! Золушка меня из-под земли достанет, и тогда мне конец.

– А если ты уедешь за границу, как она тебя найдет?

– Не понимаю…

– Ты мне сдай Хромого вместе с твоей подружкой, а я тебя взамен отправлю за границу.

Москва. 1973 год

Роза Флайшман и Анатолий

Роза Флайшман с любопытством взглянула на худощавого, выше среднего роста парня с явной славянской внешностью: русые волосы, небрежно спадающие набок, серые глаза, светлая кожа, тот тип, которого ей надо бояться как огня. Так предупредил папа.

Заглядевшись на одетые в изящные женские платья манекены, выставленные в высокой витрине универмага, Роза сначала не обратила внимания на парня, который, стоя рядом, также с любопытством рассматривал витрину. Роза тяжело вздохнула. Где ей было до высоких длинноногих стройных девушек, демонстрирующих в элегантных позах модные платья, юбки, жакеты и небрежно висящие на руках сумочки.

Сама Роза больше напоминала колобок или добродушную киску с круглыми щеками, покрытыми шелковистым, почти прозрачным пушком, кудрявые черные волосы венчиком обрамляли довольно крупную голову, сидящую на коротком теле с пухлыми руками и ногами, отчего Роза ходила чуть вперевалку. В правой руке девушка держала портфель, а в левой бутерброд, который она задумчиво жевала, рассматривая витрину универмага.

Роза все делала в замедленном темпе. Девушка не была, упаси господи, глупой особой, наоборот, училась она прекрасно, школу закончила с золотой медалью, в университет поступила с первого раза без всяких протекций, активно участвовала в различных конкурсах по математике, где неизменно занимала первые места. Роза попросту не обладала быстрой реакцией, на вопросы отвечала после некоторой паузы или заминки, но всегда безошибочно, никогда не выбрасывала спонтанные ответы, анекдоты понимала с трудом, принимала к сердцу проблемы знакомых, готова была душу отдать ради дружбы.

Москва – Самарканд. 1949 год

Фима Флайшман и Кира Басанова

Через четыре года после окончания войны лихой сержант Ефим Флайшман, в пиджаке, украшенном медалями и орденом, с трофейным чемоданом приехал из Москвы погостить в далекий Самарканд к тете Риве, маминой родной сестре.

Открыв калитку во двор, Фима увидел необычное зрелище: молоденькая девушка, в коротком сатиновом платье, с веснушчатым лицом и босыми ногами, покрытыми многочисленными царапинами и синяками, беспощадно, не жалея кулаков, колотила парня, примерно ровесника, если судить по росту и внешности. Одной рукой она держала бедолагу за рубашку, а другой отвешивала подзатыльники и оплеухи. Фима счел нужным вмешаться, чтобы предотвратить линчевание. Парень, воспользовавшись передышкой, перескочил через забор и был таков.

Девушка зло посмотрела на Фиму и демонстративно плюнула ему под ноги:

– Ты чего вмешиваешься, козел, из-за тебя ворюгу упустила, я за ним уже две недели охочусь. Только приехал и уже суешь свой нос в чужие дела, у себя дома командуй, генерал.

Ошеломленный Фима набрал воздуху, чтобы должным образом ответить на неожиданную атаку, но девушка, проигнорировав его реакцию, повернулась и исчезла в доме.

Три года, целых три года бравый сержант добивался руки и сердца Киры – заветной цели мешал ряд обстоятельств. Во-первых, они были близкими родственниками, во-вторых, Кире при первом знакомстве только недавно исполнилось шестнадцать с половиной лет, в-третьих, девушка считала его размазней и мямлей. Сама она обладала острым языком и буйным характером, унаследованным, как шептали злые языки, от неизвестного узбека, тень которого, подобно джинну, появлялась во дворе в поздние часы теплых ночей. Так или иначе Фима не опускал руки. Раз в год он прилетал в отпуск из далекой Москвы, несколько располневший по сравнению с прошлым визитом, привозил подарки для всей родни, а в отдельном пакете сюрприз для Киры, от которой он, несмотря на разницу в возрасте, с опаской ожидал очередной колкости в свой адрес.

Накануне отъезда в Самарканд Фима в третий раз дал себе слово, что этот визит станет последним, хватить выставлять себя на посмешище, он уже не мальчик. Женщин свободных пруд пруди, на любой вечер придешь, возле стенок столько баб трется, выбирай любую. Мужиков после войны не хватает, повсюду фронтовые вдовы, несостоявшиеся невесты, у которых жених или любимый погибли на фронте, молодые девушки, подросшие за годы войны. Сколько раз ему сватали молодых, интересных, с высшим образованием, некоторые даже с отдельной жилплощадью, но Фима всегда умудрялся найти уловку, причину, вымышленную историю, чтобы отказаться. Короткие романы ни к чему не приводили: тревожный сигнал о возможном выбросе холостяцкого корабля на семейную мель – и Фима тут же сворачивал паруса.

Не успев переступить порог дома, он наткнулся на Киру. Девушка фыркнула нечто невразумительное, не посчитав нужным поздороваться хотя бы из вежливости, повернулась к нему спиной и исчезла в своей комнате. Фима опустился на табуретку в кухне, где у него состоялся разговор с тетей Ривой, низенькой женщиной, похожей на его покойную мать длинными черными волосами, доходящими до пояса, и хрипловатым голосом.

Фима прямо перешел к делу:

– Тетя Рива, вы прекрасно знаете, что я приезжаю в гости только потому, что мне нравится Кира. Не обижайтесь, но это факт. Мне тридцать лет, я прошел войну с начала и до конца, остался слава богу в живых, я устроен, хозяин однокомнатной квартиры в Москве, работа хорошая, ни в чем не нуждаюсь. Я ждал долгих три года, пока Кира подрастет, окончит школу, решит, чего она хочет в жизни. Будем откровенны, в вашей дыре вы не найдете для нее подходящей пары, кругом одни узбеки или русские, еврейских парней меньше, чем пальцев на одной руке.

У Ривы уже давно был готовый ответ.

– Фима, я не слепая, но вы двоюродные брат и сестра, у вас могут родиться ненормальные дети, ты же не хочешь, чтобы я проклинала себя всю оставшуюся жизнь. Что скажут люди по этому поводу: «Рива польстилась на столичного, да еще родственника, совсем стыд потеряла». Я не уверена, что Кира хочет за тебя выйти замуж, у нее проходу от ухажеров нету, каждый вечер то один, то другой, даже если не евреи, так тоже ничего страшного, на войне убивали независимо от национальности. Кроме того, ты ведь ни разу не поговорил с ней напрямую.

Заправив поплотнее рубашку в брюки, Фима решительно направился в комнату девушки, объясниться раз и навсегда, но Киры на месте не оказалось. Рива вспомнила, что вчера Кира сказала, что с утра пораньше едет к школьной подружке в Каттакурган, оттуда вернется поздно вечером.

Фима недовольно сжал губы, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоить подкравшуюся злость, в душе он признался себе, что заранее был уверен, что едет впустую, напрасная трата времени. Кира постоянно насмехалась над его полнотой, потешалась над отсутствием чувства юмора, привычкой рассказывать о событиях в своей жизни первому встречному.

Не попрощавшись с тетей, он уныло поплелся на вокзал. Вначале доберется до Ташкента, там пересядет на поезд, а если повезет, купит билет на самолет до Москвы. С него хватит. До посадки на ближайший поезд оставался примерно час. В переполненном пассажирами зале ожидания Фима с трудом пристроился на краю скамьи. Остальную часть заняла шумная семья узбеков – муж, жена и трое детей в сотый раз пересчитывали чемоданы, тюки, бесконечные кульки и пакеты.

– Некрасиво уезжать, не попрощавшись, товарищ сержант.

Кира, потеснив его, присела рядышком, впервые настолько близко, что через плотную ткань брюк он почувствовал теплое прикосновение женского бедра.

– Ты же уехала в Каттакурган! – удивился Фима. – Мама сказала…

Кира равнодушно пожала плечами, легкая гримаска промелькнула на ее лице, нарушая показное спокойствие.

– Я выйду за тебя замуж и поеду с тобой в Москву, – Кира сделала паузу, давая Фиме осмыслить сказанное, – если ты, конечно, согласен.

– Мне надо подумать, это очень неожиданно, – уклонился Фима от прямого ответа, – ты утром даже не нашла нужным поздороваться. – В его голосе послышались обидчивые нотки.

– У меня три условия, – Кира проигнорировала реакцию потенциального супруга, – первое: ты должен дать ответ сейчас, пока я сижу здесь, рядом с тобой. – Девушка положила руку ему на плечо, он невольно вздрогнул, настолько неожиданным оказалось прикосновение. – Второе условие: я останусь под своей фамилией, с твоей далеко не уедешь, третье: я сама решу, когда у нас будет первая брачная ночь.

Фима нахмурился, обдумывая возможный вариант ответа, в данном случае их было только два, положительный и отрицательный. Да и сам разговор, тревожный, непонятный, условия со скрытым смыслом, значения которых он не мог понять. Как она оказалась здесь, как будто знала, что он решится внезапно уехать, с какой стати предлагает себя в жены, не посоветовавшись с матерью, готова уехать с ним в Москву?

Вопросов было много, на экзамене ему поставили бы двойку, он не знал ни одного ответа.

– Я согласен…

Кира кивнула, словно не сомневалась в ответе.

Первая брачная ночь пришла не так быстро, как этого хотелось бы Фиме.

Вначале они вдвоем вернулись домой, где сообщили ошарашенной Риве о своем решении, вернее, о первой части негласного соглашения. Неделя прошла в лихорадочной подготовке к свадьбе, на которую пригласили родственников, друзей, знакомых и земляков с Украины, вынесенных на Восток волнами вынужденного переселения. Пока женщины целыми днями на кухне варили, жарили, обсуждали, уезжали, приезжали, решали между собой малопонятные ему проблемы, в основном спорили, кого пригласить, а кому отказать, жених болтался без дела по дому.

Невесту Фима почти не видел. Днем Кира готовилась к свадьбе, окруженная женщинами и подругами, а после обеда исчезала, иногда на несколько часов. Жених терпеливо дожидался возращения невесты, сидя во дворе под открытыми окнами дома, изнутри которого доносились голоса поварих, грохот посуды, несло диковинными запахами. Кира возвращалась ближе к полуночи, бесшумно открыв калитку, проскальзывала в дом, отряхивая с босых ног пыль, осевшую за ночь на пересохшем грунте. В такие минуты Фиму подмывало сесть на ближайший поезд до Москвы, навсегда забыть девушку, которой нет никакого дела до будущего мужа. Его одолевали вопросы, которые он должен был задать себе раньше. В сущности, что он знал о будущей жене, с которой ему придется делить постель, горести и радости, воспитывать детей, ожидать помощи, когда понадобится? На него наплывали волны депрессии.

Свадьба для Фимы вылилась в сплошной кошмар.

Незнакомые люди поздравляли, обнимали, целовали, пожимали руки, его мутило от жирной еды, наваленной грудами на тарелках, теплая водка вызывала изжогу, бесконечные тосты тамады вперемежку с плоскими шуточками покрывали звуки восточной музыки, скандирование криков «горько!», под которые Кира, одетая в праздничное платье, ловко умудрялась подставлять щеки, когда он тянулся к ней пересохшими губами.

В Москве молодая жена постелила себе отдельно на раскладном диване. Когда Фима попытался прилечь возле нее, она грубо оттолкнула его двумя руками и показала кулак.

На следующее утро Кира проснулась очень рано, уселась за стол и с деловитым видом углубилась в содержание коричневой тетрадки, исписанной мелким почерком. Аккуратно выдернув листок бумаги, вписала в него несколько строчек. Поинтересовавшись, далеко ли до ближайшего транспорта, ушла не попрощавшись.

На работе узнали о прошедшей свадьбе, сотрудники дружно поздравляли Фиму. Девушки с кислыми физиономиями завистливо поглядывали на обручальное кольцо, зато мужчины многозначительно подмаргивали, шепотом интересовались насчет первой брачной ночи, некоторые вызвались помочь советом «если надо».

Вечером Кира вернулась домой, сбросив обувь, шлепнулась на диван, с наслаждением вытянула ноги.

Фима постарался придать голосу суровую интонацию:

– Где ты была, могла бы мне сказать. Первый раз в Москве, мало ли что, заблудишься, а мне потом бегать в поисках…

– Сама справлюсь, не маленькая, – отрезала Кира. – Ладно, объясню тебе ситуацию, не переживай, – смилостивилась она, увидев Фимино лицо. – Я хочу стать актрисой, настоящей, играть на сцене в театре, выступать перед публикой, сниматься в кино. В этой тетрадке все записано: названия и адреса учебных заведений, фамилии преподавателей, репертуары театров, списки предметов на экзаменах и сроки сдачи. В Самарканде тайком от мамы я два года занималась у преподавателя, бывшего театрального режиссера из Харькова, он меня обучал всему: движениям, декламации, выражению лица, пантомиме, танцам. Ты наверняка думал, где я ночами пропадаю, шатаюсь по мужикам, словно блудливая кошка. А я не хотела, чтобы окружающие узнали о моей страсти, даже мама.

– Значит, меня ты использовала в качестве носильщика чемоданов будущей звезды, денщика, чистильщика ботинок. А ты обо мне подумала, маркиза, о моих чувствах, почему я, как идиот, мотался несколько лет в Самарканд, ходил за тобой, очарованный, словно крыса за волшебной дудочкой?

– Не обижайся, ты прав, я использовала тебя. Но сам подумай, каким образом я могла бы уехать, кто бы отпустил из дому еврейскую девушку одну, в чужой город?

– Для этого ты могла приехать в гости на месяц-два, сколько потребуется, – возразил Фима.

Он не совсем понимал, как вести себя дальше в сложившейся ситуации. Получается, он теперь состоит в фиктивном браке, живет в одной комнате с девушкой, двоюродной сестрой, которая занята только собой, своими планами, плевать она хотела на его чувства, семейные планы. Что прикажете ему делать?

Кира продолжала уходить каждое утро, возвращалась поздно, съев бутерброд, приготовленный Фимой, заваливалась спать. По воскресеньям она просыпалась поздно, садилась на кухне пить чай, просматривала записи, прикрыв за собой дверь ванной, рассуждала о чем-то вслух на разные голоса. Будущая актриса расхаживала по квартире, бубнила, выучивая очередной текст, стоя перед зеркалом изображала различные персонажи, меняла позы, трагическим тоном шептала отрывки из спектаклей, декламировала стихи. Она игнорировала присутствие хозяина, которому до смерти хотелось поваляться в теплой постели в выходной день, почитать газету или отдохнуть под звуки музыкальной радиопередачи.

Фима продолжал холостяцкую жизнь. Как и прежде, занимался покупками, готовил обед, стирал, в одиночестве ходил смотреть новые фильмы, посещал футбольные матчи, встречался с приятелями, которым на вопросы о жене отвечал заранее заготовленными лживыми фразами.

Из отрывистых разговоров с «женой» Фима понял, что Кира довольно быстро познакомилась с нужными людьми, она фамильярно упоминала имена известных режиссеров и актеров, описывала места, где, по ее словам, собирались знаменитые люди искусства. Не раз она врывалась в квартиру посреди ночи, полупьяная, возбужденная, будила Фиму громким смехом, начинала делиться не интересными ему подробностями. Кира перестала стесняться его присутствия, бесстыдно разгуливала по комнате в нижнем белье, забывала застегивать полы халата после душа, бесцеремонно крутилась перед зеркалом, примеряя одежду. Под Новый год ушла из дому одетая в нарядное платье и зимнее пальто из добротного материала, на покупку которых Фима выделил половину отложенных на поездку в санаторий денег.

Вернулась Кира только через двое суток в прекрасном настроении, запоздало поздравила Фиму с праздником.

– Давай разведемся, – предложил Фима, разбуженный в очередной раз ночным нашествием. – Наши отношения напоминают дешевый фарс. Прописка у тебя есть, найди себе место, где жить, я помогу деньгами, пока не устроишься. Ты же знаешь, у меня никого не осталось в живых после войны, вся родня погибла в оккупации, мне нужна настоящая семья, дети, я хочу дать им имена покойных родителей.

Кира прекратила импровизированный танец под аккомпанемент собственного голоса и повернулась к нему:

– Мне плевать на твои планы. Пока не добьюсь того, ради чего приехала сюда, я никуда не уйду. Не вздумай менять замки в дверях или делиться с друзьями о наших отношениях. Забыла тебе сказать, к нам в гости едет мама, спать придется в одной кровати, но не вздумай руки распускать.

Фима взял отпуск на работе, ранним утром встретил Риву на вокзале, показал Красную площадь, неторопливо прошлись по улице Горького, автобусом добрались до набережной Москвы-реки, после чего поехали к Фиме домой.

После обеда появилась Кира, бросилась к матери. Женщины долго обнимались, придирчиво осматривали друг друга, каждая нашла, что другая изменилась, одна поправилась, другая похудела, у тебя морщинки появились под глазами, а у тебя грустный взгляд, как там дома, соседи, друзья и подруги…

Фима почувствовал себя лишним, сказал женщинам, что договорился встретиться с приятелем. Вернулся поздно, осторожно разделся в темноте и направился к кровати. Он совсем забыл предупреждение Киры, по привычке влез под одеяло и, к своему удивлению, почувствовал теплоту женского тела. Кира, слегка посапывая открытым ртом, развалилась на спине, заняв почти все свободное место в постели. Фима осторожно вытянулся рядом, стараясь не касаться столь близкого и в то же время недоступного манящего тела. Не выдержав искушения, осторожно провел подушечкой указательного пальца по шелковистой коже плеча, обошел сосок упругой груди, пересек живот и плавно спустился к ложбине, прикрытой колючей порослью.