Текст книги "Политическая критика Вадима Цымбурского"

«Остров Россия» – sturm und drang новой геополитической теории

Среди всех ученых штудий Цымбурского периода его работы в ИСКАНе одно занятие имело самое непосредственное отношение к его имперско-либеральному циклу. Речь идет об изучении семантики понятия «суверенитет» в классической политической теории и в дискурсе национально-демократических движений в республиках эпохи «перестройки». Разбору этого понятия Цымбурский посвятил в разное время несколько статей, последняя из которых вышла за год до его кончины в рабочих тетрадях «Русского журнала»[29]29
  Цымбурский В. Л. Игры суверенитета: новый возраст России // Русский журнал: Рабочие тетради. – Лето 2008. – Вып. 2. – С. 147–175.


[Закрыть]. В 1991 году, когда Цымбурский приступил к исследованию «суверенитета», само это слово раздражало ассоциацией с так называемым «парадом суверенитетов» республик бывшего СССР, а затем уже и входящих в них автономий. Казалось, постсоветское пространство с момента проникновения в него «беса независимости» начнет крошиться до бесконечности: судьбу союзного Центра рано или поздно повторит Центр республиканский.

Следовательно, на когнитивном уровне проблема заключалась в самом понятии суверенитета, вернее, в такой трактовке этого термина, которое с легкостью принимали национал-сепаратисты. В их понимании суверенитет представал аналогом «независимости» и «полновластия» правительства, и эти «независимость» и «полновластие» не слишком корреспондировали с принципами уважения прав человека и приоритета наднациональных «норм» над национальными «ценностями», которые Запад брал на вооружение в противостоянии с Советским Союзом и которые не могли не быть положены в основу всей конструкции Демократического Севера. Иными словами, своим универсалистским дискурсом Запад как бы защищал СССР от идеологии «неограниченных суверенитетов», тогда как СССР с его антиимпериалистической риторикой эпохи холодной войны сам рыл себе могилу, используя в конъюнктурных интересах «суверенистскую» идеологию так называемых национально-освободительных движений.

«Примерно до 1987 года понятие “суверенитета”, – писал Цымбурский в вышедшей в январской книжке мюнхенского эмигрантского журнала «Страна и мир» за 1992 год статье «Понятие суверенитета и распад Советского Союза», – в советском официозе имело четко “антиимпериалистическую”, то есть антизападническую нацеленность. Суверенитет преподносился как право соцстран и государств третьего мира сопротивляться не только экономическому или информационному империализму, но и любым попыткам Запада распространять свои политические, правовые и гуманитарные нормы на другие регионы мира»[30]30
  Цымбурский В. Л. Понятие суверенитета и распад Советского Союза // Страна и мир. – 1992. – № 1.


[Закрыть].

Автор приходит к выводу, что если Запад использовал в своей политике представление о «суверенитете признания», при котором тот или иной правитель объявляется «суверенным» за счет внешнего признания легитимности его власти, то Советский Союз на горе себе брал на вооружение идею «суверенитета факта», когда правитель мог объявить сам себя «суверенным» только на том основании, что он фактически контролировал ту или иную территорию. Согласно Цымбурскому ирония истории проявилась в том, что

«Советский Союз, десятки лет отстаивавший грубейший суверенитет факта против западного суверенитета согласия, суверенитета признания, завершал свои дни как образование, скорее признанное миром и нужное ему, чем как фактически существующее».

СССР пошел на тактическое сближение с «бесом независимости», превознеся фактичность «власти» над «ценностной» ее легитимизацией, над «признанием» со стороны более высокого по отношению к самой этой власти авторитета. Этот «бес» неограниченного суверенитета и нанес советской империи, а значит, и политическому проекту Демократического Севера смертельный удар.

Статья в «Стране и мире» и появившийся год спустя текст в московском политологическом журнале «Полис» «Идея суверенитета в посттоталитарном контексте» – последние признаки Цымбурского как либерального имперца. Дальше наступает коренной «переворот в убеждениях», дальше – «Остров Россия», геополитическое оправдание распада СССР, обоснование неимперского, уединенного пути России, эгоизм цивилизационной геополитики – весь тот комплекс идей, который в конечном итоге принес Цымбурскому известность и популярность и который выглядел, казалось бы, прямой антитезой прежним убеждениям ученого. Между тем, как мы говорили, имперско-либеральные политические воззрения лежали в основе всей гуманитарной программы Цымбурского, всего выбранного им направления исследований в области политологии – от рационализации моделей принятия решений до исследования дискурса «суверенитета». Резкая смена политического мировоззрения выбивала центральный идейный стержень из всего комплекса политической критики Цымбурского.

Вадим Леонидович, думаю, в немалой степени сам осознавал эту проблему: его уход из ИСКАНа и переход на работу в Институт востоковедения в 1990 году был в немалой степени обусловлен желанием окончательно завязать с занятием политической наукой. Однако так получилось, что в начале 1990-х именно эти занятия давали ученому какой-то временный грантовый приработок.

Свою роль сыграло и личное знакомство с двумя лидерами «Полиса» – московскими учеными Игорем Пантиным и Михаилом Ильиным, которые горячо поддержали работу ученого на ниве политологии. С 1992–1993 годов Цымбурский становится постоянным автором «Полиса», и в конце концов именно в этом журнале увидела свет большая часть его специализированных «интеллектуальных расследований», включая и статью «Остров Россия». Цымбурский делает большую ставку на выдвинутую в этой работе геополитическую стратегию, надеясь, что она принесет ему впоследствии известность и статус – политическая наука с конца 1993 года выходит в центр его интеллектуальных интересов, отодвигая на время в сторону его филологические занятия. Между тем создать новый гуманитарный синтез и новое основание для политической критики оказывается возможным не сразу: «Остров Россия» в первом своем выражении выглядит как эмоциональный выкрик, как весть о найденном выходе из пространства исторической Нигдейи, куда загнала себя беловежская Россия.

На мой взгляд, смена «либерал-имперства» на, условно говоря, «неоизоляционизм» в воззрениях Цымбурского произошла отнюдь не только потому, что он исключительно остро разглядел какие-то особенности российского пространства, но и потому, что он необыкновенно чутко осознал уникальность своего времени. Он понял, что время торжества глобализма и культурного универсализма, миг нашего великоимперского триумфа и сознания себя органической частью западного средиземноморского мира в 1991 году пройден навсегда. Если Россия еще раз попытается отстроить свою империю, эта империя либо будет носить неизбежно подрывной по отношению к мировому порядку характер, либо это будет уже не российская империя.

Эта интуиция неотвратимой смены исторической парадигмы и предопределила будущее направление концептуальных разработок Цымбурского как в области геополитики, так и в сфере культурологии. В «Острове Россия» Цымбурский пишет о трех веках великоимперской истории России как об извращении подлинной российской цивилизационной идентичности. В непосредственно примыкающей к «Острову» статье «Метаморфоза России: старые вызовы и новые искушения» он описывает природу этого «извращения» уже шпенглеровским термином «псевдоморфоза»[31]31
  Цымбурский предлагает видеть в возвращении России в начале 1990-х годов к границам XVII века знак «вхождения нашей цивилизации в зрелость после роскошной псевдоморфозы ее молодых веков». См.: Цымбурский В. Л. Метаморфоза России: новые вызовы и старые искушения // Цымбурский В. Л. Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы. 1993–2006. – М.: Российская политическая энциклопедия, 2007. – С. 43.


[Закрыть], под которым автор «Заката Европы» понимал несовпадение внешней формы культуры и ее глубинного содержания. Обращение к Шпенглеру в «Метаморфозе» не случайно, также как не случайна и сознательная рецепция в «Острове» определенных моментов столь неприемлемой для либеральной интеллигенции геополитической программы А. И. Солженицына из его «Письма вождям Советского Союза». В начальных статьях «островитянского» цикла очень ясно чувствуется отречение выпускника кафедры классической филологии и одного из крупнейших специалистов по гомеровскому эпосу от своего филологического мира, от своей иной, неполитологической, ипостаси. Шпенглер с его теоретическим отрицанием способности одной высокой культуры понимать другую, подвергнутый Томасом Манном проклятию от имени всей гуманистической традиции, выступал наиболее адекватным представителем этого нового принципиально «антигуманистического» миропонимания, которое Цымбурский положил в основу выстраиваемой им «цивилизационной геополитики».

В постсоветском «фантомном» «имперстве» отразилась, по мнению автора «Острова Россия», не столько ностальгия по державной мощи, сколько страх перед наступлением обезбоженного, полностью секуляризованного и рационального мира. Цымбурский в полемике с «имперцами» мог бы произнести любимую им строчку Набокова: «остаюсь я безбожником с вольной душой в этом мире, кишащем богами». Ученый фактически предвидел уже прорисовывающуюся на историческом горизонте ситуацию, когда протест против секуляризации, против модерна мог привести не к утверждению цивилизационной самодостаточности и целостности России, а, напротив, к ее стремлению вновь обрести недостающий смысл своего существования в оставленной Европе. А в этом случае Россия опять будет вынуждена либо ввязываться в ненужные ей политические конфликты на чужих территориях, либо предпочтет отказаться от самостоятельной роли в истории, да и просто от независимого существования, и попытается продвигаться в Европу разрозненными частями, превратившись во «внешнюю периферию» Европы, наплывающую на нее своей географической и демографической массой.

Осознавая себя «Островом», существующим независимо и помимо Европы, Россия спасала и себя, и европейскую цивилизацию от той самой своей фанатичной страсти к Западу, которая согласно гениальному прозрению Блока «и жжет, и губит».

Поэтому торжество «нового мирового порядка» на развалинах Берлинской стены и в Персидском заливе – предвестие будущего надлома западной цивилизации, наглядно проявляющееся в массовой миграции жителей освободившегося от колониальной зависимости Юга в страны промышленно развитого Севера. Отпадение Евразии во власть «беса независимости» рано или поздно обрекает на ту же судьбу и других творцов несостоявшегося «мирового союза».

Цымбурский никогда не был склонен к столь модному среди российских публицистов ностальгическому теоретизированию. В отличие от большинства патриотических экспертов, начавших в 1992 году произносить хорошие слова о только что погибшей империи, Цымбурский понял, что на самом деле отечественная государственная мысль имеет две альтернативы. Одна из них – признать все произошедшее с Россией в 1990-х годах непоправимой катастрофой, обусловленной ее неспособностью справиться с внутренними и внешними вызовами – восстанием отпавших республик, проигрышем в холодной войне, упадком пассионарности и так далее. Проще говоря, признать Россию пассивным объектом каких-то неумолимых факторов истории.

Но оставался и другой возможный ракурс рассмотрения произошедшего с Россией: признать, что наша страна перестала быть империей добровольно, сама противопоставила себя имперскому центру и фактически отбросила от себя бывших соседей. Конечно, сделала она это сознательно, желая прямиком попасть в рыночно-демократический Запад, но, может быть, на бессознательном уровне совершился другой выбор. Разве невозможно предположение, что Россия в предчувствии краха будущего миропорядка, его распада и фрагментации заранее вывела себя из него, отделив от иных цивилизаций цепью промежуточных – лимитрофных территорий? Россия, а до нее фактически горбачевский Союз, сдав Западу Восточную Европу, а потом и отказавшись от контроля над всеми «территориями-проливами», отделяющими русских от европейского мира, просто сняла с себя ответственность за миропорядок, предоставила этот уже чуждый ей мир его собственной судьбе. Вот из этого, единственно спасительного для русской историософии предположения и родилась концепция «Острова Россия».

Переосмысление Цымбурским причин краха постсоветского блока во многом совпадает с парадоксальным анализом того же события американским историком и социологом Иммануилом Валлерстайном[32]32
  См.: Wallerstein I. The Cold War and the Third World: The Good Old Days? Fernand Braudel Center for the Study of Economics, Historical Systems and Civilization. Binghamton (N.Y.), 1990.


[Закрыть]. Основатель мир-системного анализа также предполагал, что события 1991 года – и война в Персидском заливе, и распад СССР – предвестие и симптом начавшегося «упадка американского могущества». По мнению Валлерстайна, Америка просто не сможет – по военным, экономическим и в немалой степени моральным причинам – управлять целым миром в отсутствие мощного противовеса, который под обманчивой завесой антилиберальной идеологии был бы способен контролировать и тем самым уводить из-под опеки США – потенциально разорительной для мирового гегемона – значительную часть планеты. В отличие от других левых идеологов Валлерстайн не усматривал в решении Горбачева по «сдаче» Восточной Европы ни предательства в отношении левого проекта, ни свидетельства геополитического поражения коммунизма, но лишь разумный тактический шаг. Теперь, после ухода России из Европы, Ялтинский миропорядок утрачивал ту устойчивость, которая позволяла ему более-менее благополучно пережить деколонизацию 1950-1960-х годов, революцию 1968 года, поражение США во Вьетнаме и энергетический кризис начала 1970-х годов. Отныне США придется бороться с мировым хаосом один на один, до тех пор пока в качестве противовеса их союзу с Японией и Китаем не возникнет альтернативного военно-экономического блока Европы и России, в которой последней будет уготована роль сырьевого и демографического донора. Впрочем, такого финала для России Цымбурский, разумеется, хотел бы избежать.

Следуя логике автора, которая (в духе русских мыслителей Владимира Соловьева и Льва Тихомирова) постепенно вела его от чисто геополитического проектирования к парадоксальному прогнозу «конца истории», отделившейся, изолировавшейся от зоны будущих мировых конфликтов России теперь нужно было сохранить и укрепить свое особое положение в мире в качестве отдельной цивилизации, оградившейся от иных миров поясом межцивилизационных территорий. В «Острове Россия» уже можно было прочесть о том, что

«восточный крен с опорой на Сибирь мог бы вывести Россию из ареала столкновения ислама с либерализмом, ставя ее вообще вне распри “имущего” и “неимущего” миров»[33]33
  Цымбурский В. Л. Остров Россия. Перспективы российской геополитики // Полис. – 1993. – № 5.


[Закрыть].

Потом, после событий в Косово 1999 года и 11 сентября, эта как будто невзначай брошенная фраза о предполагаемой будущей распре, от которой России следует оградить себя, найдет отражение в любопытной трактовке библейского образа Армагеддона не как финальной битвы добра со злом, но как финальной нечестивой войны последних времен, участие в которой с любой стороны будет не только бессмысленным, но и постыдным.

Автор «Острова Россия» несколько раз подробно комментировал свой переход от имперского либерализма к идеям русской цивилизационной геополитики. В его изложении этот переход выглядел так: миропорядок удерживался негласным, а впоследствии весьма зримым соглашением СССР и Евро-Атлантики, после того как СССР надломился, миропорядок был обречен. Теперь задача России состоит в том, чтобы спасать себя саму, отказавшись от бремени ответственности за миропорядок, но также и от претензии быть хоть в какой-то форме частью Евро-Атлантики. Долгое время меня лично удовлетворяло это объяснение, и оно, как мы говорили, и в самом деле частично отражало случившийся в 1993 году «переворот в убеждениях» ученого.

Однако возникал вопрос, а почему этот переворот произошел только в 1993-м, почему он состоялся не сразу же в 1992-м, когда СССР поглотили «волны времен»? Между тем после распада СССР Цымбурский по горячим следам пишет ультразападническую статью в журнале «Страна и мир», в которой обвиняет в произошедшем что угодно: антиимпериалистическую идеологию коммунистических вождей, восторжествовавшее в СССР ложное представление о «суверенитете факта», решение Сталина сохранить Восточную Европу в советской зоне влияния, не присоединяя ее к СССР – все, кроме равнодушия Запада, в конце концов признавшего беловежский сговор и Ельцина. Цымбурский никогда не отказывался от этой статьи и, более того, включил ее в свой сборник трудов, который составил перед самой своей кончиной. Интересно и то, что в 2008 году в статье «Игры суверенитета: новый возраст России» Цымбурский хотя и в смягченной форме, но фактически воспроизвел свою старую концепцию «суверенитета», выступив вновь против его односторонней трактовки как «полновластия и независимости».

Неожиданное возвращение теоретика русского изоляционизма к теоретическим выводам имперско-либерального периода неприятно удивило многих его новых единомышленников. Один из них, философ Михаил Ремизов, уже после смерти философа выступил с критическим рассмотрением последней работы Цымбурского о «суверенитете», в которой это понятие получило окончательную трактовку как «политическая собственность»[34]34
  См.: Ремизов М. Спор о суверенитете – 1 // Русский журнал. – 9 сентября 2009 года; http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Spor-o-suverenitete-1. Ремизов М. Спор о суверенитете – 2 // Русский журнал. – 16 сентября 2009 года; http://russ.ru/Mirovaya-povestka/Spor-o-suverenitete-2.


[Закрыть]. Национал-республиканец Ремизов не мог согласиться с Цымбурским, что «суверенитет» не находится в монопольном владении у его субъекта, что «суверенитетом» можно делиться, им можно одаривать, что, наконец, этот «суверенитет» можно по праву отнимать. Цымбурский не отрицал, что боденовское понимание «суверенитета» как «полновластия и независимости» (на которое ориентируется Ремизов) в настоящий момент наиболее подходит для России, отражает специфический, национал-государственный, этап ее цивилизационного становления, он как ученый лишь отрицал универсальность этой трактовки.

Вообще, несколько отвлекаясь от хронологической последовательности изложения, следует сказать, что в последние годы своей жизни Цымбурский стремился вернуться к тем направлениям своей деятельности, которые он оставил в 1993 году, когда занялся, с одной стороны, геополитикой, а с другой – моделированием разного рода циклов в истории Европы. Так, он выпускает большую статью о суверенитете, подготавливает к переизданию «Метаисторию и теорию трагедии», собирается реализовать замысел статьи о есенинском «Черном человеке». В мемуарном введении к сборнику статей «Конъюнктуры Земли и Времени» он выражает явное сожаление, что ему не удалось продолжить исследование моделей принятия решений. Он ни в коей мере не пересматривает свои новые убеждения, но в последние годы неожиданно обнаруживает для прежних околополитологических занятий новую концептуальную нишу. Этой теме мне еще предстоит посвятить отдельную главу.

Сейчас же вернемся в 1993 год. Как мне теперь представляется, отказ от имперского либерализма был помимо иных причин мотивирован прежде всего утратой доверия к миропорядку, точнее к той самой евро-атлантической цивилизации, к которой Цымбурский призывал присоединиться либерализированный Советский Союз. Дело было далеко не только в том, что ранее, до начала 1990-х, мы сами были империей, а после краха 1991 года ощутили себя ранее презираемым внешним пролетариатом, требующим подавления и усмирения. И не только в том, что мы стали частью чужой империи, а теперь нам выпадал шанс понять чувства тех прибалтийских националистов, кто в духе национал-республиканизма заявлял о неразделимости свободы личности и суверенитета народа и страны. В отличие от молодого поколения будущих единомышленников – от Михаила Ремизова, да и от автора этих строк – Цымбурский никогда так окончательно и не примет этот глубоко чуждый ему антиимперский, республиканский идеал свободы – тот самый, что определил существование независимых от британской короны Северо-Американских Штатов, а впоследствии и всей современной политической цивилизации как таковой. Цымбурский оттолкнется от Евро-Атлантики, от того, что с 1993 года он будет иронически именовать «мировым цивилизованным», именно потому, что это «мировое цивилизованное» окажется непоследовательным и ненадежным в своем имперстве, что оно в конце концов пойдет на сделку с «бесом независимости», с «суверенитетом факта», тем самым во многом повторив судьбу своего контрагента по холодной войне.

Предисловие к составленной мной в 2007 году, но по некоторым личным причинам так до сих пор и не увидевшей свет книге «Парадокс недоверия» Цымбурский озаглавит: «Недоверие к миропорядку и скука мировой революции»[35]35
  Цымбурский В. Л. Недоверие к миропорядку и скука мировой революции // Русский журнал. – 14 ноября 2007 года; http://russ.ru/pole/Nedoverie-k-miroporyadku-i-skuka-mirovoj-revolyucii.


[Закрыть]. Название этого текста – точное выражение его новой мировоззренческой установки: трусливый миропорядок, стимулировавший развал Югославии, не погнушавшийся поддержкой исламизма, косоварского и чеченского сепаратизмов, отказавшийся во имя краткосрочного самовыживания от собственных либеральных принципов, согласно Цымбурскому, не заслуживает доверия. Но равным образом не заслуживает серьезного к себе отношения и истерический протест против этого миропорядка, который немедленно приобретет новый размах, как только «кризис доверия» станет повсеместным.

В геополитической концепции Цымбурского пространство этого постоянно неудовлетворенного бунтующего «суверенитета» окажется как будто географически локализовано областью так называемого Великого Лимитрофа (этот термин Цымбурский заимствовал у воронежского историка Станислава Хатунцева), окаймляющего Россию полосой межцивилизационных территорий – от Прибалтики до Маньчжурии. В 1990-х и нулевых годах именно этот пояс стал основным плацдармом противостояния России, а также других региональных держав Евразии с Соединенными Штатами и Западом в целом: здесь и игры американцев с каспийской нефтью, и симпатии к чеченским повстанцам, и попытки разжечь уйгурский мятеж в Синьцзяне, и, наконец, поддержанная Бушем и неоконсерваторами череда так называемых оранжевых революций. Американцы в этот период как будто заимствовали тот самый лексикон национально-освободительного самоопределения, который Цымбурский вменял в вину лидерам СССР и который, как он считал (и думаю, продолжал считать до самой своей кончины), и свел Советский Союз в могилу. «Нынче жребий выпал Трое, завтра выпадет другим». Теперь с «бесом независимости» решил поиграть Запад, не ведая, что, признавая этого «беса», он невольно подрывает ценностные основы своей собственной, все еще существующей «либеральной империи».

По мнению геополитика, Россия, сопротивляясь новому союзу заокеанского гегемона с базирующимся преимущественно на лимитрофных территориях «бесом независимости», не должна была тратить свои силы на то, чтобы мир быстро перешел от «гегемонии» США к многополярности. В целях собственного государственного строительства ей следовало попытаться удержать нынешнее колеблющееся равновесие между доминированием США и подъемом новых претендентов на роль региональных центров силы – Китая, Индии, объединенной Европы, Ирана и так далее. Именно для удержания этого баланса Россия в холодном и лишенном какого-то особого идеологического измерения союзе с Китаем и Ираном должна была препятствовать стратегическому присутствию США на территории Великого Лимитрофа. Постулировав уже в 1999 году в программной статье «Геополитика для “евразийской Атлантиды”»[36]36
  Геополитика для «евразийской Атлантиды» / / Pro et Contra. Осень 1999. – Т. 4. – № 4. – С. 141–175.


[Закрыть] эту задачу, Цымбурский фактически предсказал направление российской внешнеполитической активности второго срока В. В. Путина: упорное стремление нашей страны в сотрудничестве с Китаем в рамках ШОС не позволить США закрепиться в Центральной Азии, а также на Украине и в Закавказье.