Текст книги "Дежурный по ночи"

 
Туман подозревал, что нелюдим.
И хоть к нему всегда тянулись люди,
их общество он ненавидел люто,
был чересчур загадочен, причудлив… —
один.
 
 
Но осуждать его дано не нам,
уж мы-то точно с ним похожи. Те же:
неясность направлений, мягкий стержень,
надежды, что надёжны лишь надежды…
Сплошной туман.
 
 
Туман в тумане – вот уж мощный сюр!
Знакомьтесь – я.
А встречные мутанты —
есть порождения сердитого тумана,
и все анизотропно негуманны
вовсю.
 

 
Туман поломал мой хронограф.
Не знаю теперь: кто я, где я.
Туман – неплохая идея.
Живые дома, будто огры,
 
 
вслед взглядами сопровождают
меня по асфальтной равнине.
И рядом дождь в ветхой рванине.
И я не живу – ожидаю,
 
 
бессмысленней новорождённых,
являясь от общего частью
(как женские взгляды на счастье
от счастья). Как желудем в дёрне,
 
 
не думаю – произрастаю
тягучими звуками мантры
шагов в безвременье тумана…
Забвение – штука простая.
 

Сказали

 
А кто сказал вам, что ночь – глухая?
Она всё слышит,
и может даже
поэтому и затихает —
послушать Кришну.
В многоэтажках
 
 
гуляет дрёма, как будто вирус, —
спасает души.
Самоубийцы
кричат «умрём», но не удавились:
апрель на ужин,
любовь на лица.
 
 
Юпитер в небо.
Крик электричек
похож на эхо
в пещерных залах.
Цвет глаз эбенов у ночи. Чиркнет
она, наехав:
«так кто сказал вам?».
 

Странная парочка

 
Передвигаясь болезнью по хорде
долгой недели, дня три, да срезая,
слышу дурацкую фразочку: «Зая,
всё, что не лечится, просто проходит».
 
 
Некая странная леди вульгарно
шепчет бредовое: «Температура,
как невоспитанная шлюха-дура,
высосав силы, уйдёт с перегаром».
 
 
День облакастый, шумливый, как пудель,
гавкает в окна машинной движухой.
Мне от слов леди всё хуже и хуже:
«Времени, видимо, больше не будет».
 
 
Что же тогда? Ведь оно, вроде, лечит?
Переболев, понимаю, что вряд ли…
Просто с болезнью оно (но не леди)
выпало. Видно, карман продырявлен
был у того, кто заведует жизнью,
что ему – день? Бесполезная мелочь.
Вон он, идёт впереди в драных джинсах,
леди под ручку с ним, что-то там «лечит».
 

Ассоциации

 
Кто в мае тосковал по октябрю,
тот безусловно что-то понимает
в мгновенности и октября и мая
(как кутюрье в нелепых стилях брюк).
 
 
И там и там не хочется не жить,
себя осознавая обострённо
в «здесь и сейчас», жаргонным словом «стрёмно»
скрывая страх…
 
 
Страх – наши платежи
за право находиться на земле…
да, в общем, где угодно находиться,
и наблюдать закат, и рваться к птицам.
 
 
Май – это шанс не помнить нам о зле,
но вспомнить вдруг октябрь за краски и…
и по ассоциации – за яркость.
Нам всем присуще постоянно якать,
но не когда забылись от тоски.
 

Так казалось

 
Обожаю мир любить ликующе,
наблюдая в каждом из явлений:
– древнее,
– себя
– и будущее.
Чувство тонкое – благоговение.
Нереальность – лучшее в реальности,
как Добро на площади вокзала.
В сумерках ли, в пасторальности ли,
но ничтожно мал я.
Так казалось.
 

Вместо оглавления

Глава 1 Человек пути

Близнецы

 
Под суровый запил
мегажёсткого фуза
всё, что выдалось грустным,
я бы водкой запил,
только редко когда
череда обстоятельств
к нам бывает лояльной.
 
 
Не вступая в контакт
с очевидностью, газ
сам стремится – до пола.
Джип аккордами полон,
фуз – педаль.
И нога
самостийно, аж жуть,
ей играет.
Проспектом
мчится некто, а в некто
я, пожалуй, гожусь.
 
 
Города – алтари.
Жертву уничтожали
Роком или кинжалом.
Скорость, как Альтаир:
не достигнуть предел.
Отчего же у грусти
достижим он?
Допустим,
«Кто-то-там» порадел?
 
 
Фонарей серебро
развивает идею,
что везде и нигде я,
хватит множить добро.
 
 
Не достичь всё равно
идеала.
Оккама
сократил путь от кармы
до еды для ворон.
 
 
И бездумно гоню,
сокращая бездумно
путь до «…gloria mundi».
Чересчур много Ню
для души – у других
вызывает насмешку.
Закрываюсь поспешно,
будто крест на груди.
 
 
«Рок» и «рок» – близнецы.
И я верую в это,
как огонь верит ветру,
как кинжалу – рубцы.
 

Глава 2 Истории подсмотренные однажды

Манна

 
На Обводном у полыньи
собрались на зимовку утки
и я в осенней тонкой куртке.
Кормлю, зимую сам.
Ленив.
 
 
А небо давит Рождеством,
до неприличия не личным.
Тут по соседству бабка блинчик
пыталась всунуть мне.
Черство,
однако, тесто, как душа
моя, остывшая под ветром
неверия.
Хлеб – уткам, двери,
наверно, – мне.
Бог, руку дашь?
 
 
Внизу толпа голодных ртов…
и крошится, как время, мякиш,
но если сразу булку шмякнуть —
утонет.
Я в стране крестов
похож на рот.
Народ
вокруг
просительно вверх тянет клювы,
соседа же смиренно клюнут
за крошку.
«Братья по перу»
раскрякались… Любовь прошла,
смеясь. Звук переулков гулкий…
И я свою «прокрякал» булку,
спасибо, Бог!
Стряхнув обшлаг,
пойду обратно.
У метро
людские зимовали стаи
и истина на всех простая:
«Не жди богов с открытым ртом».
 

Глава 3 Философия – наука о себе

Матрёшка

 
Падал снег, обычный и косой
на людей под хлябями, над грязями…
Сверху мы похожи на песок:
мелкие, друг с другом плохо связаны,
и не вписываемся в любовь
к ближнему.
Но при увеличении
целым миром кажется любой…
То ли Бог создал людей – ничейными?
 
 
И – в нас – тоже часто мокрый снег,
и гоняет ветер мысли мелкие…
Если увеличить, то на дне
есть очередной снег с человеками.
 
 
Вот что удивительно, – на нас
тоже смотрят в лупу.
Но мне кажется,
только для того, чтоб осознать,
что – такие же…
Хлябь, грязь, снег, кашица.
 

Глава 4 Утро, вечер, ночь и я

Констатация

 
Всё.
Эмоционально пуст.
Осталась горечь – это пусть,
должно ведь что-нибудь остаться.
Зависла стрелка между трёх
и… кто в ночи тут разберёт,
скольки.
Покинут.
Может в дартсе —
 
 
игре великих – должно так:
кидают мной. Цена – пятак
за кучку на меня подобных
(использованное зачем
копить?). Поэтому исчез
игрок мной.
Разум мой подтоплен
 
 
непониманием. Могу
напиться, ведь вопрос могуч,
и надо бы покинуть разум
для совершенствования
души. Но способ пития —
навряд ли в помощь (вот зараза!).
 
 
Здесь рефлексией не возьмёшь,
ведь враг внутри. Шипаст, как ёрш,
а мы всегда себя жалеем
при извлечении ершей.
Вот и пишу, как на «Порше»
снимает стресс ездок блаженный.
 
 
О чём история?
Да всё
всегда о вечном: то да сё —
но моё место в мире где же?
Как искалеченный лимон,
пуст – выпил Бог. И вряд ли он
был вежлив.
 

Глава 5 Непростая дружба с музой

Бессловесица

 
Цепочка фонарей, как выстрел трассерами,
разгонной полосой для Lamborghini
и прочих, подрасстрельных берегине —
богине пешеходов, монстров транспорта…
 
 
На этой бы цепочке, да повеситься бы.
В декабрьскую тупую беспробудность
болтаться бы подзвёздно и поддубно
за кризис безстиховой бессловесицы
напоминанием другим.
 
 
Ведь палочная
система – лучшее для идиотов,
решивших, что слова – светодиоды:
знай, впаивай в гирлянды.
 
 
Только лампочками
сверкают далеко не все.
Оказывается,
им нужен ток… сиречь – талант.
Я понял.
Отчаянно молчу.
А из Японии —
мразь газовая (солнцу не приказывают).
 
 
«Заткнись, и – можешь – не пиши», – советовали.
Как в сейф, сую свои стишки в декабрь, но
смешки из-за спины: «Абракадабра!»…
а храбрость бесталанных не исследована.
 

Глава 6. О личном

О не фартовом катале

 
Пасьянсик раскидаю, что там сбудется (?),
ведь по привычке много загадал
(когда приходит май, как благодать,
то много хочется).
 
 
Мастей распутица
расклады мне тасует несерьёзные,
но не сержусь на карточных жадюг.
Уметь быть так же счастливым дождю,
как это происходит с нами вёснами,
но постоянно, это ли не главное?..
 
 
Однако не выходит никогда.
Вот и приходится «косынкою» гадать.
Напрасный труд.
И атакую флангами —
иду смотреть, как с мокрыми платанами
играют на закатах соловьи,
как девушки по лужам водевиль
дают, теряя самообладание…
 
 
И всё равно уже, что там начертано
(да и скорей всего-то – ни черта).
Читал про жизнь: её не прочитать,
как в картах ход, – игра всегда нечестная.
 
 
Приняв катализатор, грамм четыреста,
проникну к мирозданию в чулан
и загадаю счастья.
Ночь, Луна.
И передёрну карту, – мы настырные.
 

Глава 7 Любовь – это просто

Щёлк

 
Бежать, хватать, как доберман,
с пустым щелчком,
мучительно…
Любая женщина – обман,
красивая – значительный.
 
 
Но запах…Запах! Но – инстинкт!
И с наслажденьем истинным
сжимаем челюсти-тиски,
а между – воздух.
Мистика.
 
 
И следующая, и сле…
как солнечные зайчики
бегут, не оставляя след,
но – шрам
(так кто – кусачие?;)).
 
 
Пасть без зубов у кобелей —
не мудрость и не стадия,
а просто, шерстью побелев,
нет сил… но есть симпатии.
 

Глава 8 Гражданин России

Важное и не важное

 
В опытном конструкторском бюро
дрянь очередную разрабатывали
(нет бы им на брудершафт пить бром),
осень, словно шкура леопардовая,
 
 
скрыла мир, очередной маньяк
в близлежащем парке околачивался,
в целях «нераспространения»
власть сносила городки палаточные:
 
 
ход событий удовлетворял
выражению, определяющему
их, как «всё нормально».
В главарях,
говорят, не все сейчас желающие,
 
 
исключительно поэтому
чернь стремится к власти, та —
«божественная» —
норовит надеть толпе хомут
в виде вер, вины, вина и шествий.
 
 
Сильный образ «в банке пауки»
выглядит привычно, как обыденное…
 
 
Дальше что?
Да наплевать!
Прикинь,
в нити серебра свет лунный вытянут!..
 

Глава 9. Сто лиц столицы

Сама

 
По первым мая – хо-ро-шо!
Как выспавшемуся младенцу.
Гулять бы, но куда же деться
от папы-мая и горшков?
 
 
И старо-новые одежды
напялив, прём на шашлыки
(как будто парки – кишлаки)
мы.
Вроде те же, и не те же.
 
 
Подростков стайки с матерком
пытаются взрослеть от взглядов
девчонок.
За каким-то лядом
дед взял на дачу мастерок…
 
 
Нехватка света отболела,
зато теперь, как рецидив,
беспрецедентно впереди
расклеивает почки лето.
 
 
Как будто никогда не ел,
глотаю рифмы – слов источник,
брожу, описывая точки
триангулированные.
 
 
Всё ярко, вкусно – нелогично.
 
 
Мы чересчур зависим от:
возможности пожрать с дымком,
и чтобы – секс.
И чтобы – Кинчев.
 
 
Отсюда – «хо-ро-шо».
А май —
момент возможности для тела
усталого жить оголтело!
Ну а душа?
Всегда сама…
 

01.05.13

Глава 10. Выкрутасы

Не зря

 
Старый скряга смешон,
как лонгшез в холода,
как купальник в декабрьской жиже…
 
 
Если вам хорошо —
так не будет всегда,
и поэтому стоит спешить жить.
 
 
Стоит лезть на рожон,
быть с собой не в ладах…
По количеству боли и шишек
 
 
можно выяснить, что
век твой не захудал,
что не зря на земле ты. И дышишь.
 

Глава 11. «Заветная»

Непрерывное

 
Кран, как травинка, синь щекочет башенно,
красотки перманент завили феном,
сигналят (чай, не Морзе!): «Наше вам»…
 
 
Смотреть, как дышит город, – офигенно.
 
 
Дома напоминают кашу пшённую,
просыпанную птицам не случайно,
мол, знайте: всё всегда – незавершённое,
как стройка.
В небе стринги чайки.
 
 
Даст Бог, незавершённое упрочится
до стадии «пора сносить заборы».
События живут, когда им хочется,
а мы – всегда (им можно быть и борзыми).
 
 
Мной наблюдается происходящее
бездумно. Резюмирую, однако
последствия: всё, в целом, подходяще
для понимания – «нет, я не Данко».
 
 
Пусть непрерывность завораживает,
но вовсе не при чём – огонь и волны
(приходит эпилепсия не спрашивая):
уходим мы, придут другие.
Полно
расстраиваться попусту. Банальная
история. Как будто у экрана,
смотрю на: тучи – солнцу платье бальное
и непрерывное качанье крана.
 

Глава 12. Осколки

«Итого»

 
Отчёркиваю нынче «итого»,
и кажется итог не шуточным…
но позже станет промежуточным
и вырезан совсем, как гугенот.
 
 
В материальном мире результат
всегда неполноценным кажется.
Отчёркиваю.
Ручка мажется…
Что? Цифре бесконечно возрастать?!
 

Глава 13. Книга дорог

Том 2

Плавность

 
Вдоль поезда охра и золото – маршем,
орлы и озёра парят.
Не знаю, видал ли я что-нибудь краше
России в конце сентября.
 
 
И раз довелось здесь родиться и ехать
полями, в лесной разноцвет,
то может быть это и есть счастье с верхом?
И… где же мой чай, наконец?!
 
 
Есть свойство у поезда – плавность. И в главном
я с ним соглашусь. Всё равно
каким бы ты ни был насквозь православным,
в дороге лишь – чай и минор.
 

Не вошедшее в сборники

Терракотовое

 
Наверное, даром предвидения
я не обладал бы и даром:
жизнь – штука вполне удивительная,
но если в ней (элементарно)
 
 
есть тайна. Кружат терракотовые
снежинки в оранжевом свете
над познанными территориями
непознанной штукой.
И – ветер.
 

12.12.12

В очереди на оптовый склад ответов

 
С утра у метро прикупаю таблеток —
и необходимость и жизнь и привычка,
и, туго винтом в повседневность завинчен,
их тут же приму, словно пайку – зверь в клетке,
 
 
иначе не выжить (речь не о свободе,
однако во всём есть её элементы).
Зачем это мне?
Промолчит оппонент мой,
он только плечом от вопросов поводит.
 
 
Вопросы он любит.
И знает ответы.
Но подозреваю, что сам их не скажет.
Ответ – это как ароматы от саджа:
и вкусно, но пусто… как в поле от ветра.
 
 
Но спрашивать надо, причём непременно.
До остервенения, до хрипоты. И…
и толпы идут, словно орды Батыя,
бессмысленно, скученно, нервно и мерно.
 
 
В листке на латыни написано что-то,
касающееся моей перспективы,
но будущее знать, наверно, противно.
Выбрасываю.
Даже в верхних широтах
другого подхода нет, не существует.
Надеюсь, что может ответы однажды
найдутся во мне сразу все.
Может даже
и мой оппонент будет там, торжествуя.
 

О мелкой болтовне

 
Немного утомившись от молчания,
преследующего пустую болтовню
о ценах, «отношениях», встречаю я
с восторгом тишину.
 
 
Себя виню
за то, что… вот позволил в главном пропуски
(под этим подразумевается сиречь:
смотреть и видеть, оформлять всё в опусы
ведь кто-то должен).
 
 
Тишину стеречь
назначена спецслужба безопасности,
дающая добро на субаренду муз,
а Повседневность этой службе пакостит,
и музы дохнут, сданы не тому.
 
 
Но ничего.
Их снова стайку выведут
и выдадут добро…
Но есть момент,
останусь ли способен я на выверты
ума, трёп пережив.
Уйду в дольмен.
 
 
Для человека жутко одиночество.
Но в комфортабельном дольмене, посреди
могучей тишины быть – очень хочется…
Там нет тебя.
И значит – не один.
 

Атипичность

 
Атипичной жертвой конформизма,
соглашаюсь… но преобразуя.
Приспосабливаемость – не призрак.
М-да.
И я боюсь – на амбразуру,
и, как все, любуюсь новым маем,
и, как все, корячусь на работе…
зная, что не прав, не понимая
в чём. Как шпрота в куче шпротин.
 
 
Явно же кому-то на закуску!
Всё равно кому.
Ведь нет снаружи
ни свободы ни дорог.
Искусство —
их найти в себе.
Весна на ужин.
 
 
И разжёвывая апатично
свежий май, бессмысленный, невкусный,
нас разложат в бутербродах густо…
но я побрыкаюсь атипично.
 

Бракованные

 
Господа, взвесьте мая мне фунтов
эдак – ух (!), очень хочется радости,
монпансье,
неба,
радуг,
нестарости…
(Ну банальщина, чёрт бы взял (тьфу ты!)).
 
 
Дамы, где прикупить комплиментов?
все запасы апреля закончились,
я б оформил в кредит, ведь заочные
вы не любите слишком заметно.
 
 
Други, да ерунда! То не стоит
ничего, что досталось не дорого.
В мае небо гигантское, строгое,
как на свадьбе за здравицу тосты.
 
 
Бог, ты, верно, творить начал в мае
мир! Да нас всех, культяпых, ноябрьских,
Ты обтяпал, как курицу ястребы,
нихера в вёснах не понимая.
 
 
Люди, думаете, цвет сирени
был придуман для нас?
Ну так вспомните:
брака больше в конце.
Грустно в комнате
квазимодным, сиреневым, прею.
 

От удара током

 
Небо сияет несдержанно,
как добротой – люди добрые.
Что ж мне досталась нездешняя
злость, как подкова – подобранной?
 
 
Проводом не обесточенным
бьёт злость по каждым из каждого,
повод в сомнениях корчится:
добрые?..
А может – кажется?
 
 
Ведь, не смотря на сияние
(как мёд с добавкою дёгтевой),
доброе – штука не неясная,
злая, с кровавыми когтями…
 
 
Правилами безопасности
при обращении с вёснами
пренебрегу, и пизанскою
башней склонюсь людям, сверстанным
 
 
в крупные противоречия,
кажущиеся мне мелкими…
лучше помру я доверчивым,
чем жить неверой-калекою.
 

Дальше, дальше…

 
В будущее мы всегда идём со рвением,
пусть под градами проблем, и даже – крадучись,
и хотелось бы ведь умереть от времени,
и – красиво, как умеет в реку – радуга.
 
 
Отчего же происходит настоящее,
«неизвестно-сколько-миллиардным», бедствие (?),
и не по заслугам достаётся счастьище,
и не по победам убивают следствия.
 
 
Очевидно, поиск большей справедливости —
это способ уничтожить наименьшую.
Даже здесь естественный отбор…
Пролистывай
философствования, как бедных – женщина.
 

Впервые в последний

 
Ты теребила мой заянтаревший ум,
как дальним светом, разбудить пытаясь в ближнем
активный взгляд на мелочи да мишуру…
но я не спал.
И, может быть, впервые в жизни.
 
 
Как всякий деятельный в ерунде лентяй,
воспринимал вселенную – сверхсложной.
Но надо мною в лето журавли летят…
ведь я не жил.
И, может быть, впервые ожил.
 
 
А по округе выцарапывал апрель
свой невозможно романтичный катехизис.
Ты говорила, – я обязан подобреть…
но я не знал.
И, может, опровергну тезис.
 
 
Когда со светом происходит перебор,
то он перестаёт светить и тупо слепит.
Кричишь, ты – солнышко моё, твоё ребро…
но я – не я.
Пусть, может быть, не прав в последнем.
 

Автоясли

 
У нас по тридцать первым марта – снег,
как будто бы апрель не состоялся.
Всё так же в шубах водят деток в ясли,
рассказывая сказки о весне.
 
 
В машинном море, словно серфингист,
скольжу по гребню яростных эмоций.
Когда от пустоты внутри сожмётся
иной раз, наложу на душу гипс,
ведь снег в «почти апреле» не похож
сам на себя, скорее уж – на пепел
от ядерной зимы.
Любовный лепет
сюда не вхож.
 
 
Мы чересчур зависимые от
благоприятных внешних обстоятельств…
когда их нет, себя и водим в ясли
и врём себе же: «Потерпи, – вот-вот».
 

01.04.13

Людям – богово

 
«Маленькая девочка,
живущая во мне…»
 

А. К.

 
На ладошке трогательно поместилась вся,
часто улетающая в небо и в Тибет,
ласково-доверчивая, в голос голося,
маленькая девочка, живущая в тебе.
 
 
Пожалеть, как бабочку, погладить, отпустить —
сделаю единственное верное…
Нажим
на неё карается – не вымолить «прости»,
ведь она не мне… и не себе принадлежит.
 

Формы света и глубины

 
Мне казалось – глубокая ночь,
тишина и темно потому что,
ковш Медведицы по черенок
залил мир фиолетовым пуншем…
но по самому краешку сна
понимание вдруг протопталось,
что ночь только тогда и вкусна,
если жизни на сон не осталось.
 
 
Темнота – форма света, а свет —
не отсутствие тьмы.
Как рентгеном,
вижу разумом области сфер,
недоступных днём.
Ночь – реагентом,
мысли – катализаторами.
И хохочет бессонница злая…
Глубину ночи не торопи,
даже если и дно показалось.
 

Парадоксы и бабочки

 
Потому что холодно, наверное,
и – четвёртый зимний месяц (мамочки!)
мне хотелось быть в июне фермером….
(а ещё там были бабочки),
мне хотелось в перечне возможностей
исключить его ограничения,
чтобы чаще выпадал шанс бонусный…
вчерне – хватит.
 
 
Но пурга вечерняя
мне на подоконник присоседилась,
нагло воет о своём величии,
а сосед взаправдашний пьёт, Всеволод
(честно говоря, в чём их отличия?..).
 
 
Каждый врёт о прошлом.
Я – о будущем,
хоть и нет мне прав в нём избирательных.
Бабочки, крылом огонь задующей,
не встречал в природе избивательной,
 
 
следовательно, природа правильно
нашими распорядится судьбами,
правда, не поймём… ведь правда вплавлена
в то, что было, а не в то, что сбудется.
 
 
В «было» стоит записать мне поводы,
а не только их детей – последствия:
в метрике рождения слов – холод и…
бабочки июля, пососедствовав.
 

Нога на педали

 
Дорога – серпантин,
мы каскадеры страстные.
Жизнь, как презерватив,
тонка и одноразова.
 
 
Жизнь – это покричать
с огромным удовольствием,
волною о причал,
пивною пеной «Хольстена»,
и первый поцелуй,
и тапочки последние,
и бой лицом к лицу,
и «как же мало сделано»,
и черти что ещё…
 
 
К чему я это, собственно?
Снег по стеклу течёт.
Гнать или нет?..
Упорствую.
 

Казус

 
А всё почему(?), – просто ветер сегодня,
а это не лучшее время для счастья
(но, впрочем, к примеру, любителю фронды
возможность летать выпадает не часто).
 
 
Шаги – результаты усилия воли,
а их результаты – движение. Ветер
здесь и не при чём.
Только всё-таки ловим…
точнее – используем.
Рухнувший сервер
любви восстанавливать я не умею,
и мучаюсь, не понимая – зачем мне
ползти на работу в толпе ноуменов[1]1
  ноумен, «вещь в себе» – вещь как таковая («сама по себе»), существующая вне зависимости от нашего восприятия. По Канту она недоступна познанию. В данном случае – человек, как частный случай ноумена.


[Закрыть]
среди небоскрёбов, опор высоченных.
Однако иду.
И ломаю.
И строю.
Движение – всё, что лежит между пауз,
и ветер над всем…
Но об этом не стоит, —
и смерть будет выглядеть глупо, как казус.
 

Жестянщики

 
Поутру во дворе странно рано
открывается в шесть
кузовщина,
и слесарится жесть
аккуратно.
Лакокрасочная вкусовщина
подберёт, зашпаклюет «как было».
 
 
Не выдерживают с нами вещи,
подкапотные дохнут кобылы…
Зачастую и – с ними – «помещик».
 
 
Но помогут чумазые парни,
доктора и поэты железа,
автосервисные напарники
из знакомств не приятных – полезных.
 
 
Не выдерживает с нами время —
избавляется…
Резкий звук дрели
возвестил, что хозяина «мерина»
повезут послезавтра на рейлингах
(ты смотри-ка, не выдержал первым…).
 
 
А железо спокойно ошкурят,
формы «вытянут» (путь не был прерван,
просто нет тормозов в нашей дури).
 
 
Не выдерживаем и мы сами,
обожая машины и скорость…
А ведь каждый день – это экзамен.
 
 
Взвизг металла в окне злобно-короток.
 

Майна

 
Голодно воет, как скорая помощь,
ветер. Безмысленный – я, «а-ля овощ».
Властна над сущим зима.
Что-то пишу, но сумбурно и плохо —
холод, болею. В зрачках не сполохи —
мрачный кровавится Марс.
Старообрядчески тычу два пальца
вилки в розетку, чтоб кофе взорваться.
Словно проклятый алмаз,
террористически смотрит Венера.
Жизнь – это боль, это – током по нервам,
кто по другому – тот мразь…
Кофе остыл (время не принимает).
Странное свойство у времени – «майна» —
всем бы раздал задарма, —
не получается. Как в декадансе,
медленно, сложно, слова корчит в трансе.
Мыслей широкий замах,
как и положено у графоманов
и шизофреников, мутен, туманен
и бестолков, как намаз.
В море пространства молчу, недвижимый.
Крутятся элементали и джины
(ангелам не занимать
силы). Так что же они к нам пристали?
Вечность наверно быть вечной устала…
– Кофе налить?
– Я сама…