Текст книги "В ожидании чуда"

В ОЖИДАНИИ ЧУДА

И побежал, золотоволосый, по зеленой траве, вдоль ласкового ручья, крича:

– Отец, завтра в это время произойдет чудо!

Отец наблюдал, стоя на краю изумрудной поляны под пологом леса. Коренастый человек, шевеля носом, нюхал чистый воздух, в котором ощущал запах сына – свежей молодой кожи, задора, радости. Мужчине стало жарко, и пятна пота выступили на майке под мышками, стекли в ложбинку между грудью и животом, затекли за поясницу.

– Чудо происходит каждый день, – проворчал он. – Потому что это чудо, что я встаю живой, здоровый и способный выдержать твои бесконечные фантазии. День прожить – уже чудо, в наших-то условиях. Не лезь в воду, сынок, она, поди, холодная еще.

Но мальчик уже шлепал пятками по воде, прозрачной, вкусной воде, раскрашенной донной галькой, и вокруг юрких ног завертелись маленькие серебристые рыбки, и над головой заплясали зеленые кроны. Он ликующе завопил:

– Утром будет чудо! Придут люди, и мы увидим его! Папа, придет много людей, очень много! И они приведут других людей, а те – еще, и еще, много-много, весь мир придет и будет смотреть!

– Всем успел растрепать, всей деревне? – пробурчал отец. – Нет, сын, так нельзя. Я научу тебя держать язык за зубами. То-то я гляжу, ты забегал – то к одному соседу, то к другому. Эх, малыш, нынче ухо востро надо держать, а язык – на замок. Так, поверь, безопасней. Сейчас ляпнешь чего, так сразу вопросы пойдут – а откуда знаешь? А кто сказал? А ты сам что подумал? А кому передал?

Сын не слушал, сын брызгался радужными каплями, и радуга переливалась над ручьем. Ребенок был весь мокрый и счастливый. Он кричал о том, что чудо обязательно будет; томные ивы и светлые березы склонились, внимая, и зашелестели: пора начинать готовиться, потому что чудо надо встретить во всей красе.

Отец, раздраженный жарой, крикнул сыну, чтобы тот вылез из воды, но сын не услышал; тогда он шагнул на траву и потопал по ней кривоватыми, как у кавалериста, ногами, и земля под ними стонала и чавкала, а в следы хлынула мутно-белая глинистая влага. Мужчина пересек поляну и, кряхтя, стащил тяжелые ботинки. Он, отдуваясь, спустился к берегу, опираясь на ствол ивы и царапая ее короткими пальцами, и выволок мальчика из воды за ухо, впрочем, стараясь не причинить боли.

На суше он поставил ребенка перед собой.

– Не молоти чушь, – сказал отец, пытаясь быть строгим. – Чуда не случится. Ты уже достаточно взрослый, чтобы знать, что чудес не бывает. Даром соседей перебаламутил. Надо отдавать себе отчет в том, что ты говоришь. Надо быть ответственными за свои слова и поступки, сынок, так уж повелось у добрых людей.

Рыбки подплыли к самому краю воды, вслушиваясь в разговор, и затихли деревья.

Сын оглянулся и увидел на поляне черные отверстия, над которыми курился легкий мутный парок – папин след, отцову дорогу. Его шаловливое личико стало серьезным, сосредоточенным.

– Папа, я уверен! Поверь мне, отец, я точно знаю! Я…

– Ну откуда ты это взял, дурачок? – ласково спросил отец, нагибаясь к сыну и глядя в его отчаянные глаза. – Ты, наверное, видел это во сне?

– Нет, папа.

– Или ты вышел утром на крыльцо и увидел восход солнца? В этих краях солнце всходит очень красиво; я и сам иногда встаю пораньше, чтобы застать рассвет. Похоже на чудо, верно, сынок? – папа усмехнулся неуверенно. – Только на такое чудо никто не придет смотреть, здешний народ спать горазд.

– Нет, папа. Я люблю встречать солнце, но сегодня я поздно встал.

– Ну тогда ты, видно, болтал с ребятами, и они наврали, а ты и поверил.

– Нет, папа. Я не виделся сегодня с ребятами.

Отец помолчал, окинул взглядом тенистую поляну и ручей, играющий бликами, поднял взгляд наверх и поймал сквозь листья березы солнечный луч.

– Уж не влюбился ли ты? – пробурчал он опасливо.

Сын потупился и не ответил.

– Так. А ну пошли домой. Ишь, чего выдумал! – у отца окончательно испортилось настроение, он плюнул с досадой на корень ивы и, не оглядываясь, решительно пошагал под сень высоких сосен с красноватой корой, укоризненно качавших ветками; но сосны выросли столь высокими, что их укор заметили лишь ветер и ястребы, гнездившиеся неподалеку. Сын семенил вдогон, запачкав ноги, утирал нос и упрямо молчал; он думал о чуде и в следе его сразу распрямлялась мягкая трава.

Веселая лесная тропинка, вся пятнистая от игры света и тени, вывела их в поле, и здесь веселье закончилось и началась деревня. У околицы сидели, поджав куцые хвосты, облезлые собаки, глядящие на прохожих наглыми и тоскливыми глазами; они не лаяли, а взлаивали – коротко и визгливо, иногда разевая черные пасти для ленивого смрадного зевка.

Сгоревшая ферма на окраине протягивала к серому зениту обуглившиеся балки, словно тощие руки прокаженных. Земля в поле пошла трещинами, в которых пропадал без остатка любой ливень, и была столь твердой, что ее не брал никакой плуг. Эта земля давно не родила ничего, кроме чахлой пшеницы, которой не суждено вызреть; она умирала еще в возрасте стебелька.

В редкой тени рос чертополох, лопухи, ядовитый борщевик, крапива – злая и очень кусачая.

Пшеница не вызревала, но избы вросли глубоко; слепые окна находились вровень с глиной. Они все до единого были закрыты плотными ставнями, перехваченными тяжелыми коваными полосами, крепкими тяжелыми замками – никто никогда не проникнет внутрь. Бревна выцвели, поседели от старости; они уже не помнили, когда их срубили.

Во дворах кое-где виднелись одинокие корявые черные стволы, они пригнулись к земле, словно боялись выпрямиться. Не верилось, что в таком дереве может теплиться жизнь, но иногда на кончиках веток выступал лист – больной, покрытый белесым налетом, объеденный мелкой поганой молью.

Покосившиеся, нищие, страшные избы без радости и надежды на восстановления – деревня уныния, поселок забвения, населенный пункт усталости и безнадежности, где семья на лето сняла дом под дачу.

Мальчик шел следом за отцом, глядя в квадратную сильную спину, шевелящиеся лопатки, пятна резко пахнущего пота. Ему тоже стало жарко, в этом пыльном пространстве пересохло горло и затошнило, закружилась голова; но мальчик ничего не сказал; он все еще думал о чуде.

После слов отца ему казалось, что вся деревня смотрит на них; в каждом закоулке он ждал увидеть лица: костистые, носатые, оскаленные; изможденные, голодные, худые; или круглые, бледно-желтые, плоские, как плохо пропечённый блин – по такому лицу никогда не угадаешь, что сейчас сделает его владелец. Но на улицу никто не выглядывал, лишь суховей играл в колеях с пылевыми смерчами.

У калитки встречала мать: худая женщина с бурым от полевого ветра лицом. Она, прило

...

конец ознакомительного фрагмента