Текст книги "Загадка «снежного человека». Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах"

Очень важным контрольным моментом в этом рассказе служит упоминание о поимке диких лошадей, отличающихся небольшим размером. По-видимому, перед нами первое упоминание в европейской литературе о так называемой лошади Пржевальского. Достоверность существования этого животного как бы косвенно подтверждает и сообщение об обитающих в горах и лично виденных Шильтбергером в качестве подарков, поднесенных хану Едигею, диких волосатых человекоподобных животных.

В Центральной Азии, действительно, народная молва с древней поры хранит уверенность в существовании там «диких людей, наряду с такими не вызывающими у зоологов сомнения животными, как дикие лошади или дикие верблюды. Об этом мы узнаем, например, из текста киргизского народного эпоса «Манас», сложенного в середине IX в. и бережно передававшегося из уст в уста несчетными поколениями. Согласно эпосу войска Манаса вышли из Минусинских степей, переправились через реки Орхон и Иртыш и направились в Китай. Интересно отметить, что в северной части Синьцзяна ныне есть река и город, которые носят название Манас. Так вот, в пути Манас обращается к своим дружинникам со словами:

 
А известно ли вам, что есть
Чудеса, которых не счесть,
На том великом пути,
Что нам еще предстоит?…
Кто о диком верблюде слыхал?
Кто о том, что есть дикие люди, слыхал?
 

(Перевод С. Липкина; ИМ, III, № 76)

Не только устное творчество, но и многочисленные памятники письменности в Китае и Монголии, как и у других народов Азии, содержат древние сведения о человекообразных диких существах. Работа по собиранию этих сведений едва только начата. Мы располагаем пока разрозненными указаниями, например, знатоков древнекитайских сочинений и хроник. Так, в статье китайских ученых Пэй Вэнь-чуна, У Лю-кана и Чжо Мин-цына «Загадка снежного человека», которая была опубликована в феврале 1958 г. в газете «Гуанминь жибао», авторы сообщали, что в китайских народных рассказах, восходящих к глубокой древности, говорилось об обитании на юге Китая существа, похожего на «снежного человека». В нескольких древнекитайских книгах, цитируемых авторами, рассказывается о «диком человеке». Хотя авторы высказывают предположение, не имеется ли здесь в виду горилла, они приводят из этих древних книг не только такие черты, как лицо и форма тела, похожие на человека, длинный разрез рта, наличие на теле темной шерсти, но и совсем неожиданную деталь, повторяемую в нескольких древних свидетельствах: при встрече с человеком эти существа якобы, закрывая глаза, улыбаются или даже смеются. Они предпочитают горные ущелья, где иногда переворачивают камни, под которыми находятся крабы.

Следует отметить, что в одном из писем в Комиссию по изучению вопроса о «снежном человеке» проф. Пэй Вэнь-чун снова подчеркнул, что китайские специалисты в настоящее время располагают обильными сведениями из различных китайских древних памятников о «снежном человеке», «диком человеке» или «человеко-медведе», причем эти древние сведения схожи с современными рассказами населения; описания носят то более реалистический, то более фантастический характер.

Советский специалист Р.Ф. Итс, изучавший коллекции старинных китайских манускриптов и книг в Ленинграде, со своей стороны сообщил, что в этих летописях, хрониках и книгах он обнаружил немалое число упоминаний о существах, которые могут быть сближены со «снежным человеком».

В очень древней китайской книге писателя Гань Бао «Соу шэнь цзи» (III в. н. э.) записано пространное предание о такого рода существах, начинающееся словами: «В царстве Шу (территория современной провинции Сычуань. – Б.П.), в высоких горах Юго-запада, обитает существо, напоминающее обезьяну. Ростом оно в семь чи (чи – 0,32 м. – Б.П.). Может совершать те же действия, что и человек. Любит преследовать людей. Его называют Цзяго или Махуа; известно оно также под названием Цюэюань» (перевод М.Ф. Софронова) (ИМ, III, № 75).

Известный тибетолог проф. Ю.Н. Рерих любезно сообщил нам следующие выписки из старотибетских книг. Из «Хождения Чаглоцавы тибетского в Индию» (начало ХIII в.): «На пути из Центрального Тибета в Индию мне пришлось продолжать свой путь без спутников; хотя ми-гё (дикие люди) и были многочисленны, никакие разбойники меня ни разу не тронули» (ИМ, III, № 77). В «Житии Шестого далай-ламы» (1683–1705) имеется рассказ о том, как он однажды, путешествуя по области Кон-по, заметил издалека два человекоподобных существа, покрытых густой шерстью. Спутник ламы хотя и был силен, но по молодости лет упал в обморок от испуга. Лама остался стоять и наблюдал за обоими существами. Существа эти перешли реку и, собрав в охапку все ветки с двух средней величины хвойных деревьев, снова перешли реку. Лама поднял своего спутника, и они бежали, причем существа бросились за ними. Ламе и его спутнику удалось укрыться в одном отшельничестве. Отшельники сказали им, что существа эти были «ми-трэ» («митэ») (ИМ, III, № 78).

Проф. д-р Ринчен из Улан-Батора (МНР) сообщает нам: «В коллекциях покойного д-ра Жамцарано была рукопись одного бурятского монаха, совершившего путешествие в Тибет и Индию в XIX в., в которой упоминалось, что в горах Гималаев он видел диких волосатых людей, так что это будет первое письменное сообщение о гималайском снежном человеке, причем монах этот упоминал и об обезьянах, отличая их от волосатых людей» (ИМ, I, № 6).

Но вернемся к более ранним рукописным свидетельствам. Высказывается предположение, что в древнеиндийском трактате «Чжю-ши» («Четверокнижие»), содержавшем основы медицинских знаний, могли быть указания об использовании внутренних органов «дикого человека». Предположение это основано пока лишь на том, что в более поздних тибетских и монгольских медицинских книгах читатель отсылается за более подробными сведениями по данному вопросу к тибетскому медицинскому толкованию на это древнее «Чжю-ши», написанному в X–XI вв. и известному под названием «Лхэн-Таб». К сожалению, соответствующие сведения из «Лхэн-Таб» пока еще не извлечены. Но зато опирающиеся на него ксилографические книги XVIII и XIX вв., печатавшиеся в Пекине и Улан-Баторе, найдены в ленинградских и уланбатороких коллекциях и использованы исследователями вопроса о «снежном человеке» как в СССР, так и за рубежом (Поршнев Б.Ф. Два открытия или одно? // Знание-сила. М., 1960, № 2, с. 18–21, с. 206–209; Vlček E. Old literary evidence for the existence of «snow man» in Tibet and Mongolia // Man. London, 1959, v. LIX (59?), august.). В «Атласе естественных наук», напечатанном в XVIII в., мы находим изображения употребляемых для изготовления разных лекарств растений и животных, так же как и рисунки медицинских инструментов. Нарисованные растения и животные реально существуют в Центральной Азии. Написанные рядом с рисунком тибетские и монгольские названия соответствуют современным. Изображения отличаются сходством с натурой, хотя и выполнены стилизовано. Среди них, около изображений обезьян (макака и лангура), находится рисунок, представляющий двуногое человекоподобное существо, стоящее на камнях (важное для зоолога отличие от находящегося рядом изображения макака на ветке дерева), а также выглядывающую из скал физиономию другого; может быть, это самец и самка. Надписи гласят, что это животное называется по-тибетски «ми-гё» (дикий человек), по-монгольски – «хун-гурэсу» (человек-зверь). Можно ли думать, что этот рисунок сделан с натуры? Появлению книг-ксилографов исторически предшествовали рукописи, поэтому можно предположить, что рисунки в данной книге – не оригиналы, а перерисовки с более древней рукописи. Но все рисунки оставляют впечатление отчетливого знакомства художника с объектом.

Ниже мы еще вернемся к вопросу об этом изображении, но сейчас стоит напомнить поучительную ошибку по поводу чапрачного тапира, допущенную европейскими зоологами как раз потому, что они пренебрегли его изображениями в древнекитайских книгах.

В более позднем медицинском атласе, изготовленном около ста или более лет спустя (XIX в.), художник уже не обнаруживает знакомства с данным изображаемым животным; отражая, очевидно воздействие народных или ламаистских легенд, он придает этому существу облик скорее демона, злого человекообразного духа чем дикого животного. Но зато тут к иллюстрации приложен очень любопытный текст: «Ми-гё, обитающий в высоких горах, вид медведя, имеющий облик человека. Отличается чрезвычайно большой физической силой». Далее следуют указания к медицинскому использованию его мяса и органов (ИМ, III, № 81, 82).

Внимание исследователя не может не привлечь противоречие между утверждением, что перед нами «вид медведя», и изображением, не имеющим ни малейшего сходства с медведем. Параллели к этому странному противоречию замечены историками древнекитайского искусства: под одним рисунком на камне ханьской эпохи, ясно изображающем стоящее на двух ногах волосатое человекоподобное существо, стоит подпись «Охота на медведя». Точно так же на серии других рисунков, относящихся к этому традиционному сюжету «охота на медведя», медведь был изображен более похожим на человека, во всяком случае стоящим вертикально. Как не связать этой древней литературной и художественной загадки с весьма распространенным в Китае современным наименованием «человек-медведь», вносящим большую путаницу в умы исследователей, так как оно применяется и к обыкновенному бурому медведю (Ursus arctos), и к существам, описываемым как «дикие люди». Древняя фольклорная традиция, прикрывшая этих последних словом «медведь», оказывается тут несомненным затруднением на пути зоологического исследования.

И все же не только страницы старинных рукописей и книг, но и изустные предания хранят много известий, которые в дальнейшем, наверное, будут использованы так или иначе будущими исследователями истории знакомства человечества с животным видом, именуемым сейчас «снежным человеком». Так, среди народа лепча в юго-восточной части Непала Ч. Стонор записал такое предание, передаваемое давным-давно из поколения в поколение. «В наших горах издавна водилось животное, известное нашим предкам как тхлох-мунг, что на нашем языке значит «горный дикарь». Хитрость и свирепость тхлох-мунга были столь велики, что он считался достойным противником каждому, кто с ним повстречается. Наших охотников лепча, с их луками и стрелами, он всегда мог перехитрить. Говорили, что тхлох-мунг живет в одиночку или с очень немногими ему подобными; иногда он ходил по земле, а иногда и лазил по деревьям. Встречался он только в самых высоких горах нашей страны. Хотя тхлох-мунг очень походил на человека, тело его покрывали длинные темные волосы; он был гораздо умнее обезьяны и крупнее ее по своим размерам… Люди размножались, вырубались леса, исчезала глухомань. Исчез и тхлох-мунг. Но многие говорят, что это существо встречается еще в горах Непала, далеко на западе, где племя шерпов называет его «йети» (ИМ, I, с. 26–27.). У других племен Непала Стонор слышал сходные предания. «Много поколений назад, «пожалуй, 30, а может быть и 70, точно никто не знает», это существо жило в горах, неподалеку от деревушки. Но с ростом населения зверь вымер или покинул эти места. Предполагают, что он живет теперь где-то далеко на севере, в стране шерпов» (Ibidem, с. 23.).

А вот запись, произведенная в XVII в. в горных районах южного Китая одним из видных ученых-эрудитов того времени, немецким естествоиспытателем Атанасиусом Кирхером (1601–1680). Кирхеру принадлежит ряд работ по физике, математике, он был одним из инициаторов первой магнитной съемки в мировом масштабе около 1637 г. В Риме до сих пор хранится коллекция предметов естественной истории, физических и математических инструментов Кирхера. Но, будучи натуралистом, он занимался также историей и археологией Италии, историей Египта, преподавал восточные языки. В 1667 г. в Амстердаме вышла его книга о путешествии в Южный Китай содержащая всестороннее описание этой страны. В главе VII, посвященной фауне Китая, представляющей ценность еще и сейчас (например, там содержится описание исчезнувших к нынешнему времени в тех местах слонов и т. п.), есть такой параграф: «Лесные люди». «Обнаружено, – пишет тут Кирхер, – что в горах провинции Фуцзянь встречается волосатое животное, подобное «персидскому человеку» (homo persus); равным образом сообщают, что в провинциях Юньнань и Хунань встречается антропоморфное существо, именуемое «фет», с более длинными, чем у человека, руками темным и волосатым телом, бегающее очень быстро, антропофаг, при встрече с человеком существо это подает голос, подобный человеческому смеху, а затем набрасывается на встречного. Патер Генрих Рот – продолжает Кирхер – рассказывал мне, что в то время, когда он был в Агре, царю Моголов было доставлено подобное чудище, которое называли «лесным человеком» (homo silvestris)». Из дальнейшего текста можно предположить, что миссионер Генрих Рот наблюдал упомянутое существо в 1660 г. в г. Агре во время необычайной процессии различных искусно дрессированных животных, подаренных Великому Моголу Аурангзебу одним из индийских князей.

Атанасиус Кирхер делает любопытное естественно-научное заключение по поводу собранных им сведений: «Я, сведущий в различных историях, думаю, что существа эти должны быть причислены к некоему виду диких огромных обезьян, ибо у них и тело волосатое, и улыбка показывает, как у обезьяны, сморщенный узкий лоб, приплюснутый нос и оскаленные зубы, когда же существа эти раздражены или ранены, то издают своим голосом шипящие звуки» (ИМ, IV, № 126).

Несомненно, все приведенные выше старинные свидетельства, касающиеся существования в горной Азии дикого человекоподобного животного, очень фрагментарны. Эта глава истории вопроса о «снежном человеке» еще должна быть когда-либо систематически и связно написана. Пока же перечисленные штрихи могут лишь засвидетельствовать древность знаний человечества об этом существе, однако знаний разрозненных, нередко вплетенных в эпос, фольклор, жития святых, т. е. знаний еще в полном смысле слова до-научных.

Мы даже не пытаемся здесь охватить эпос и древнюю литературу всех областей Азии, где подобные разрозненные сведения могут быть и несомненно будут собраны. В частности, мы пока оставили совершенно в стороне упоминания такого же существа в древней арабской и персидской литературе. Но обследование комплекса арабско-персидских древних письменных памятников – дело будущего. Пока отметим лишь, что существа эти выступают тут преимущественно под именем «дивов» или «дэвов», что весьма затрудняет размежеваное элементов мифологических (ибо «дивы» – это несомненные мифологические существа, духи) от обильных реалистических элементов, которые могут быть признаны отражением действительности – интересующего нас «дикого человека». Рассказы такого рода восходят к пехлевийскому эпосу. Их позднюю литературную обработку мы находим в «Шах-Намэ» Фирдоуси. Исследователь может обнаружить биологическую реальность в различных эпизодах, связанных с «дивами» также и в других классических произведениях восточной литературы: в «Искандер-Намэ» Низами, в «Давиде Сасунском».

А сейчас остается в заключение главы вернуться в Европу и сказать об одной старой книге, которая в данном вопросе является своего рода рубежом между донаучным и научным периодами. Это – вышедшая первым изданием в 1735 г. «Система природы» великого шведского ученого Карла Линнея.

Линней – медик и естествоиспытатель. С 1739 г. он был президентом шведской Академии наук. Созданная Линнеем система классификации растительного и животного мира завершила огромный предшествующий труд ботаников и зоологов. Выдающимся достоинством этой классификации являлось то обстоятельство, что в ней человек был включен в систему животного царства и отнесен к классу млекопитающих, к отряду приматов. При этом по своему мировоззрению Линней был еще противником идеи исторического развития органического мира. Он считал, что число видов остается в общем постоянным со времени «сотворения мира» и что задачей систематики является раскрытие извечно установленного порядка в природе.

Правда, огромный биологический опыт Линнея к концу жизни несколько поколебал это представление о неизменяемости природы и он в осторожной форме уже стал высказывать предположение, что, может быть, все виды каждого рода разветвились из первоначального единого вида, а некоторые новые виды образовались путем скрещения прежних. Это отступление от метафизического представления о неизменности видов, унаследованного от средневекового понимания природы, было знаменательным шагом, но все же для «Системы природы» Линнея, выдержавшей при его жизни 12 изданий, каждый раз перерабатывавшихся, осталось характерным другое: виды животных и растений в его глазах стоят не друг после друга, а рядом друг с другом. Обоснованием классификационных групп служит сходство. Вот почему для Линнея было очень важно расположить человека среди возможно более сходных с ним видов. Иными словами, материалистическая тенденция здесь проявилась не в идее происхождения человека от обезьяны через промежуточные эволюционные формы, а в выделении таких разновидностей и видов, которые как бы перекидывают классификационный мостик между человеком и обезьяной.

Именно поэтому Линней выделил в особую разновидность Homo ferus, т. е. детей, воспитанных животными вне человеческого общества и утративших, как он полагал, некоторые видовые человеческие признаки. Но это еще далеко не могло бы сцементировать дерзкого включения человека в систему классификации животных. И вот Линней, по-своему будучи логичным, находит возможным составить род «Человек» (Homo) из двух видов: «Человек разумный» (Homo sapiens) и «Человек пещерный» (Homo troglodytes), он же «человек ночной», «сатир» и т. п.

Впоследствии выяснилось, что к описанию вида «ночной человек» Линней привлек немало и таких данных, которые в действительности относятся к человекообразным обезьянам, а также и к мифологическим существам. Когда человекообразные обезьяны были открыты и изучены, зоологи отбросили эту как будто опустевшую графу линнеевской классификации, они лишь применили употреблявшиеся тут термины troglodytes – к шимпанзе, satyrus – к орангутану. Отмерла понемногу и теоретическая потребность в таком связующем звене, поскольку были найдены другие, ископаемые.

Но неужели чутье натуралиста полностью обмануло Линнея в этом случае? Чем больше мы вчитываемся в его данные, тем яснее ощущаем, что из описания «Homo troglodytes» не все без остатка разнесено зоологами по другим рубрикам. Несомненно также, что уверенность Линнея базировалась на большем числе сведений, чем он процитировал. Приведем хотя бы одно соображение. В своей характеристике «ночного человека» Линней не ссылается на использованное выше описание, сделанное за 70 лет до него Кирхером. Это кажется поразительным, принимая во внимание не только огромную эрудицию Линнея, привлечение им в данном вопросе и второстепенных авторов, но и то, что Линней работал и опубликовал «Систему природы» в Голландии, где была напечатана и книга Кирхера о путешествии в Китай. Линней просто не мог бы не знать из нее глав о флоре и фауне. Разгадка, может быть, кроется в том, что протестант Линней предпочел прямо не ссылаться на членов ордена иезуитов, какими были Атанасиус Кирхер или Генрих Рот. Но некоторые сходные места, например, параллельные рассуждения о детях, выращенных животными, позволяют утверждать, что Линней, конечно, знал книгу Кирхера.

У зоологов существует незыблемый обычай: новому открытому виду дается то латинское наименование, которое было предложено первым, все равно, удачно ли оно указывает видовой признак, или даже вовсе ошибочно; вполне достаточно, если при этом была сделана хотя бы попытка дать описание. В крайнем случае может быть изменено первое слово, т. е. родовое имя. Пока указанным условиям вполне отвечает попытка Линнея, подводящая черту под древними неясными знаниями о «снежном человеке». Отсюда начинается уже история науки.

Хотя идея Линнея и была надолго забыта, данному виду, очевидно, может быть присвоено научное зоологическое наименование Homo troglodytes Linnaeus.

Если же искать нового описательного названия, наиболее подходящим было бы, как увидим ниже, Homo (или Pithecanthropos) alalus velus.

Глава 3
Успехи и поражения отечественных ученых

Наука делает только те открытия, до которых она дозрела. Замечательный русский путешественник по Центральной Азии Н.М. Пржевальский был вполне на уровне зоологии своего времени. Он совершил в 70–80 гг. XIX в. множество замечательных открытий, в том числе и в области зоологии. Но вспомним, что в то время крупнейшие авторитеты признавали неандертальские черепа принадлежащими патологическим современным субъектам, яванский питекантроп еще не был найден. С другой стороны, вспомним, что горный горилла был открыт только в 1901 г. Науки о происхождении человека в сущности еще не было. Даже теория Дарвина в целом едва только начала распространяться. В этих условиях станет понятным, что Н.М. Пржевальский, хотя, судя по некоторым данным, был у порога открытия «снежного человека», все же не сделал этого открытия.

Изучение печатного и архивного наследства Пржевальского позволяет допустить, что во время своих путешествий по Центральной Азии он располагал некоторым комплексом сведений о «диком человеке», которые он сам однако не счел отвечающими реальности, настойчиво подыскивая им всякие, с его точки зрения более реалистические истолкования.

Таковы, прежде всего, полученные во время первого центрально-азиатского путешествия в 1872 г. в китайской провинции Ганьсу сведения об обитании в горах Нан-шань «хун-гурэсу» (человеко-зверя).

Вот отрывок из книги об этом первом путешествии – «Монголия и страна тангутов». «Еще ранее прихода нашего в Ганьсу мы слышали от монголов о каком-то необыкновенном звере, который водится в названной провинции и называется хун-гуресу, то есть «человек-зверь». Рассказчики уверяли нас, что это животное имеет плоское совершенно человеческое лицо и ходит большей частью на двух ногах; тело у него покрыто густой черной шерстью, и лапы вооружены огромными когтями. Сила зверя страшная; на него не только не решаются нападать охотники, но даже жители укочевывают из тех мест, где появляется хун-гуресу.

Подобные рассказы мы услышали и в самой Ганьсу от тангутов, которые единогласно уверяли, что вышеописанный зверь водится в их горах, хотя и очень редок. На наш вопрос: не медведь ли это? рассказчики отрицательно трясли головой, говоря, что медведя они знают хорошо.

Придя летом в 1872 г. в горы Ганьсу, мы объявили награду в 5 лан тому, что укажет нам местопребывание легендарного хун-гуресу. Однако с подобным известием никто не являлся; только тангут, временно находившийся при нас, сообщил, что хун-гуресу постоянно живут в скалах горы Гаджур, куда мы отправились в начале августа. Но в заповедных скалах мы не нашли удивительного зверя и уже отчаивались когда-либо увидеть его, как вдруг я узнал, что в небольшой кумирне, верстах в 15 от Чертынтона, находится шкура хун-гуресу. Через несколько дней я отправился в эту кумирню и, сделав ее настоятелю подарок, просил показать мне редкую шкуру. Просьба моя была исполнена, но, увы вместо чудовища я увидел набитую соломой шкуру небольшого медведя. Все рассказы о хун-гуресу теперь стали басней, да и сами рассказчики, после моего уверения, что это медведь, начали говорить, что хун-гуресу не показывается людям, но охотники иногда видят только его следы.

Медведь, шкура которого была мне показана, имел в стоячем положении 4,5 фута (1,37 м) вышины. Морда была вытянутая, голова и вся передняя часть тела грязно-белого цвета, зад темнее, а ноги почти черные… К сожалению, я не мог сделать более подробных измерений и описаний, чтобы не возбудить подозрения (?).

Весной следующего года нам привелось увидеть такого же медведя и на воле…

По словам монголов, эти медведи в значительном числе обитают в тибетских хребтах Бурхан-Будда и Шуга, живут они здесь в скалах, но летом выходят на равнины и являются даже на берега Мурусу» (ИМ, I, № 3.).

Многое удивляет в этом рассказе Пржевальского. И прежде всего – как-то незамеченное им явное противоречие между утверждениями жителей, что медведя (пищухоеда) они хорошо знают, их осведомленностью о местах, где он обитает и странствует, и его выводом, что они же принимали шкуру такого медведя за шкуру «хун-гуресу», которого описывали совсем иначе. Остается впечатление, что Пржевальский поспешил успокоить себя первым же подвернувшимся объяснением. Этот обычно достаточно предусмотрительный путешественник и не подумал, что хранящаяся в кумирне шкура этого существа может иметь ритуальное значение и настоятель постарается не показать ее, при этом рассчитывая на неосведомленность русского путешественника в зверях.

Наш скепсис в отношении приведенного отрывка из печатного отчета Пржевальского еще более возрос, когда в его черновых дневниках, хранящихся в архиве Всероссийского Географического Общества, была В.Л. Бианки найдена подлинная запись того места, где речь идет о «хуы-гурэсу». Эта запись заставляет считать, что в печатном тексте Пржевальский сильно преувеличил свои усилия проверить подлинность «хун-гурэсу». Вот она.

Август 1872 г. «Перешли в верхние части Северного хребта и остановились возле скал Гаджур, самых высоких и диких во всем хребте. Палатка наша стоит теперь на высоте 12 т.ф. Место прегадкое – сырое, неровное, но зато отсюда удобно ходить на охоту и экскурсии. В скалах, по единогласному заверению тангутов, живут хун-гурэсу.

…Девятый день идет проклятый дождь… Еще семь дней, всего шестнадцать дней сряду идет дождь, почти не переставая… Ходить решительно невозможно ни на охоту, ни на экскурсии. Поневоле сидишь сложа руки.

Этот хребет (Северный хребет гор Нань-шань. – Б.П.) подобно Южному ограждает течение реки Тэтунг-газ, но только с северней стороны… Этот хребет гораздо менее скалист, нежели южный. Здесь самая скалистая группа есть гора Гаджур, лежащая в 25 верстах к востоку от кумирни Чертынтон. В западной окраине этой горы среди громадных скал лежат два озерка, образованные из горных ключей. Наибольшее из этих озер называется Демчук… Озеро считается святым, и здесь совершается ежегодно богослужение ламами из кумирни Чертынтон. (На таких ежегодных богослужениях, согласно другим сообщениям, в ритуальных целях как раз и используются шкуры «снежного человека». – Б.П.). Кроме того, сюда часто приходят тангуты, чтобы молиться. На этом озере не так давно один гэген проживал семь лет в пещере, имея с собою только прислужника, – того самого тангута, который был у нас проводником в горы Гаджур.

…Относительно зверей можно сказать, что их мало как в Северном, так и в Южном хребтах. Главною причиной этому служит, вероятно, множество охотников… Из крупных зверей, кроме тарбаганов и косули, водятся те же самые, что и в Алашаньских горах: олень, куку-яман, кабарга и волки. Кроме того, говорят, есть, но очень редко, медведи, барсы и баснословный хун-гурэоу… Из мелких млекопитающих… я нашел здесь хорька» (ИМ, I, № 3.). По воспоминаниям В.А. Хахлова, о «диких людях» Центральной Азии еще много раньше П.К. Козлов беседовал в Зайсане с его отцом, причем оба собеседника относились к этому с сомнением. Однако навряд ли случайно, что ученик П.К. Козлова А.Д. Симуков в дальнейшем принялся за изучение проблемы «хун-гурэоу».

Приведенные записи из дневника датированы 2–16 августа. Запись от 19 августа относится уже к Южному хребту. Из замечаний Пржевальского о погоде ясно, что обследовать Северный хребет ему в сущности не удалось. Да и служка ламы в горах Гаджур вероятнее имел задачей отвести путешественников от наблюдения данного животного, как это еще недавно делали маньчжуры с охотниками на тигров, почитаемых хозяевами тайги. Проверка Пржевальским сведений о «хун-гурэсу» ограничилась, по-видимому, посещением указанной кумирни, где настоятель, возможно, постарался его обмануть. Последующие же русские путешественники по Центральной Азии придали непререкаемое значение утверждению Пржевальского, будто рассказы о «человеко-звере» или «диком человеке» относятся к медведю-пищухоеду.

Во время своего третьего центральноазиатского путешествия Пржевальский снова в 1879 г. перевалил через Нань-шань и обследовал его северные и южные склоны. Как раз при спуске на южных склонах произошел эпизод, до последнего времени не привлекавший большого внимания. Во время охоты на уларов и дикого яка один из участников экспедиции казак Егоров пошел по кровавому следу подраненного яка, сбился с пути, не был найден, но через пять суток по счастью сам набрел на своих, находясь уже в тяжком состоянии. В передаче Пржевальского рассказ Егорова о его блужданиях в горах ясен и не вызывает вопросов (Пржевальский Н.М. От Зайсана через Хами в Тибет., 1948, с. 120–124.).

Но этот эпизод получил совсем новое освещение в результате надавнего сообщения в Комиссию по изучению вопроса о «снежном человеке» известного знатока доистории Средней Азии Г.В. Парфенова о его беседе с другим выдающимся русским путешественником, П.К. Козловым, записанной им в 1929 г. В то время Г.В. Парфенов заведовал в Смоленске мемориальной комнатой и библиотекой Н.М. Пржевальского, а П.К. Козлов приехал в Смоленск прочесть несколько лекций о его путешествиях. «Я, как и другие, заметил, – сообщает Г.В. Парфенов, – что, рассказывая эпизод о временном исчезновении казака Егорова, П.К. Козлов словно что-то не досказывал об обстоятельствах. Поэтому, оставшись с П.К. вдвоем в номере гостиницы, я задал ему вопрос: что же особенного случилось тогда с Егоровым? Дело в том, что в письмах или черновиках Пржевальского я читал более подробные чем в печатном отчете сведения о лоб-норских диких людях, живущих в тугаях, не знающих огня, ловящих рыбу руками и поедающих ее сырой. Я мысленно сопоставлял эти сведения с данными о дикой лошади и диком верблюде. Я принимал во внимание и данные Уварова о древности человека в Азии. П.К. Козлов насторожился, спрашивая меня: что я имею в виду? Уж не предполагаю ли я, что там мог уцелеть доисторический человек? Вот тогда-то, на мой положительный ответ, П.К. и рассказал, что в районе охоты на дикого яка Егоров, по словам последнего, встретил диких людей. Рост и физический облик этих существ сходен с человеком, но тело их покрыто волосами. П.К. упоминал о каких-то издаваемых ими звуках… В связи с этим-то разговором – заканчивает Г.В. Парфенов свое сообщение П.К. и порекомендовал мне заняться историей Средней Азии» (Архив Комиссии по изучению вопроса о «снежном человеке».).