Текст книги "Мессия"

10

В тесной совещательной комнате жарко и душно. Ред бы и рад заполучить кабинет получше, но все они, как назло, заняты. Скотланд-Ярд просто кишит делегациями. Одна из Интерпола, другая из Японии, третья из Чили. Одному Господу ведомо, чем они все заняты.

Ред расположился во главе стола. Джез и Кейт слева от него, оба выглядят аккуратными и свежими. Дункан сидит справа, распространяя по всей комнате резкий табачный запах. У противоположного конца стола размещается профессор Андреас Лабецкий из Министерства внутренних дел, патологоанатом, изучавший тело Филиппа. Позади него, на демонстрационной доске, прикрепленные к ней по углам красными магнитиками, похожими на капельки крови, красуются более сорока снимков, сделанных на местах двух убийств.

Все присутствующие полицейские хорошо знают и высоко ценят Лабецкого, поляка, приехавшего в Эдинбург по обмену из Варшавского университета в 1960-е годы, да так и не вернувшегося домой. Он был главным патологоанатомом в Локерби, где за три дня, не сомкнув глаз, произвел вскрытие более двухсот тел. Из тысяч выпавших на его долю дел это единственное, о котором он отказывается говорить. В 1992 году Лондонский университет предложил Лабецкому профессорскую должность по кафедре судебной медицины, и он сменил Эдинбург на "Большой Дым", а кельтских преступников на кокни. Ни склонность Лабецкого к галстукам-бабочкам, ни курьезное сочетание польского и шотландского вкраплений в акценте не могут затенить тот факт, что он великолепно знает свое дело. Как и Ред, он относится к ужасному с тем же невозмутимым спокойствием, какое привносит в чтение книги или вождение машины. Причем Ред подозревает, что его собственное хладнокровие куда более поверхностно.

Лабецкий прокашливается:

– Я произвел предварительное вскрытие тела Филиппа Рода и также говорил с доктором Слэттери, проводившим сходный осмотр тела Джеймса Каннингэма.

Патологоанатом помахивает листком бумаги, на котором он сделал записи своего разговора со Слэттери.

– Насколько можно судить, оба убийства – дело рук одного и того же человека. Почерк в обоих случаях схож – жертвы раздеты до трусов, языки отрезаны, во рту ложки. Причем, говоря "схож", я имею в виду мужчину, действовавшего в одиночку. Характер повреждений, нанесенных, в частности, Джеймсу Каннингэму, таков, что, с одной стороны, их едва ли могла нанести женщина, а с другой – на результат группового нападения они никак не походят.

Он отодвигает стул назад и подходит к фотографиям на демонстрационной доске.

– Филипп Род почти наверняка был убит первым. Если иметь в виду, что температура тела при нормальной температуре в помещении падает на полтора градуса по Фаренгейту за каждый час, прошедший после наступления смерти, то ко времени обнаружения тела – а это случилось около семи утра – Филипп Род был мертв уже как минимум пять часов. Я бы определил время его смерти примерно между полуночью и двумя часами. Что же до Джеймса Каннингэма, то он, вероятно, был убит между тремя и пятью часами утра. Его тело нашли около девяти, и оно было несколько теплее.

"Род убит к двум часам, самое позднее. Каннингэм не ранее трех", – помечает Ред в своем блокноте. Стало быть, убийца имел в своем распоряжении не меньше часа, чтобы добраться из Фулхэма в Уондсворт. Это вполне осуществимо любым видом транспорта, особенно ночью.

Но как насчет крови? Лондон никогда не пустеет полностью, даже в самое темное время суток. Как может окровавленный убийца проехать полгорода и не привлечь ничьего внимания?

Лабецкий продолжает:

– Причиной смерти Филиппа Рода стало повешение. Он, с петлей на шее, был сброшен с лестничной площадки. А вот о Джеймсе Каннингэме можно сказать, что его забили насмерть. Говоря конкретно, смерть была вызвана несколькими очень сильными ударами по голове. Однако даже без них он все равно через несколько часов умер бы от вызванного избиением повреждения внутренних органов. По правде говоря, если не считать пострадавших в автомобильных катастрофах, мне редко случалось видеть столь сильное внутреннее кровоизлияние, как у Джеймса Каннингэма.

Лабецкий делает жест в сторону подборки фотографий, с холодной беспристрастностью изображающих тело Каннингэма в десяти различных ракурсах.

– Я бы предположил, что атакующий использовал какую-то деревянную дубинку, может быть, что-то вроде бейсбольной биты. Это не слишком хорошо видно здесь из-за крови и ссадин, но при вскрытии мы обнаружили четкие характерные следы. Они образуют эллипс со средним диаметром примерно в три или четыре дюйма, и более широкий конец отметин направлен к центру тела. Это наводит на мысль о том, что орудие убийства имеет на конце утолщение, как у бейсбольной биты. Более того, профессор Слэттери сказал мне, что в волосах на затылке Каннингэма они обнаружили несколько крохотных фрагментов дерева.

– Почему вы думаете, что нападавший был один? – спрашивает Джез.

– Потому что большинство ударов было нанесено в одной и той же манере. С той же самой стороны тела, под сходным углом и со сходной силой. Если участвуют более одного нападающего, удары обычно исходят из разных сторон и обрушиваются с неравномерной силой. Кроме того, не отмечается концентрации ударов. Нападавший очень редко ударял Каннингэма в одно и то же место дважды. А когда нападавших бывает двое или больше, они обычно выбирают область тела и обрушивают попеременно удары на нее, как лесорубы, которые валят дерево. Это легко прослеживается по характеру оставленных следов.

Ред делает очередную запись.

"Только один убийца. Мотивация? Зачем менять метод? Зачем вешать одного и забивать дубинкой другого?"

– Что касается почерка, – продолжает Лабецкий, – мы уже довольно много знаем об этом. Во-первых, языки обоих людей были вырезаны. Не вырваны, а именно вырезаны, причем очень острым инструментом, отточенным ножом, может быть даже скальпелем. Судя по исполнению, убийца действовал со знанием дела. Производил надрез под языком, с каждой стороны, от середины к краю. Похоже на то, как открывают один из тех чемоданов с двумя молниями, которые сходятся посередине. В каждом случае "уздечка" – мышечный лоскут, крепящий язык ко дну рта, – рассечена начисто. Заодно рассечены и три главных кровеносных сосуда, включая две артерии. Это объясняет огромное количество крови и на телах, и вокруг них. Что же до языков, то убийца, должно быть, забрал их с собой. Во всяком случае, на месте преступления они не обнаружены.

Ред записывает на бумаге: "Языки. Секс? Молчание? Омерта? Тайна? Предупреждение???"

Дункан открывает рот, чтобы заговорить, но Лабецкий предвосхищает вопрос.

– Языки были удалены, пока люди еще оставались живы.

Джез морщится. Лабецкий не обращает на это внимания.

– Будь они отрезаны после наступления смерти, не было бы всей этой крови. То, сколько ее и на телах, и во ртах, говорит нам о том, что, когда убийца рассекал сосуды, сердце работало и гнало кровь под достаточно высоким давлением. С таким напором, что неразрезанные пленки и жилы во ртах обеих жертв просто сорвало.

– А как насчет ложек? – спрашивает Дункан.

– Ложки были засунуты во рты уже после удаления языков. Они не из нержавейки, а серебряные. Как раз сейчас с ними работают эксперты. У меня есть снимки, если вы хотите проследить их происхождение.

"Серебряные ложки. Очевидная символика. Родился/умер с серебряной ложкой во рту. Обида на богатых? Проверить финансовое положение".

После слов "проверить финансовое положение" Ред проводит стрелку, делит ее пополам, пишет по одну сторону: "ресторатор", а по другую: "епископ" – и добавляет еще несколько вопросительных знаков.

– Как вы знаете, – продолжает Лабецкий, – оба убитых были обнаружены в трусах, и оба в какой то момент, то ли от страха, то ли уже в агонии, обделались. А ночная рубашка Каннингэма валялась у дверей, на полу спальни. Без следов крови, но слегка порванная.

Ред снова пишет.

"Трусы. Сексуальный мотив?" Эти слова он соединяет чертой со словом "секс", написанным ранее. "Одежда. В чем они спали? Вытащены из постелей? Время нападения – застигнуты спящими?"

– Как насчет следов сексуальных действий? – спрашивает Кейт.

– Совершенно никаких.

Ред поднимает голову.

– Совсем никаких?

– Никаких следов анального проникновения, ни пенисом, ни каким-либо посторонним предметом. Никаких следов спермы на обоих телах. По правде, так кроме крови и фекалий, на этих телах вовсе ничего нет. Ни семени, ни волосков, ни слюны, ни отпечатков пальцев, ни волокон, ни частиц кожи. Ничего. Конечно, это не окончательное заключение. Мы исследуем тела под микроскопом – дюйм за дюймом. Может быть, это что-то и даст, но только по окончании исследования, через несколько дней. А потом найденные микрочастицы – если их вообще найдут – нужно будет отправить на анализ ДНК. Что займет еще около двух недель. Однако на вашем месте я бы не стал возлагать на это особых надежд. Случаи, когда никаких посторонних волокон или частиц обнаружить не удается, совсем нередки. Стоит потревожить тело или просто подуть ветерку – скажем, из-за открывания двери, – и все волокна просто сдуваются. Тем паче что оба эти человека были найдены почти обнаженными – это также уменьшает шансы найти на их телах что-либо, заслуживающее внимания. К одежде все липнет и цепляется куда лучше, чем к коже.

– И под ногтями ничего не нашлось? – спрашивает Кейт. – Если убитые защищались, там могли остаться кусочки кожи нападавшего.

– К сожалению, нет. В данном случае ничего не обнаружено.

"Никаких материальных следов", – записывает Ред.

Стук в дверь. В кабинет нерешительно заглядывает молодая женщина.

– Детектив Меткаф?

– Это я.

– Я Хлоя Курто из пресс-центра. На нас обрушился просто шквал звонков, и я подумала, что вы, может быть, захотите добавить что-то к тому, что сказали мне сегодня утром.

Ред щелкает языком. Со этими навалившимися делами все благие намерения вылетели у него из головы. О заявлениях для прессы он просто забыл.

– Хлоя, я иду с вами, – говорит Ред, вставая. – Большое спасибо, Андреас. Если обнаружится хоть что-то стоящее, сразу дай мне знать. Хорошо?

– Само собой.

Ред поворачивается к остальным:

– Дункан, пойдем со мной. Кейт, Джез, отправляйтесь в дома жертв, покрутитесь там – вдруг да попадется хоть какая-то зацепка. Проверьте как следует друзей, родичей – всех, кого можно. Встретимся снова здесь... – Он на секунду задумывается. – Завтра утром, в полдесятого.

– Мне тоже надо? – спрашивает Дункан.

Ред смотрит на него как на идиота.

– Конечно.

– Но я обещал забрать на выходные Сэма.

– Дункан, хоть бы к тебе приперлись на выходные сам Папа Римский в компании с Нельсоном Манделой, мне все равно. Ты нужен мне для дела!

– Но...

– Проехали. Идем.

Дункан нехотя поднимается. Ред вслед за Хлоей выходит в коридор.

– Кто звонил?

– Все. Би-би-си, Международная телевизионная сеть, "Скай", все газеты. Трезвонят беспрестанно, спрашивают, не выяснили ли мы еще что-то, кроме того, что уже им рассказали. Надо думать, у того дома в Уондсворте сейчас не протолкнуться от репортеров.

– Уондсворте?

– Да, у дома епископа.

– А как насчет дома в Фулхэме?

– С утра была пара звонков, и на этом все. А насчет Уондсворта... Пока не начали звонить, я даже не знала, что там произошло убийство.

В ее голосе слышится мягкий укор.

– Хлоя, когда я говорил с вами, мне и самому еще не сообщили про убийство в Уондсворте. Ну а потом я закрутился. Прошу прощения. Значит, про нашего мистера Рода никто не спрашивает?

– Похоже, что так. Всех интересует епископ.

Ред ненадолго задумывается.

– Ладно, Дункан отправится в Уондсворт и займется прессой. Может быть, ему удастся спровадить этих бездельников с места происшествия.

11

– Добрый день. Я детектив, старший инспектор Дункан Уоррен. Прошу прощения, что заставил вас так долго ждать. Я сделаю короткое заявление, а потом, если у вас появятся вопросы, постараюсь на них ответить.

Дункан стоит на тротуаре перед домом епископа так, чтобы фотографы и операторы могли заснять его на фоне входа, и смотрит, как репортеры распихивают друг друга, пытаясь заполучить лучший ракурс. По всем прикидкам, всякого рода репортерской братии на тротуаре толчется человек тридцать, так что машины и телевизионные фургоны припаркованы в два ряда. Да, для жителей Уондл-роуд сегодня не самый удачный день.

Дункан прокашливается.

– Итак, Джеймс Каннингэм, епископ Уондсвортский, найден мертвым сегодня, около девяти часов утра, одним из служителей собора. Он был забит до смерти. Причина, предположительно, – попытка ограбления.

Было принято решение представить средствам массовой информации в качестве первоочередной версии самую простую – убийство при попытке ограбления. Вот почему к репортерам вышел Дункан. С одной стороны, буйная рыжая шевелюра Реда слишком хорошо известна всей специализирующейся по криминалу журналистской братии, и при его появлении в обычное ограбление никто не поверит. Ну а Джез или Кейт не вызовут у репортеров доверия по причине своей молодости. То ли дело сорокапятилетний Дункан, живое воплощение солидности и респектабельности полиции. Он стоит перед камерами, грудь колесом, косая сажень в плечах – подлинный столп закона.

– Трусливое нападение на беззащитного старика произошло между тремя и пятью часами сегодняшнего утра, и мы обращаемся ко всем, кто видел или слышал в это время что-либо подозрительное, с призывом прийти к нам и дать показания. Есть вопросы?

Поднимается шум. Дюжины людей, гомоня наперебой, прорываются к Дункану, тыча ему под нос микрофоны. Он поднимает здоровенные ручищи.

– Пожалуйста, пожалуйста. Не все сразу.

– Что было похищено из дома?

Дункан чуть было не говорит: "Ничего", но вовремя спохватывается.

– На данный момент трудно сказать на сей счет что-либо с достаточной степенью уверенности. – Когда нужно, он умеет напустить туману в наилучшей полицейской манере, используя пять слов там, где запросто можно обойтись одним. – Епископ Каннингэм жил один, и официального списка его имущества не имелось. Мы, разумеется, проведем скрупулезную сверку всех вещей с помощью родных и друзей покойного, однако вы должны понять, что на это потребуется время. Особенно с учетом того, что близкие ему люди потрясены случившимся.

– Вы надеетесь на скорое завершение расследования?

– Мы уверены в том, что виновный будет найден и понесет заслуженное наказание.

– Что послужило орудием убийства?

– Как мы полагаем, деревянная дубинка. Нечто вроде бейсбольной биты.

– Какого типа человека вы ищете?

– Лицо мужского пола, крепкого телосложения.

– И это все?

– На данный момент все. Когда мы получим какие-либо дополнительные сведения, средства массовой информации будут немедленно поставлены в известность.

Воцаряется тишина, и Дункан немедленно использует эту паузу:

– Леди и джентльмены, надеюсь, я, как мог, удовлетворил ваше любопытство. К величайшему сожалению, это все, чем мы располагаем в настоящее время, и мне нечего добавить к сказанному. Разумеется, в дальнейшем мы будем информировать вас о ходе расследования. А теперь я хотел бы попросить вас покинуть место происшествия, дабы не создавать затруднений для местных жителей. Здесь все равно больше нечего смотреть. Спасибо.

Конечно же, он знает, что сейчас они не уйдут. Любой журналист скорее удавится, чем поступит в соответствии с прямым указанием полиции. Другое дело, что потолкавшись тут с часок и поняв, что ничего интересного, во всяком случае интересного для них, и правда не происходит, репортеры разъедутся. Будь убитый обычным человеком, это происшествие, в лучшем случае, удостоилось бы краткого упоминания в местных новостях. Другое дело епископ. Можно не сомневаться в том, что на страницы завтрашних газет, особенно таблоидов вроде "Мейл" или "Экспресс", выплеснется традиционный праведный гнев. Среднему англичанину преподнесут то, чего он хочет.

Дункан, однако, надеется, что для средств массовой информации случившееся будет сенсацией-однодневкой. А вот ему, а точнее, всей их команде из четырех человек разбираться с этой историей, похоже, предстоит долго.

12

Время без нескольких минут час ночи, и на улицах пустынно. Во всяком случае, Ред никого не видит. Он идет по Джезус-лейн, между корпусами общежитий справа и зданием университетского любительского театра слева. На белой стене театра выделяются большие черные буквы. За сервисным пунктом автомобилей «ровер» дорога начинает длинный, мягкий изгиб направо к колледжу Иисуса и, наконец, к Ньюмаркету.

Он идет один, запеленатый в прохладный кокон тумана. Идет, зная, куда держит путь, и каждый шаг увеличивает пропасть между ним и бедным парнишкой, забывшимся беспокойным сном на полу своей комнаты в Тринити.

"Обещай, что никому не скажешь!" – "Обещаю".

Слова Эрика и его собственный ответ попеременно звучат в голове. Ред идет мимо колледжа Иисуса. Длинная, заставленная по обе стороны велосипедами тропа упирается в запертые ворота. Там, за ними, невысказанная мудрость, в приобщении к которой Реду отказано. И не только из-за позднего часа, а главным образом потому, что он должен сделать этот звонок.

Он идет одним путем, а мысли его движутся другим.

Безопасность. Молчание сулит безопасность. Молчи, и никто никогда так ничего и не будет знать. Никто, кроме Эрика и Реда. Преступника и укрывателя. Просто еще один родственный секрет и еще одно нераскрытое убийство. Сегодняшняя сенсация, а назавтра – обертка для рыбы с картошкой фри.

Безопасность.

Ред представляет себе альтернативу: арест Эрика. Суд. Родители, раздавленные обрушившимся на них горем. Мать, пытающаяся заглушить боль, занимая себя уборкой, которая превращается в навязчивую идею. Отец, на работе тупо смотрящий в окно, а дома, так же тупо, – в стакан виски. Отцовский бизнес, пошив галстуков, дышит на ладан, дом перезаложен, неделю назад они продали вторую машину. Положение аховое, впереди неминуемое банкротство.

Быстрая перемотка вперед. Отец вставляет в рот ствол ружья, мать колотится в обитые стены палаты для буйнопомешанных.

Безопасность.

Ред доходит до кольцевой развязки в конце Джезус-лейн.

Он не может пройти через это.

Повернуть назад?

Неожиданно туман прорезает шум двигателя. Оттуда, откуда он только что шел, по Джезус-лейн в его сторону по направлению к кольцевой развязке движутся две светящиеся точки.

Ред останавливается на краю тротуара, чтобы увидеть проезжающую мимо машину. "Вольво-универсал", с четырьмя пассажирами. На крыше багажник с лыжами, сзади нагромождены чемоданы и баулы. На переднем пассажирском сиденье женщина; проезжая мимо, она смотрит на Реда. Она говорит что-то водителю: Ред видит ее шевелящиеся губы и ответную улыбку сидящего за рулем мужчины, наверняка ее мужа, слегка сбросившего скорость перед поворотом. На заднем сиденье дети-подростки. Мальчик дремлет, прислонившись к дверце автомобиля, девочка наклонилась вперед, к передним сиденьям.

Машина проезжает мимо. Ее задние габаритные огни мимолетно вспыхивают, а потом она сворачивает и исчезает в тумане.

Семья возвращается с каникул.

Семья.

У той девушки, задушенной человеком, не сумевшим совладать с холодом и выпивкой, задушенной за то, что она посмеялась над ним, тоже была семья. В воображении Реда мальчик все еще спит, прислонившись к дверце машины, но там, где находилась подавшаяся вперед девочка, никого нет, пустота, и только, тщетно пытаясь заполнить ее, мечутся воспоминания. Что, если и эта семья лишится дочери? Что, если ее постигнет участь семьи Логанов? Люди, жизнь которых окажется разбитой вдребезги, будут даже лишены права узнать, в чем причина. Каково это – потерять ребенка и не иметь представления о том, кто виновен в его смерти? Каково это – каждую минуту помнить, что убийца избежал наказания и, возможно, находится где-то рядом? Видеть на улицах людей и без конца гадать, нет ли среди них того, кого ты ищешь?

Что будет с родителями Шарлотты Логан, если Ред промолчит, как обещал Эрику? А что, если полиция схватит другого человека? Всем хочется, чтобы кто-то был арестован и обвинен. Что, если полиция от безысходности задержит не того человека? Сможет ли Ред и тогда остаться в стороне и допустить, чтобы пострадал невиновный?

А если не сможет и обратится в полицию после того, как кому-то предъявят обвинение, его самого ждут крупные неприятности. Укрывательство! Пособничество!

У него в голове вертятся возможные статьи обвинения.

Все, время колебаний прошло. У него нет выбора. Он должен сделать то, что должен.

Ред пересекает поворот на развязку и прибавляет шагу. Налево, на Паркер-стрит, где велосипеды стоят перед домами, не прикованные цепями, и никому не приходит в голову их красть. Минует широкое пространство Паркер-Пайс: трава там прихвачена морозцем, а торчащий посредине фонарный столб, тот самый, у которого на прошлой неделе патрульный стоял над телом Шарлотты Логан, окутан туманом.

Ред толкает дверь полицейского участка Парксайд и заходит внутрь. Там пахнет хлоркой, участок пола у дальней стены влажный. Все ясно, пришлось избавляться от чьей-то пьяной блевотины.

Констебль на вахте смотрит на Реда поверх чашки с чаем.

– Чем могу служить, сэр?

– Если можно, я бы хотел поговорить с дежурным по участку.

Констебль зовет кого-то через плечо и снова поворачивается к Реду:

– Подождите, пожалуйста.

Ред благодарно кивает.

У стены в ряд стоят жесткие пластиковые стулья. Он выбирает самый дальний от пахнущего средством для дезинфекции пятна и садится, уставившись в противоположную, бледно-желтую стену.

"Обещай, что никому не расскажешь, Ред! Обещаешь? Обещаешь? Обещаешь?"

Слева от него открывается дверь, и появляется высокий человек в очках и со строго зачесанными волосами. Одна из нашивок на плечах его темно-синего джерси еле держится.

– Сержант Аккерман. Чем могу помочь?

Ред встает.

– Можем мы поговорить внутри?

– Конечно.

Аккерман отступает в сторону, давая ему пройти.

– Вон туда. Первая дверь направо.

Констебль на вахте поворачивается, смотрит, как Ред проходит мимо, и, взглянув на Аккермана, вопросительно поднимает брови. В ответ сержант пожимает плечами.

Первая дверь направо ведет в комнату для допросов, маленькую, обставленную по-спартански. Четыре стула, стол, окон нет. Ред размышляет о том, каких только подонков не видела эта комната. И о том, не станет ли он, сделав то, что собирается, хуже их всех, вместе взятых. Они садятся. Аккерман смотрит на Реда и ждет, когда тот заговорит.

Последний шанс повернуть назад.

Ред делает глубокий вдох и быстро, пока не утратил решимость, произносит:

– Я знаю, кто убил Шарлотту Логан.

Аккерман молчит. Его выражение усталого ожидания остается фиксированным. Может быть, ему наносят подобные визиты каждую ночь.

Ред продолжает:

– Это Эрик Меткаф, студент Тринити-колледжа.

Ну вот. Главное сказано.

Наконец, впервые, нарушает молчание и Аккерман:

– А откуда вам это известно?

Ред видит, как его голова и плечи отражаются в очках Аккермана. Линзы растягивают его черты, глаза оказываются по бокам головы, отчего он выглядит похожим на лягушку. Но даже при таком искажении он видит на своем лице печаль. Глубокую, непомерную печаль. Скорбь по невосполнимой утрате.

– Эрик Меткаф мой брат.