Текст книги "Мессия"

21

Суббота, 25 июля 1998 года

Джеймс Бакстон не отвечает на звонок в дверь.

– Ничего я не перепутала, он точно сказал: двенадцать тридцать, – уверяет Кэролайн.

– Небось выскочил пробежаться по магазинам, – высказывает предположение Руперт. – Давай зайдем в паб и пересидим полчасика.

– Нет, Руперт. Все пабы вниз по реке, аж до Патни, уже набиты битком. Место снаружи не заполучить ни за красивые глазки, ни за деньги, а внутри настоящая парилка. Да это и не в обычае Джеймса – опаздывать. Он скоро появится.

– Попробую-ка я позвонить. – Руперт роется в карманах. – Черт. Забыл мобильник. У тебя нет десяти пенсов, а?

Кэролайн открывает кошелек и перебирает блестящие монетки.

– Нет, только двадцатипенсовики. – Она вручает ему монету. – По-моему, за углом есть таксофон.

Руперт поворачивается, чтобы идти, но останавливается и близоруко присматривается к идущему по улице человеку. В руках у него четыре полных пакета, не иначе как с покупками. Он несет их, отведя руки от тела, чтобы не стучать пакетами по ногам.

– Э, да это же Ник, верно? – говорит Руперт.

Кэролайн прослеживает за его взглядом.

– Да, пожалуй, что так. – Она возвышает голос. – Ник, Ник!

Ник Бакстон приподнимает магазинные пакеты в правой руке до уровня пояса, что может сойти за приветствие, и ускоряет шаг. Тяжело дыша, весь в испарине, он приближается к ним.

– Черт побери, я нынче не в форме, – говорит он, наклонившись, чтобы расцеловать Кэролайн в обе щеки. – Кэролайн, как приятно тебя видеть.

Он поворачивается к Руперту и вместо ладони протягивает для рукопожатия выпростанный из-под ручки пакета средний палец.

– Руперт, старина, как делишки? И какого хрена вы тут стоите, как неродные?

– Да вот, пришли на ленч к твоему брату, а его дома нет, – отвечает Кэролайн.

– Нет дома? Странно, мне он говорил, что будет. Я, между прочим, только что вернулся из деревни. – Ник пытается указать головой в неопределенном направлении. – А по дороге домой решил забежать за покупками. Ну и жарища нынче, а?

Он передает два из четырех пакетов Руперту и открывает дверь. В прихожей темно и прохладно. Руперт с Кэролайн поднимаются за Ником по лестнице на второй этаж. Ник ставит пакеты на кухонный шкафчик, вытирает лоб и окликает брата:

– Джеймс? Пришли Руперт с Кэролайн.

Никакого ответа.

Руперт ставит доставшиеся ему мешки на кухонный столик и морщит нос.

– Запах здесь какой-то... чудной.

Ник, на полпути из кухни, бросает взгляд через плечо.

– Наверное, Джеймс. Вы знаете, каковы эти вояки. Ручаюсь, он месяц не мылся.

Они заходят в гостиную.

Два звука раздаются почти одновременно – пронзительный визг Кэролайн и глухой стук. Руперт падает на пол, лишившись чувств.

А Ник остается на ногах, но понимает, что открывшееся ему зрелище будет преследовать его до конца дней.

22

– Джеймс Бакстон, – негромко произносит Ред в диктофон. – Белый, пол мужской. Возраст двадцать четыре года. Офицер Колдстримского гвардейского полка. Тело обнаружено около часа дня братом Николасом и двумя друзьями. Признаков взлома или насильственного вторжения в квартире не обнаружено.

Он подходит ближе к телу и подносит диктофон ко рту. Черный пластиковый футляр соприкасается с его губами, когда он говорит:

– Труп обезглавлен. Голова найдена примерно в двух футах от тела. Тело раздето до трусов, лежит на левом боку. Руки связаны за спиной.

Он делает паузу и добавляет невыносимые для него слова:

– Язык вырезан, в рот вставлена серебряная ложка.

Ред отводит глаза от того, что осталось от Джеймса Бакстона.

– Дальняя стена у камина забрызгана кровью. Лужа крови натекла на полу, вокруг тела.

Он выключает диктофон и медленно поворачивается вокруг себя, озирая комнату.

Славная комната, со вкусом обставленная и украшенная. Темно-розовые обои, гравюры с изображением сцен охоты и рыбалки, портьеры, присобранные в складки ремешками с кистями. Похоже на рекламный проспект "Либерти".

Ред подходит к полке журналов у телевизора и пробегает взглядом по корешкам: "Тэтлер", "Хэрперз энд куинн", "Филд", "Топ гиар", "Вот кар?" Круг интересов, типичный для молодого человека из семьи провинциальных британских землевладельцев. Светская хроника, охота на мелких животных да спортивные автомобили.

Он осматривает остальные помещения. Спальня Джеймса безупречно аккуратна, и постель не смята – в ней не спали. Осматривая фотоколлажи на стенах, Ред на большинстве из них видит лицо Джеймса. Вот он вытянулся в струнку в парадном полковом мундире, вот пьяно ухмыляется на званом обеде. Симпатичное лицо довольного жизнью человека.

Который лежит сейчас в соседней комнате. Обезглавленный. И без языка.

23

– Что с Кэролайн? – спрашивает Ник.

– Мы вызвали врача, чтобы успокоил ее по всем правилам медицины, – отвечает Ред. – Вы видели, в какой она была истерике.

– А Руперт?

– В шоке. С ним сейчас наш человек.

– Он лишился чувств, когда увидел тело, вы знаете?

– Да, я знаю.

Ник смотрит в окно на Ричмонд-роуд, где движение застопорилось в пробке и пелена выхлопных газов затягивает кирпичную стену полицейского участка Патни, находящегося чуть дальше.

Если не знать, что Ник и Джеймс братья, то с виду не скажешь. Они совсем не похожи друг на друга. У Джеймса крепкая челюсть и крючковатый нос. Скошенный подбородок Ника словно уходит в шею. Брат не похож на брата. Ник и Джеймс. Ред и Эрик.

Эту мысль Ред старается отогнать.

Он снимает колпачок с ручки.

– Готовы?

Ник поворачивает голову в сторону Реда и кивает.

– Когда вы встречались с Джеймсом в последний раз?

– Я думаю, недели две-три тому назад. Когда он в последний раз приезжал в Лондон.

– И вы договорились, что зайдете сегодня к нему домой?

– Да, на ленч. Я был в отлучке, выполнял заказ в Ньюмаркете и вернулся только сегодня утром.

– Что это за работа?

– Я консультант по вопросам безопасности. Мы проверяли там пару офисов в порядке антитеррористической профилактики.

– Вы знаете, как давно мог находиться Джеймс в квартире?

– Всего с прошлой ночи.

– То есть вам известно, в какое время он зашел?

– Ну, я звонил ему на мобильный примерно в половине одиннадцатого, и он был в пабе. Так что вернуться мог в любое время, но после этого.

– В каком пабе он находился?

– "Звезда и подвязка", так он сказал. Это у реки.

– Я знаю этот паб. С кем он был?

– С парой друзей. У меня есть их данные, если нужно.

– Будьте так любезны.

Ник достает из кармана записную книжку, листает, находит адресный раздел с длинным перечнем имен и телефонов. Он указывает на два. Ред их записывает.

– Вы не знаете, не пошли ли они куда-то еще после этого паба?

– Навряд ли. Не так поздно, во всяком случае.

– Они не направились в ночной клуб?

– Нет. Джеймс не был любителем ночных клубов. Единственное место, куда они могли бы направиться, – это карри-хаус[4]4
  Ресторан индийской кухни.


[Закрыть].

– А после этого разошлись бы каждый своим путем?

– Да.

Ред вслух производит подсчет:

– Итак... Паб закрывается в одиннадцать, двадцать минут отпускается посетителям, чтобы допить. Набросим час на карри-хаус, несколько минут на возвращение пешком обратно в квартиру... Он вряд ли вернулся бы домой намного позже часа, самое позднее – в начале второго.

Это наполовину утверждение, наполовину вопрос.

– Пожалуй.

– Впрочем, это можно выяснить у тех людей, с которыми он провел вечер. – Ред делает паузу. – Ник, вопросы, которые я сейчас задам, могут показаться вам немного странными. Пожалуйста, поверьте мне, на самом деле они действительно относятся к делу, могут быть жизненно важными и помочь нам в поимке того, кто убил вашего брата.

– Конечно.

– Кто проживал в этой квартире?

– Мы с Джеймсом.

– А кто ее владелец?

– Мы, совместно.

– Вы взяли совместный кредит?

– Нет, мы купили ее сразу, за наличные.

– На какие средства?

– На деньги из трастового фонда.

– Ваши родители богаты?

– Это зависит от того, кого вы считаете богатым.

Ник не вступает в конфронтацию, просто стремится к ясности, и Ред это понимает.

– Тогда так – можно сказать, что, по представлениям большинства людей, ваши родители богаты?

– Пожалуй, да.

– Чем занимается ваш отец?

– Он банкир.

– Успешный?

– Он партнер крупной компании в Сити. По-моему, дела у него идут неплохо.

– Он миллионер?

– Ну, ему принадлежат акции. Когда они вырастают в цене, то могут стоить... Тогда, наверное, да.

– М-м... хм.

Серебряная ложка. Серебряная ложка в это вписывается, как и в случае с Филиппом. Но не с Джеймсом Каннингэмом.

Ред барабанит пальцами, мысленно возвращаясь к тому, что видел в квартире Бакстонов.

Тело Джеймса, раздетое до трусов.

Голова Джеймса, начисто отрезанная.

Фотографии Джеймса на стене, молодого, дружелюбного и полного надежд.

Что-то в них есть, в этих снимках.

Фотографии подобраны в коллажи, заключены в рамки, под стекло. Вроде обычные подборки, на каких люди запечатлевают себя и своих друзей.

Но эти снимки... Что-то в них не то.

Ред почти ухватил ответ. Он сближается с ним, как в свое время сблизился с образом Джеймса Каннингэма в ночной рубашке.

Люди на фотографиях.

Понял!

На фотографиях запечатлены почти исключительно мужчины. Снимков на стенах комнаты около сотни, но женщин на них почти нет. Ред внимательно смотрит на Ника. Он хочет увидеть реакцию на то, что собирается сказать.

– Ник?

– Да?

– Джеймс был гомосексуалистом?

– Нет. Нет, конечно нет.

– Ни в какой мере?

– Какая тут может быть "мера"? Либо вы "голубой", либо нет. Разве что вы бисексуал и удваиваете свои шансы провести субботнюю ночь не в одиночку.

– Я имею в виду, имел ли он когда-либо гомосексуальный опыт?

– Нет.

– Вы уверены?

– Да.

– Совершенно уверены?

– Да.

Наполовину крик. И определенно ложь.

– Ник, вы лжете. Я знаю, что вы лжете.

– Я не лгу.

– Лжете. Знаете, почему я догадался? Потому что вы не задали мне самый очевидный вопрос.

– Какой?

– Почему. Почему я решил, будто Джеймс был гомосексуалистом. Если нет никаких причин считать его таковым, то с вашей стороны было бы резонно спросить, с чего вообще взбрела мне в голову подобная чушь.

– А я говорю, что мой брат был человеком правильной ориентации.

– Тогда почему на всех фотографиях на стенах сплошь мужчины?

– Не знаю. У него было много друзей.

– Друзей мужского пола?

– Да.

– А как насчет подружек?

– Вы имеете в виду девушек, с которыми он дружил, или любовниц?

– И тех и других.

Ник сглатывает, глазами умоляя Реда оставить эту нежелательную тему.

"Это не такое уж табу, – думает Ред. – Никто ведь не подозревает твоего брата в педофилии, каннибализме или в чем-то в этом роде".

– Ник, мне необходимо знать правду. Вы не предаете память о Джеймсе. Если мы хотим поймать человека, который его убил, вы обязаны рассказать мне все, что вам известно, независимо от того, считаете это важным или нет. Есть многое, чего вы не знаете обо всем этом деле, и есть очень многое, чего я не могу вам рассказать. Но пожалуйста, доверьтесь мне.

Ник опускает глаза, потом снова поднимает их на Реда и вскидывает руки, словно сдаваясь.

– Ладно. У Джеймса не очень ладилось с девушками. Я имею в виду, что перепихнуться то здесь, то там ему, конечно, случалось, но ни одна такая история не затягивалась надолго. По-моему, самая долгая интрижка продолжалась у него шесть недель. По правде, так его не больно тянуло к девицам. Разумеется, за кружкой пива, как и все парни, он любил поболтать о своих победах, но душа его к этому не лежала. У каждого ведь свой темперамент и свои пристрастия.

– Но был ли он гомосексуалистом?

Ник заговорил уклончиво.

– Не забывайте, что Джеймс служил в армии. Военная служба – это единственное, что его по-настоящему привлекало. Он никогда не хотел быть кем-то еще. Ни автогонщиком, ни чемпионом по крикету, ни кем-то в том же роде. Только солдатом, причем лет с десяти. И он настолько этого хотел, что постарался выбросить из головы какие-либо сомнения.

– Сомнения насчет чего? Своей сексуальной ориентации?

– Да. Он... экспериментировал, еще в школе. – Пальцами Ник словно подчеркивает в воздухе слово "экспериментировал". – Не думаю, что это было очень серьезно. Полагаю, половина его сверстников имеет такой же опыт. Но Джеймс страшно боялся, как бы об этом не прознали в армии.

– И со сколькими он "экспериментировал"?

– О, всего с одним.

– И кто этот человек?

– Какой человек?

– Человек, с которым Джеймс "экспериментировал".

– Некто по имени Джастин Риццо.

– И чем занимается этот Джастин Риццо теперь?

– Он умер. Погиб в автомобильной катастрофе, еще в первый год после окончания школы.

– Ох, черт!

Ред достает "Мальборо" из пачки в своем кармане, раскуривает и, прищурившись, смотрит на Ника сквозь дым.

– Так было бы важно, если бы кто-то узнал о Джастине и Джеймсе?

– Конечно. Его бы выкинули из армии, разве нет? Я бы не сказал, что в армии ждут не дождутся геев и принимают их с распростертыми объятиями. Они ведь там помешаны на моральном облике и всем таком. Вышвырнуть, может, конечно, и не вышвырнули бы, но что превратили бы его жизнь в ад, это точно. Джеймс был чертовски хорошим солдатом. Нельзя было допустить, чтобы кто-то стал мазать его дерьмом из-за того, что случилось давным-давно.

– А много народу об этом знает?

– Только я.

– Вы единственный, кому он рассказал?

– Да.

– А родители?

– Какие, к черту, родители. У отца крыша бы съехала, это точно. Нет, я единственный, с кем Джеймс поделился. Так что, пожалуйста, не упоминайте об этом никому.

– Ник, я не могу обещать. Это может оказаться жизненно важным.

– Но...

Ред останавливает его движением головы.

– Обещаю одно – никто не узнает, что эта информация была получена от вас. Я выдам это за собственное подозрение. В конце концов, догадка-то и вправду моя, вы ее только подтвердили.

Глаза Ника расширяются от мрачного понимания.

– Вы думаете, парень, который сделал это... По-вашему, это какие-то разборки "голубых"?

– Этого я утверждать не могу. Но точно так же не могу утверждать обратного.

24

Разговаривая по телефону с участком Парксайд, Ред слышит, как Хокинс цокает языком, прежде чем соглашается с тем, чтобы Ред сам сообщил родителям об Эрике. Вообще-то, по правилам, информировать близких родственников о смертях, несчастных случаях или арестах – дело полиции, но Хокинс вынужден признать, что в данном случае имеют место исключительные обстоятельства.

Ред уже собирается вешать трубку, когда Хокинс желает ему удачи. В удивлении он бормочет что-то вроде благодарности и кладет трубку на место только с третьей попытки.

Когда Ред пересекает Грейт-корт, туман уже рассеивается и на фоне чистого лазурного неба четко вырисовываются шпили и зубчатые стены кембриджских колледжей. Наступает ясное, морозное утро, с сочетанием холодка и солнца, словно специально предназначенное для очищения душ тех, кто начинает этот день, один из множества подобных.

Но для Реда этот день длится уже семь часов, и он никогда не будет похож ни на какой другой.

Ему требуется пятнадцать минут, чтобы дойти до Грейндж-роуд, где стоит его обшарпанный серый "ровер". Вообще-то студентам не положено держать автомобили в Кембридже без официального разрешения, но Ред игнорирует это правило, поскольку он уже на выпускном курсе. На Грейндж-роуд он оставляет свой автомобиль, потому что никаких ограничений по парковке там нет, а из всех лиц, наделенных хоть какими-то официальными полномочиями, увидеть его там может разве что смотритель за игровыми площадками Тринити.

Реду требуется менее получаса, чтобы добраться из Кембриджа до дома своих родителей в поселке Мач Хадэм. Незадолго до десяти он въезжает на главную улицу поселка и с неожиданной остротой осознает, что ненавидит это место всеми фибрами души. Ему претит ханжеская чопорность Средней Англии, воплощением которой можно с полным основанием назвать Мач Хадэм. Его бесит пестуемый здесь уют и порядок, вид аккуратных, выстроившихся по обе стороны дороги тюдоровских домов, две маленькие, одинаковые, чистенькие, как игрушки, бензозаправочные станции и красующаяся на въезде таблица с хвастливой надписью – "САМАЯ БЛАГОУСТРОЕННАЯ ДЕРЕВНЯ ХАРТФОРДШИРА". Прибежище черствых, эгоистичных, бессердечных тори, укрывшихся в своем комфортном, безопасном мирке и предпочитающих не вспоминать о житейских бурях, бушующих за пределами их идеально ухоженных лужаек.

Ред представляет себе, какой эффект произведет в деревне известие об аресте Эрика, и костяшки его вцепившихся в руль рук белеют. Воображение рисует ему безудержные сплетни на кухнях, за утренней чашкой кофе, и в пабах, за вечерней кружкой пива, возбуждение всех этих двуличных гарпий, упивающихся позором Меткафов, которые выказывают на людях лицемерное сочувствие, но при этом перешептываются насчет того, что "они всегда знали: от этого мальчишки добра не жди".

Роберт и Маргарет Меткаф живут как раз за поселком, в первом доме после дорожного знака, указывающего на снятие ограничения для населенного пункта и разрешающего предельную скорость, установленную для шоссейных дорог. Сворачивая на дорожку, ведущую к дому, Ред едва не сталкивается с выезжающим из ворот "ровером" отца.

Отец опускает окно.

– Ред! Вот так сюрприз. Чертовская удача, что мы не "поцеловались" лоб в лоб. Ты надолго? Я немного спешу, но в середине дня должен вернуться.

Дорогой отец. Его бизнес вот-вот вылетит в трубу, но он продолжает сохранять оптимизм и держится так, будто ничего особенного не происходит.

Ред высовывается из окна своей машины.

– Отец, мне нужно с тобой поговорить. С тобой и мамой.

– А не может это подождать? На полдвенадцатого у меня назначена встреча с банкирами, и я боюсь, что, если мне не удастся быстренько подыскать для них убедительные резоны, они, чего доброго, лишат меня права выкупа заложенного имущества. Они уже начали поговаривать насчет исполнительного листа, так что опаздывать туда сегодня крайне нежелательно.

– Отец... Кое-что случилось.

Должно быть, на лице Реда явно читается боль, потому что он видит, как испуганно поднимаются дугой кустистые отцовские брови.

– Что? Что случилось?

– Мама дома?

– Да. Да, конечно, дома. Что случилось, Ред?

– Лучше я расскажу вам обоим.

– В чем дело? Ты в порядке? Что-то случилось с Эриком?

– Отец. Пожалуйста.

Ред едет по гравию, прямо к парковочной площадке перед большим окном. Отец пропускает его первым, потом, задним ходом, ставит машину рядом. Они молча заходят в дом.

Мать Реда занимается глажкой перед телевизором на кухне. При виде сына она с негромким восклицанием выходит из-за гладильной доски, чтобы обнять его.

– Маргарет, – предупреждает ее муж, – у Реда плохие новости.

Она останавливается в нескольких футах от них, переводя неуверенный взгляд с одного на другого.

– Что? Что случилось?

Ред выдвигает стул из-за кухонного стола.

– Присядь, мама. Ты тоже, отец.

Они послушно садятся, как собаки, ожидающие еды.

Ред не знает, что сказать, поэтому начинает с самого начала. Он стоит совершенно неподвижно, с застывшим взглядом, шевелятся только его губы. Руки он засунул в карманы брюк и даже не переминается с ноги на ногу.

Реду требуется двадцать минут, чтобы пересказать эту историю во всех подробностях. Единственное, о чем он умалчивает и о чем не расскажет никому, никогда, – это о данном им Эрику обещании. Все остальное излагается в деталях: признание Эрика, "Мессия", его явка в полицию, арест, обвинение. Может, было бы лучше что-то скрыть, но Ред не знает, что именно, и поэтому не утаивает ничего.

На протяжении всего своего монолога Ред смотрит на родителей. Он видит, как рука матери поднимается к сердцу и остается там, как будто ее прикосновение – единственное, что поддерживает его биение. Видит, как отец медленно качает головой из стороны в сторону, еле слышно бормоча: "Боже мой, Боже мой". Слезы катятся из-под век матери и сбегают по лицу, пока она не слизывает их с губ. Порядочные люди, обычные люди, ничем не заслужившие того, чтобы их жизнь так безжалостно и внезапно оказалась разбитой вдребезги.

Ред заканчивает, и наступает тишина. Гробовая тишина, затянувшаяся на эпохи, отмеряемые секундной стрелкой настенных часов.

– В чем мы ошиблись? – спрашивает мать скорее себя, чем кого-то еще.

– Мама...

– Это уже не важно, – говорит отец, пытаясь придать голосу уверенность. – Вопрос не в том, в чем мы ошиблись, а в том, что мы можем сделать теперь.

– Мы ничего не можем, отец.

– Ничего? Должно быть что-то. Мы ведь, наверное, можем увидеть Эрика?

– Я не знаю. Надо будет выяснить в полиции.

– Но он наш сын, – всхлипывает Маргарет. – Мы должны его увидеть. Это наше право встретиться с ним. Разве нет?

– Мама...

Ред кладет ладонь на ее руку.

Царапанье ножки стула о линолеум – отец встает.

– Нужно позвонить в банк. Сказать им, что я не могу приехать.

– Роберт! О чем ты думаешь? Какой, к чертям, банк? Твоего сына только что...

Ред сжимает руку матери.

– Пусть звонит, мама. Отец прав. Он должен сперва разобраться с этими делами.

"Пока еще не в полной мере осознал, что на него свалилось, и способен с чем-то там разбираться", – думает Ред, но вслух, разумеется, этого не говорит.

Они смотрят, как Роберт, держась неестественно прямо, выходит из кухни. Потом, когда он берет трубку, из-за угла слышится его голос.

– Майкл? Это Роберт Меткаф... Хорошо, спасибо. А ты? Прекрасно, прекрасно... Послушай, тут кое-что случилось... Нет, действительно... Боюсь, что я не смогу подъехать... Кое-что очень серьезное... Можем мы перенести встречу? Да, это подходит. Спасибо... До свидания.

Роберт возвращается в кухню. Он тяжело опускается на стул и потирает рукой глаза, словно короткий телефонный разговор довел его до полного изнеможения.

Родители смотрят на Реда.

– Что нам делать, Ред? – спрашивает отец. Это не просьба о совете. Это мольба о помощи.

Потрясение лишило родителей способности принимать решения. Они поменялись местами – теперь Ред должен заботиться о них, как они заботились о нем, когда он был ребенком. Ред и Эрик, оба, каждый по-своему, привели в действие силы, разрушающие уютный мирок Роберта и Маргарет Меткаф, подобно урагану. Вышло так, что только старший сын способен помочь родителям справиться с тем, что натворил младший. Ред осознает их беспомощность и понимает, что не должен их подвести.

– Мы уедем отсюда, прямо сейчас, и поедем обратно в Кембридж. Вы остановитесь в гостинице под вымышленными именами и...

Его прерывает отец.

– Ред, я должен банку тысячи фунтов. Дом уже перезаложен, и мне осталось вот столько, – большим и средним пальцем он показывает крохотное, в миллиметр, расстояние, – до банкротства. Где мы возьмем деньги на гостиницу?

Теперь, когда ужас случившегося начинает пронимать его по-настоящему, отец лишается обычного оптимизма.

– Папа, у нас нет выхода. С минуты на минуту об Эрике прознают репортеры, и тогда они немедленно нагрянут сюда. К ленчу окрестности нашего дома будут похожи на Пикадилли в полдень. Вы и высморкаться не сможете без того, чтобы этот факт не попал в газеты. Вам нужно уехать. Немедленно.

– Я не допущу, чтобы какие-то чертовы... репортеришки толклись в нашем доме. Я остаюсь здесь. Я не поеду ни в какую гостиницу.

Эта попытка проявить характер столь же трогательна, сколь и бесплодна. Ред кладет руку на плечо отца.

– Нам не обязательно останавливаться в дорогой гостинице. Полно дешевых заведений, вполне приличных. Остановитесь с мамой в одном из таких, а потом мы выясним, как можно повидать Эрика. Но здесь вам оставаться нельзя. Присмотреть за домом мы попросим полицию.

Он смотрит на мать.

– Мама, почему бы тебе не пойти и не собрать чемодан?

Она рассеянно кивает и, шаркая, выходит из комнаты. Отец и сын сидят на кухне, прислушиваясь к звукам, доносящимся сверху, где она укладывается.

Десять минут спустя они в отцовском "ровере" направляются в Кембридж. Машину ведет Ред, потому что отец, в его нынешнем состоянии, вряд ли сумел бы выехать из ворот, не врезавшись в столб.