Текст книги "А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2"
Автор книги: Борис Тарасов
Жанр: Религиозные тексты, Религия
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 38 (всего у книги 51 страниц)
С. Чертков
Деоника в поэзии А. С. Хомякова
Научайте и вразумляйте друг друга псалмами, славословием и духовными песнями, во благодати воспевая в сердцах ваших Господу.
Кол. 3, 16 I
Теория литературного рода предстает ныне областью проблематической. Исток противоречивых формулировок кроется в понимании категории бытия. Пока ей приписывается предикат абсолюта, сознание остается вмятым в наличную плоскость, а «обман призраков погрязший в чувственности разум принимает за истину»[695]695
Филарет Московский, свт. Творения. М., 1994. С. 134.
[Закрыть]. Только с признанием сущего как трансцендентной и высшей ипостаси и после соотнесения с ним непосредственно реального мир обретает должный объем. Бытие нам дано, к сущему мы призваны. Человек стоит на развилке: сверни влево – и жизнь потеряет одно измерение, ты будешь намертво раздавлен стенами материи. А правый путь – труд духовного возрастания, постижения предвечного замысла и приведения бытия в соответствие с ним. Мы созидаем себя, поскольку наделены «творческой способностью осуществлять надлежащее» (преп. Максим Исповедник) – не механическим мастерством «отражения» или обезьяньим артистизмом «подражания», но талантом преображения, лишившись которого, стали бы безвольными, как зеркала.
Таковы предпосылки возникновения деоники как представления идеальной реальности в искусстве и выражения авторской веры – «уповаемых извещение, вещей обличение невидимых» (Евр. 11, 1).
Литературе тесно в рамках установившегося деления по родам. Простейший пример – популярные песни «Интернационал» и «Священная война». Попробуйте соотнести их с членами «универсальной» триады – кроме комичных натяжек, вряд ли что-то получится. Художественное творчество не может быть с достаточной точностью описано в системе трех координат. Необходимо еще одно измерение. И оно существует.
Деоника (греч. δέον – должное, необходимое, надлежащее[696]696
Слово «деоника» являет контрастную аналогию с «лирикой» и указывает на отличие от внелитературных терминов «деонтология» и «деонтическая логика». В «Никомаховой этике» to deon переведено как «должное», чтобы отличить от Pflicht Канта, но указан подстрочник – «что следует делать».
[Закрыть]) – наряду с лирикой, эпосом и драмой, четвертый основной род художественной литературы, высшая умопостигаемая реальность, норма, к которой необходимо стремиться, идеальный образ, преображенное естество.
Анализ сочинений 50 русских поэтов XVIII—XX веков выявил более 1000 вещей, в разной мере относящихся к данному роду[697]697
«Реальные тексты редко манифестируют теоретические модели в чистом виде: как правило, мы имеем дело с динамическими, переходными, текучими формами, которые не полностью реализуют эти идеальные построения, а лишь в какой-то мере ими организуются» (Лотман Ю. Семиосфера. СПб., 2000. С. 51). «Каждая такая категория для современной диалектики является <…> принципом становления и потому может трактоваться, начиная от своего предельного наполнения и кончая своими близкими к нулю функциями» (Лосев А. Проблема вариативного функционирования поэтического языка // Лосев А. Знак. Символ. Миф. М., 1982. С. 416–417).
[Закрыть]. И известен человечеству он был с древнейших времен, начиная с «Поучения Птахотепа». Духом назидания было проникнуто любое письменное творчество. Диоген Лаэрций среди семи видов речи указывает приказание, просьбу и призыв. Платон устами Сократа возвещает, что прекрасное стихотворение должно выполнять и насущные жизненные функции: быть молитвой, воззванием, наставлением. По Аристотелю, поэт подражает «тому, как было и есть; или тому, как говорится и кажется; или тому, как должно быть». Для Горация одна из целей поэзии – наставлять и поучать. Кант высшим ее проявлением считал способность изображать идеал. Все это не что иное, как де-оника в своем многообразии. Именно по ее направленности и силе следует судить о месте писателя в духовной иерархии, именно она выявляет систему ценностей автора, ибо человек есть то, что он желает. «Где сокровище ваше, там и сердце ваше будет» (Лк. 12, 34).
Природа эпоса – бесконечное становление; деоника есть нечто ставшее, предельная точка развития. Эпическое повествование отражает исторический процесс; деоника рисует его конечную цель. Деонический вектор однозначно задает будущее, как правило, превышающее всякую надежду, или неизбежное, или желанное. Это «воспринимаемый образ сверхъестественной реальности» (Б. Успенский). Но неправомерно отождествлять деонику с фантастикой (возможное и должное слабо коррелируют), что явно видно на примерах православной иконы или в ином ракурсе «Государства» Платона. Утопия как жанр, безусловно, входит в деоническую сферу, но целиком ее не заполняет. Обманчиво и внешнее сходство с идиллией, ведь «картинки быта – не символы бытия» (С. Аверинцев). Да, наглядно воплощенная красота деонична.., если смертельные противоречия не искусственно затушеваны, а творчески преодолены. Безмятежность замершего существования прямо противоположна чувству тяжелейшего пути до представленной цели. Деоника всегда подразумевает переворот. «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего» (Рим. 12, 2). Она рождается из признания недостатка в прошедшем и неполноты в современном, стремится охватить все бытие, предполагает осознанный акт изменения существа, подспудно готовя нас к нему, никогда не обещает легкой добычи. Но это и не голый протест – довлеющим оказывается мир преображенный. Как только появляется даже скупая удовлетворенность действительностью, наслаждение или непринужденное ликование, т. е.
происходит растворение в созерцании конкретно-чувственных форм, – на сцену выступает лирика.[698]698
Гегель противополагает наличному бытию именно долженствование, действительности – чистый долг. Вслед за ним и Аверинцев мыслит сферу долженствования как превышающую сферу реальности.
[Закрыть]
Разумеется, любые границы есть плод нашего умозрения, авторского метода, проведение их само по себе акт творческий[699]699
Что касается драмы, то намеренная фигура умолчания – призыв к сотворчеству, соборному восполнению целокупной формы.
[Закрыть]. Синтез в рамках одного произведения искусства различных способов претворения мысли уже говорит о достоинстве. Но познание чистых форм объективно полезно, как и вполне плодотворно в литературе смешение родов (и жанров), в чем убеждают и стихи А. С. Хомякова.
Особенности его зрелой поэзии – непоколебимая однозначность, уверенность, непременно возвышенный пафос, а также ясная мысль и предельно четкая идея. Заметим, что эти определения характеризуют и всяческую деонику, в отличие от лирики, которой свойственны пестрота, мимолетность, зыбкость и беспредельное кружение. Лирика, взятая сама по себе, есть только эмоция, ведь она основывается на впечатлении, чувственном ощущении, находя сладость в их непрестанной смене – в самом течении бытия. В лирической проекции детали преувеличенно масштабируются, а каждое субъективное впечатление самоценно. Любому иному повествованию имманентна формальная самоустраненность личности автора. «Слова, которые говорю Я вам, говорю не от себя; Отец, пребывающий во Мне, он творит дела» (Ин. 14, 10). Хомяков обличает различия первоначал как «я и от меня» и «я, но не от меня». Личный момент остается, но в качестве снятого. Только с XVIII века субъективность получает неслыханные права, а самовыражение делается суверенным явлением культуры. Древнерусские «писатели “самоустраняются” из своих сочинений, потому что боятся “самосмышления”, боятся впасть в гордыню, первый из семи грехов смертных[700]700
Анонимность икон, «Откровенных рассказов странника духовному своему отцу» и «Ареопагитик» – выражение предельного авторского смирения.
[Закрыть]. Они страшатся личной точки зрения. Их цель – выразить общее, земское, соборное мнение»[701]701
Панченко А. О русской истории и культуре. СПб., 2000. С. 305–306.
[Закрыть]. «Художник <…> растворяет свою личность в воссоздаваемом <…> полотне. Даже когда его субъективность проступает, она не похожа на лиризм. Оценки <…> выносятся не от своего имени, а от лица традиции, обычая, веры, народа. Поэт отдает свой голос чему-то бесконечно более значительному, чем он сам»[702]702
Лотман Ю. О поэтах и поэзии. СПб., 2001. С. 321.
[Закрыть]. Деонический поэт упивается «не ничтожными событиями собственной жизни <…> он вещает правду и суд промысла <…> мещет перуны в сопостатов, блажит праведника, клянет изверга»[703]703
Кюхельбекер В. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 454.
[Закрыть]. Вот и вся разница!
Деоника, в сравнении с лирикой, есть «более глубокая форма духовного самосознания» (А. Ф. Лосев). Она всегда диалектична и претендует на то, чтобы стать всеобщим правилом. Ее задача – преодолеть видимые противоречия жизни, справиться с изменчивым потоком переживаний, доведя их до логического предела, превратить в долг и моральную обязанность. Только долг способен обуздать страсти. Только деонике по силам раскрыть содержание и цель личности и всего мироздания.
Бытует множество определений, с разным эмоциональным знаком выражающих отношение критиков к искомому предмету[704]704
Например, в отношении Хомякова: стихотворная публицистика, стихи пропагандного характера, стихи-призывы, агитационная поэзия, стиховторения-манифесты, резонерство, морализаторство, назидательная литература, нравоучение, версифицированная проповедь, духовное наставление.
[Закрыть]. Не было пока только имени… Симулякр «дидактическая литература» указывает ныне глухую провинцию в непомерной лирической империи. Противостояние пользы и наслаждения разрешилось гегемонией последнего. Причина грехопадения литературы – примат души над духом. Но простодушие древних не ведало в поэзии ничего, кроме воспевания, а дидактичность мыслилась присущей всей литературе (и не только ей!), хотя дьявольский подлог уже ощущался – его констатирует Платон: искусство уклоняется от выражения истины, познания первооснов и воплощения нравственных образов. И все же еще два века назад Байрон почитал за высший род (!) поэзию высоконравственную (дидактическую), имеющую своим предметом просвещение и улучшение человека.
Действительно, дидактика – органическая часть деоники, они соотносятся как поучение и представление. Наоборот, публицистика (как размышление на заданную тему или полемика) далеко не всегда приводит к однозначному надлежащему. В предельном значении деоника предстает как мудрость, и величайший ее образец – Библия. Русское поэтическое поле пока не рождало урожая добротнее, чем под плугом А. С. Хомякова. «Ценить и благодарить следует глубоко православного поэта <…> за то, что мощным голосом своим нарушил царственный покой самодовлеющего неверия, подорвал надменно величественный и дерзко самозванный престиж его, поколебал хотя отчасти гнетущий плен вавилонский»[705]705
Аксаков Н. Духа не угашайте! М., 2002. С. 125.
[Закрыть]. Если бы глагол «урожденного поэта, провидца»[706]706
Григорьев А. Эстетика и критика. М., 1980. С. 165.
[Закрыть] был услышан (а скорее, востребован!) наравне с пушкинским, он принес бы столько же практической пользы, сколько вреда причинило русской культуре творчество поэтического антипода Хомякова. Но это уже чистая деоника.
Соблюдая хронологический принцип, уместно рассмотреть 15 произведений Хомякова, последовательно выявляя особенности композиции и сущность мысли. Структурный анализ позволит установить, в какой форме оная бытийствует, и наметить первичную типологию.
1. «Ода» (1830). Имеет три части: вполне эпическая первая завершается требованием, вторая состоит из проклятий, а третья рисует будущий век. Из неприятия действительности через ее отрицание возникает иное бытие. Его устроение, по мнению автора, совершенно: деяния, нарушающие моральные нормы, подвергнуты остракизму; торжествуют принципы, без обсуждения почитаемые высшими. Два деонических пласта: нечто существующее необходимо преодолеть, и тогда установится верный ход вещей, каковой и описан. Картина несколько абстрактна и метафорична, в отличие от конкретности символики позднего периода. Но несомненно, что «Ода» как цельная вещь не может быть приписана ни к одному известному роду литературы, несмотря на наличие их отдельных атрибутов.
2. «Вдохновение» (1831). Зачин – чистый призыв. Далее следует констатация закона мироздания, долженствующего осуществиться независимо от желания человека, условно сводящаяся к импликации «если.., то...». Целиком стих есть императив («поступай так, ибо…») и звучит как предупреждение, предостережение.
3. «Орёл» (1832). Иное построение, сочетающее методы 1, 2. Побуждение к выполнению моральных обязанностей с целью вернуть падшее бытие к истинному порядку. Причем одно деоническое деяние, поданное как максима, служит условием другого, на которое автор уповает.
4. «Ключ» (1835). Первая часть – лирическое описание действительности (хотя и умозримой), но затем создается перспектива, русло ширится и устье сливается с небом. Поэт воспаряет над плоскостью текущего дня, и взору открывается будущность. Ее восприятие не менее лирично, но это есть чаяние («верю, что так будет»).
5. «Остров» (1836). Та же схема, но с одним разительным отличием. Можно назвать вторую часть антиутопией, но куда вернее слово «приговор». Налицо и разница с 2: благополучный исход не подразумевается. Заключительное четверостишие, постулирующее упование автора, не относится к объекту приговора, хотя весь стих и воспринимается как предостережение.
6. «России» (1839). Похожая 2-частная композиция, снова развертывается полотно реального бытия. Но уже в первую часть вводится предостережение и наглядные примеры неизбежной кары за преступление завета; во второй дается предначертание должного пути, взывание переходит в наказ следовать ему, за что и грядет достойная награда.
7. «На перенесение Наполеонова праха» (1840). Пример органического сочетания деоники с эпосом. Причем первая предстает как наказ, а объяснением его верности служит упование («Пусть…») на действенность совершенного.
8. «Не говорите: “То былое…”» (1844). Снова пример деонического эпоса. В построении отметим, как начальная апофатическая деоника переходит в требование.
9. «Воскресение Лазаря» (1852). Звучит молитва, и если она будет услышана, должно произойти желаемое автором (ср. с 2).
10. «Ночь» (1854). Пламенный призыв совершить некие поступки, насущно необходимые для всякого человека. Типичное побуждение к исполнению долга.
11. «России» (1854). В I—II пятистишиях дается представление о долге, V– VI – призыв к выполнению условий его воплощения, а в VII указаны конкретные пути исполнения.
12. «Раскаявшейся России» (1854). Упование на совершение желаемого (ср. с 9) плюс призыв исполнить оное. Впервые возникает мотив благословения.
13. «Счастлива мысль, которой не светила…» (1858). Так должно поступать, дабы получить искомое.
14. «Труженик» (1858). Полемика. Стандартно лирической первой части противостоит призыв исполнить долг перед Богом, а разрешается коллизия смирением и крепкой верой следовать завету.
15. «Подвиг есть и в сраженьи…» (1859). Аналогично 2, 13.
Итак, деоника обнаруживает себя в следующих типах[707]707
Классификация не исчерпывающая и не единственная. Иные создаются на основах категорий грамматических (форм предложения и наклонения глагола) или кантовских.
[Закрыть]:
I. Констатация законов, максима (2, 13, 15).
II. Представление о долге (5, 10, 11).
III. Апофатика (8).
IV. Призыв (11, 14). Многообразию действий соответствуют модусы:
а) молитва, просьба (2, 5, 9);
б) побуждение, увещевание (3, 10);
в) приказ, требование (1, 5, 8);
г) предупреждение, предостережение (2, 5, 6);
д) проклятие, благословение (1, 12);
е) наказ (6, 7);
ж) запрет, завет.
V. Предначертание (указание) пути (6, 11).
VI. Стимул, в том числе примеры награды или кары (6, 13).
VII. Чаяние, упование (3, 4, 5, 7, 12).
VIII. Образ будущего века (1, 4, 5, 13).
Авторским методом построения стиха чаще всего является путь от ущербного бытия к абсолюту упования, от картинок текущих событий к символам горнего мира. Эпический и лирический потоки вливаются в деоническое море и растворяются в нем. Как правило, двух-, трехчастную структуру организует развернутая метафора; антагонизм видимого и надлежащего подчеркнут сменой форм повествования. Так создается конфликтность, напряженность ситуации, «поэзия уже не погружает в приятное подобие сна <…> она окликает душу, как резкий сигнал к пробуждению»[708]708
Аверинцев С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. С. 186.
[Закрыть]. А эпическая манера, к которой Хомяков тяготеет, сглаживает откровенную моралистичность.
Перейдем к сущности деоники Хомякова и рассмотрим авторское идеальное мироустройство, путешествуя по преображенной ойкумене.
В центре ее, превыше всех и в славе (6, 8, 12), по милости Божьей (8) стоит Россия – прощенная после слезного покаяния за бывшие грехи (8, 11, 12), преодолевшая гордыню, смиренная и молящаяся, полная жертвенной любви (3, 6, 8, 12) и дарящая верой (5, 6). Исполнив волю Бога, свое предназначение (13) и моральную обязанность (3), она кроваво сокрушила внешнее зло (6, 7, 11, 12), преодолела внутренний раздор (1), помогла младшим братьям (1, 3) и теперь является охранительницей (6) союза (1) любви (3, 6), властвующего над землей (1, 5). В единстве с Богом и святыми (4) она духовно окормляет (3) не только семью освобожденных ею от рабства славянских народов (3, 6, 11, 12), но и весь мир (4), делясь с ним богатством мыслей (4, 12). А над могилой сокрушенных (5, 6, 11) гордецов-противников высится крест (7).
В деонической стране Хомякова день начинается с молитвы: народ, воспламеняясь духом (10), коленопреклоненно (10, 11) молится в храме за себя и всех падших и обремененных (7, 10). Здесь же пребывает и автор, воскресший по глаголу Христову и славящий Господа (9). Затем человек творящий, художник в самом широком смысле, непрестанно борясь с ленью (2, 14) как главным врагом творчества, отринув соблазн мирского наслаждения (2) и дремотного покоя (14), достойно принимает дар небес (2), дабы слиться с ними (1, 2, 3, 4, 6, 13, 15)[709]709
Постоянно встречающийся мотив. Причем небеса воспринимаются как покров Всевышнего (6).
[Закрыть]. До поздней тьмы (14) он терпеливо (15) свершает свыше назначенный удел, в поту трудясь на Господней ниве, борясь с косностью и злом (14, 15) силою мысли и слова (2, 4, 5, 9, 13). Ночная (10) молитва укрепляет дух, и снова – день, и снова – труд.
Для полноты картины перечислим устраненное Хомяковым из высшей реальности (апофатическая деоника). Кроме уже указанного, с негодованием изгнаны: вражда и сраженья одноплеменников (но только их!) (1, 8); насилье в отношении семьи славян (3, 4); бешеные страсти (4, 8); лукавство, гордыня и славолюбие (5, 6, 7, 8, 12); власть государства над Церковью (5); клевета, двоедушие и разврат (8); неправый суд, лесть и ложь (11); слепая и низкая (!) злоба (7, 11, 14, 15).
Деонический мир Хомякова насквозь диалектичен. Главная пружина и движущая сила его становления – антитеза гордыни и смирения, но не рабского (2, 3, 5, 8, 11, 15), а подлинного (5, 6, 8, 11, 12, 14). Ей соответствует противопоставление славы мирской (5, 6, 7) и Божьей (5, 6, 9, 12)[710]710
Начиная с XVII века эта антиномия стала остро полемичной. Достаточно вспомнить бешеную популярность «Памятника», чтобы понять всю небанальность для русской образованщины устремлений Хомякова.
[Закрыть]. Это есть «чистейшая исповедь Православия»[711]711
Аксаков Н. Духа не угашайте! С. 15.
[Закрыть]. Но присутствует и еще одна дихотомия: долга государства и личности. Образное воплощение получают жестко разграниченные К. Аксаковым понятия «государство» и «земля»[712]712
См.: Аксаков К. Полн. собр. соч. М., 1889. Т. 1. С. 16–23; Аксаков К. О внутреннем состоянии России // Ранние славянофилы. М., 1910. С. 80–96.
[Закрыть]. Здесь обнажается нерв всей истории человечества, ведь задачи сторон прямо противоположны: сохранение власти (причем любой ценой) и смирение как путь ко спасению. Соответственно, и цели находятся в разных измерениях (сугубо земном и запредельно небесном), и методы их достижения отличаются (убивать/подавлять и трудиться/жертвовать). В идеальном мире Хомякова, откликаясь на Божеский призыв, субъекты должны действовать по-разному, да и сам он звучит то просительно (в форме предложения) (5, 6, 11, 12), то требовательно (приказа) (9, 10, 14). Напрашивается параллель с известной дефиницией: кушитство – иранство, культурами завоевательной (1, 5, 6, 11, 12) и земледельческой (2, 13, 14). Но в отличие от учения блаженного Августина (к трактату которого «О граде Божьем» и восходит сия оппозиция), здесь обе предстают выразителями Божьей воли, хотя путь личностный все же почитается за высший подвиг (15). Нам явлено «оригинальной красоты общество, соединяющее патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства».[713]713
Киреевский И. Критика и эстетика. М., 1998. С. 153.
[Закрыть]
Поэзия Хомякова – не только органичное продолжение славянофильской историософии, но и синтез, завершение «глубоко обдуманной <…> нравственно-богословской системы»[714]714
Аксаков К., Аксаков И. Литературная критика. М., 1982. С. 344.
[Закрыть], преодоление мнимого конфликта свободы и необходимости, нечто «третье, долженствующее возникнуть из взаимной борьбы двух враждующих начал»[715]715
Хомяков А. С. Работы по историософии. М., 1994. Т. 1. С. 470.
[Закрыть]. На то она и деоника, чтобы претворять боль в радость!
Вы бы хотели жить в таком мире?
Завершат мое оглашение два императива, полностью воплощенные Хомяковым. Его современник и единомышленник В. Гюго призывал: «Подобно светочу, должен [поэт] шествовать впереди народов, указывая им путь. Он должен вернуть их к великим принципам порядка, морали и чести. <…> Истинный поэт никогда не будет эхом никакого другого слова, кроме слова Божия»[716]716
Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980. С. 443.
[Закрыть]. А святитель Иоанн Кронштадтский заповедовал: «Люди образованные <…> сочинители и писатели <…> должны служить к славе Божией и пользам народа… на началах Православной Церкви»[717]717
Иоанн Кронштадтский, свт. Слово в 5-ю неделю Великого поста // Великий пост. М., 1991.
[Закрыть]. «Не должно ни у кого и спрашивать, нужно ли распространять Славу Божию пишущею рукою. <…> Это мы обязаны делать по мере сил своих и возможности. Таланты надо употреблять в дело. Коли будешь задумываться об этом простом деле, то диавол, пожалуй, внушит тебе нелепость, что надо иметь только внутреннее делание».[718]718
Иоанн Кронштадтский, свт. Моя жизнь во Христе. М., 2001. С. 334–335.
[Закрыть]
Трагично, что до конца этот подвиг не осилил никто из русских поэтов, кроме Хомякова.
Г. В. Косяков
Метафизика бессмертной души в лирике А. С. Хомякова
А. С. Хомякова давно признали самобытным русским философом-славянофилом и общественным деятелем. Однако до сих пор его лирика не изучена должным образом, хотя в его поэзии осмыслялись как актуальные для эпохи вопросы, так и вечные метафизические и религиозные проблемы. В лирике Хомякова отразились ключевые стили и направления: одическая традиция XVIII века, черты русской элегической школы, поэтические искания любомудров, образность ориентальной поэзии, гражданственный пафос лирики декабристов, «метафизическая поэзия» Ф. И. Тютчева и М. Ю. Лермонтова.
В русской эстетике начала XIX века метафизическая идея бессмертия, соотносимая с пророческим даром поэта, становилась основой для целостного постижения универсума, в котором имманентное и трансцендентное стремятся к единству. Романтические принципы самовыражения души, модель восхождения к абсолюту закономерно приводили к прояснению религиозного смысла бытия. В работе Ф. В. Шеллинга «Об отношении реального и идеального в природе», повлиявшей на развитие европейского романтизма в целом и любомудров в частности, высказывается мысль о «вечном единстве бесконечного и конечного»[719]719
Шеллинг Ф. В. Об отношении реального и идеального в природе // Шеллинг Ф. В. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 35.
[Закрыть]. Для Шеллинга явление материального, ограниченного мира выражает на субстанциональном уровне «внутренние движущие силы универсума»[720]720
Там же. С. 35.
[Закрыть]. Именно «сила творения» воплощает «вечное понятие» в живой организм, наполняет его метафизическим смыслом. Искусство в понимании романтиков помогает прозреть в явлении сущее, абсолютный идеал.
Уже в ранней лирике Хомякова акцентирована гносеологическая идея целостного и отстраненного познания ограниченного земного мира человеческим сознанием благодаря постижению им собственной бессмертной сущности:
В этом послании осознание бессмертия создает грусть, которая в понимании русских романтиков, например В. А. Жуковского, выражает сущность христианского миросозерцания[722]722
Жуковский В. А. О меланхолии в жизни и поэзии // Жуковский-критик. М., 1985. С. 188–200.
[Закрыть], позволяет испытать целостное переживание в единстве молитвы, чувства и мысли. Духовный мир человека по своей глубине и непостижимости сопоставляется с макрокосмом. Образной доминантой, соотнесенной с бессмертием, выступает звездное небо, которое в лирике Хомякова связано с идеей величия Творца:
В элегиях Хомякова, как и в произведениях Тютчева, Лермонтова, «песня» звезд знаменует хвалу Творцу, универсальную духовную и бессмертную жизнь, противопоставленную хаосу, смерти и небытию. На смысловом уровне очевидна преемственность платонизму, а также немецкой метафизике конца XVIII – начала XIX века, в которой звездное небо воспринималось в качестве «сияющей книги бессмертия»[724]724
Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977. С. 138.
[Закрыть]. Поэт обращается к традициям православной культуры, где звезда – сакральный символ Богородицы и Христа, который есть «звезда светлая и утренняя» (Отк. 22, 16). На русскую романтическую поэзию в осмыслении метафизики бессмертной души повлияла и русская поэзия XVIII века, прежде всего духовные оды М. В. Ломоносова.
В лирике Хомякова лицезрение красоты и величия мира (ночного звездного неба, степи, моря) порождало живое ощущение бессмертия, внутренней свободы, полноты мироощущения и покоя. В стихотворениях Хомякова («Вдохновение», 1831; «Элегия», 1835) сакральная символика звезды сближается с образом росы: роса, как и заря, знаменует просветление земного мира небесным, становится земным свидетельством рая, Царствия Божиего.
Метафизика бессмертия в лирике Хомякова находит образное выражение в форме связанных между собой духовных устремлений.
В стихотворении «Молодость» (1827) выражено пантеистическое слияние с миром, обретение гармонии:
В поэзии Хомякова возникают образные аллюзии и реминисценции с трагедией И.-В. Гёте «Фауст», в которой постижение героем бессмертия души происходит в результате осознания величия мира в момент заката. У Хомякова, как и у Гёте, свет выступает формой проявления Творца в мироздании, синтеза имманентного и трансцендентного:
Ощущение «фаустовского» мгновения, вбирающего в себя полноту вечности, становится формой максимального жизнеутверждения человека в мироздании.
Лирический пейзаж произведений Хомякова часто становится аллегорическим и символическим, как в «Послании к другу» (1822), где величие земного мира отображает идеал естественного человека Ж.-Ж. Руссо, раскрывает гармонию космоса, сакральным центром которого выступает дуб как мировое древо, вводит библейский контекст и подтекст (образы пустыни, льва). В финале послания выражена идея обретения покоя в полноте Бога:
Как и в лирике Тютчева, в творчестве Хомякова раскрывается христианское отношение человека к природе как символическому выражению горнего мира, родовых основ жизни. Акт поэтического вдохновения Хомяков выражает как максимальную творческую активность души, не подвластной ограниченностям жизни, смерти:
Для Хомякова вдохновение – это богоподобный дар создавать, творить, воплощать. Поэт утверждает провиденциальное его начало, целостный характер приобщения к истине и идеалу: оно соединяет познание и самопознание, озарение и рефлексию.
В элегии «Сон» (1828) творчество соотнесено с познанием земного и горнего миров, с молитвенным горением. Эпитет «пречудный» акцентирует внимание на духовной активности, таинстве богоподобного поэтического творчества. Элегия раскрывает, как и философская притча В. Одоевского «Смерть и Жизнь», драматический процесс вечного обновления жизни: духовная активность – смерть – воскресение. Идея возрождения и вечного пребывания активной души в полноте жизни подчеркнута в произведении Хомякова кольцевой композицией и экспрессивным рядом глаголов: «гремели», «вонзалися».
В элегиях «Два часа» и «Вдохновение» (1831) раскрывается представление о поэтическом озарении, сопоставимом с пророческим экстазом. Философский зачин элегии «Два часа» – «Есть» – вносит пафос утверждения диалогичности поэтического творчества, отражающего взаимодействие имманентного и трансцендентного, влияние божественного Логоса на душу поэта. Поэтическое творчество, соотнесенное с огнем и волной («огненной струей», «сладкозвучная волна»), – это мгновенное вдохновение, сошествие божественной силы. В лирике Хомякова с поэтическим вдохновением соотнесен эпитет «сладкий», знаменующий идею гармонии и «рай сладости». Здесь раскрывается триада: томление души – преображение – покой, – отражающая на личностном уровне концепцию исторического процесса, сформулированную любомудрами. Вторая часть элегии антитетична первой, ибо в ней раскрыто томление души, не находящее себе позитивного разрешения из-за отсутствия «божественного света», соединяющего в себе музыку и Логос.
Пророческий характер вдохновения подчеркивается церковнославянской образностью («зенница», «терн», «молния», «распахнутся небеса»). В лирике Хомякова частотна персонификация творческой, духовной силы в образах гения, ангела-хранителя.
В стихотворении «Надпись на картине (ангел спасает две души от сатаны)» (1848) в рамках трехчастной композиции раскрывается диалектика воплощения – земной жизни – возвращения на небесную родину. Поэт намечает две возможности жизнетворчества человека: активное приобщение к земному миру и отстранение от него, сохранение «юного чела». После физической смерти «образ» души продолжает сохранять индивидуальные черты, единство субстанционального и земного.
В лирике Хомякова («Элегия на смерть В. К. К<иреевского>», 1827; «На сон грядущий», 1831) смерть воспринимается как освобождение духовной субстанции, как родовой удел, – отсюда идея приятия кончины. Поэт подчеркивал, что в бессмертной душе человека, как и в истории, ведут борьбу молодость и старость, воскресение и смерть. Аналогом воскресения на уровне внутреннего духовного мира выступает конструктивное воспоминание.
Осмысляя метафизику бессмертия, Хомяков указывает на особые его формы в истории, в памяти народа: в оде «Бессмертие вождя» (1823) момент гибели героя за родину становится максимальной формой его жизнетворчества, победой над смертью. В стихотворении «Желание покоя» (1825) бессмертие также соотнесено с образным рядом памяти о старине, славе.
Хомяков раскрывает представление о генетической форме бессмертия в стихотворении «К детям» (1839). Крестное знаменье и молитва выражают охранительное начало, оформляющее связи между душами, которые оказываются сильнее смерти. Тема отеческой любви возводится к ее абсолютной форме – благодати Бога к человеку.
Ощущение бессмертия на уровне лирического переживания в поэзии Хомякова становится одной из ключевых метафизических идей, проясняющих онтологический статус человека, в котором бессмертная духовная жизнь познает себя через конечную и индивидуальную форму. При этом продолжаются традиции Православия, немецкой классической философии, любомудров. Идея бессмертия выступает в качестве мировоззренческой доминанты в гносеологии, онтологии, эстетике, этике и историософии Хомякова, нацеленной на обретение искомого идеала полноты бытия, единства имманентного и трансцендентного миров.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
