Текст книги "Тюдоры. «Золотой век»"

II

«Лягушонок» умер 10 июня 1584 года в замке Шато-Тьерри. Ему было около 30 лет, и ходили слухи о том, что он был отравлен Гизами – но те, кто знал «лягушонка» лично, в его скорой кончине не сомневались еще до того, как она фактически произошла.

Последний оставшийся в живых сын короля Франции Генриха II, Генрих III, настолько утратил всякую надежду на обзаведение потомством, что перестал и стараться, и теперь его окружали только фавориты мужского пола. На дворцовых маскарадах теперь он появлялся в дамском наряде, в длинных юбках и с веером в руках. Вопрос о престолонаследии во Франции становился, право же, делом насущным.

К Генриху де Бурбону, своему законному наследнику, Генрих III относился вполне дружески, но не хотел оставлять престол протестанту и в надежде помочь делу написал королеве Елизавете.

Странный, казалось бы, выбор – писать заведомой еретичке письмо с просьбой о помощи в том, чтобы убедить Генриха Наваррского принять католицизм?

Но в данном случае письмо писалось не католиком, а государем и обращено оно было не к протестантке, а к другому государю, заинтересованному в спокойствии и стабильности в союзном государстве.

Елизавета действительно была заинтересована в стабильности во Франции – ей был нужен французский союз и очень не хотелось оставаться с Испанией один на один. Но она полагала, что очередная перемена веры Генрихом Наваррским оттолкнет от него его последователей-протестантов, и дело кончится тем, что контроль над Францией перейдет к Гизам. Поэтому королева ответила Генриху III дипломатично – она сказала, что не пожалеет никаких усилий на то, чтобы убедить Генриха Наваррского и дальше «…оставаться лояльным подданным своего государя…».

А вопросы, связанные с переменой веры, она тщательно обошла стороной.

Через месяц после смерти герцога Анжуйского в Нидерландах случилась беда.

К принцу Вильгельму Оранскому на прием явился молодой человек, известный ему как Франсуа Гуйон, протестант из французского города Безансона. Он принес с собой самые последние новости из Франции и в ходе беседы попросил немного денег, потому что совершенно поиздержался и не знал, на что ему прожить. Вильгельм Оранский велел своему казначею отсчитать молодому человеку некую сумму, равную 4 или 5 дукатам. На следующий день посетитель пришел опять – как он сказал, с целью выразить благодарность. Его допустили к принцу, и тогда он вытащил из-за пазухи заряженный пистолет и выстрелил в него с расстояния всего в несколько шагов.

Молодого человека звали не Франсуа Гуйон, а Бальтазар Жерар, он был не протестантом, а пламенно верующим католиком, уже несколько лет ищущим возможность убить пособника Сатаны, Вильгельма Оранского, и во время их предыдущего разговора он не убил его только потому, что не сумел подойти достаточно близко, чтобы пустить в дело кинжал. Но тех денег, что дал ему принц, оказалось достаточно для того, чтобы купить пистолет, так что дело несколько упростилось.

Протестанты в Нидерландах остались без вождя. Испанцы немедленно перешли в наступление – новый наместник дона Филиппа, Александр Фарнезе, был прекрасным генералом и хорошим политиком. В январе 1585 года Генеральные штаты – что-то вроде Парламента Обьединенных Провинций Нидерландов, восставших против испанских властей, – обратились с просьбой к Генриху III с просьбой стать их правителем. Дон Бернардино де Мендоза, новый посол Испании в Париже, что называется, «…двигал небо и землю…» для того, чтобы этого не допустить.

И он добился своего.

В марте 1585 года герцог Генрих де Гиз захватил город Шалон и во главе так называемой Католической Лиги провозгласил, что «…поднимает оружие против еретиков…». На практике это означало, что он не признает протестантского наследования престола. Это полностью снимало вопрос о французской помощи восставшим Нидерландам – у Генриха III появлялось слишком много хлопот – и не в Нидерландах, а поближе к дому.

Английский посол во Франции, сэр Эдвард Стаффорд, сообщил Уолсингему, что Католическая Лига выпустила так называемый «manifesto» – это новое итальянское словцо обозначало выраженную письменно программу, которой будет следовать то или иное политическое движение.

Лига провозглашала беспощадную войну «…протестантской заразе…».

В итоге Англия оказалась в чрезвычайно опасном положении. Если испанцы сумеют сокрушить восстание в Нидерландах, все побережье Англии окажется открытым для вторжения.

Даже самые умеренные и консервативные советники Елизаветы – вроде лорда Берли – теперь стояли за войну, ибо полагали, что раз уж война неизбежна, то ее лучше вести за морем и с союзником, чем в Англии и в одиночку.

Сама королева все еще колебалась, но в Нидерланды были направлены английские войска – немного, всего 4 тысячи «волонтеров», – и голландцам были даны субсидии. Англия тем самым становилась уже не качающимся из стороны в сторону «…союзником Испании…», а ее открытым врагом. Папа Римский Сикст Пятый называл Англию «…королевством размером с половину острова…».

Теперь это королевство бросало вызов дону Филиппу, главе мировой монархии.

III

Вообще-то это выглядело полным безумием. У Елизаветы Первой имелось чуть больше 1000 оплачиваемых служащих на всю Англию, и добрая половина из них была занята в личных владениях королевы, а не на государственной службе. Если принять во внимание, что население ее королевства составляло около трех миллионов душ, то слабость государственного аппарата просто поражает. По стандартам того времени считалось, что для установления действенного правления необходимо иметь не одного администратора на 30 тысяч человек, а раз так в 7–8 побольше, и их авторитет должен быть поддержан солдатами на службе Короны. В плане числа «…солдат на службе Короны…» Англия уступала своим соседям на континенте уже не в 7–8 раз, а куда больше. Все постоянное войско королевы Елизаветы сводилось к паре сотен вооруженных людей, составлявших ее личную охрану, и гарнизонам нескольких замков на южном побережье общим числом меньше тысячи стрелков-аркебузиров. Для сравнения – герцог Альба содержал в Нидерландах постоянное войско в 13–15 тысяч человек, которое он временами, в моменты кризиса, усиливал до 80 тысяч.

Положение с деньгами тоже выглядело далеко не блестящим.

Королева Елизавета унаследовала от своей сестры государственный долг в 300 тысяч фунтов стерлингов и испорченную фальсификациями монету. Доходы Короны, растранжиренные еще Генрихом VIII, составляли 200 тысяч фунтов, включая сюда и портовые таможенные сборы.

Военные действия в Шотландии и во Франции в начале правления королевы Елизаветы стоили ей миллион фунтов, а Парламент после долгой торговли и уговоров вотировал специальный налог, покрывающий только 750 тысяч, да еще половину этих средств съели административные расходы и недоплаты. Сбор налогов ввиду слабости государственного аппарата так или иначе возлагался на местные власти, а они совершенно не собирались «…платить лишнее…».

Так что нет ничего удивительного в том, что Елизавета Первая заслужила репутацию скряги – она сумела восстановить ценность английских денег, изъяв из обращения старые монеты и отчеканив новые, она сумела погасить большую часть государственного долга, но сделано это было ценой жестокой экономии решительно на всем. В полную противоложность своему отцу, она ничего не строила, резко урезала расходы по поддержанию блеска своего двора и пуще всего опасалась любых шагов, которые были бы чреваты ведением военных действий.

Ее правление держалось не на силе, а на «…согласии джентльменов Англии…», на том слое, который в Англии называли «джентри».

Об этом есть смысл поговорить подробней. Что это, собственно, такое – джентльмен?

Некое определение этому понятию дал однажды в письме, адресованном Уолсингему, его друг, сэр Томас Смит:

«…Джентльменом сейчас зовет себя всякий, кто поучился в университете, кто знаком с юриспруденцией, кто думает, что понимает что-то в свободных искусствах, а если коротко – всяк, кто может жить, не работая на земле или приказчиком в лавке…»

И сурово добавляет, что «…джентльменов, увы, развелось столько, что стоят они недорого…».

IV

Нам необязательно принимать критерии сэра Томаса за «золотой эталон» – в конце концов, себя самого он тоже причислял к тому самому сословию, которое так ему не нравилось. Существовал более объективный показатель – налоговый ценз. Нужно было иметь землю, приносящую доход не менее 10 фунтов в год, или движимое имущество, оцениваемое не менее чем в 300 фунтов стерлингов, – и тогда при наличии хоть какого-нибудь герба или другого знака принадлежности к благородному роду можно было попасть в нужные списки. Герб, кстати, могли сочинить и герольды, занимавшиеся регистрацией – разумеется, за деньги.

Имущественный ценз не выглядел таким уж непреодолимым препятствием – наемный работник на ферме зарабатывал порядка 5 фунтов год, корова стоила 1 фунт. Важно было только доказать наличие достаточной суммы дохода, все равно откуда – от земельных владений, или от деятельности в торговле, или в сфере какой-то профессиональной деятельности. Хороший врач или толковый юрист вполне подходили к категории джентльменов – иные зарабатывали и по тысяче фунтов в год. К деньгам вообще относились с уважением. Как с отвращением писал на родину испанский дипломат:

«…Прибыль действует на англичан как запах кормежки на обитателей зверинца…»

В Испании понятие благородства связывалось только с дворянством, а единственным занятием, подобающим дворянину, была военная или государственная служба. В Англии это было совершенно не так. Томас Кромвель, сын кузнеца, стал джентльменом потому, что много зарабатывал – случай в Кастилии совершенно непредставимый.

Кромвель, конечно, был человек уникальных дарований, но способы заработать деньги он использовал вполне традиционные: на торговле шерстью или на ведении судебных процессов зарабатывались состояния, которые потом вкладывались в землю. Генрих Восьмой разорил монастыри, отняв у них их владения – но он их продал в частные руки и тем резко умножил число землевладельцев. На всю Англию имелось только 57 человек, имевших титулы от барона и выше. Эти люди имели статус пэров Англии, и их было совсем немного.

Но под ними были тысячи джентльменов, верхним слоем которых служили три или четыре сотни рыцарей – людей, имевших право на обращение «сэр». Они-то и были самой деятельной и дееспособной частью английского общества.

Это можно показать на наглядном примере – почти все члены Тайного Совета времен Елизаветы Первой были либо джентльмены верхнего, рыцарского слоя, либо пэры Англии, ставшие таковыми при ней и пожалованные в пэры за какие-то заслуги. Лорд Роберт Дадли, например, стал графом Лестером, а сэр Уильям Сесил – бароном Берли. Он, кстати, мог бы стать и графом, но не захотел – уж очень это было разорительно. Королева, как правило, весной и летом путешествовала со всем своим двором от одной своей резиденции к другой – это кочевье даже имело специальное название, «progress». Она любила при этом навещать своих титулованных лордов. Принимать государыню было делом дорогим, и чем выше титул хозяина имения, почтенного ее визитом, тем дороже обходился прием. Для графов он мог стоить и три, и четыре тысячи фунтов – и лорд Берли благоразумно решил, что, пожалуй, он все-таки лучше побудет просто бароном.

V

Система, сложившаяся в Англии, имела множество недостатков. Нехватка фондов заставляла Корону опираться не на профессиональных, хорошо подготовленных администраторов, а на местных джентльменов, которые часто подходили к своим обязанностям по-дилетантски. Похожая картина была и в военных делах – на регулярную наемную армию не было средств, и приходилось полагаться на дворян-волонтеров да на местное ополчение. Королеве было трудно оплачивать даже услуги своих дипломатов – Уолсингем в Париже тратил 200 фунтов в месяц, а получал только 40 и чуть было не разорился на своем посольском посту – его выручил только лорд Берли.

Но довольно парадоксальным образом отсутствие должного государственного контроля давало Англии крупное преимущество – способные люди пользовались значительной свободой действий и пускались в самые неожиданные и рискованные предприятия. Конечно, сэр Фрэнсис Дрейк со своим ошеломляющим успехом в создании прибыли в 4700 % был уникальной звездой бизнеса своего времени, но в рыцари, случалось, выбивались и мыловары.

Все они – и моряки, и купцы, и пресловутые «мыловары» – метили высоко.

Сэр Уолтер Рэли, о котором у нас еще будет случай поговорить, в одной из своих экспедиций удвоил вложенные им средства – и считал, что провалил дело, «…незачем было и плавать…».

И он, и люди вроде него чувствовали в себе большие силы, и они вовсе не были напуганы перспективой столкновения с Испанией – Фрэнсис Дрейк, например, ходивший в пиратские рейды через Атантику на скорлупках водоизмещением в 25 тонн, не побоялся бы и черта.

Наконец, в Англии существовало и в высшей степени толковое руководство.

Папа Римский Сикст Пятый, в миру Феличе Перетти (Felice Peretti), жизнь свою начинал свинопасом. Церковь давала возможность выдвижения толковых людей – и он эту возможность использовал до конца. Он окончил семинарию, принял постриг в ордене францисканцев, некоторое время был инквизитором и с ересью боролся как только мог: поддержал Католическую Лигу во Франции, отлучил Генриха Наваррского от Церкви, помогал дону Филиппу в его денежных затруднениях. Но, начав с самых низов, он ничего не мог поделать с собой – он высоко ценил таланты.

Так вот, про Елизавету Английскую он однажды сказал следующее:

«…Вы только поглядите на нее – как она умеет править! Она всего лишь женщина, повелевает только на половине одного острова – а ее боятся и Испания, и Франция, и Империя… Нам с ней следовало бы пожениться – наши дети правили бы миром…»

Святой отец славился парадоксальным умом – мысль об имеющем потомство браке главы Католической Церкви с еретичкой, отлученной им от Церкви, была очень неординарной.

Она могла прийти в голову только ему.

Глава 29
Заговор Бабингтона

I

Как-то не складывалось у Тюдоров с престолонаследием. Причем с самого начала. Права первого из них, Генриха VII, были в высшей степени сомнительными – но он, изощренный политик и человек методичный, все-таки справился и передал трон Англии своему потомству вроде бы на надежной основе – у его сына, Генриха VIII, никаких соперников не было. И если бы не неудача Катерины Арагонской с рождением мальчика, и не увлечение Генриха VIII Анной Болейн, и не его неистовое, всесокрушающее желание во что бы то ни стало обзавестись законным сыном – глядишь, и история Англии пошла бы по-другому.

Но история пошла так, как пошла – и к 1585 году перед страной опять встала проблема престолонаследия – у Елизаветы I не было детей, наследника она не назначала, все предложения Тайного Совета, связанные с этим чувствительнейшим политическим вопросом, отвергала с негодованием, – а между тем законной наследницей престола Англии являлась внучка королевы шотландской, Маргариты, дочери Генриха VII и сестры Генриха VIII.

И звали ее Марией Стюарт, и находилась она в Англии, и содержалась, в общем, на положении пленницы, и вступление ее в свои права означало бы полный крах всех людей, связавших свою судьбу с делом Реформации…

Секретная служба под руководством сэра Фрэнсиса Уолсингема весной 1585 года раскрыла заговор с целью убийства королевы Елизаветы. Один из видных заговорщиков, доктор богословия Уильям Пэрри, был захвачен в Англии и казнен – но корни заговора вели за границу, во Францию и в Испанию, где действовали английские католические семинарии. Там готовились кадры для подполья, там разрабатывались планы устранения Елизаветы Первой – и успех всех этих планов самым существенным, буквально решающим образом зависел только от одного – успеют заговорщики вовремя освободить из ее заточения Марию Стюарт, «…католическую наследницу престола…», – или нет?

Это обстоятельство – наличие католической наследницы – очень тревожило членов Тайного Совета, и поведение их августейшей повелительницы, королевы Елизаветы, их настроения тоже не улучшало. Она, например, категорически отказалась исключить Марию Стюарт из линии своих наследников, она отклонила предложение лорда Берли – позволить Тайному Совету и Парламенту в случае ее внезапной кончины совместно избрать ей наследника.

Она даже не пожелала объяснить мотивов отказа.

Если бы она решила иначе, история, возможно, пошла бы по другому руслу – у ее советников было бы меньше причин для беспокойства, и они, может быть, не взялись бы за дело обеспечения «…правильного выбора наследника престола…» самостоятельно.

В числе ее верных слуг были талантливые люди, не желавшие «…подчиняться сложившимся обстоятельствам…».

Они предпочитали формировать обстоятельства сами.

II

Посол Франции при дворе королевы Елизаветы, Гийом Клод дел’Обепин (Aubespine), барон де Шатонеф, испытывал серьезные затруднения. Среди его прочих инструкций ему было поручено поддерживать связь с Марией Стюарт – как-никак она была когда-то королевой Франции.

С другой стороны, еще в 1582 году его предшественник, месье Мовисьер, получил предупреждение со стороны английского Тайного Совета, что вся корреспонденция между Францией и Марией Стюарт в обязательном порядке должна идти через английское посольство в Париже. Мовисьер протестовал и ссылался на дипломатический иммунитет. Его не выслали, как дона Бернардино – разрыв с Францией был нежелателен, – но за ним, конечно же, следили. После раскрытия заговора доктора Уильяма Пэрри всякая связь Марии Стюарт с окружающим миром была пресечена, и французское посольство больше не могло посылать ей никаких писем. Так что когда в кабинете барона де Шатонефа появился некий Джилберт Джиффорд (Gilbert Gifford) и сообщил, что у него есть «…верный и честный человек…», с помощью которого узнице можно будет передать письмо, у барона возникли самые серьезные сомнения в искренности его собеседника.

Он навел о нем справки.

Выяснилось, что Джиффорд был родом из старой католической семьи, что его отец попал под волну «…мер по подавлению папистов…» и посидел в тюрьме из-за своей веры, что сам Джилберт Джиффорд уехал из Англии, совершил путешествие в Рим, где оставался довольно долго – он учился в семинарии, готовившей священников для Англии. Курса, правда, не окончил – его выставили из-за его невыносимого поведения. Он перебрался в Реймс и поступил в такую же семинарию под управлением доктора богословия Аллена – который вскоре выгнал его и оттуда.

Как ни странно, это очень пошло ему на пользу в Париже.

Как обычно в среде всякой политической эмиграции, различные группы, вроде бы принадлежащие к одному и тому же движению, отчаянно ссорятся друг с другом. Не избежали этой беды и английские католики, оказавшиеся за границей. Глава парижского общества католиков-англичан, Томас Морган, просто на дух не переносил доктора Аллена, главу такого же общества в Реймсе.

Так что в его глазах для Джиффорда не могло быть рекомендации лучше, чем исключение из реймской семинарии.

В общем, из Парижа Джиффорд вернулся в Англию с самыми лучшими рекомендациями от Томаса Моргана, в которых было сказано, что он достойнейший человек и заслуживает всяческого доверия. У него было даже письмо к Марии Стюарт, написанное тем же Морганом, – и там тоже говорилось, что на Джиффорда можно положиться.

Тем не менее барон де Шатонеф был все еще полон подозрений – и он напрямую спросил своего гостя: каким же образом он сможет передавать пленной шотландской королеве какие бы то ни было бумаги, если в праве общаться с ней отказано даже ему, послу Франции? Джиффорд с ответом совершенно не затруднился и пояснил, что письма будут помещать во флягу, спрятанную под вторым дном бочонка с пивом. А чтобы фляга там не каталась и не создавала лишнего шума, остаток пространства будет наполнен соломой. Так что все будет в полном порядке.

Посол подумал и решил попробовать.

Марии Стюарт было отправлено послание объемом в полстраницы, содержащее ничего не значащие любезности. К большой радости барона де Шатонефа, вскоре был получен ответ, собственноручно написанный Марией Стюарт. Она была вне себя от восторга – весточка от посла дошла до адресата.

Связь была установлена.

III

Когда именно Джиффорд начал тесное сотрудничество с ведомством сэра Фрэнсиса Уолсингема, точно неизвестно, но начиная с декабря 1585 года тесное сотрудничество было уже полностью налажено. К этому времени Марию Стюарт перевели из замка Татбери в другую резиденцию, Чартли. Она со своим штатом слуг в количестве 38 человек там жила в отдельном доме, а ее стража и ее тюремщик, Эмиас Паулет, располагались в доме неподалеку. Обмен письмами шел через посредство пивовара из городка Бартон-на-Тренте, снабжавшего своим товаром обитателей Чартли. Имени его история не сохранила – в служебной переписке агентов сэра Фрэнсиса пивовар значился просто как «…честный человек…». Что он делал, он точно не знал, но, поскольку ему платили и при отправке писем, и при их доставке, он сообразил, что происходит нечто важное, и потребовал прибавки – к большому возмущению коменданта Чартли, который его, можно сказать, рекомендовал.

Но сэр Фрэнсис не стал торговаться – «…услуга пивовара…» в его глазах стоила любых денег.

Французское посольство получало письма для Марии Стюарт из Парижа, пользуясь дипломатической почтой, и регулярно передавало их ей по открывшемуся вдруг столь удобному каналу. Конечно, письма были зашифрованы – но для службы Уолсингема это не было серьезным затруднением. У сэра Фрэнсиса имелся превосходный специалист по дешифровке, некто Фелиппес – и он так замечательно научился читать переписку Марии Стюарт, будь она зашифрованной или нет, что мог легко подделывать и ее стиль, и ее почерк.

Успех с «…делом пивных бочонков…» стал основой для следующего шага – поскольку теперь репутация Джиффорда была твердо установлена, он был отправлен в Париж. Теперь уже – в качестве верного и преданного сторонника дела «…восстановления католической веры в Королевстве Англия…». В Париже он заявил, что было бы чрезвычайно опасно повторять попытки похищения Марии Стюарт. Комендант Чартли, Эмиас Паулет, получил строгий приказ при малейшей угрозе такого рода предать смерти свою пленницу. Поэтому следует скоординировать две вещи – убийство королевы Елизаветы и уже только после этого – освобождение королевы Марии.

Поскольку Паулет известен как строгий законник, он не решится убить законную наследницу престола, и ее можно будет освободить без особых усилий.

Английские католики в Париже расценили замысел как чрезвычайно важный и даже уведомили о нем своих покровителей в Испании и в Риме. О заговоре был подробно информирован Филипп II, который внес свои предложения по улучшению замысла. Он рекомендовал начать с убийства Уолсингема и других главных советников Елизаветы. Да и имя лорда Берли значилось в списке на очень видном месте. Джиффорд пообещал найти подходящих людей на месте, которые и сделают все, что нужно. У него, собственно, уже был на примете подходящий человек. Это был Энтони Бабингтон, молодой человек из богатой католической семьи. В свое время, во время своего заграничного путешествия, он познакомился в Париже с Томасом Морганом и стал пылким приверженцем Марии Стюарт.

На его кандидатуре и остановились.