Текст книги "Невидимый фронт Второй мировой. Мифы и реальность"

– Посылай, – сказал я Михаилу Ивановичу. – Пусть позвонит мне домой.

Прошло несколько дней, и в моей квартире на улице Горького раздался телефонный звонок: Кузнецов. Надо же было так случиться, что в это самое время у меня в гостях был старый товарищ и коллега, только что вернувшийся из продолжительной командировки в Германию, где работал с нелегальных позиций. Я выразительно посмотрел на него, а в трубку сказал:

– Товарищ Кузнецов, сейчас с вами будут говорить по-немецки.

Мой друг побеседовал с Кузнецовым несколько минут на общие темы, потом вернул мне трубку и, прикрыв микрофон ладонью, сказал удивленно:

– Говорит как исконный берлинец.

Позднее я узнал, что Кузнецов свободно владел пятью или шестью диалектами немецкого языка, кроме того, умел говорить в случае надобности по-русски с немецким акцентом.»

Райхман оставил нам и подробный портрет Кузнецова, увиденный глазами профессионального контрразведчика: «…Он пришел ко мне домой. Когда он только вступил на порог, я прямо-таки ахнул: ариец! Чистокровный ариец. Росту выше среднего, стройный, худощавый, но крепкий, блондин, нос прямой, глаза серо-голубые. Настоящий немец, но без этаких примет аристократического вырождения. И прекрасная выправка, словно у кадрового военного, и это – уральский лесовик!».

Леонид Федорович сразу понял, что сама судьба послала ему нежданный подарок: «Нам остро нужны были люди, способные активно противостоять немецкой агентуре в нашей стране, прежде всего в Москве. Мы затребовали из Свердловска личное дело „Колониста“, внимательно изучили его работу на Урале. Кузнецов оказался разведчиком прирожденным (правда то, чем Николай Иванович занимался на Урале и первое время после переезда в Москву, называют обычно словом гораздо менее благозвучным – стукач. – Б. С.), что говорится, от бога. Как человек он мне тоже понравился. Я любил с ним разговаривать не только о делах, но и просто так, на отвлеченные темы. Помнится, я сказал ему: обрастайте связями.

И он стал заводить знакомства в среде людей, представляющих заведомый оперативный интерес для немецкой разведки».

Иными словами, Кузнецов входил в доверие к людям, преимущественно из числа интеллигенции, которых НКВД в чем-либо подозревало, и «освещал» их деятельность. многим это «освещение» реально могло стоить свободы, а то и жизни. Причем часто вся вина кузнецовских собеседников заключалась в неосторожных разговорах «на отвлеченные темы» с «чистокровным арийцем». Но Кузнецова готовили и для куда более серьезных дел.

Райхман утверждал: «Идеальным вариантом, конечно, было бы направить его (Кузнецова. – Б. С.) на учебу в нашу школу (будущих разведчиков-нелегалов. – Б. С.), по окончании которой он был бы аттестован по меньшей мере сержантом госбезопасности (офицерский чин, соответствовавший армейскому лейтенанту. – Б. С.), зачислен в какое-нибудь подразделение в центральном аппарате и начал службу. Но мешали два обстоятельства. Во-первых, учеба в нашей школе, как и в обычном военном училище, занимала продолжительное время, а нам нужен был работник, который приступил бы к работе немедленно (из-за нараставшей угрозы возникновения войны в Европе. – Б. С.)… Второе обстоятельство – несколько щепетильного свойства. Зачислению в нашу школу или на курсы предшествовала длительная процедура изучения кандидата не только с деловых и моральных позиций, но и с точки зрения его анкетной чистоты. Тут наши отделы кадров были беспощадны, а у Кузнецова в прошлом – сомнительное социальное происхождение, по некоторым сведениям отец то ли кулак, то ли белогвардеец, исключение из комсомола, судимость, наконец. Да с такой анкетой его не то что в школу бы не зачислили, глядишь, потребовали бы в третий раз арестовать…».

Тут Леонид Федорович или действительно не знает всей кузнецовской истории, или сознательно лукавит. Ведь первый арест Николаю Ивановичу сами чекисты и устроили. Да и второй арест, скорее всего, был произведен, что называется, в оперативных целях. Слишком уж целенаправленным выглядит поведение Кузнецова еще в Свердловске. Отмечу прежде всего стремление досконально овладеть немецким языком, что далеко выходило за пределы нужд контрразведывательной и осведомительной работы среди немцев-инженеров на Урале. А как рассматривать страсть к театру, стремление играть не только на самодеятельной сцене, но и в жизни? Знавшие Николая Ивановича вспоминали, что он и в 30-е годы очень удачно выдавал себя за того, кем в действительности никогда не был: студента-заочника, иностранного специалиста, инженера-испытателя… В библиотеке Свердловского Индустриального института Кузнецов тщательно изучал литературу о Германии и германской промышленности. Возможно, сперва его думали использовать для промышленного шпионажа в этой стране.

Вообще же создается впечатление, что с начала 30-х годов Николая Ивановича Кузнецова готовили по индивидуальной программе будущего разведчика-нелегала со специальным заданием, соблюдая строжайшую конспирацию. Потому и в школу определять не стали. Райхман, возможно, не был полностью в курсе этой операции или даже несколько десятилетий спустя не захотел раскрывать методы чекистской работы. Во всяком случае, то, что сообщает Леонид Федорович о дальнейшей судьбе Кузнецова, хорошо укладывается в рамки подобного предположения: «В конце концов мы оформили Кузнецова как особо засекреченного спецагента с окладом по ставке кадрового оперуполномоченного центрального аппарата. Случай почти уникальный в нашей практике, я, во всяком случае, такого второго не припоминаю…

Кузнецов был чрезвычайно инициативным человеком и с богатым воображением. Так, он купил себе фотоаппарат, принадлежности к нему, освоил фотодело и впоследствии прекрасно сам переснимал попадавшие в его руки немецкие материалы и документы. Он научился управлять автомобилем, и, когда во время войны ему в числе иных личных документов изготовили шоферские права, выданные якобы в Кенигсберге, ему оставалось только запомнить, чем немецкие правила уличного движения отличаются от наших.

„Колонист“ был талантлив от природы, знания впитывал, как губка влагу, учился жадно, быстро рос как профессионал. В то же время был чрезвычайно серьезен, сдержан, трезв в оценках и своих донесениях. Благодаря этим качествам мы смогли его впоследствии использовать как контрольного агента для проверки информации, полученной иным путем, подтверждения ее или опровержения.

К началу войны он успешно выполнил несколько моих важных поручений. Остался весьма доволен им и мой товарищ, также крупный работник контрразведки Виктор Николаевич Ильин, отвечающий тогда за работу с творческой интеллигенцией. Благодаря Ильину Кузнецов быстро оброс связями в театральной, в частности балетной, Москве. Это было важно, поскольку многие дипломаты, в том числе немецкие, и установленные разведчики весьма тяготели к актрисам, особенно к балеринам. Одно время даже всерьез обсуждался вопрос о назначении Кузнецова одним из администраторов… Большого театра».

Наши органы госбезопасности были положительно неравнодушны к Большому театру. Уже упоминавшийся охранник Сталина майор А. Рыбин после войны служил комендантом Большого театра явно не потому, что был завзятым театралом. Здесь всегда было полно иностранцев, и многие балерины не зря получали вторую зарплату на Лубянке…

О работе Кузнецова в предвоенные годы в Москве написал и уже знакомый нам Судоплатов, в феврале 39-го назначенный заместителем начальника разведки НКВД, а в 1940 году организовавший убийство Троцкого: «Кузнецова привлекло к работе местное НКВД и в 1939 году направило в Москву на учебу. Он готовился индивидуально, как специальный агент для возможного использования против немецкого посольства в Москве. Красивый блондин, он мог сойти за немца, т. е. советского гражданина немецкого происхождения. У него была сеть осведомителей среди московских артистов. В качестве актера он был представлен некоторым иностранным дипломатам. Постепенно немецкие посольские работники стали обращать внимание на интересного молодого человека типично арийской внешности, с прочно установившейся репутацией знатока балета. Им руководили Райхман, заместитель начальника Управления контрразведки, и Ильин, комиссар госбезопасности по работе интеллигенцией (умри, Павел Анатольевич, лучше не скажешь! – Б. С.). Кузнецов, выполняя их задания, всегда получал максимум информации не только от дипломатических работников, но и от друзей, которых заводил в среде артистов и писателей. Личное дело агента Кузнецова содержит сведения о нем как о любовнике большинства московских балетных звезд, некоторых из них в интересах дела он делил с немецкими дипломатами.

Кузнецов участвовал в операциях по перехвату немецкой диппочты, поскольку время от времени дипкурьеры останавливались в гостиницах „Метрополь“ и „Националь“, а не в немецком посольстве. Пользуясь своими дипломатическими связями, Кузнецов имел возможность предупреждать нас о том, когда собираются приехать дипкурьеры и когда можно будет нашим агентам, размещенным в этих отелях и снабженным необходимым фотооборудованием, быстро переснять документы».

Сам я личное дело Кузнецова не читал. На мой запрос ФСБ отказалось выдать какие-либо материалы о разведчике, указав при этом, что все то, что смогли рассекретить, передали Теодору Гладкову для его книги о Кузнецове «С места покушения скрылся…». В этой книге про связи Николая Ивановича с балеринами ничего не говорится. Но здесь я склонен доверять Судоплатову, только с одной оговоркой. Если верна моя гипотеза об импотенции Кузнецова, то любовником у балерин он мог быть чисто платоническим. Это как раз и помогало ему выступать в роли сводника, подкладывая балерин нужным людям из московского дипломатического корпуса. Очаровывать-то женщин Кузнецов умел! Вот, например, один из начальников Кузнецова, генерал-лейтенант госбезопасности Василий Степанович Рясной вспоминал, как «Колонист» затеял легкий флирт с горничной германского военно-морского атташе в Москве Норберта Вильгельма фон Баумбаха. Пока Николай Иванович водил ее в кино, чекисты провели в квартире Баумбаха негласный обыск и сфотографировали нужные документы. Сводить девушку в театр, кино или ресторан, развлечь остроумными разговорами Кузнецов умел очень хорошо. Но если бы он действительно делил постель своей любовницы с кем-то из дипломатов, это создавало бы сложные психологические проблемы в любовно-разведывательном треугольнике.

Хотя я могу ошибаться, и отнюдь не исключено, что на самом деле Николай Иванович был вполне полноценным любовником. Вот Гладков, например, упоминает некую Оксану Оболенскую, с которой будто бы Кузнецов встречался накануне войны. О ней рассказала журналисту вдова Д. Н. Медведева Татьяна Ильинична. Ксане Кузнецов представлялся советским немцем Рудольфом Вильгельмовичем Шмидтом, авиационным инженером (или летчиком – тут не вполне понятно). После начала войны Оболенская предпочла расстаться с человеком с немецкой фамилией (люди с такими фамилиями сразу стали исчезать из Москвы). Николай Иванович будто бы расстроился, особенно когда до него дошли слухи, что Ксана вышла замуж за красного командира с исконно русской фамилией (бедняга «Шмидт» не мог ей признаться, что на самом-то деле он Кузнецов). Когда в январе 44-го Кузнецов последний раз встретился с Медведевым перед поездкой во Львов, из которой ему не суждено было вернуться, то попросил Дмитрия Николаевича в случае чего навестить в Москве Ксану и рассказать, кем на самом деле был Рудольф Шмидт. В ноябре 44-го, вскоре после награждения Кузнецова Золотой Звездой Героя, Дмитрий Николаевич отправился по указанному адресу на Петровку. Встретился ли он с Ксаной, неизвестно. Татьяна Ильинична вспоминала только, что вернулся муж злой и раздраженный. Сегодня трудно сказать, была ли эта история в действительности. Никаких документов, подтверждающих существование Ксаны, обнаружить пока не удалось.

Кстати, возможно у руководства НКВД и НКГБ были планы использовать Кузнецова и против Англии и Америки. Если бы так случилось, он, возможно, затмил бы славой Рудольфа Абеля и Конона Молодого. Сохранился рапорт Николая Ивановича с просьбой помочь в поступлении на английское отделение Института иностранных языков, но надвигавшаяся война с Германией, очевидно, заставила отказаться от этих планов.

С началом войны Николай Иванович Кузнецов стал готовиться к заброске в тыл врага. Рудольфу Вильгельмовичу Шмидту выдали «белый билет», бессрочное освобождение от военной службы, чтобы не загребли в военкомат и на фронт. Получил Кузнецов и новый псевдоним, в августе 42-го из «Колониста» превратившись в «Пуха». Хотя и старым тоже продолжал пользоваться. Когда в октябре 41-го положение под Москвой стало угрожающим, предполагалось, что Кузнецов может остаться в подполье, если немцы захватят город. Этого, к счастью, не случилось. Во время советского контрнаступления под Москвой, как утверждает Л. Ф. Райхман, Николай Иванович прошел боевое крещение. С разведывательным заданием его забросили в тыл 9-й немецкой армии, противостоявшей Калининскому фронту под древним русским городом Ржевом. Вскоре Кузнецов благополучно вернулся назад. Однако в своем последнем рапорте от 3 июня 1942 года «Колонист» райхмановскую версию не подтверждает. В этом рапорте перечислено практически все, чем занимался Кузнецов с начала войны и до отправки на Украину:

«…В первые же дни после нападения германских армий на нашу страну мною был подан рапорт на имя моего непосредственного начальника с просьбой об использовании меня в активной борьбе против германского фашизма на фронте или в тылу вторгшихся на нашу землю германских войск.

На этот рапорт мне тогда ответили, что имеется перспектива переброски меня в тыл к немцам за линию фронта для разведывательно-диверсионной деятельности, и мне велено ждать приказа. Позднее, в сентябре 1941 года, мне было заявлено, что ввиду некоторой известности моей личности среди дипкорпуса держав оси в Москве до войны… во избежание бесцельных жертв, посылка меня к немцам пока не является целесообразной. Меня решили тогда временно направить под видом германского солдата в лагерь германских военнопленных для несения службы разведки. Мне была дана подготовка под руководством соответствующего лица из военной разведки. Эта подготовка дала мне элементарные знания и сведения о германской армии… 16 октября 1941 года этот план был отменен и мне было сообщено об оставлении меня в Москве на случай оккупации столицы германской армией… В начале 1942 года мне сообщили, что перспектива переброски меня к немцам стала снова актуальной. Для этой цели мне дали элементарную подготовку биографического характера (вот когда родился Пауль Зиберт. – Б. С.). Однако осуществления этого плана до сих пор по неизвестным мне причинам не произошло. Таким образом, прошел год без нескольких дней с того времени, как я нахожусь на полном содержании советской разведки и не приношу никакой пользы, находясь в состоянии вынужденной консервации и полного бездействия, ожидая приказа (годовое безделье кого угодно с ума сведет, а Николай Иванович по натуре был человек активный. – Б. С.). Завязывание же самостоятельных связей типа довоенного времени исключено, так как один тот факт, что лицо „германского происхождения“ оставлено в Москве во время войны, уже сам по себе является подозрительным. Естественно, что я, как всякий советский человек, горю желанием принести пользу моей Родине в момент, когда решается вопрос о существовании нашего государства и нас самих. Бесконечное ожидание (почти год!) и вынужденное бездействие при сознании того, что я, безусловно, имею в себе силы и способности принести существенную пользу моей Родине в годину, когда решается вопрос быть или не быть, страшно угнетает меня. Всю мою сознательную жизнь я нахожусь на службе в советской разведке. Она меня воспитала и научила ненавидеть фашизм и всех врагов моей Родины. Так не для того же меня воспитывали, чтоб в момент, когда пришел час испытания, заставлять меня прозябать в бездействии и есть даром советский хлеб? В конце концов, как русский человек я имею право требовать дать мне возможность принести пользу моему Отечеству в борьбе против злейшего врага, вторгшегося в пределы моей Родины и угрожающего всему нашему существованию! Разве легко мне в бездействии читать в течение года сообщения наших газет о тех чудовищных злодеяниях германских оккупантов на нашей земле, этих диких зверей?

Тем более что я знаю в совершенстве язык этих зверей, их повадку, характер, привычки, образ жизни. Я специализировался на этого зверя. В моих руках сильное и страшное для врага оружие, гораздо серьезнее огнестрельного. Так почему же до сих пор я сижу у моря и жду погоды?

Дальнейшее пребывание в бездействии я считаю преступным перед моей совестью и Родиной. Поэтому прошу вас довести до сведения верховного руководства этот рапорт. В заключение заявляю следующее: если почему-либо невозможно осуществить выработанный план заброски меня к немцам, то я с радостью выполнил бы следующие функции:

1. Участие в военных диверсиях и разведке в составе парашютных соединений РККА на вражеской территории.

2. Групповая диверсионная деятельность в форме германских войск в тылу у немцев.

3. Партизанская деятельность в составе одного из партизанских отрядов.

4. Я вполне отдаю себе отчет в том, что очень вероятна возможность моей гибели при выполнении заданий разведки, но смело пойду на дело, так как сознание правоты нашего дела вселяет в меня великую силу и уверенность в конечной победе. Это сознание дает мне силу выполнить мой долг перед Родиной до конца».

Показательно, что Кузнецов допускал сочетание разведывательной и диверсионной деятельности одним человеком. Такого же мнения придерживались и руководители советской разведки. Между тем, такое сочетание может принести только вред, по крайней мере с точки зрения получения разведывательной информации. Диверсант, конечно, может попутно, перед подготовкой диверсии и после ее свершения, собирать какие-то сведения о противнике. Взять документы с убитых солдат, захватить языка – все это никак не повредит его основной миссии – уничтожению того или иного неприятельского объекта. Но серьезной информации таким способом получить практически невозможно. Наоборот, если разведчик, имеющий доступ к разведывательным сведениям стратегического характера, отвлекается на проведение террористических и диверсионных актов, это может принести очень большой вред. Ведь он не только надолго перестает заниматься своей основной деятельностью, но и совершенно неоправданно с точки зрения своей главной миссии рискует погибнуть или попасть в руки неприятельской контрразведки.

По словам Райхмана, только в 42-м году из контрразведывательного управления Кузнецова передали в разведывательное, в распоряжение Судоплатова, но оставив формально в «негласном штате» контрразведки. Подозреваю, что все это делалось лишь в целях конспирации, тогда как в действительности Николая Ивановича с самого начала готовили для разведывательной деятельности в Германии. Но война внесла свои коррективы. Теперь под германской оккупацией на какое-то время оказалась родная для Судоплатова Украина. И именно туда был направлен будущий обер-лейтенант Пауль Зиберт.

В составе партизанского отряда «Мстители» под командованием Д. Н. Медведева Кузнецову предстояло высадиться в лесах под Ровно. Этот небольшой западноукраинский город стал столицей рейхскомиссариата «Украина». Бойцы отряда Медведева знали агента по кличке «Пух» как Николая Васильевича Грачева. В Ровно же он должен был появиться как обер-лейтенант вермахта Пауль Зиберт.

Перед высадкой во вражеском тылу, последовавшей в ночь на 25 августа 1942 года, Кузнецов досконально изучил германские вооруженные силы, чтобы не попасть впросак при встречах с патрулями и беседами с офицерами ровенского гарнизона. Для этого он даже провел несколько недель в офицерском бараке лагеря немецких пленных в Красногорске, причем никто не заподозрил, что этот симпатичный пехотный обер-лейтенант в действительности русский. И Пауль Зиберт так же хорошо, как язык, освоил стрельбу из немецкого оружия. Ведь главной его задачей должно было стать осуществление террористических актов против высших чиновников германской оккупационной администрации на Украине. Использовать столь квалифицированного агента для подобных целей было равносильно тому, чтобы топить печку ассигнациями. Но летом 42-го положение Красной армии было чрезвычайно тяжелым, и руководители НКВД, нарком Л. П. Берия и его первый заместитель В. Н. Меркулов, бывший глава НКГБ, вынуждены были бросать все силы на решение сиюминутных задач. Сам Меркулов подписал приказ о направлении Кузнецова в отряд Медведева. Не исключено, что чекисты надеялись террором против высокопоставленных служащих рейхскомиссариата дезорганизовать оккупационную администрацию и спровоцировать антинемецкое восстание на Западной Украине. Однако местное население, не симпатизируя уже в ту пору немцам, к русским большевикам относилась весьма настороженно и не собиралась идти в бой за Сталина. Популярностью пользовалась Украинская Повстанческая Армия, провозгласившая борьбу как против немцев, так и против большевиков. УПА также рассматривалась как один из будущих противников отряда Медведева, наряду с немецкими войсками и подчиненной им украинской вспомогательной полицией.

При приземлении Кузнецову не повезло – потерял в болоте сапог. Но к месту сбора группы из 11 человек добрался благополучно, доложил Медведеву, как положено, руки по швам, только одна нога босая. Но это не страшно. Сапоги для него нашлись. А потом Николаю Ивановичу предстояло облачиться в другую форму – немецкого обер-лейтенанта. Но его первый визит в столицу рейхскомиссариата задержался почти на два месяца. Надо было не только разведать предварительно обстановку в городе и установить связи с агентурой. Выяснилось, что Николай Иванович обладает одной неприятной для разведчика-нелегала особенностью – разговаривает во сне, причем, естественно, на родном языке – по-русски. Многие годы Кузнецов жил один и не знал этого. Только в отряде соседи по палатке обратили внимание, что боец Грачев (про Зиберта знали только Медведев, его заместитель по разведке Александр Александрович Лукин и группа прикрытия) вскрикивает во сне. Кстати, этот факт – косвенное доказательство того, что Кузнецову не приходилось спать с женщинами. Иначе какая-нибудь из подруг указала бы ему на эту не очень симпатичную для дам привычку.

От бессознательных ночных разговоров пришлось срочно отучаться. Кузнецов приказал товарищам, чтобы его будили, как только заслышат речь во сне. Иногда разведчик вынужден был просыпаться по несколько раз за ночь. В конце концов, Николай Иванович решил, что если придется ночевать в Ровно, то ложиться спать так, чтобы в комнате он был один.

Тут я немного забегу вперед. Возможно, чувствуя, что своих детей у него не будет, Кузнецов думал о приемном сыне. Во время одной из поездок в Ровно он нашел четырехлетнего мальчика Пиню, чудом вырвавшегося из гетто, и привез его в отряд. Партизаны отогрели и накормили малыша, а потом отправили самолетом на Большую землю. Кузнецов мечтал после войны усыновить Пиню. Не успел.

Для первой поездки в Ровно, состоявшейся только 19 октября 42-го, офицерский френч, за неимением утюга, пришлось отгладить нагретым на костре топором. Легенда у обер-лейтенанта Пауля Зиберта была железная. Раненный во Франции, а до этого в Польше награжденный Железным крестом, он с началом войны против СССР числился чрезвычайным уполномоченным хозяйственного командования в прифронтовых областях, снабжающим фронт лесом. Интендантская должность открывала разведчику двери многих немецких учреждений в Ровно. Но, поскольку офицеры-фронтовики недолюбливали тыловых офицеров, Зиберт-Кузнецов модернизировал легенду и стал рассказывать, что ранен был в битве под Москвой. Но это потом. О первом же дне пребывании в Ровно Николай Иванович составил специальное донесение:

«19 октября 1942 года в 7.00 подошел с севера к главному асфальтовому шоссе Корец – Ровно у населенного пункта Бела Криница в 9 км от города. Движение по шоссе… с 6.00 до 22.00 по германскому времени (с 7.00 до 23.00 по московскому) очень оживленное. Каждые 15 минут автомашины легковые с 3–4 офицерами и чиновниками, грузовик с солдатами или с грузом, мотоциклы с колясками, а в них офицеры. Много велосипедов. Велосипеды не имеют никаких номеров. Все офицеры и солдаты одеты по-осеннему, в хороших шинелях и плащах… Офицеры в фуражках и очень редко в пилотках…

В 7 км от города мне навстречу попалась процессия. Впереди 2 полубронированных авто с 4 офицерами в каждом. Затем большая машина „мерседес“ черного цвета с опущенными занавесками, а за ней грузовик с 20 солдатами, а за ним мотоцикл с коляской и с офицером. Несомненно, проезжало важное лицо. Машины идут на большой скорости…

Регулярного контроля на шоссе нет. Много полицейских в форме, без оружия. По канавам валяются полусгоревшие танки и бронеавтомобили (несомненно, еще советские, оставшиеся с лета 41-го. – Б. С.). Изредка встречаются транспорты советских военнопленных. У них ужасный вид измученных до предела людей. Их охрана – немцы и полицейские с повязкой на рукаве и свастикой на пилотке. Свастика из белой жести величиной в 1 кв. см, а на повязке немецкая надпись „На службе германских вооруженных сил“. Охрана вооружена винтовками.

Перед въездом в город по Корецкому шоссе расположены с левой стороны автозаправочные станции и организация „Тодт“, также лагерь советских военнопленных. Шоссе вливается в город под названием „Немецкая улица“. Она очень оживленна. У въезда в город громадное объявление: „Вниманию военных! При приезде в город тотчас же зарегистрироваться в местной комендатуре. Отметка о прибытии и выбытии обязательна. Без нее занятие квартиры и ночевка запрещены“.

На Немецкой улице две стоянки автомашин по 100 штук на каждой. Стоят день и ночь. На этой улице расположены основные немецкие военные учреждения. Ровно – это город тыловых военных учреждений. Много штабных офицеров, чиновников, гестапо, охранной полиции.

Я был в городе с 8.00 до 19.00 по немецкому времени. Меня приветствовали около 300 солдат и офицеров. Наивысший чин, попавший мне навстречу, – полковник (генералы-то пешком по городу не ходят. – Б. С.). Видел представителей финской, словацкой, румынской и итальянской армий (мало). Основной контингент – немцы средних и старших возрастов. Есть среди них инвалиды, кривые и т. д., но много и совсем молодых.

Проходят курсанты летной и полицейской школ. Все приветствуют образцово, по уставу. Солдаты в городе ходят со штыком на поясе, офицеры и унтер-офицеры с пистолетами „вальтер“. Много элегантно одетых немок. Офицеры расквартированы по частным квартирам и частично в квартирах по шоссе на Дубно около аэродрома. По улице Словацкой, 4 расположен штаб связи. Во время моего наблюдения за этим штабом туда вошли полковник и капитан военно-воздушных сил. По улице Кенигсбергской в 50 метрах от улицы Немецкой помещается жандармерия, напротив гестапо (в действительности – СД, отдел безопасности Главного Имперского Управления Безопасности, выполнявший контрразведывательные функции и заменявший гестапо на оккупированных территориях СССР; в советских документах его ошибочно именовали гестапо. – Б. С.), рядом гебиткомиссариат и далее рейхскомиссариат. Это здание усиленно охраняется. По улице Немецкой, 26 находится политическая полиция.

Прием у рейхскомиссара по вторникам и четвергам. Кох живет якобы на верхнем этаже. Его частная квартира – на Монополевой улице, 23.

Город наводнен шпиками, агентами гестапо. На улицах у киосков трутся штатские с велосипедами… Офицеры СС отчаянно спекулируют казенным имуществом, папиросами, табаком и т. д. Я беседовал в кафе с двумя такими офицерами. Они заняты тем, чтобы нажиться и не попасть на фронт…».

Это донесение практически не содержит оперативной информации, которой могло бы воспользоваться командование Красной армии. Зато для историка оно ценно и сегодня, поскольку фиксирует то, что называется бытом войны. Кузнецов неслучайно фиксировал все эти мелочи: во что одеты солдаты и офицеры, как происходит проверка документов, где расположены основные учреждения. И особенно: как охраняется резиденция рейхскомиссара Эриха Коха, где он живет и когда осуществляет прием просителей (ведь лже-Зиберту предстояла «охота на Коха»). Все это нужно было для будущих разведчиков, которым предстояло работать в Ровно и других городах во вражеском тылу. Даже какой значок на пилотке у полицейских подробно описал: умельцам из отряда Медведева и в Москве предстояло сделать такие пилотки для партизан. И самому Николаю Ивановичу пришлось кое-что изменить в своей экипировке. Хотя забрасывали его под Ровно в самый канун осени, но почему-то снабдили только летним обмундированием. Пришлось срочно досылать осеннюю и зимнюю форму. А вскоре в отряде появился варшавский портной Ефим Драхман, которому посчастливилось бежать из гетто. Когда-то он классно шил театральные костюмы. Теперь закройщику приходилось поставлять реквизит для пьесы, где ставкой была жизнь. И Ефим не подвел. Пошитые для Зиберта френчи, бриджи и шинель не только сидели как влитые, но и ни одной деталью не отличались от тех, что носили настоящие офицеры вермахта.

Выяснилось, что в пилотке, в которой Зиберт впервые появился в Ровно, там ходят только командированные с фронта. Тыловые офицеры предпочитали фуражки. Пришлось срочно обзавестись фуражкой и научиться ее правильно надевать и снимать – немцы делали это иначе, чем советские командиры, и на такой мелочи легко можно было сгореть. И «парабеллум», с которым сначала щеголял Зиберт, оказался атрибутом фронтового офицера, тогда как тыловики предпочитали более компактный «вальтер». Пришлось и нашему разведчику срочно перевооружиться.

Документы Кузнецова были надежны. Их сделали мастера своего дела на подлинных немецких бланках. Более 70 раз Зиберта проверяли патрули и ни разу ничего не заподозрили. Кроме, быть может, последней проверки, когда уже были разосланы ориентировки на мнимого обер-лейтенанта. В Ровно Кузнецов посещал рестораны и казино, знакомился с офицерами, получал от них определенную информацию, главным образом о переброске тех или иных дивизий на различные участки фронта. Однако время жизни такой информации было невелико – всего несколько дней. Эти дни как раз уходили на то, чтобы добраться до отряда Медведева и передать оттуда радиограмму в Москву. К моменту, когда радиограмма доходила до советского командования, прибытие неприятельских соединений фиксировалось уже фронтовой разведкой. Правда, в ноябре 42-го, в разгар Сталинградской битвы, Дмитрий Николаевич рискнул направить в Ровно радистку, но через шестнадцать дней ее пришлось отозвать в отряд. В городе, где были радиопеленгаторы и полно полиции, работать стало слишком опасно. Вот и получилось, что, имея задатки превосходного разведчика, Кузнецов в этой области мог приносить только очень ограниченную пользу.