Текст книги "Невидимый фронт Второй мировой. Мифы и реальность"

Что же насторожило Николая Владимировича и заставило отложить раскопки? В его повести читаем: «…Снова втроем… прибыли в урочище Кутыкы Рябого. На этот раз мы обратили внимание на траншеи и блиндажи, едва различимые в зарослях и обвалах. Начали наводить справки. Выяснилось, что здесь пролегал второй эшелон обороны гитлеровских войск и что его сооружали во второй половине марта 1944 года, т. е. сразу после событий в хате Голубовича.

Траншеи начинались в 10–20 метрах от предполагаемого места захоронения. Поэтому нам пришлось еще дополнительно выяснить, когда пришли сюда немецкие войска, кто из населения привлекался на работы по строительству оборонительных сооружений. Все эти вопросы сводились к одному: почему могила советского разведчика оказалась на возвышенном месте? Нам казалось, что именно со строительством этих траншей связана тайна захоронения Н. И. Кузнецова. И мы не ошиблись».

Что ж, кто очень хочет найти, обязательно находит что-нибудь. А потом убеждает себя и других, будто найденное и есть именно то, что искали.

По рассказам очевидцев и анализу того, что было в конце концов обнаружено в могиле на насыпи, последние минуты жизни Кузнецова в повести «Во имя Родины» описываются следующим образом:

«В комнату вошел коренастый человек в полицейском черном мундире, в высокой бараньей папахе. Прищурив глаза, оглядел пленников, не скрывая ликования, крикнул: „Это он. Точно – он! Хлопцы, сюда! Оружие наизготовку и не спускать глаз!“.

„Теперь – все“, – решил Кузнецов».

Тут необходимо одно небольшое отступление. Глава банды Черныгора (Черногора), человек в полицейском мундире и папахе, по версии Струтинского, был агентом СД и по заданию Витиски и Краузе искал советского разведчика Зиберта. В «Подвиге» он прямо говорит своим хлопцам, что они поймали Зиберта. В «Во имя Родины» же ограничивается только неопределенным: «Это он».

Продолжим чтение второй повести:

«– Хлопцы, дайте закурить, – спокойно обратился Кузнецов к оуновцам (непонятно только, на каком языке. – Б. С.). – Может, у кого найдется?

Один из оуновцев молча насыпал на стол щепотку самосада, оторвал клочок газеты.

Свернув цигарку, Кузнецов с разрешения старшего привстал и наклонился к лампе (хоть и требовал Черныгора не спускать с задержанных глаз, а его подчиненные и руки Кузнецову развязали, и к лампе наклониться позволили! Чудеса, да и только! – Б. С.). Бандиты настороженно следили, как он пыхтел, пытаясь прижечь самокрутку от чадившей лампы.

Когда в комнату входили главари, лампа потухла, и четкий голос произнес: „Во имя Родины!“.

Ударили выстрелы. Вспышки на какую-то долю секунды озарили Кузнецова, стоявшего во весь рост с гранатой у груди. За ним у кровати припал к полу Ян Каминский. У двери, давя друг друга, в ужасе столпились бандеровцы. Раздался взрыв. Взметнулось желтое пламя. Истошно завопили раненые. За стенами хаты среди бандитов поднялась суматоха. Беспорядочные выстрелы огласили тишину мартовской ночи. Со двора стреляли по стенам в потухшие окна (собственных старшин, что ли, рассчитывали прикончить? – Б. С.).

Спустя некоторое время около десятка бандитов осторожно вползли в хату. По стенам скользнули холодные лучи электрического фонаря. Кузнецов лежал посередине комнаты. Залитое кровью лицо конвульсивно вздрагивало. Вокруг разбросанные взрывом, словно скоты, рычали раненые бандиты. Сирый был ранен в живот. Скиба в спину. У Черныгоры струйка черной крови стекала по жестким, как свинячья скотина, волосам. Он дико стонал, сплевывая сгустки крови.

На дворе у завалины неподвижно лежал Иван Белов, внезапно убитый кинжалом. Ян Каминский, выпрыгнув в окно, которое распахнулось от взрывной волны, уходил к лесу и уже достиг его, но был скошен пулей и прикончен штыком подбежавшего бандита… „Вот он. Есть!“ – прокричал басистый голос, подняв над головой большой портфель, который пытался унести тяжелораненый Ян Каминский».

А вот каким, по утверждению Струтинского, увидели труп Кузнецова боратинские крестьяне Спиридон Громяк и Василий Олейник, которым бандеровцы поручили его похоронить: «Во дворе у забора лежало мертвое тело неизвестного человека. Окровавленная и обгоревшая одежда говорила о принадлежности его к немецким военнослужащим. Лоб был раздроблен, оторвана кисть руки, разорвана грудь».

Внимательный читатель наверняка уже обратил внимание, что некоторые детали в первой и второй повестях не совпадают. В «Подвиге» Ян Каминский пытается уйти с кузнецовской полевой сумкой, а в «Во имя Родины» – с портфелем. Это, конечно, мелочь. Велика ли разница, с портфелем ходил Зиберт или с полевой сумкой. Хотя даже по этой разноголосице можно сделать вывод, что ни портфеля, ни сумки в предполагаемой могиле Кузнецова Струтинский и его товарищи так и не нашли. Не так уж важно, наверное, и какими были последние предсмертные слова легендарного разведчика. В первой случае Николай Владимирович заставил его произнести довольно длинную тираду на тему, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях, во втором – ограничился коротким: «Во имя Родины», сделав эти слова названием повести. Но и из этого разночтения можно заключить, что Струтинский с непосредственными очевидцами последних минут жизни Кузнецова (или человека, которого он принял за Кузнецова) не встречался и не знал, что именно говорил Николай Иванович перед смертью.

А вот с описанием трупа Кузнецова после взрыва некоторые различия между двумя повестями имеют, как мы увидим дальше, принципиальное значение. И там, и там у Кузнецова оказывается оторвана кисть правой руки и разворочена грудь. Но в «Подвиге» тяжелые раны отмечаются еще и на животе разведчика, тогда как голова будто бы пострадала незначительно: у разведчика только залито кровью «спокойное и строгое» лицо, и несколько минут он еще живет, доходя в агонии. Во второй же повести живот разведчика как будто оказывается невредим, зато повреждения лица – гораздо тяжелее, чем в «Подвиге». Однако и с раздробленным лбом Николай Иванович ухитряется прожить еще некоторое время, раз лицо его «конвульсивно вздрагивало». После того как я процитирую ниже результаты экспертизы, читатели поймут весь «черный юмор» повестей Струтинского.

В «Во имя Родины» Спиридон Громяк, один из двух крестьян, которым предстоит предать земле тело Кузнецова, говорит своему спутнику, Василию Олейнику: «Ты не смотри, Василий, что на нем мундир немецкий, – обратился к односельчанину. – Слух прошел, советских партизан погубили в хате Голубовича. Немцев эти холуи не трогают, в дружбе живут».

Василий с ним соглашается. Когда крестьяне привезли труп в урочище Кутыкы Рябого, то выяснилось, что земля скована морозом, а лома они не взяли. И Громяк предложил похоронить неизвестного в снегу, в канаве, а когда земля оттает, вернуться и зарыть в землю. Как-никак советский партизан, а не немец какой-нибудь, чтобы оставлять его на съедение лесным зверям.

То, что здесь мы имеем дело с писательской фантазией, вряд ли стоит сомневаться. Откуда, интересно, крестьяне могли узнать, что погибшие в хате Голубовича немцы на самом деле советские разведчики? Неужели командир отряда повстанцев продемонстрировал всему селу найденный у Кузнецова отчет? Струтинскому же знание крестьян о партизанской сущности погибших понадобилось для того, чтобы лишний раз заклеймить УПА как пособницу немецких оккупантов и объяснить, почему в конце концов могила оказалась на насыпи, а не в канаве. Крестьяне-де хотели потом похоронить Кузнецова надлежащим образом, а пока просто зарыли в снег, чтобы через пару недель вернуться и похоронить как следует, по-христиански. Но вернуться так и не смогли. Словом, хотели как лучше, а получилось как всегда. Потому что дальше, по уверению Струтинского, случилось вот что:

«Спустя неделю в Боратине появились гитлеровские регулярные части. Солдаты ломали крестьянские хаты, стаскивали бревна на окраину села. Они сооружали двухэшелонную оборону. Командный пункт второго эшелона сооружался в урочище Кутыкы Рябого, куда спешно сгоняли население из окружающих сел и хуторов для рытья траншей, окопов и блиндажей (блиндажи, замечу, обычно все-таки строят, а не роют. – Б. С.). К этому времени солнце и ветер сняли сильно потемневший снег. В канаве, куда врезался уступ траншеи, образовалась впадина, из которой торчала рука человека… Пожилой высокий гауптман, в пенсне, в сопровождении двух офицеров прибыл на место. Он распорядился очистить труп от снега и извлечь на поверхность. Разглядев изодранную одежду, нательное белье и носки, гауптман с негодованием воскликнул: „Это же германский офицер! Он убит, видимо, местными бандитами. Поднять взвод Ганса. Рассчитайтесь с этими скотами за смерть нашего офицера!“

Гауптман указал на хутор Залуч: „Спалить! Дотла!.. А погибшего офицера похоронить вот здесь, на возвышенности!“».

Во так будто бы и появилась могила Кузнецова на насыпи рядом с канавой. Карательная экспедиция же направилась к соседнему селу Черница. Один из жителей Залуча, отводя угрозу от родного хутора, указал, что раненые бандиты, убившие немецкого офицера, скрываются в Чернице. Там немцы обнаружили только одного раненого бойца УПА по кличке Сирый, за которым ухаживала местная девушка Стефания Колодинская. Они были убиты немецкими солдатами и похоронены на черницком кладбище.

По Струтинскому получается, что Николай Кузнецов и после смерти еще какое-то время оставался гауптманом Паулем Зибертом. Немцы похоронили его как германского офицера, погибшего от рук бандитов, и отомстили убийцам. Интересно, что украинских повстанцев одинаково именовали бандитами и советская, и немецкая сторона.

Но опять возникает слишком много вопросов. Неужели согнанные на оборонительные работы местные жители так хорошо знали немецкий, что потом смогли подробно рассказать, что именно говорил пожилой гауптман своим подчиненным? И действительно ли немецкая карательная акция была связана с обнаружением могилы в урочище Кутыкы Рябого? Ведь кого-то из солдат и офицеров вермахта могли убить и рядом с Черницей. И, строго говоря, нет никаких доказательств, что Сирый участвовал в схватке, происшедшей в хате Голубовича.

Вообще странно, что от взрыва кузнецовской гранаты, кроме самого Николая Ивановича, никто не погиб. Да и трупы Белова и Каминского подевались неизвестно куда. Ведь в обеих повестях Струтинского говорится о захоронении только одного трупа. Но не стали бы бандеровцы заставлять крестьян выдалбливать в мерзлой мартовской земле сразу три ямы. Наверняка сложили бы трупы всех трех погибших советских разведчиков в одну братскую могилу. Вот здесь, возможно, и разгадка, почему граната пощадила бойцов УПА. Ведь иначе пришлось бы еще объяснять, куда делись трупы погибших бандеровцев, а на это писательской фантазии Николая Владимировича уже не хватало. Искать же надо было в первую очередь останки Героя Советского Союза Николая Кузнецова, после появления книги Медведева и фильма «Подвиг разведчика» постепенно превращавшегося в культовую фигуру. Его боевые товарищи Иван Белов и Яна Каминский, удостоенные только орденов Отечественной войны I степени, так и не стали главными героями фильмов и книг.

Странно также, что в обеих повестях Струтинского даже по кличкам фигурируют только те члены отряда Черныгоры, кто был ранен во время инцидента в хате Голубовича. Неужели память односельчан не сохранила других имен или хотя бы кличек?

Из четверых раненых в хате Голубовича (они носили клички Сирый, Скиба, Мазепа и Черныгора) Струтинскому и его товарищам в 1959 году удалось разыскать только одного. Скибой оказался Петр Васильевич Куманец, двумя годами ранее осужденный за участие в банде Черныгоры в 44-м и отбывающий срок в Сибири. По признанию Струтинского, «были и другие бандиты с такой кличкой, но мы остановились на Куманце». Может быть, потому, что он единственный подвернулся под руку?

Петру Васильевичу выбирать особо не приходилось. Чекисты теперь шили ему еще и подлинное или мнимое участие в немецких карательных отрядах, а это грозило лишней десяткой, а то и вышкой. И Скиба-Куманец охотно подтвердил, что они «окружили хату, в которой разоружили двоих неизвестных, одетых в форму гитлеровских военнослужащих». Вспомнил он и о взрыве гранаты и своем ранении: «И сейчас у меня в печенках сидят осколки той гранаты… После взрыва гранаты я потерял сознание…». Струтинский считает, что тем не менее «Куманец… не был до конца откровенен». Возможно, Николаю Владимировичу не понравилось, что Скиба забыл упомянуть третьего псевдонемца, Белова.

Показания Куманца вроде бы убедили группу, проводившую расследование, что в урочище Кутыкы Рябого похоронен именно Кузнецов. Больше всего Струтинский и его друзья боялись обнаружить вместо легендарного разведчика кого-нибудь другого, не дай бог – настоящего германского офицера. Но, наконец, 16 сентября 1959 года могила на насыпи была эксгумирована. Струтинский свидетельствует: «На глубине чуть больше метра покоился скелет человека». Но для идентификации останки оказались малопригодны. Члены следственной группы прослышали о существовании в Москве лаборатории пластической реконструкции, восстанавливающей по черепу прижизненный портрет человека. В столицу был командирован эксперт Владимир Михайлович Зеленгуров, встретившийся с заведующим лабораторией, доктором исторических наук Михаилом Михайловичем Герасимовым. И уже через несколько дней Зеленгуров позвонил Струтинскому и радостно сообщил: «Герасимов сказал: „Передайте товарищам, что все, что передано на экспертизу – фотографии, документы и череп, – на девяносто девять и девять десятых процента принадлежат одному и тому же человеку“». После этого следователь рискнул вынести и официальное постановление об экспертизе. Его стоит процитировать почти полностью, как это и делает в своей книге Николай Владимирович Струтинский:

«Постановление „О назначении в состав комиссии дополнительных экспертов“. 21 декабря 1959 года, г. Львов.

Старший следователь Управления Н. Рубцов, рассмотрев материалы дела, нашел: 9 марта 1944 года в оккупированном немецкими войсками селе Боратин Подкаменского района Львовской области (в действительности в этом селе не было не только немецкого гарнизона, но, как видно, и созданной немцами вспомогательной полиции, и настоящим хозяином положения в тех местах была УПА. – Б. С.) в доме Голубовича Степана Васильевича участниками банды оуновцев Черныгоры были захвачены двое неизвестных в форме военнослужащих немецкой армии, один из которых взорвал в руках гранату и погиб.

Из показаний свидетелей видно, что неизвестными являлись советские партизаны, переодетые в форму немецких военнослужащих, и, как устанавливается материалами следствия, ими могли быть Герой Советского Союза Кузнецов Николай Иванович и Каминский Ян Станиславович (Белов и в этом документе куда-то подевался. – Б. С.).

17 сентября 1959 года труп предполагаемого Кузнецова Николая Ивановича был эксгумирован, однако установить его личность по останкам данными следствия не представилось возможным.

Вместе с тем судебно-медицинской экспертизой установлено наличие ряда признаков, как то: рост, строение черепа, нижней челюсти, расположение и дефекты зубов, отсутствие кисти правой руки, которые убедительно указывают на сходство со словесным портретом Кузнецова Николая Ивановича. По эксгумированному черепу была назначена специальная экспертиза, производство которой было поручено заведующему лабораторией пластической реконструкции Института этнографии Академии Наук СССР доктору исторических наук Герасимову М. М.

Учитывая сложность экспертизы и требования тов. Герасимова М. М., руководствуясь статьей 64 УПК УССР, постановил: включить дополнительно в состав экспертов преподавателя Львовского государственного медицинского института Зеленгурова Владимира Михайловича со стажем эксперта 13 лет и лично знавшего Кузнецова Николая Ивановича – Струтинского Николая Владимировича, командировав их для этой цели в Москву в Институт этнографии Академии Наук СССР».

Прочитав это постановление, вполне можно прийти к выводу, что Кузнецов был инвалидом с ампутированной правой кистью. К сожалению, материалы судебно-медицинской экспертизы до сих пор не опубликованы. Из текста же постановления понять что-либо трудно. Какой именно рост был у Кузнецова и у того человека, чей скелет эксгумировали 17 сентября 1959 года? На каком основании были сделаны выводы о сходстве строения и дефектов зубов и нижней челюсти скелета и Кузнецова? Может быть, сохранилась стоматологическая карта Николая Ивановича? Но тогда ее одной, особенно если там был рентгеновский снимок полости рта, должно было хватить для более или менее надежной идентификации останков, без дополнительной пластической экспертизы. Если же состояние зубов разведчика определяли по показаниям свидетелей, то заключение следователя немного стоит.

Неясно также, были ли у скелета повреждения тазобедренных костей, что могло бы свидетельствовать о ранении в область живота. Почему в «Подвиге» упомянуто, что Кузнецов при взрыве гранаты был ранен не только в грудь и лицо, но и в живот? Придумал это писатель или позаимствовал из акта экспертизы?

Каковы же были результаты экспертизы, проведенной М. М. Герасимовым? Вот текст подписанного им заключения от 24 декабря 1959 года, также приведенного в повести Струтинского «Во имя Родины»: «В распоряжение лаборатории пластической реконструкции Института этнографии АН СССР 24 октября 1959 года судебно-медицинским экспертом В. М. Зеленгуровым были переданы 18 фотографий Н. И. Кузнецова и эксгумированный череп. Перед экспертом был поставлен вопрос: является ли череп, представленный на экспертизу, черепом Н. И. Кузнецова?

Все представленные фотографии принадлежат одному лицу, сфотографированному в течение 1942–1943 годов.

Представленный череп фрагментарен. Вся лицевая часть и свод раздроблены на 15 кусков.

Состояние черепа требовало очень сложной и тщательной реставрации. Эта ответственная работа выполнена научным сотрудником лаборатории Т. С. Сурниной.

Из всех полученных фотографий была выбрана фотография наиболее четкая, снятая с Н. И. Кузнецова в 1943 году. На ней Н. И. Кузнецов зафиксирован почти в фас с едва ощутимым поворотом влево, поза строгая, но не напряженная (см. фото № 1). Эта фотография была переснята. На полученном негативе карандашом были сделаны отметки: линия волос, нижняя часть крыльев носа, углы рта, углы нижней челюсти. Через наружные углы глаз была проведена прямая. Из этих точек были опущены две прямые, соединяющиеся в наиболее выступающей точке подбородка. Таким образом был построен треугольник, основание которого проходило под радужками глаз, а вершина была обращена к подбородку (см. фото № 2). На подлинном черепе были приклеены полоски бумаги, фиксирующие линии разреза глаз. К точкам, соответствующим наружным углам глаз, были приклеены полоски бумаги, которые соединялись в наиболее выступающей части подбородка. Кроме того, были сделаны отметки линии волос, нижней части крыльев носа и углов нижней челюсти (см. фото № 3), фотографирование черепа производилось через негатив лица. Совмещение треугольников на черепе и на лице свидетельствовало о совпадении ракурса лица и черепа. Негативы лица и черепа были совмещены. Полученные отпечатки прилагаются (см. фото № 4).

Заключение:

1. Рассмотрев представленные фотографии, прихожу к заключению, что все они представляют собой фотографии одного и того же лица. По данным постановления они принадлежат Н. И. Кузнецову.

2. Представленный на экспертизу череп был раздроблен, что подтверждает гибель в результате осколочного ранения при близком разрыве гранаты или мины.

3. Выполнение реставрации черепа (работа Т. С. Сурниной) правильно.

4. Проведенное совмещение фотографии лица и черепа дает отчетливое представление о полном совпадении всех морфологических деталей лица и черепа, принадлежащих одному и тому же человеку.

По условиям экспертизы, представленные фотографии принадлежат Н. И. Кузнецову. Эксгумированный и переданный на экспертизу череп также принадлежит Н. И. Кузнецову».

Казалось бы, заключение лаборатории пластической реконструкции однозначно устанавливает, что в могиле в урочище Кутыкы Рябого был похоронен Николай Иванович Кузнецов. Однако опять возникает целый ряд вопросов. Ведь, как явствует из слов Струтинского, Герасимов уже через несколько дней, еще до того, как была проведена реставрация черепа, был на 99,9 процента убежден, что этот череп принадлежит человеку, изображенному на фотографиях, т. е. Кузнецову. И заказчик у экспертизы был очень солидный – КГБ. Создается впечатление, что и чекистам, и экспертам очень хотелось, чтобы останки неизвестного, найденные в урочище Кутыкы Рябого, оказались останками прославленного разведчика. А тут еще и состояние представленного на экспертизу черепа было таково, что очень многое зависело от того, как будет проведена реставрация. А когда эксперты настроены пристрастно, всегда есть опасность, что результаты промежуточных операций будут подогнаны под заранее заданный конечный результат.

Настораживает и другое. Судя по описанию в экспертном заключении, череп неизвестного был очень сильно поврежден именно в лицевой части. И не просто поврежден, а раздроблен аж на 15 частей. Нет гарантии к тому же, что в руки экспертов попали все фрагменты черепа. В этом случае результат экспертизы предопределялся тем, насколько точно будет проведена реставрация. А пристрастность экспертов заставляет усомниться в том, что реставрация была выполнена безукоризненно.

Замечу также, что повреждения, которые были нанесены перед смертью черепу неизвестного, слишком уж велики для обычной осколочной гранаты. Можно предположить, что Кузнецов не успел метнуть гранату, поскольку его сразили выстрелы бандеровцев, и граната взорвалась у разведчика в правой руке у груди, оторвав кисть и поразив лицо и грудную клетку. Однако не верится, что осколочная граната могла так основательно разрушить череп, раздробив его сразу на 15 фрагментов. И уж, конечно, человек с раздробленным черепом ни секунды бы не остался в живых после взрыва и не мог, как утверждал Струтинский, смотреть на своих убийц «спокойным и строгим лицом». От лица-то ничего не осталось.

Если же Кузнецов взорвал в хате Голубовича не осколочную, а гораздо более мощную противотанковую гранату, тогда непонятно, как вообще уцелела хата и почему находившиеся вместе с ним бандеровцы получили осколочные ранения. Струтинский ведь говорит именно об осколочных ранениях. И как, интересно, ухитрились уцелеть те несколько бойцов УПА, что находились в момент взрыва совсем рядом с Кузнецовым, в частности те, кто давал прикурить неизвестному немецкому офицеру. Кстати сказать, ни в постановлении следователя, ни в заключении эксперта, ни в тексте самого Струтинского – нигде не упоминается, что в черепе неизвестного из урочища Кутыкы Рябого были найдены металлические осколки гранаты. А они, строго говоря, должны были там быть. По осколкам же можно было бы определить тип гранаты или иного взрывного устройства, мины, снаряда или авиабомбы. Может, неизвестный человек погиб не от взрыва гранаты, а от взрыва бомбы, мины или снаряда? Тогда все становится на свои места. Эти более мощные заряды вполне могли причинить те ужасные повреждения черепу, которые мы видим в заключении Герасимова. Учитывая, что от взрыва человек обычно инстинктивно закрывается правой рукой, можно объяснить, почему у неизвестного, помимо ран в груди, животе и на лице, оказалась оторвана правая кисть.

Если предположить, что неизвестный из урочища Кутыкы Рябого погиб от бомбы или снаряда, то на первый план опять выходит версия жителей Боратина о немецком офицере, убитом бомбой с советского самолета в те дни, когда германские войска держали оборону у этого села. Возможно, что на самом деле причиной его смерти стал близкий разрыв мины или артиллерийского снаряда. Эта версия кажется мне наиболее правдоподобной. И погиб безымянный офицер вермахта вовсе не в неравной схватке с бойцами УПА на окраине Боратина. Самой этой схватки, скорее всего, не было. Эпизод с неизвестным, подрывающим себя и врагов последней гранатой, вполне могли придумать специально для героического мифа о Кузнецове.

Окончательно расставить все точки над i могла бы самая точная, генетическая, экспертиза. Для ее проведения необходима добрая воля ныне живущих родственников Николая Ивановича Кузнецова, а также правительства Украины и городских властей Львова. Оплатить такую экспертизу, отнюдь не дешевую, могло бы, наверное, правительство России. Ведь, в сущности, Кузнецов – наш национальный герой, и российские власти должны быть заинтересованы в точном установлении факта: кто же именно похоронен на Холме Славы во Львове под камнем с барельефом знаменитого разведчика и надписью «Герой Советского Союза Николай Иванович Кузнецов». Боюсь, однако, что кузнецовские родственники будут против новой экспертизы из-за опасений, что в могиле окажется не легендарный разведчик. Украинские же власти могут возражать из опасений прямо противоположных: вдруг подтвердится, что в могиле захоронен Кузнецов и никто другой. Думаю, что в действительности шансы здесь – пятьдесят на пятьдесят.

Если выяснится, что на львовском Холме Славы покоится Кузнецов, можно будет рассмотреть вопрос о переносе его праха на Родину, на Урал. На Украине сейчас считаются героями бойцы Украинской Повстанческой Армии, от рук которых погиб Николай Иванович. И отношение к советскому разведчику здесь теперь иное, чем в 1960 году. Неудивительно, что его могила уже подвергалась варварскому осквернению. Наверное, спокойнее Кузнецову сейчас было бы лежать в родной земле.

Если же экспертиза докажет, что на Холме Славы покоится не Николай Иванович, а другой человек, то в этом тоже можно усмотреть некий глубокий смысл. Кузнецов два самых знаменательных года своей жизни блестяще играл роль обер-лейтенанта вермахта Пауля Зиберта. А после его смерти неизвестный германский офицер играет роль легендарного советского разведчика, но теперь уже – в могиле. И можно будет сделать это захоронение Могилой Неизвестного Немецкого Солдата. Сотни тысяч их вместе с миллионами красноармейцев встретили смерть на украинской земле, честно выполняя свой долг, веря, что сражаются за Родину и свой народ, и не имея никакого отношения к преступлениям нацистского режима. Мой друг Дэвид Глэнц свою книгу «Величайшее поражение Жукова. Впечатляющая неудача Красной армии в операции „Марс“» о сражении на Ржевско-Вяземском плацдарме осенью и зимой 1942 года посвятил «памяти десятков тысяч советских и германских солдат, которые сражались и погибли или выжили в ужасной мясорубке этой операции только для того, чтобы быть забытыми историей». Наверное, и нам через пятьдесят с лишним лет после окончания Второй мировой войны стоит также относиться к нашим бывшим врагам и не числить солдат вермахта фашистами и преступниками?

И зачем создавать миф? Пусть место и время смерти Кузнецова, детали его последнего боя навсегда останутся неведомы. Пусть мы не узнаем, погиб ли Николай Иванович в бою, или был пленен, а потом расстрелян, убили ли его украинские повстанцы как немецкого офицера или как большевистского агента. Это был один из последних рыцарей нашей отнюдь не романтической эпохи, свято веривший в свою миссию. 20 сентября 1943 года, перед тем как отправиться убивать заместителя Коха Даргеля (который чудом уцелел), Николай Иванович оставил в отряде Медведева письмо, которое просил вскрыть только в случае своей гибели. Вот что писал он в этом своеобразном завещании: «25 августа 1942 года в 24 часа 05 минут я спустился с неба на парашюте, чтобы мстить беспощадно за кровь и слезы наших матерей и братьев, стонущих под ярмом германских оккупантов.

Одиннадцать месяцев я изучал врага, пользуясь мундиром германского офицера, пробирался в самое логово сатрапа – германского тирана на Украине Эриха Коха. Теперь я перехожу к действиям.

Я люблю жизнь, я еще очень молод. Но если для Родины, которую я люблю, как свою родную мать, нужно пожертвовать жизнью, я сделаю это. Пусть знают фашисты, на что способен русский патриот и большевик (хотя членом партии Кузнецов так и не стал, мировоззрение у него было коммунистическое; о таких говорили – „беспартийный большевик“. – Б. С.). Пусть знают, что невозможно покорить наш народ, как невозможно погасить солнце. Пусть я умру, но в памяти моего народа патриоты бессмертны… Я пойду на смерть с именем моего Сталина, отца, друга, учителя. Передайте ему привет».

Николай Иванович Кузнецов обрел бессмертие. Мы не знаем, где его могила, но образ обер-лейтенанта Зиберта, бесстрашно расстреливающего высокопоставленных нацистов, навсегда остается в нашей памяти. Хочу подчеркнуть, что почти все жертвы кузнецовских пуль в той или иной степени были причастны к военным преступлениям или преступлениям против человечества. Эрих Кох, в частности, в 1961 году польским судом был приговорен к смертной казни, замененной пожизненным заключением (гаулейтер скончался в 1986 году). И в этом же ряду стоял тот, с чьим именем Николай Иванович шел на смерть, ничего не зная о сталинских преступлениях.

Конечно, Кузнецова, гениального разведчика, стоило бы послать на многолетнюю нелегальную работу в Германию. Но начавшаяся война перечеркнула подобные планы. Времени на «акклиматизацию» нового резидента и создание в Рейхе агентурной сети уже не было. И Николая Ивановича использовали как фронтового разведчика, добывавшего сведения главным образом тактического характера, и как террориста, уничтожающего чиновников оккупационной администрации.