Текст книги "Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда"

Эмиграция

На одном из выступлений на прямой вопрос, собираются ли Стругацкие уезжать из страны, Аркадий Натанович ответил так:

– Мы с братом уедем отсюда только связанные и на танке!

И тем не менее по Москве время от времени начинали циркулировать «абсолютно проверенные» слухи.

Одна знакомая позвонила Аркадию Натановичу, спросила, можно ли ей зайти к нему в ближайшее время.

– Никак не получится, – ответил Аркадий Натанович. – Я уезжаю на следующей неделе.

На следующий день она разговаривала со своей подругой.

– Как Аркадий? – спросила подруга.

– Уезжает.

К вечеру об этом знала вся Москва и пол-Ленинграда: уезжают Стругацкие. Эмигрируют.

Жена Всеволода Ревича Татьяна Чеховская позвонила Аркадию Натановичу:

– Аркадий, куда ты уезжаешь?

– В Душанбе. Буду там для денег писать сценарий. Про рабочий класс.

– А ты знаешь, что в Москве второй день только и говорят о том, что вы с Борисом эмигрируете?

– Можете быть спокойны. Мы никуда никогда не уедем.

В следующий раз, когда Всеволоду Ревичу кто-то из сослуживцев безапелляционно заявил, что «ваши Стругацкие точно-таки уезжают, у меня сведения из Госкино», то Ревич обозлился и поспорил с сослуживцем на бутылку коньяка. И выиграл. И распил ее с Аркадием Натановичем, приговаривая: «Дай бог, не последняя».

ГЛАВА ВТОРАЯ

Миры братьев Стругацких

Без малого полвека прошло с начального моего знакомства с творчеством братьев Стругацких: в середине 60-х я прочел их первые рассказы в сборнике «Альфа Эридана». И не сосчитать, сколько раз брались в руки, читались и перечитывались – снова и снова – их книги. И в каждой клубок вопросов, ответы на которые ты был обязан был найти сам… Можно ли вмешаться в подлость и несправедливость чужого мира, изменяя его историю? Можно ли пренебречь опасностью выхода из-под контроля научных экспериментов? Что делать, если чужая, непонятная сила ставит опыт на человечестве и нужно выбирать: покориться ради собственного спокойствия и мелкой выгоды или ввязаться в заведомо безнадежную борьбу?

Между тем времена были не чета нынешним, когда томики АБС можно без большого труда найти на уличном лотке. Куда там! Порой (сгорая от стыда) тащили из ближайшей библиотеки то знаменитый 7-й том красно-белой «Библиотеки современной фантастики» (тот самый, где «Трудно быть богом» и «Понедельник»), то детгизовский «Полдень. XXI век» вместе с «Малышом», то сборник «Эллинский секрет» с первой частью «Улитки на склоне»… Журнал «Нева» 1969го с первым изданием «Обитаемого острова» (там Максим Каммерер еще был Максимом Ростиславским) был библиографической редкостью – мало кто имел изготовленную в ближайшей переплетной мастерской или выполненную знакомым умельцем на работе за стакан спирта подшивку. Позже, если очень повезет, удавалось достать «Знание – сила», где печатался «Жук в муравейнике». Ну а о журнале «Ангара» с первым изданием «Сказки о тройке» и мечтать было невозможно. Как и о журнале «Байкал», где публиковалось «Второе нашествие марсиан».

И все же мы читали – а начитавшись, начинали думать. И никакая цензура, беспощадно уродовавшая (как мы узнали позднее) книги Стругацких, не могла изуродовать их настолько, чтобы мы не поняли того, что хотели сказать нам Аркадий Натанович с Борисом Натановичем. Наверное, мы понимали не все – но и понятого этого было достаточно, чтобы воспитать в нас тот самый беспощадно караемый в Арканаре «невосторженный образ мыслей» и научить подвергать сомнению, казалось бы, непреложные истины.

У поэта Валентина Берестова в его археологической повести «Приключений не будет» (1961) есть «Пропущенная глава», опубликованная лишь накануне XXI века:

Каждый сезон кто-нибудь непременно привозит в экспедицию «туманность Андромеды». ефремов – один из самых любимых у нас авторов. «туманность Андромеды» интересно перечитывать, каждый раз обращаешь внимание на какие-то новые подробности того очень далекого от нас будущего, о котором мечтает писательученый. Профессия обязывает нас восстанавливать подробности жизни людей отдаленного прошлого. тем интересней читать об идеальных существах грядущего, по сравнению с которыми мы такие же, как люди бронзового века по сравнению с нами.

Но что-то смущало меня в этой хорошей книге. Наши дальние потомки были настолько совершенны, я чувствовал себя рядом с ними таким бедным и неумелым, что, ей-богу, мне бы даже не хотелось жить вместе с ними в те прекрасные времена. мне чего-то не хватало для того, чтобы полюбить героев ефремова и позавидовать им. А может (о, грешная мысль!) не мне, а им, гордым властелинам космоса, всесторонне развитым, красивым, сильным и всеведущим, как боги, чего-то недостает по сравнению с нами, несчастными?

Я гнал от себя эти кощунственные мысли до тех пор, пока случайно не наткнулся на странное пророчество: оказывается, в те удивительные времена люди научатся говорить кратко и точно, а «хитросплетенья слов, называемые остроумием», исчезнут, я понял, чем меня не устраивает идеальное будущее, нарисованное Иваном ефремовым.

Значит, при полном и гармоническом коммунизме не будет ни шуток, ни розыгрышей, ни хохота, ни поддразниванья, ни забавных прозвищ, ни иронии над собой, ни юмора, ни сатиры, ни веселых песенок, которые незаметно для себя насвистываешь во время работы, ни карикатур, ни милых чудачеств, ни того почти беспричинного смеха, который вдруг охватит всех сидящих за столом в палатке, ни озорства (всего этого нет в книге), словом, не будет того, без чего я не могу представить себе нашу жизнь в экспедиции, да и вообще жизнь.

Неужели человечество купит свое высшее совершенство ценою потери чувства юмора? Вот какие грустные мысли пришли мне в голову при перечитывании «туманности Андромеды»…

Стругацкие покончили с утопией.

Те, о ком они писали, никогда не были людьми будущего – они всегда были нашими современниками, действовавшими в ситуациях необычных и невероятных, но легко «проецируемых» на видимые вокруг обстоятельства. В иллюзорном, сказочном – и распахнутом настежь в Неизвестное мире XXI–XXIII веков они были лишь лучшими из нас. Они были людьми действия, способными на поступок, они сражались за правду, истину, добро, за право человеческого счастья и свободы – против лжи, трусости, подлости, лицемерия. Они часто страдали от своего бессилия, они ошибались и были так человечны и близки нам именно тем, что никогда не были бесплотно-непогрешимыми, лишенными привычных человеческих чувств. С ними хотелось быть и действовать рядом, они притягивали и завораживали своей добротой и мудростью, они умели быть несгибаемыми и бесстрашными, они шли навстречу Неведомому, не стараясь поберечь себя, выждать, отсидеться в тихом уголке.

Они были надежны – крепче всего на свете была их протянутая рука. И в те, как теперь кажется, необычайно далекие времена, когда еще верилось в грядущее светлое царство коммунизма, для меня, как и для многих других, миром коммунизма был мир, начертанный Стругацкими.

Это был мир того будущего, в котором были сконцентрированы лучшие черты настоящего. Где из всех возможных решений «выбиралось самое доброе», где «никто не уходил обиженный», где белой вороной был человек, у кого за душой не было дела, которому отдавались бы все силы. Мир увлеченных людей, у которых «понедельник начинался в субботу» и никогда не было времени на пустые, ненастоящие, недостойные дела. Где единственным презираемым человеком на Земле был торжествующий и вечно довольный собой обыватель-мещанин. Тот самый, которому были известны ответы на все вопросы. Тот самый, чьему сытому благодушию ничто не может помешать. Тот самый, ненавидящий все выходящее за рамки средней величины.

И где шел «вечный бой» за истину – на Земле и в Космосе.

Ах как жаль, что ничтожно малая часть творчества Стругацких удостоилась экранизации! И всего-то: «Пикник на обочине», превратившийся у великого Тарковского в совсем не похожий на оригинал «Сталкер», «День затмения» Сокурова, также совсем не похожий на «За миллиард лет до конца света», слабенький эстонский «Отель „У погибшего альпиниста“», да фильм Питера Фляйшмана «Трудно быть богом», который Борис Натанович считает не просто слабым, но даже пошлым и «желтым».

Теперь вот Алексей Герман тоже снимает по «Трудно быть богом» – посмотрим, что получится…

Мир Стругацких притягивал нас тем сильнее, чем сильнее вызывал отторжение мир, нас окружающий, в котором серая мразь была повсюду – от трибун Политбюро до мелкого чиновника в конторе. Они наступали, старательно выкорчевывая все лучшее и нестандартное вокруг, они торопились уничтожить или сломать всех, кто не укладывался в их серые рамки, они старательно обстругивали нас рубанком, чтобы мы стали одинаковыми, серыми, неопасными для их серой власти…

Ах как грезилось, что и где-то среди нас незримо присутствуют «прогрессоры» с иной планеты, что тупой силе, нависшей черной завесой над страной, может быть противопоставлена другая – могучая и справедливая сила, что небезнадежны наши грустные дела… Что руководит этими инопланетными разведчиками то же «нетерпение потревоженной совести» и что вмешаются же они наконец, когда переполнится чаша их терпения. Но приходило и понимание – не в «прогрессорах» спасение. Спасение – оно только в непокорности разума, неподвластном торжествующей серости, в появлении людей с неподконтрольной, непослушной душой, в долгой и трудной работе над собственным сознанием, которое надо приучать сомневаться в том, что вбивали, словно ржавый гвоздь в сухое бревно, приучать не смотреть, а ВИДЕТЬ, что творится вокруг нас, противиться стадному инстинкту и коллективному восторгу…

Власть прекрасно понимала – нет ничего страшнее для нее, чем появление ростков вольнодумства, но они упрямо пробивались сквозь идеологический асфальт. Именно Аркадий и Борис Стругацкие учили шагать навстречу ветру, взявшись за руки друзей, учили не пасовать перед превосходящими силами противника, не идти на компромиссы с собственной совестью ради мелкой выгоды. Своими книгами они пробивали броню слепой веры в совершенство нашего «самого передового строя», заставляя думать и задавать себе опасные для власть предержащих вопросы. Они заражали нас бациллой непокорности и свободы – и наши души, хлебнувшие свободы из щедрого источника их книг, распрямлялись, обретая иммунитет к страху.

Мы быстро научились читать «между строк», угадывая с полуслова намеки и условности, и знали: братья Стругацкие пишут про наш – земной мир, пишут о том, что творится вокруг нас, и о том, с какими проблемами нам сегодня или завтра придется иметь дело, борясь за право называться людьми.

Их книги никогда, при всей привлекательности сюжета, не были развлечением, а с годами становились все тревожнее – горькие думы авторов подкреплялись окружающей реальностью, все бесчеловечнее становился мир, все опаснее насилие над природой и над личностью… Авторы говорили «эзоповым языком», но все так же мгновенно исчезали с прилавков их книги – и это при почти полном молчании «официальной» критики, которая фантастику ни в грош не ставила, а уж «неудобных» Стругацких предпочитала как бы не замечать. Но братья пробивались к нашему разуму и сердцу, вновь и вновь заставляли нас избавляться от успокоенности и благодушия.

Рассказать обо всех книгах АБС – задача слишком трудоемкая. Но рассказать о некоторых, «знаковых», да и еще и воспользовавшись бесценным материалом – любезно предоставленными мне в 2002 году Борисом Натановичем Стругацким авторскими комментариями, – рискну. Конечно, это – не исследование бесстрастного литературоведа, а рассуждения и воспоминания очень даже пристрастного почитателя творчества АБС.

Но вначале, как это уже было (и будет еще много раз), слово – Борису Натановичу. Для чрезвычайно важного замечания:

«если бы не фантастическая энергия АН, если бы не отчаянное его стремление выбиться, прорваться, стать – никогда бы не было братьев Стругацких. Ибо я был в те поры инертен, склонен к философичности и равнодушен к успехам в чем бы то ни было, кроме, может быть, астрономии, которой, впрочем, тоже особенно не горел, АН же был в те поры напорист, невероятно трудоспособен и трудолюбив и никакой на свете работы не боялся. Наверное, после армии этот штатский мир казался ему вместилищем неограниченных свобод и невероятных возможностей. Потом все это прошло и переменилось. АН стал равнодушен и инертен, БН же, напротив, взыграл и взорлил, но, во-первых, произошло это лет двадцать спустя, а во-вторых, даже в лучшие свои годы не достигал я того состояния клубка концентрированной энергии, в каковом пребывал АН периода 1955–1965 годов…»

Из всего созданного АБС попробую выбрать самое-самое. Конечно, этот выбор субъективен. Конечно, он не совпадает не только с выбором многих поклонников АБС, но и с мнением авторов (для них «первая тройка» – это «Улитка», «Град обреченный» и «Второе нашествие марсиан», а ранние произведения – скажем, «Страну багровых туч» – АБС впоследствии не жаловали). И все же, все же, все же…

Моя «великолепная десятка» – это:

«Страна багровых туч», «Полдень, XXII век», «Понедельник начинается в субботу», «Далекая Радуга», «Трудно быть богом», «Улитка на склоне», «Обитаемый остров», «Жук в муравейнике», «Хромая судьба», «Град обреченный».

«Страна багровых туч» (1957)

Начать со «Страны багровых туч» хочется по многим причинам. И потому, что для большинства поклонников АБС знакомство с ними началось именно со «Страны багровых туч». И потому, что с этой повести (как с «Пяти недель на воздушном шаре» – у Жюля Верна) идеи АБС начали овладевать массами. И потому, что здесь впервые появились Алексей Быков, Владимир Юрковский, Михаил Крутиков и другие любимейшие наши герои. Наконец, потому, что именно за «Страну багровых туч» братья Стругацкие получили свою единственную премию от государства – третью премию «Конкурса на лучшую книгу о науке и технике для детей школьного возраста», в размере 5000 рублей. Как заметит Борис Натанович, «неплохие деньги по тем временам – четыре мамины зарплаты»…

Между тем известно: братья Стругацкие, написавшие «Страну багровых туч» в далеком 1957 году, активно ее не любили. Во всяком случае, Борис Натанович сперва категорически отказался включить эту повесть в первое в российской истории собрание сочинений АБС («текстовское»), и повесть все-таки вошла в один из двух дополнительных томов только, как считает Борис Натанович, «под давлением общественности». И слава богу, что хоть в чем-то общественность смогла оказать давление на Стругацких – отсутствие «Страны багровых туч» в собрании сочинений, на мой взгляд, было бы величайшей несправедливостью.

Комментарий БН:

В соответствии со сложившейся уже легендой АБС придумали и начали писать «Страну багровых туч» на спор – поспорили в начале 1955 (или в конце 1954) на бутылку шампузы с Ленкой, женой АН, а поспорив, тут же сели, все придумали и принялись писать.

На самом деле «Страна» задумана была давно: идея повести о трагической экспедиции на беспощадную планету Венеру возникла у АН, видимо, во второй половине 1951 года. Существует письмо БН без даты, относящееся, видимо, к весне 1955 года. Судя по этому письму, работа, причем совместная, над СБт идет уже полным ходом – во всяком случае составляются подробные планы и обсуждаются различные сюжетные ходы. В апреле 1955 АН еще в Хабаровске, ждет не дождется увольнения из армии и заканчивает повесть «Четвертое царство». Но уже в своем июльском 1956 года письме БН рецензирует первую часть «Страны…», вчерне законченную АН, и излагает разнообразные соображения по этому поводу. В постскриптуме он обещает: «Начну теперь писать как бешеный – ты меня вдохновил».

Таким образом, историческое пари было заключено, скорее всего, летом или осенью 1954 года, во время очередного отпуска АН, когда он с женой приезжал в Ленинград. мне кажется, что я даже помню, где это было: на Невском, близ Аничкова моста. мы прогуливались там втроем, АН с БНом, как обычно, костерили современную фантастику за скуку, беззубость и сюжетную заскорузлость, а Ленка слушала-слушала, потом терпение ее иссякло, и она сказала: «если вы так хорошо знаете, как надо писать, почему же сами не напишете, а только все грозитесь да хвастаетесь? Слабо?»

И пари тут же состоялось. А писалась «Страна…» медленно и трудно. мы оба представления не имели, как следует работать вдвоем. У АН, по крайней мере, был уже опыт работы в одиночку, у БН и того не было…

«Страна багровых туч» попалась мне в руки в 1968-м. Мне было тринадцать, а это возраст, максимально приспособленный для поглощения произведений о героях, богатырях, умельцах и волшебниках. Это была только третья или четвертая из прочитанных мною книг АБС. Но к тому времени из «венерианского цикла», посвященного покорению нашей соседки по солнечной системе, были проглочены «Сестра Земли» Георгия Мартынова и «Планета бурь» Александра Казанцева. После «Страны…» ни того, ни другого произведения перечитывать более не хотелось. Ибо раз и навсегда стало ясно, что она отличается от упомянутых творений примерно так же, как велосипед «Турист», о коем я тогда мечтал, от имевшегося в наличии «Орленка».

Поражал не сюжет – хотя и занимательный, держащий в напряжении с начала до конца, как и полагалось сюжету добротного боевика. И не технические детали – хотя и крайне любопытные (ведь именно тогда, начав изучать физику и прочитав несколько научнопопулярных книг, я, помнится, живо заинтересовался проблемой движения со скоростью света и не верил, что ее никак нельзя превзойти). В первую очередь поражали и запоминались герои – хотя тогда я никак не мог предположить, что Быков, Юрковский и Жилин и до сей поры останутся в числе моих любимейших персонажей…

Комментарий БН:

Редактор наш, милейший Исаак маркович Кассель, пребывал в очевидном раздвоении чувств. С одной стороны, рукопись ему нравилась – там были приключения, там были подвиги, там воспевались победы человечества над косной природой – и все это на прочном фундаменте нашей советской науки и диалектического материализма. Но с другой стороны, все это было – совершенное, по тем временам – не то.

Герои были грубы. Они позволяли себе чертыхаться. Они ссорились и чуть ли не дрались. Косная Природа была беспощадна. Люди сходили с ума и гибли. В советском произведении для детей герои – наши люди, не шпионы какие-нибудь, не враги народа – космонавты! – погибали, окончательно и бесповоротно. И никакого хэппи-энда. Никаких всепримиряющих победных знамен в эпилоге… Это не было принято в те времена. Это было идеологически сомнительно – до такой степени сомнительно, что почти уже непроходимо.

Впрочем, в те времена не принято было писать и даже говорить с автором о подобных вещах. Все это подразумевалось. Иногда на это – намекалось. Очень редко (и только по хорошему знакомству) говорилось прямо. Автор должен был сам (видимо, методом проб и ошибок) дойти до основ правильной идеологии и сообразить, что хорошее (наше, советское, социалистическое) всегда хорошо, а плохое (ихнее, обреченное, капиталистическое) – всегда плохо. В рецензиях ничего этого не было…

Конечно, типично советских деталей, да еще привязанных к своему времени конца 50-х годов, в «Стране багровых туч» – что называется, выше крыши. Это и напоминание о партийной конференции, где «папаша» Анатолия Ермакова за некие грехи приложил «мордой об стол» молодого Николая Захаровича Краюхина, и космический корабль КСР – видимо, Китайской Социалистической Республики

«Ян-Цзы» под командованием Лу Ши-Эра, появляющийся в эпизоде с гибелью планетолета англичан, – до «культурной революции» еще несколько лет, и отношения СССР и Китая вполне безоблачны. Да и вообще, как вспоминают Стругацкие, первоначально «Страна багровых туч» могла представлять собой научно-фантастический вариант «Далеко от Москвы», где вместо начальника строительства будет военно-административный диктатор Советских районов Венеры, вместо Адуна – Берег Багровых Туч, вместо Тайсина – нефтеносного острова – Урановая Голконда, вместо нефтепровода – чтонибудь добывающее уран и отправляющее его на Землю… Но все это настолько малозаметно «вплавлено» в ткань книги, что даже и сегодня не режет глаз. Не то что упомянутая «Планета бурь», например… Стругацкие впоследствии скажут о себе: «Мы были еще пока – научные фантасты. Еще далеки от формулы „настоящая фантастика – это чудо-тайна-достоверность“. Но интуитивно уже чувствовали эту формулу. В отечественной же фантастике послевоенных лет чудеса имели характер почти исключительно коммунально-хозяйственный и инженерно-технический, тайны не стоили того, чтобы их разгадывать, а достоверность – то есть сцепление с реальной жизнью – отсутствовала вовсе. Фантастика была сусальна, слюнява, розовата и пресна, как и всякая казенная проповедь. А фантастика того времени была именно казенной идиотической проповедью ликующего превосходства советской науки, и главным образом техники. Мы инстинктивно отталкивались от такой фантастики, мы ее не хотели, мы хотели по-другому. Мы уже даже догадывались, что это значит – „по-другому“. И кое-что нам удалось…»

То, что удалось, – это без сомнения. Совершенно ничего от упомянутой «идиотической проповеди ликующего превосходства» в «Стране…» нет и не предвидится. Да, собственно, и чудес-то не слишком много – разве что фотонная ракета, так и не созданная до сей поры. Между прочим, полет «Хиуса» к Венере должен был, по расчетам нижегородского исследователя творчества АБС Сергея Лифанова (любовно составленная им историография повестей АБС о XXI веке была опубликована во владимирском сборнике «Галактические новости» в 1991 году), происходить в период с июня по сентябрь 1991 года. Ну а сейчас Урановая Голконда должна была уже давно превратиться в рядовой советский космодром, ведь еще в 1999-м Крутиков, Дауге, Юрковский и Быков должны были сходить к Урану на «Хиусе-8» и исследовать «аморфное поле» на его северном полюсе, а в 2002-м году в Конакри должен будет состояться четвертый Всемирный конгресс планетологов, с которого Юрковский привезет упомянутый в «Стажерах» роскошный бювар с золотой пластиной… Но увы: абсолютного отражателя, «покрытого пятью слоями сверхстойкого мезовещества», нет и поныне, самого мезовещества – тоже, в свете чего красивая идея фотонной ракеты остается столь же красивой мечтой, как и полвека назад. Однако на наше восприятие «Страны багровых туч» это решительно не влияет. Потому что главное в этой книге – отнюдь не фотонный привод и не секрет его «зеркала». Главное – команда Анатолия Ермакова, которая платит страшную цену за покорение Венеры.

Комментарий БН:

В процессе редакционной подготовки «Страна багровых туч» переписывалась весьма основательно по крайней мере дважды. Нас заставили переменить практически все фамилии. (До сих пор не понимаю, зачем и кому это понадобилось.) Из нас душу вынули, требуя, чтобы мы «не вторгались на всенародный праздник (по поводу запуска очередной ракеты) с предсказаниями о похоронах». «Уберите хотя бы часть трупов!» – требовали детгизовские начальники. Книга зависала над пропастью.

Из писем АН начала 1959 года:

…Безнадежно. Понимаешь, совершенно безнадежно. Дело не в трупах, не в деталях, а в тоне и колорите …Повторяю: чего они хотят – я не знаю, ты не знаешь, они тоже-таки не знают. Они хотят «смягчить», «не выпячивать», «светлее сделать», «не так трагично». «Конкретно? Простите, товарищи, мы не авторы. Конкретные пути ищите сами…» А когда авторы, стеная и скрежеща, переписали-таки полкниги заново, от них по высочайшему повелению потребовали убрать какие-либо упоминания о военных в космосе: «…ни одной папахи, ни одной пары погон быть не должно, даже упоминание о них нежелательно», – и танкист Быков «двумя-тремя смелыми мазками» был превращен в бывшего капитана, а ныне зампотеха при геологах…

«Тайна личности» Алексея Быкова, кстати, осталась практически незамеченной подавляющим большинством читателей «Страны багровых туч» – в том числе и мной. До тех пор пока в бюллетене «Понедельник», многие годы самоотверженно издаваемом Владимиром Борисовым из Абакана (этот бюллетень, как и вышеуказанный Борисов, будет цитироваться еще неоднократно), в мае 1992 года не было напечатано эссе Марата Исангазина, неопровержимо доказывающее офицерское происхождение Алексея Петровича. Действительно, кем еще может быть человек, реагирующий на «вводные» начальства (Краюхина или Ермакова) словами «Я!» или «Никак нет», одергивающий гимнастерку перед входом к руководству, знакомый с лучевыми пистолетами и атомными минами и с первого взгляда определяющий карабины-автоматы образца 1975 года? Так что «гобийская экспедиционная база», где служит (еще одна фрейдистская оговорка – не работает, а именно служит) Быков, – еще та мирная советская территория…

Из комментария БН:

За два года, пока шла баталия вокруг «Страны багровых туч», мы написали добрую полудюжину различных рассказов и многое поняли о себе, о фантастике, о литературе вообще. Так что эта злосчастная, заредактированная, нелюбимая своими родителями повесть стала, по сути, неким полигоном для отработки новых представлений. Поэтому, наверное, повесть получилась непривычная и свежая, хорошая даже, пожалуй, по тем временам, хотя и безнадежно дурная, дидактично-назидательная, восторженно казенная – если смотреть на нее с позиций времен последующих, а тем более нынешних. По единодушному мнению авторов, она умерла, едва родившись, – уже «Путь на Амальтею» перечеркнул все ее невеликие достоинства…

А вот тут авторы решительно и всерьез неправы! Вовсе «Путь на Амальтею» ничего не перечеркнул – напротив, мне, например, «Путь на Амальтею» нравится куда меньше, чем «Страна багровых туч», и не мне одному. Лучше, чем «Страна…», из продолжения «быковско-жилинского» цикла не оказались ни «Путь на Амальтею», ни «Стажеры» (с их вызывающими ныне лишь грустную улыбку предсказаниями грядущей победы коммунизма в экономическом соревновании с капитализмом и рассуждениями о том, что, мол, именно мещанин оказался для коммунизма главным врагом), ни «Хищные вещи века». Так что и братья Стругацкие иногда ошибаются…

«Возвращение. Полдень, XXII Век» (1960)

Особое место «Полудня» в творчестве АБС несомненно: в нем авторы изобразили именно тот мир, в котором они хотели бы жить.

Вот что говорит об этом сам БН:

Мысль написать утопию – с одной стороны, вполне в духе ефремова, но в то же время как бы и в противопоставление геометрически-холодному, совершенному ефремовскому миру, – мысль эта возникла у нас самым естественным путем. Нам казалось чрезвычайно заманчивым и даже, пожалуй, необходимым изобразить мир, в котором было бы уютно и интересно жить – не вообще кому угодно, а именно нам, сегодняшним.

Мы тогда еще не уяснили для себя, что возможны лишь три литературно-художественные концепции будущего: Будущее, в котором хочется жить; Будущее, в котором жить невозможно; и Будущее, Недоступное Пониманию, то есть расположенное по «ту сторону» сегодняшней морали.

Мы понимали, однако, что ефремов создал мир, в котором живут и действуют люди специфические, небывалые еще люди, которыми мы все станем (может быть) через множество и множество веков, а значит, и нелюди вовсе – модели людей, идеальные схемы, образцы для подражания в лучшем случае. мы ясно понимали, что ефремов создал, собственно, классическую утопию – мир, каким он должен быть. Нам же хотелось совсем другого, мы отнюдь не стремились выходить за пределы художественной литературы, наоборот, нам нравилось писать о людях и о человеческих судьбах, о приключениях человеков в Природе и Обществе. Кроме того, мы были уверены, что уже сегодня, сейчас, здесь, вокруг нас живут и трудятся люди, способные заполнить собой Светлый, Чистый, Интересный мир, в котором не будет (или почти не будет) никаких «свинцовых мерзостей жизни».

Мир Полудня получился именно таким – Светлым, Чистым и Интересным.

Название для романа, как вспоминает БН, придумал Аркадий Натанович, после того как прочел роман Эндрю Нортон «Рассвет – 2250 от Р.Х.» – роман о Земле, кое-как оживающей после катастрофы, уничтожившей нашу цивилизацию.

Комментарий БН:

«Полдень, ХХП век» – это было точно, это было в стиле самого романа, и здесь, кроме всего прочего, был элемент полемики, очень для нас, тогдашних, важный. Братья Стругацкие принимали посильное участие в идеологической борьбе. Сражались, так сказать, в меру своих возможностей на идеологическом фронте. (Господи! Ведь мы тогда и в самом деле верили в необходимость противопоставить мрачному, апокалиптическому, махрово-реакционному взгляду на будущее наш – советский, оптимистический, прогрессивный, краснознаменный и единственно верный!)

Однако парочку-другую «лакейских» абзацев мне таки пришлось из «Полудня» выбросить, готовя его к изданию 90-х годов. И первой жертвой чистки стала многометровая статуя Ленина, установленная над Свердловском XXII века по настоятельной просьбе высшего редакционного начальства – таким образом начальство хотело установить преемственность между сегодняшним и завтрашним днем. мы, помнится, покривились, но вставку сделали. Кривились мы не потому, что имели что-нибудь против вождя мировой революции, наоборот, мы были о нем самого высокого мнения. Но от всех этих статуй, лозунгов и развевающихся знамен несло такой розовой залепухой, таким идеологическим подхалимажем, что естественное наше чувство литературного вкуса было покороблено и оскорблено.

Внимательному читателю надлежит иметь в виду, что, подготавливая это издание, я выбросил из старого «советского» текста все то, что мы оказались вынуждены вписать, но оставил в неприкосновенности все идеологические благоглупости, которые вставлены были авторами добровольно, так сказать, по зову сердца. Какникак, а мы были вполне человеками своего времени, наверное, не самыми глупыми, но уж отнюдь и не самыми умными среди своих современников. Слова «коммунизм», «коммунист», «коммунары» – многое значили для нас тогда. В частности, они означали светлую цель и чистоту помыслов. Нам понадобился добрый десяток лет, чтобы понять суть дела. Понять, что «наш» коммунизм и коммунизм товарища Суслова – не имеют между собой ничего общего. Что коммунист и член КПСС – понятия, как правило, несовместимые. Что между советским коммунистом и коммунизмом в нашем понимании общего не больше, чем между очковой змеей и очкастой интеллигенцией, впрочем, все это было еще впереди. А тогда, в самом начале 60-х, слово «коммунизм» было для нас словом прозрачным, сверкающим, абсолютным, и обозначало оно мир, в котором хочется жить и работать.