Текст книги "Замечательные рассказы о детях"

Борис Степанович Житков
Замечательные рассказы о детях

© Салахова В. К., ил., 2024

© Семенюк И. И., ил., 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Пожа́р

Пе́тя с ма́мой и с сёстрами жил в ве́рхнем этаже́, а в ни́жнем этаже́ жил учи́тель. Вот раз ма́ма пошла́ с де́вочками купа́ться. А Пе́-тя оста́лся оди́н стере́чь кварти́ру.

Когда́ все ушли́, Пе́тя стал про́бовать свою́ самоде́льную пу́шку. Она́ была́ из желе́зной тру́бки. В середи́ну Пе́тя наби́л по́роху, а сза́ди была́ ды́рочка, что́бы зажига́ть по́рох. Но ско́лько Пе́тя ни стара́лся, он не мог ника́к подже́чь. Пе́тя о́чень рассерди́лся. Он пошёл в ку́хню. Наложи́л в плиту́ ще́пок, поли́л их кероси́ном, положи́л све́рху пу́шку и зажёг: «Тепе́рь небо́сь вы́стрелит!»

Ого́нь разгоре́лся, загуде́л в плите́ – и вдруг как ба́хнет вы́стрел! Да тако́й, что весь ого́нь из плиты́ вы́кинуло.

Пе́тя испуга́лся, вы́бежал из до́му. Никого́ не́ было до́ма, никто́ ничего́ не слыха́л. Пе́тя убежа́л пода́льше. Он ду́мал, что, мо́жет быть, всё само́ поту́хнет. А ничего́ не поту́хло. И ещё бо́льше разгоре́лось.

Учи́тель шёл домо́й и увида́л, что из ве́рхних о́кон идёт дым. Он побежа́л к сто́лбику, где за стекло́м была́ сде́лана кно́пка. Э́то звоно́к к пожа́рным.

Учи́тель разби́л стекло́ и надави́л кно́пку.

У пожа́рных зазвони́ло. Они́ скоре́й бро́сились к свои́м пожа́рным автомоби́лям и помча́лись во весь дух. Они́ подъе́хали к сто́лбику, а там учи́тель показа́л им, где гори́т. У пожа́рных на автомоби́ле был насо́с. Насо́с на́чал кача́ть во́ду, а пожа́рные ста́ли залива́ть ого́нь водо́й из рези́новых труб. Пожа́рные приста́вили ле́стницы к о́кнам и поле́зли в дом, что́бы узна́ть, не оста́лось ли в до́ме люде́й. В до́ме никого́ не́ было. Пожа́рные ста́ли выноси́ть ве́щи.

Пе́тина ма́ма прибежа́ла, когда́ вся кварти́ра была́ уже́ в огне́. Милиционе́р никого́ не пуска́л бли́зко, чтоб не меша́ли пожа́рным. Са́мые ну́жные ве́щи не успе́ли сгоре́ть, и пожа́рные принесли́ их Пе́тиной ма́ме.

А Пе́тина ма́ма всё пла́кала и говори́ла, что, наве́рное, Пе́тя сгоре́л, потому́ что его́ нигде́ не ви́дно.

А Пе́те бы́ло сты́дно, и он боя́лся подойти́ к ма́ме. Ма́льчики его́ увида́ли и наси́льно привели́.

Пожа́рные так хорошо́ потуши́ли, что в ни́жнем этаже́ ничего́ не сгоре́ло. Пожа́рные се́ли в свои́ автомоби́ли и уе́хали наза́д. А учи́тель пусти́л Пе́тину ма́му жить к себе́, пока́ не почи́нят дом.

На льди́не

Зимо́й мо́ре замёрзло. Рыбаки́ всем колхо́зом собрали́сь на лёд лови́ть ры́бу. Взя́ли се́ти и пое́хали на саня́х по льду. Пое́хал и рыба́к Андре́й, а с ним его́ сыни́шка Воло́дя. Вы́ехали далеко́-далеко́. И куда́ круго́м ни глянь, всё лёд и лёд: э́то так замёрзло мо́ре. Андре́й с това́рищами зае́хал да́льше всех. Наде́лали во льду ды́рок и сквозь них ста́ли запуска́ть се́ти. День был со́лнечный, всем бы́ло ве́село. Воло́дя помога́л выпу́тывать ры́бу из сете́й и о́чень ра́довался, что мно́го лови́лось.

Уже́ больши́е ку́чи моро́женой ры́бы лежа́ли на льду. Воло́дин па́па сказа́л:

– Дово́льно, пора́ по дома́м.

Но все ста́ли проси́ть, чтоб оста́ться ночева́ть и с утра́ сно́ва лови́ть. Ве́чером пое́ли, заверну́лись поплотне́й в тулу́пы и легли́ спать в саня́х. Воло́дя прижа́лся к отцу́, чтоб бы́ло тепле́й, и кре́пко засну́л.

Вдруг но́чью оте́ц вскочи́л и закрича́л:

– Това́рищи, встава́йте! Смотри́те, ве́тер како́й! Не́ было бы беды́!

Все вскочи́ли, забе́гали.

– Почему́ нас кача́ет? – закрича́л Воло́дя.

А оте́ц кри́кнул:

– Беда́! Нас оторвало́ и несёт на льди́не в мо́ре.

Все рыбаки́ бе́гали по льди́не и крича́ли:

– Оторвало́, оторвало́!

А кто́-то кри́кнул:

– Пропа́ли!

Воло́дя запла́кал. Днём ве́тер стал ещё сильне́й, во́лны заплёскивали на льди́ну, а круго́м бы́ло то́лько мо́ре. Воло́дин па́па связа́л из двух шесто́в ма́чту, привяза́л на конце́ кра́сную руба́ху и поста́вил, как флаг. Все гляде́ли, не вида́ть ли где парохо́да. От стра́ха никто́ не хоте́л ни есть, ни пить. А Воло́дя лежа́л в саня́х и смотре́л в не́бо: не гля́нет ли со́лнышко. И вдруг в прога́лине ме́жду туч Воло́дя уви́дел самолёт и закрича́л:

– Самолёт! Самолёт!

Все ста́ли крича́ть и маха́ть ша́пками. С самолёта упа́л мешо́к. В нём была́ еда́ и запи́ска: «Держи́тесь! По́мощь идёт!» Че́рез час пришёл парохо́д и перегрузи́л к себе́ люде́й, са́ни, лошаде́й и ры́бу. Э́то нача́льник по́рта узна́л, что на льди́не унесло́ восьмеры́х рыбако́в. Он посла́л им на по́мощь парохо́д и самолёт. Лётчик нашёл рыбако́в и по ра́дио сказа́л капита́ну парохо́да, куда́ идти́.

Обва́л

Де́вочка Ва́ля е́ла ры́бу и вдруг подави́лась ко́сточкой. Ма́ма закрича́ла:

– Съешь скоре́е ко́рку!

Но ничего́ не помога́ло. У Ва́ли текли́ из глаз слёзы. Она́ не могла́ говори́ть, а то́лько хрипе́ла, маха́ла рука́ми.

Ма́ма испуга́лась и побежа́ла звать до́ктора. А до́ктор жил за со́рок киломе́тров. Ма́ма сказа́ла ему́ по телефо́ну, чтоб он скоре́й-скоре́й приезжа́л.

До́ктор сейча́с же собра́л свои́ щи́пчики, сел в автомоби́ль и пое́хал к Ва́ле. Доро́га шла по бе́регу. С одно́й стороны́ бы́ло мо́ре, а с друго́й стороны́ круты́е ска́лы. Автомоби́ль мча́лся во весь дух.

До́ктор о́чень боя́лся за Ва́лю.

Вдруг впереди́ одна́ скала́ рассы́палась на ка́мни и засы́пала доро́гу. Е́хать ста́ло нельзя́. Бы́ло ещё далеко́. Но до́ктор всё равно́ хоте́л идти́ пешко́м.

Вдруг сза́ди затруби́л гудо́к. Шофёр посмотре́л наза́д и сказа́л:

– Погоди́те, до́ктор, по́мощь идёт!

А э́то спеши́л грузови́к. Он подъе́хал к зава́лу. Из грузовика́ вы́скочили лю́ди. Они́ сня́ли с грузови́ка маши́ну-насо́с и рези́новые тру́бы и провели́ трубу́ в мо́ре.

Насо́с зарабо́тал. По трубе́ он соса́л из мо́ря во́ду, а пото́м гнал её в другу́ю трубу́. Из э́той трубы́ вода́ вылета́ла со стра́шной си́лой. Она́ с тако́й си́лой вылета́ла, что коне́ц трубы́ лю́дям нельзя́ бы́ло удержа́ть: так он тря́сся и би́лся. Его́ привинти́ли к желе́зной подста́вке и напра́вили во́ду пря́мо на обва́л. Получи́лось, как бу́дто стреля́ют водо́й из пу́шки. Вода́ так си́льно би́ла по обва́лу, что сбива́ла гли́ну и ка́мни и уноси́ла их в мо́ре.

Весь обва́л вода́ смыва́ла с доро́ги.

– Скоре́й, е́дем! – кри́кнул до́к-тор шофёру.

Шофёр пусти́л маши́ну. До́ктор прие́хал к Ва́ле, доста́л свои́ щи́пчики и вы́нул из го́рла ко́сточку.

А пото́м сел и рассказа́л Ва́ле, как завали́ло доро́гу и как насо́с-гидротара́н размы́л обва́л.

Дым

Никто́ э́тому не ве́рит. А пожа́рные говоря́т:

– Дым страшне́е огня́. От огня́ челове́к убега́ет, а ды́му не бои́тся и ле́зет в него́. И там задыха́ется. И ещё: в дыму́ ничего́ не ви́дно. Не ви́дно, куда́ бежа́ть, где две́ри, где о́кна. Дым ест глаза́, куса́ет в го́рле, щи́плет в носу́.

И пожа́рные надева́ют на лицо́ ма́ски, а в ма́ску по тру́бке идёт во́здух. В тако́й ма́ске мо́жно до́лго быть в дыму́, но то́лько всё равно́ ничего́ не ви́дно.

И вот оди́н раз туши́ли пожа́рные дом. Жильцы́ вы́бежали на у́лицу.

Ста́рший пожа́рный кри́кнул:

– А ну, посчита́йте, все ли?

Одного́ жильца́ не хвата́ло. И мужчи́на крича́л:

– Пе́тька-то наш в ко́мнате оста́лся!

Ста́рший пожа́рный посла́л челове́ка в ма́ске найти́ Пе́тьку. Челове́к вошёл в ко́мнату.

В ко́мнате огня́ ещё не́ было, но бы́ло полно́ ды́му.

Челове́к в ма́ске обша́рил всю ко́мнату, все сте́ны и крича́л со всей си́лы че́рез ма́ску:

– Пе́тька, Пе́тька! Выходи́, сгори́шь! Пода́й го́лос.

Но никто́ не отвеча́л.

Челове́к услы́шал, что ва́лится кры́ша, испуга́лся и ушёл.

Тогда́ ста́рший пожа́рный рассерди́лся:

– А где же Пе́тька?

– Я все сте́ны обша́рил, – сказа́л челове́к.

– Дава́й ма́ску! – кри́кнул ста́рший.

Челове́к на́чал снима́ть ма́ску. Ста́рший ви́дит – потоло́к уже́ гори́т. Ждать не́когда.

И ста́рший не стал ждать – окуну́л рукави́цу в ведро́, заткну́л её в рот и бро́сился в дым.

Он сра́зу бро́сился на́ пол и стал ша́рить. Наткну́лся на дива́н и поду́мал: «Наве́рное, он туда́ заби́лся, там ме́ньше ды́му».

Он су́нул ру́ку под дива́н и нащу́пал но́ги. Схвати́л их и потяну́л вон из ко́мнаты.

Он вы́тянул челове́ка на крыльцо́. Э́то и был Пе́тька. А пожа́рный стоя́л и шата́лся. Так его́ зае́л дым.

А тут как раз ру́хнул потоло́к, и вся ко́мната загоре́лась.

Пе́тьку отнесли́ в сто́рону и привели́ в чу́вство. Он рассказа́л, что со стра́ху заби́лся под дива́н, заткну́л у́ши и закры́л глаза́. А пото́м не по́мнит, что бы́ло.

А ста́рший пожа́рный для того́ взял рукави́цу в рот, что че́рез мо́крую тря́пку в дыму́ дыша́ть ле́гче.

По́сле пожа́ра ста́рший сказа́л пожа́рному:

– Чего́ по сте́нам ша́рил! Он не у стенки тебя́ ждать бу́дет. Ко́ли молчи́т, так, зна́чит, задохну́лся и на полу́ валя́ется. Обша́рил бы пол да ко́йки, сра́зу бы и нашёл.

Рази́ня

Де́вочку Са́шу ма́ма посла́ла в кооперати́в. Са́ша взяла́ корзи́нку и пошла́. Ма́ма ей вслед кри́кнула:

– Смотри́, сда́чу-то не забу́дь взять. Да гляди́, чтоб кошелёк у тебя́ не вы́тащили!

Вот Са́ша заплати́ла в ка́ссе, кошелёк положи́ла в корзи́нку на са́мое дно, а све́рху ей насы́пали в корзи́нку карто́шки. Положи́ли капу́сты, лу́ку – полна́ корзи́нка. А ну́-ка, вы́тащи отту́да кошелёк! Са́ша-то вон как хи́тро приду́мала от воро́в! Вы́шла из кооперати́ва и тут вдруг забоя́лась: ой, ка́жется, сда́чу-то опя́ть забы́ла взять, а корзи́нка тяжелю́щая! Ну, на одну́ мину́тку Са́ша поста́вила корзи́нку у двере́й, подскочи́ла к ка́ссе:

– Тётенька, вы мне, ка́жется, сда́чи не да́ли.

А касси́рша ей из око́шка:

– Не могу́ я всех по́мнить.

А в о́череди крича́т:

– Не заде́рживай!

Са́ша хоте́ла взять корзи́нку и уж так, без сда́чи, идти́ домо́й. Глядь, а корзи́нки нет. Вот перепуга́лась Са́ша! Запла́кала да как закричи́т во весь го́лос:

– Ой, укра́ли, укра́ли! Корзи́нку мою́ укра́ли! Карто́шку, капу́сту!

Лю́ди обступи́ли Са́шу, а́хают и браня́т её:

– Кто ж ве́щи свои́ так броса́ет! Так тебе́ и на́до!

А заве́дующий вы́скочил на у́лицу, вы́нул свисто́к и на́чал свисте́ть: мили́цию звать. Са́ша ду́мала, что сейча́с её в мили́цию заберу́т за то, что она́ рази́ня, и ещё гро́мче зареве́ла. Пришёл милиционе́р.

– В чём тут де́ло? Чего́ де́вочка кричи́т?

Тут милиционе́ру рассказа́ли, как обокра́ли Са́шу.

Милиционе́р говори́т:

– Сейча́с устро́им, не плачь.

И стал говори́ть по телефо́ну.

Са́ша боя́лась домо́й идти́ без кошелька́ и корзи́нки. И тут стоя́ть ей то́же стра́шно бы́ло. А ну как милиционе́р в мили́цию сведёт? А милиционе́р пришёл и говори́т:

– Ты никуда́ не уходи́, стой здесь!

И вот прихо́дит в магази́н челове́к с соба́кой на цепо́чке. Милиционе́р на Са́шу показа́л:

– Вот у неё укра́ли, вот у э́той де́вочки.

Все расступи́лись, челове́к подвёл соба́ку к Са́ше. Са́ша ду́мала, что соба́ка её сейча́с начнёт куса́ть. Но соба́ка то́лько её ню́хала и фы́ркала. А милиционе́р в э́то вре́мя спра́шивал Са́шу, где она́ живёт. Са́ша проси́ла милиционе́ра, что́бы он ничего́ ма́ме не говори́л. А он смея́лся, и все круго́м то́же смея́лись. А тот челове́к с соба́кой уже́ ушёл.

Милиционе́р то́же ушёл. А Са́ша боя́лась домо́й идти́. Се́ла в у́гол пря́мо на́ пол. Сиди́т – ждёт, что бу́дет.

Она́ до́лго там сиде́ла. Вдруг слы́шит – ма́ма кричи́т:

– Са́ша, Са́шенька, ты здесь, что ли?

Са́ша как кри́кнет:

– Ту́та! – и вскочи́ла на́ ноги.

Ма́ма схвати́ла её за́ руку и привела́ домо́й.

А до́ма в ку́хне стои́т корзи́на с карто́шкой, капу́стой и лу́ком. Ма́ма рассказа́ла, что соба́ка повела́ того́ челове́ка по ню́ху сле́дом за во́ром, нагнала́ во́ра и схвати́ла зуба́ми за́ руку. Во́ра отвели́ в мили́цию, корзи́нку у него́ отобра́ли и принесли́ ма́ме. А вот кошелька́ не нашли́, так он и пропа́л с деньга́ми вме́сте.

– И во́все не пропа́л! – сказа́ла Са́ша и переверну́ла корзи́нку. Карто́шка вы́сыпалась, и кошелёк со дна вы́пал.

– Вот кака́я я у́мная! – говори́т Са́ша.

А ма́ма ей:

– У́мная, да рази́ня.

Бе́лый до́мик

Мы жи́ли на мо́ре, и у моего́ па́пы была́ хоро́шая ло́дка с паруса́ми. Я отли́чно уме́л на ней ходи́ть – и на вёслах и под паруса́ми. И всё равно́ одного́ меня́ па́па никогда́ в мо́ре не пуска́л. А мне бы́ло двена́дцать лет.

Вот раз мы с сестро́й Ни́ной узна́ли, что оте́ц на два дня уезжа́ет из до́му, и мы зате́яли уйти́ на шлю́пке на ту сто́рону; а на той стороне́ зали́ва стоя́л о́чень хоро́шенький до́мик: бе́ленький, с кра́сной кры́шей. А круго́м до́мика росла́ ро́щица. Мы там никогда́ не́ были и ду́мали, что там о́чень хорошо́. Наве́рно, живу́т до́брые стари́к со стару́шкой. А Ни́на говори́т, что непреме́нно у них соба́чка и то́же до́брая. А старики́, наве́рное, простоква́шу едя́т и нам обра́дуются и простоква́ши даду́т.

И вот мы ста́ли копи́ть хлеб и буты́лки для воды́. В мо́ре-то ведь вода́ солёная, а вдруг в пути́ пить захо́чется?

Вот оте́ц ве́чером уе́хал, а мы сейча́с же нали́ли в буты́лки воды́ потихо́ньку от ма́мы. А то спро́сит: заче́м? – и тогда́ всё пропа́ло.

Чуть то́лько рассвело́, мы с Ни́ной тихо́нько вы́лезли из око́шка, взя́ли с собо́й наш хле́б и буты́лки в шлю́пку. Я поста́вил паруса́, и мы вы́шли в мо́ре. Я сиде́л как капита́н, а Ни́на меня́ слу́шалась как матро́с.

Ве́тер был лёгонький, и во́лны бы́ли ма́ленькие, и у нас с Ни́ной выходи́ло, бу́дто мы на большо́м корабле́, у нас есть запа́сы воды́ и пи́щи, и мы идём в другу́ю страну́. Я пра́вил пря́мо на до́мик с кра́сной кры́шей. Пото́м я веле́л сестре́ гото́вить за́втрак. Она́ налома́ла ме́ленько хле́ба и отку́порила буты́лку с водо́й. Она́ всё сиде́ла на дне шлю́пки, а тут, как вста́ла, что́бы мне пода́ть, да как гля́нула наза́д, на наш бе́рег, она́ так закрича́ла, что я да́же вздро́гнул:

– Ой, наш дом е́ле ви́дно! – и хоте́ла реве́ть.

Я сказа́л:

– Рёва, зато́ старичко́в до́мик бли́зко.

Она́ погляде́ла вперёд и ещё ху́же закрича́ла:

– И старичко́в до́мик далеко́: ниско́лько мы не подъе́хали. А от на́шего до́ма уе́хали!

Она́ ста́ла реве́ть, а я назло́ стал есть хлеб как ни в чём не быва́ло. Она́ реве́ла, а я пригова́ривал:

– Хо́чешь наза́д, пры́гай за́ борт и плыви́ домо́й, а я иду́ к старичка́м.

Пото́м она́ попила́ из буты́лки и засну́ла. А я всё сижу́ у руля́, и ве́тер не меня́ется и ду́ет ро́вно. Шлю́пка идёт гла́дко, и за кормо́й вода́ журчи́т. Со́лнце уже́ высоко́ стоя́ло.

И вот я ви́жу, что мы совсе́м бли́зко уж подхо́дим к тому́ бе́регу и до́мик хорошо́ ви́ден. Вот пусть тепе́рь Ни́нка проснётся да гля́нет – вот обра́дуется! Я гляде́л, где там соба́чка. Но ни соба́чки, ни старичко́в ви́дно не́ было.

Вдруг шлю́пка споткну́лась, ста́ла и наклони́лась на́бок. Я скоре́й опусти́л па́рус, что́бы совсе́м не опроки́нуться. Ни́на вскочи́ла. Спросо́нья она́ не зна́ла, где она́, и гляде́ла, вы́таращив глаза́. Я сказа́л:

– В песо́к ткну́лись. Се́ли на мель. Сейча́с я спихну́. А вон до́мик.

Но она́ и до́мику не обра́довалась, а ещё бо́льше испуга́лась. Я разде́лся, пры́гнул в во́ду и стал спи́хивать.

Я вы́бился из сил, но шлю́пка ни с ме́ста. Я её клони́л то на оди́н, то на друго́й борт. Я спусти́л паруса́, но ничто́ не помогло́.

Ни́на ста́ла крича́ть, что́бы старичо́к нам помо́г. Но бы́ло далеко́, и никто́ не выходи́л. Я веле́л Ни́нке вы́прыгнуть, но и э́то не облегчи́ло шлю́пку: шлю́пка про́чно вкопа́лась в песо́к. Я про́бовал пойти́ вброд к бе́регу. Но во все сто́роны бы́ло глубоко́, куда́ ни су́нься. И никуда́ нельзя́ бы́ло уйти́. И так далеко́, что и доплы́ть нельзя́.

А из до́мика никто́ не выходи́л. Я пое́л хле́ба, запи́л водо́й и с Ни́ной не говори́л. А она́ пла́кала и пригова́ривала:

– Вот завёз, тепе́рь нас здесь никто́ не найдёт. Посади́л на мель среди́ мо́ря. Капита́н! Ма́ма с ума́ сойдёт. Вот уви́дишь. Ма́ма мне так и говори́ла: «Е́сли с ва́ми что, я с ума́ сойду́».

А я молча́л. Ве́тер совсе́м зати́х. Я взял и засну́л.

Когда́ я просну́лся, бы́ло совсе́м темно́. Ни́нка хны́кала, заби́вшись в са́мый нос, под скаме́йку. Я встал на́ ноги, и шлю́пка под нога́ми качну́лась легко́ и свобо́дно. Я наро́чно качну́л её сильне́й. Шлю́пка на свобо́де. Вот я обрадо́вался-то! Ура́! Мы сня́лись с ме́ли. Э́то ве́тер перемени́лся, нагна́л воды́, шлю́пку подняло́, и она́ сошла́ с ме́ли.

Я огляде́лся. Вдали́ блесте́ли огоньки́ – мно́го-мно́го. Э́то на на́шем берегу́: кро́хотные, как и́скорки. Я бро́сился поднима́ть паруса́. Ни́на вскочи́ла и ду́мала снача́ла, что я с ума́ сошёл. Но я ничего́ не сказа́л. А когда́ уже́ напра́вил шлю́пку на огоньки́, сказа́л ей:

– Что, рёва? Вот и домо́й идём. А реве́ть не́чего.

Мы всю ночь шли. Под у́тро ве́тер переста́л. Но мы бы́ли уже́ под бе́регом. Мы на вёслах догребли́сь до до́му. Ма́ма и серди́лась и ра́довалась сра́зу. Но мы вы́просили, что́бы отцу́ ничего́ не говори́ла.

А пото́м мы узна́ли, что в том до́мике уж це́лый год никто́ не живёт.

Как я лови́л челове́чков

Когда́ я был ма́ленький, меня́ отвезли́ жить к ба́бушке. У ба́бушки над столо́м была́ по́лка. А на по́лке парохо́дик. Я тако́го никогда́ не вида́л. Он был совсе́м насто́ящий, то́лько ма́ленький. У него́ была́ труба́: жёлтая и на ней два чёрных по́яса. И две ма́чты. А от мачт шли к борта́м верёвочные ле́сенки. На корме́ стоя́ла бу́дочка, как до́мик. Полиро́ванная, с око́шечками и две́ркой. А уж совсе́м на корме́ – ме́дное рулево́е колесо́. Сни́зу под кормо́й – руль. И блесте́л пе́ред рулём винт, как ме́дная ро́зочка. На носу́ два я́коря. Ах, каки́е замеча́тельные! Е́сли б хоть оди́н у меня́ тако́й был!

Я сра́зу запроси́л у ба́бушки, чтоб поигра́ть парохо́диком. Ба́бушка мне всё позволя́ла. А тут вдруг нахму́рилась:

– Вот э́то уж не проси́. Не то игра́ть – тро́гать не смей. Никогда́! Э́то для меня́ дорога́я па́мять.

Я ви́дел, что, е́сли и запла́кать, не помо́жет.

А парохо́дик ва́жно стоя́л на по́лке на лакиро́ванных подста́вках. Я глаз от него́ не мог оторва́ть.

А ба́бушка:

– Дай че́стное сло́во, что не прикоснёшься. А то лу́чше спря́чу-ка от греха́.

И пошла́ к по́лке.

Я чуть не запла́кал и кри́кнул всем го́лосом:

– Че́стное-расче́стное, ба́бушка. – И схвати́л ба́бушку за ю́бку.

Ба́бушка не убрала́ парохо́дика.

Я всё смотре́л на парохо́дик. Влеза́л на стул, чтоб лу́чше ви́деть. И всё бо́льше и бо́льше он мне каза́лся настоя́щим. И непреме́нно должна́ две́рца в бу́дочке отворя́ться. И наве́рно, в нём живу́т челове́чки. Ма́ленькие, как раз по ро́сту парохо́дика. Выходи́ло, что они́ должны́ быть чуть ни́же спи́чки. Я стал ждать, не погляди́т ли кто из них в око́шечко. Наве́рно, подгля́дывают. А когда́ до́ма никого́ нет, выхо́дят на па́лубу. Ла́зят, наве́рно, по ле́стничкам на ма́чты.

А чуть шум – как мы́ши: юрк в каю́ту. Вниз – и притая́тся. Я до́лго гляде́л, когда́ был в ко́мнате оди́н. Никто́ не вы́глянул. Я спря́тался за дверь и гляде́л в щёлку. А они́ хи́трые, челове́чки прокля́тые, зна́ют, что я подгля́дываю. Ага́! Они́ но́чью рабо́тают, когда́ никто́ их спугну́ть не мо́жет. Хи́трые.

Я стал бы́стро-бы́стро глота́ть чай. И запроси́лся спать.

Ба́бушка говори́т:

– Что э́то? То тебя́ силко́м в крова́ть не заго́нишь, а тут в э́такую рань и спать про́сишься.

И вот, когда́ улегли́сь, ба́бушка погаси́ла свет. И не ви́дно парохо́дика. Я воро́чался наро́чно, так что крова́ть скрипе́ла.

Ба́бушка:

– Чего́ ты всё воро́чаешься?

– А я без све́та спать бою́сь. До́ма всегда́ ночни́к зажига́ют.

Э́то я навра́л: до́ма но́чью темно́.

Ба́бушка руга́лась, одна́ко вста́ла. До́лго ковыря́лась и устро́ила ночни́к. Он пло́хо горе́л. Но всё же бы́ло ви́дно, как блесте́л парохо́дик на по́лке.

Я закры́лся одея́лом с голово́й, сде́лал себе́ до́мик и ма́ленькую ды́рочку. И из ды́рочки гляде́л не шевеля́сь. Ско́ро я так присмотре́лся, что на парохо́дике мне всё ста́ло отли́чно ви́дно. Я до́лго гляде́л. В ко́мнате бы́ло совсе́м ти́хо. То́лько часы́ ти́кали. Вдруг что́-то тихо́нько зашурша́ло. Я насторожи́лся – шо́рох э́тот на парохо́дике. И вот бу́дто две́рка приоткры́лась. У меня́ дыха́ние спёрло. Я чуть дви́нулся вперёд. Прокля́тая крова́ть скри́пнула. Я спугну́л челове́чка!

Тепе́рь уж не́чего бы́ло ждать, и я засну́л. Я с го́ря засну́л.

На друго́й день я вот что приду́мал. Челове́чки, наве́рно же, едя́т что́-нибудь. Е́сли дать им конфе́ту, так э́то для них це́лый воз. На́до отломи́ть от леденца́ кусо́к и положи́ть на парохо́дик, о́коло бу́дочки. О́коло са́мых двере́й. Но тако́й кусо́к, чтоб сра́зу в и́хние две́рцы не проле́з. Вот они́ но́чью две́ри откро́ют, вы́глянут в щёлочку. Ух ты! Конфе́тища! Для них э́то – как я́щик це́лый. Сейча́с вы́скочат, скоре́й конфе́тину к себе́ тащи́ть. Они́ её в две́ри, а она́ не ле́зет! Сейча́с сбе́гают, принесу́т топо́рики – ма́ленькие-ма́ленькие, но совсе́м всамде́лишные – и начну́т э́тими топо́риками тю́кать: тюк-тюк! тюк-тюк! тюк-тюк! И скоре́й пропира́ть конфе́тину в дверь. Они́ хи́трые, им лишь бы всё вёртко. Чтоб не пойма́ли. Вот они́ заво́зятся с конфе́тиной. Тут, е́сли я и скри́пну, всё равно́ им не поспе́ть: конфе́тина в дверя́х застря́нет – ни туда́, ни сюда́. Пусть убегу́т, а всё равно́ ви́дно бу́дет, как они́ конфе́тину тащи́ли. А мо́жет быть, кто́-нибудь с перепу́гу топо́рик упу́стит. Где уж им бу́дет подбира́ть! И я найду́ на парохо́дике на па́лубе малю́сенький настоя́щий топо́рик, о́стренький-прео́стренький.

И вот я тайко́м от ба́бушки отруби́л от леденца́ кусо́к, как раз како́й хоте́л. Вы́ждал мину́ту, пока́ ба́бушка в ку́хне вози́лась, раз-два – на стол нога́ми и положи́л ледене́ц у са́мой две́рки на парохо́дике. И́хних полшага́ от две́ри до леденца́. Слез со стола́, рукаво́м затёр, что нога́ми наследи́л. Ба́бушка ничего́ не заме́тила.

Днём я тайко́м взгля́дывал на парохо́дик. Повела́ ба́бушка меня́ гуля́ть. Я боя́лся, что за э́то вре́мя челове́чки утя́нут ледене́ц и я их не пойма́ю. Я доро́гой нюни́л наро́чно, что мне хо́лодно, и верну́лись мы ско́ро. Я гля́нул пе́рвым де́лом на парохо́дик! Ледене́ц, как был, – на ме́сте. Ну да! Дураки́ они́ днём бра́ться за тако́е де́ло!

Но́чью, когда́ ба́бушка засну́ла, я устро́ился в до́мике из одея́ла и стал гляде́ть. На э́тот раз ночни́к горе́л замеча́тельно, и ледене́ц блесте́л, как льди́нка на со́лнце, о́стрым огонько́м. Я гляде́л, гляде́л на э́тот огонёк и засну́л, как назло́! Челове́чки меня́ перехитри́ли. Я у́тром гля́нул – леденца́ не́ было, а встал я ра́ньше всех, в одно́й руба́шке бе́гал гляде́ть. Пото́м со сту́ла гляде́л – топо́рика, коне́чно, не́ было. Да чего́ же им бы́ло броса́ть: рабо́тали не спеша́, без поме́хи, и да́же кро́шечки ни одно́й нигде́ не валя́лось – всё подобра́ли.

Друго́й раз я положи́л хлеб. Я но́чью да́же слы́шал каку́ю-то возню́. Прокля́тый ночни́к е́ле копте́л, я ничего́ не мог рассмотре́ть. Но нау́тро хле́ба не́ было. Чуть то́лько кро́шек оста́лось. Ну, поня́тно, им хле́ба-то не осо́бенно жа́лко, не конфе́ты: там ка́ждая кро́шка для них ледене́ц.

Я реши́л, что у них в парохо́дике с обе́их сторо́н иду́т ла́вки. Во всю длину́. И они днём там сидя́т рядко́м и тихо́нько ше́пчутся. Про свои́ дела́. А но́чью, когда́ все-все засну́т, тут у них рабо́та.

Я всё вре́мя ду́мал о челове́чках. Я хоте́л взять тря́почку, вро́де ма́ленького ко́врика, и поло-жи́ть о́коло двере́й. Намочи́ть тря́почку черни́лами. Они́ вы́бегут, не заме́тят сра́зу, но́жки запа́чкают и наследя́т по всему́ парохо́дику. Я хоть уви́жу, каки́е у них но́жки. Мо́жет быть, не́которые босико́м, что́бы ти́ше ступа́ть. Да нет, они́ стра́шно хи́трые и то́лько смея́ться бу́дут над все́ми мои́ми шту́ками.

Я не мог бо́льше терпе́ть.

И вот – я реши́л непреме́нно взять парохо́дик и посмотре́ть и пойма́ть челове́чков. Хоть одного́. На́до то́лько устро́ить так, что́бы оста́ться одному́ до́ма. Ба́бушка всю́ду меня́ с собо́й таска́ла, во все го́сти. Всё к каки́м-то стару́хам. Сиди́ – и ничего́ нельзя́ тро́гать. Мо́жно то́лько ко́шку гла́дить. И шушу́кает ба́бушка с ни́ми полдня́.

Вот я ви́жу – ба́бушка собира́ется: ста́ла собира́ть пече́нье в коро́бочку для э́тих стару́х – чай там пить. Я побежа́л в се́ни, доста́л мои́ ва́режки вя́заные и натёр себе́ и лоб и щёки – всё лицо́, одни́м сло́вом. Не жале́я. И тихо́нько прилёг на крова́ть.

Ба́бушка вдруг хвати́лась:

– Бо́ря, Бо́рюшка, где ж ты?

Я молчу́ и глаза́ закры́л. Ба́бушка ко мне:

– Что э́то ты лёг?

– Голова́ боли́т.

Она́ тро́нула лоб.

– Погляди́-ка на меня́! Сиди́ до́ма. Наза́д пойду́ – мали́ны возьму́ в апте́ке. Ско́ро верну́сь. До́лго сиде́ть не бу́ду. А ты раздева́йся-ка и ложи́сь. Ложи́сь, ложи́сь без разгово́ру.

Ста́ла помога́ть мне, уложи́ла, уверну́ла одея́лом и всё пригова́ривала: «Я сейча́с верну́сь, живы́м ду́хом».

Ба́бушка заперла́ меня́ на ключ. Я вы́ждал пять мину́т: а вдруг вернётся? Вдруг забы́ла там что́-нибудь?

А пото́м я вскочи́л с посте́ли как был в руба́хе. Я вскочи́л на стол, взял с по́лки парохо́дик. Сра́зу, рука́ми по́нял, что он желе́зный, совсе́м настоя́щий. Я прижа́л его́ к у́ху и стал слу́шать: не шеве́лятся ли? Но они́, коне́чно, примо́лкли. По́няли, что я схвати́л их парохо́д. Ага́! Сиди́те там на ла́вочке и примо́лкли, как мы́ши. Я слез со стола́ и стал трясти́ парохо́дик. Они́ стряхну́тся, не усидя́т на ла́вках, и я услы́шу, как они́ там болта́ются. Но внутри́ бы́ло ти́хо.

Я по́нял: они́ сидя́т на ла́вках, но́ги поджа́ли и рука́ми что есть сил уцепи́лись в сиде́нья. Сидя́т как прикле́енные.

Ага́! Так погоди́те же. Я подковырну́ и приподниму́ па́лубу. И вас всех там накро́ю. Я стал достава́ть из буфе́та столо́вый нож, но глаз не спуска́л с парохо́дика, чтоб не вы́скочили челове́чки. Я стал подковы́ривать па́лубу. Ух, как пло́тно всё заде́лано!

Наконе́ц удало́сь немно́жко подсу́нуть нож. Но ма́чты поднима́лись вме́сте с па́лубой. А ма́чтам не дава́ли поднима́ться э́ти верёвочные ле́сенки, что шли от мачт к борта́м. Их на́до бы́ло отре́зать – ина́че ника́к. Я на миг останови́лся. Всего́ то́лько на миг. Но сейча́с же торопли́вой руко́й стал ре́зать э́ти ле́сенки. Пили́л их тупы́м ножо́м. Гото́во, все они́ пови́сли, ма́чты свобо́дны. Я стал ножо́м приподнима́ть па́лубу. Я боя́лся сра́зу дать большу́ю щель. Они́ бро́сятся все сра́зу и разбегу́тся. Я оста́вил щёлку, что́бы проле́зть одному́. Он поле́зет, а я его́ – хлоп! – и захло́пну, как жука́ в ладо́ни.

Я ждал и держа́л ру́ку нагото́ве – схвати́ть.

Не ле́зет ни оди́н! Я тогда́ реши́л сра́зу отверну́ть па́лубу и туда́ в серёдку руко́й – прихло́пнуть. Хоть оди́н да попадётся. То́лько на́до сра́зу: они́ уж там небо́сь пригото́вились – откро́ешь, а челове́чки прыск все в сто́роны. Я бы́стро отки́нул па́лубу и прихло́пнул внутри́ руко́й. Ничего́. Совсе́м, совсе́м ничего́! Да́же скаме́ек э́тих не́ было. Го́лые борта́. Как в кастрю́льке. Я по́днял ру́ку. Под руко́й, коне́чно, ничего́.

У меня́ ру́ки дрожа́ли, когда́ я прила́живал наза́д па́лубу. Всё кри́во станови́лось. И лесе́нки ника́к не приде́лать. Они́ болта́лись как попа́ло. Я ко́й-как приткну́л па́лубу на ме́сто и поста́вил парохо́дик на по́лку. Тепе́рь всё пропа́ло!

Я скоре́й бро́сился в крова́ть, заверну́лся с голово́й.

Слы́шу ключ в дверя́х.

– Ба́бушка! – под одея́лом шепта́л я. – Ба́бушка, ми́ленькая, ро́дненькая, чего́ я наде́лал-то!

А ба́бушка стоя́ла уж на́до мной и по голове́ гла́дила:

– Да чего́ ты ревёшь, да пла́чешь-то чего́? Родно́й ты мой, Бо́рюшка! Ви́дишь, как я ско́ро?

Она́ ещё не вида́ла парохо́дика.