Текст книги "450 лет лидерства. Технологический расцвет Голландии в XIV–XVIII вв. и что за ним последовало"

Развитие технологий в раннее Новое время

Особенность нидерландского случая в сравнении с другими ныне изученными историческими прецедентами, заключается в том, что расцвет эпохи голландских технических достижений точно совпадает с ранним Новым временем, что создает определенный парадокс. В истории Европы технический прогресс обычно связывают либо с эпохой после 1750 г., либо со Средними веками, но не с периодом между тем и другим. Нидерландский случай вроде бы приходится на то время, когда не происходило никаких заметных перемен. Устойчивый и нарастающий прогресс технической мысли, влияние которого распространялось на все сферы хозяйственной жизни, начинался в Европе с промышленной революции. Сама суть этой революции определяется как последовательность взаимосвязанных технологических изменений, в числе которых замена человеческих усилий работой механизмов, то есть использование неодушевленной силы – включая пар – вместо людей и животных, и значительное усовершенствование процессов добычи и обработки сырья, особенно в химической и металлургической отраслях[40]40
  Landes, Unbound Prometheus, 1, 3.


[Закрыть]. В Средневековье также наблюдался технический прогресс. Именно тогда появились такие, по общему мнению, важнейшие изобретения, как стремя, подкова, современная упряжь, самопрялка с большим колесом, ветряная мельница с горизонтальным валом и механические часы, началось широкое применение силы воды в промышленных целях – все это заметно сказывалось и на экономике, и на характере общества. Жан Гимпель даже дал своей знаменитой монографии о средневековых технологиях подзаголовок «Средневековая промышленная революция»[41]41
  Lynn White, Medieval technology, idem, Medieval religion, 77 – 80, Gimpel, Medieval machine, Pacey, Maze of ingenuity, chapters 1 and 2, Reynolds, Stronger than a hundred men, chapter 2, Gille, Histoire des techniques, 508 – 579, Stromer, ‘Eine «Industrielle Revolution»’, Troitzsch and Wohlauf (eds.), Technik-Geschichte, 105 – 138, Frances and Joseph Gies, Cathedral, forge and waterwheel. Вместе с тем теорию «промышленной революции» подвергают критике, напр., в Richard Holt ‘Medieval technology’ and Adam Lucas, ‘Industrial milling’.


[Закрыть]. Находящееся между этими революционными эпохами раннее Новое время легко может показаться периодом технического застоя, или, в лучшем случае, скромного прогресса. Попытка Джона Нефа объявить, что в елизаветинской Англии тоже происходила «ранняя промышленная революция», так и не нашла широкого отклика[42]42
  Nef, ‘Progress of technology’, Rosenband, ‘John U. Nef’.


[Закрыть]. Не приходится сомневаться, что на исходе XVIII в. научно-технический прогресс в Европе значительно ускорился и углубился. Нет смысла спорить с тем, что в раннее Новое время Европа в аспекте технологий все еще оставалась во многом подобна Римской империи или Древней Греции. Самый радикальный технический рывок в европейской истории происходил в течение двух веков после 1800 г., а не за два тысячелетия до того. В этом Дэвид Лэндис, Э.A. Ригли, Г.У. Плекет, Джоэль Мокир и др. совершенно правы. Однако, даже если технический прогресс до 1800 г. был относительно скромным в сравнении с теми обширными переменами, что произошли позже, это совсем не означает, что заметного развития не было вовсе. Не стоит обманываться картинами l’histoire immobile, столь любезными историкам из школы «Анналов», которые считали – по меткому замечанию Генри Хеллера, – что ancien régime был просто «стабильной экосистемой», и «уровень технического развития» между поздним Средневековьем и серединой XVIII столетия «оставался в целом неизменным»[43]43
  Heller, Labour, esp. Chapter 7 on the ‘inertia of history’ in publications by Annales-historians.


[Закрыть].

Во-первых, сами люди, жившие в ту эпоху, вовсе не разделяли этих представлений о технологической инертности. Напротив, их удивляли масштабы перемен. Именно в XVI–XVII столетиях в дискурсе Республики ученых[44]44
  Международное объединение ученых, существовавшее в эпоху Возрождения и Просвещения. – Прим. ред.


[Закрыть] впервые появляется идея технического прогресса. Античные авторы никогда не размышляли о возможности постоянного совершенствования технических знаний. Даже в Высоком Средневековье люди не верили в постоянное развитие технологий[45]45
  Pacey, Maze of ingenuity, 56 – 58, Keller, ‘Mathematical technologies’, 11 – 13, White, Medieval religion, 250.


[Закрыть], но в ранее Новое время многие образованные европейцы не сомневались, что живут в эпоху небывалых технических достижений. Как свидетельства тому обычно упоминались каталоги изобретений и открытий, неизвестных античной эпохе. Список, составленный в 1449 г. папским библиотекарем Джованни Тортелли и опубликованный в 1471 г., был первым в серии подобных каталогов, выходивших в XVI, XVII и XVIII столетиях. Самой знаменитой была, конечно же, триада изобретений, в 1620 г. включенная в Novum Organum Френсиса Бэкона: порох, компас и печатный станок. Помимо этих трех новшеств, изменивших, согласно формулировке Бэкона, «облик и состояние мира», списки изобретений и открытий включали такие пункты, как стремя, механические часы, шелководство, дистилляция, масляная живопись, телескоп, географические карты, ветряные мельницы с горизонтальным валом и открытие Америки[46]46
  Eisenstein, Printing press, 20 – 21, Keller, ‘Mathematical technologies’, 22 – 23, idem, ‘A Renaissance Humanist’, 345 – 365, Spedding, Ellis and Heath (eds.), Works Bacon, vol. I Novum Organum, Aphorism CXXIX, [Johannes Stradanus] Nova Reperta, Heller, Labour, 180.


[Закрыть]. Французский современник Бэкона Николя Брио в 1617 г. утверждал, что европейцев среди всех обитателей Земли выделяет «особая тонкость и изобретательность во всем, потому что гигантские области искусств и ремесел (…) были созданы или доведены до совершенства именно здесь»[47]47
  Цит. по Heller, Labour, 180.


[Закрыть]. К середине XVIII столетия участники Республики ученых уже достаточно ясно видели, как идет технический прогресс, и, выделив изучение инженерного дела и техники в отдельную область знаний, названную «технологией», принялись составлять объемные, всеобщие описания инженерных практик по широкому спектру отраслей производства[48]48
  See e.g. Troitzsch, Ansätze technologischer Denkens.


[Закрыть]. В эту эпоху появились великие технические энциклопедии, технические словари и периодические издания. Словом, если технические инновации раннего Нового времени и кажутся нам не такими кардинальными, как инновации в эпоху промышленной революции, их воздействие тем не менее было весьма существенным по меркам образованных людей, которые жили тогда и сами наблюдали происходившие перемены.

Помимо этой довольно широко разделяемой современниками оценки, есть ряд других причин, по которым развитие технологий в раннее Новое время заслуживает пристального внимания историков. Если технические достижения средневековой Европы и впрямь столь значительны, какими их объявляют, закономерно возникает вопрос, что стало с этими достижениями в последующие эпохи? Использовались ли они для дальнейшего развития после 1500 г.? Изменили ли такие изобретения, как порох, компас и печатный пресс, сам контекст технического прогресса? В каком смысле технический прогресс в Средние века и раннее Новое время был действительно непрерывным или прерывистым? Те же вопросы возникают, когда мы оглядываемся назад из контекста заката XVIII в. В какой степени Промышленная революция опирается на фундамент, заложенный в раннее Новое время? В каком аспекте технический прогресс в 1500 – 1750 гг. создал контекст, сделавший возможными великие промышленные достижения второй половины XVIII в.? В каком смысле мы наблюдаем преемственность или разрыв в развитии технологий между ранним Новым временем и современной промышленной эпохой? Кроме того, научно-технический прогресс начала Нового времени интересен еще и как часть картины великих перемен в общественном устройстве, культуре и расстановке сил в Европе после 1500 г. Ведь раннее Новое время было эпохой грандиозных сдвигов в культурном и религиозном ландшафте, временем всеобщего роста государствообразования и мощного рывка в освоении заморских земель. Как эти фундаментальные перемены общего контекста повлияли на развитие технологий?

Некоторые из связей во времени и контексте любопытным образом разбирались в работах по истории технологий раннего Нового времени, появившихся в последние 30 лет. Джеффри Паркер и Джон Лэндерс среди других ученых рассматривали многообразные последствия «пороховой революции», наступившие после 1500 г. в Европе и за морями[49]49
  Parker, Military revolution, Landers, Field and forge, esp. part II.


[Закрыть]. Элизабет Эйзенстайн первой обратила внимание на возможные последствия изобретения печатного пресса в аспекте распространения и применения технического знания[50]50
  Eisenstein, Printing press, 552 – 557.


[Закрыть]. Модификацию ценностей и воззрений по отношению к инженерным практикам в Европе между Высоким Средневековьем и 1600 г. в подробностях реконструировала Памела Лонг. Она утверждает, что представления о собственности на производственные знания распространялись начиная с Высокого Средневековья, что не только породило промышленные секреты и патентную защиту, но и создало «новый альянс» между «университетскими гуманитариями», «ремесленниками из мастерских» и городскими правящими элитами, способствующий широкой публикации инженерной литературы, особенно после изобретения печатного станка, и формированию культуры «открытости». Общим у «эзотерической» и «открытой» традиций была нацеленность на «преобразование материального мира»[51]51
  Long, Openness, secrecy, authorship, 5 – 15, 92 – 93, 244 – 250.


[Закрыть]. Появление в XVI в. патентной защиты и печатных «книг о машинах», по мнению Маркуса Попплоу, сформировало контекст для прорастания «нового понятия» о «машине», под которой стали понимать любые артефакты, способные при подключении к некоторому постоянному источнику энергии «самостоятельно» выполнять определенные действия, и создало ситуацию, благоприятную для процветания «инновационной инженерии». По мнению Попплоу, религиозные споры, вопреки утверждениям Ансгара Штеклайна и других авторов, в этой смене ментальности не сыграли практически никакой роли[52]52
  Popplow, ‘Verwendung’, passim, idem, ‘Erfindungsschutz und Maschinenbücher’ passim, idem, Neu, nützlich und erfindungsreich, esp. Einleitung.


[Закрыть]. Дэвид Гудман, Николас Гарсия Тапия, Генри Хеллер и другие авторы показывают, как центральные правительства в Испании и Франции в конце XVI – начале XVII в. все активнее участвовали в совершенствовании технологий. В обеих странах государственные учреждения в этот период приступили к более или менее согласованным действиям по стимуляции изобретательства и усовершенствований в областях, связанных с военным делом и колонизацией заморских земель, и поощряли возникновение новых видов промышленности и рост сельскохозяйственного производства. Во Франции этим действиям правительства помогало «стремление к техническому прогрессу» среди современных писателей разного толка, большая часть которых, по мнению Хеллера, «находились под сильным влиянием кальвинистских религиозных предубеждений»[53]53
  Goodman, Power and penury, Garcia Tapia, Tecnica y poder, Heller, Labour, chapters 4 and 6, esp. p. 118.


[Закрыть].

Что касается вопросов преемственности и прерывности развития технологий в раннем Новом времени и в эпоху современной промышленности, некоторые историки, например Э.А. Ригли, Джон Лэндерс и Йоахим Радкау, подчеркивают критическую важность смены энергетической базы. Они признают, что в раннем Новом времени имели место определенные технологические инновации, но настаивают, что рост производительности труда в этот исторический период неизменно оставался довольно слабым: его «сдерживала ограниченность запасов энергии в доступных органических источниках». До конца XVIII в. большая часть энергии, применявшаяся в производственных процессах, добывалась, прямо или косвенно, с поверхности земли: в виде древесины, торфа или продовольствия, потребляемого людьми и животными. Мир еще пребывал в эпохе «органической экономики», как ее именует Ригли. Низкая производительность, в свою очередь, ограничивала возможности разделения труда, замедляла социальное расслоение и препятствовала появлению специальных учреждений «для развития и передачи “базы знаний”, накопленной обществом». Как утверждает Джон Лэндерс, технические знания передавались преимущественно устно «по сетям неформальных связей, основанных чаще всего на родстве или свойстве, или через различные институционализированные формы “изучения на практике”, которые по своей природе способствовали консервативному партикуляризму в техническом развитии»[54]54
  Wrigley, Continuity, chapters 1 and 2, Landers, Field and forge, 1 – 3, 47 – 71, Radkau, Technik in Deutschland, 59 – 73.


[Закрыть]. Лишь в конце XVIII в., когда «органическую экономику» начала вытеснять «экономика минеральных энергоресурсов», в которой основную энергетическую базу обеспечивают запасы каменного угля, промышленность смогла значительно нарастить количество используемой энергии, производство на душу населения стало быстро расти, и обмен технологиями достиг небывалой прежде интенсивности. В то же время другие авторы доказывают, что нарушение преемственности между ранним Новым временем и эпохой современной промышленности в области развития технического знания не было столь резким, как это выглядит в разрезе энергетической базы. Например, Кристин Маклеод и Ларри Стюарт показывают, как и до какой степени прогресс технического знания в Британии, связанный с Промышленной революцией, мог опираться на изменения в патентной системе, на представления об изобретениях и на мнения о практической ценности науки, которые начали складываться задолго до середины XVIII в.

Как и работы о технологическом лидерстве, литература по истории технологий в ранее Новое время, упомянутая в этой главе, содержит немало идей и гипотез, полезных для настоящего исследования о возникновении и закате технологического лидерства Нидерландов в 1350 – 1800 гг. Случай Нидерландов, в свою очередь, поможет прояснить различные вопросы истории технологий в раннее Новое время, очерченные выше.

Технологии и экономическая мощь Нидерландской республики

Этой книгой о техническом развитии Нидерландов в 1350 – 1800 гг. я полагал также внести вклад в непрекращающуюся дискуссию о том, как эволюционировала в Новое время голландская экономика в целом. Историки придерживаются самых разных взглядов на природу и причины успеха Нидерландов в XVII в. и последующего торможения. Интерпретации расходятся в вопросе о том, шла ли эволюция голландской экономики в этот период согласно общим схемам развития доиндустриальных экономик в вопросах структуры и взаимодействия, а также периодизации.

На одном конце спектра мы видим интерпретации, делающие акцент на тождестве траектории голландской экономики и других европейских экономик до Промышленной революции. По мнению Э.А. Ригли, голландская экономика золотого века представляла собой обычную «органическую экономику» на высшей ступени развития. Необычным в ней, как считает Ригли, было лишь одно: «В рамках органической экономики Нидерланды достигли необычайного успеха». Голландцам удавалось долгое время поддерживать объем производства на небывало высоком уровне за счет интенсивного использования запаса энергоресурсов – в форме богатых залежей торфа, – а не энергетического потока. Однако и Нидерландам не удалось обойти «ограничения, свойственные всем органическим экономикам», а именно – относительно низкие показатели энергозатрат и роста производительности труда, обусловленные «крайне низкой эффективностью фотосинтеза как способа преобразования солнечной энергии в формы, доступные для потребления живыми организмами». Богатые запасы торфа отсрочили конец, считает Ригли, но вместе с тем это означало, что голландская промышленность, долгое время процветавшая на дешевой энергии, оказалась слабо конкурентоспособной, когда запасы истощились, и цены на топливо пошли вверх. В отличие от Англии XVIII в., Республика Соединенных провинций не совершила переход к «экономике минеральных энергоресурсов», которая открывает путь из тупика традиционных ограничений на энергопотребление и рост производительности[55]55
  Wrigley, Continuity, 50 – 67, 103 – 104, 113 – 114, idem, ‘The Dutch triumph’, esp. pp. 284 – 285, cf. also Landers, Field and forge, 1 – 2, 119 – 122.


[Закрыть].

Другое тождество находится в фокусе исследования Германа ван дер Вее. Он считает голландскую экономику золотого века высшей степенью развития «торгового капитализма», зародившегося в Италии, Фландрии, Брабанте и некоторых других областях Европы вскоре после 1000 г. По его мнению, динамика голландской экономики в ее лучшие дни соответствовала скорее динамике средневекового и раннего нового торгового капитализма, чем промышленного капитализма, примером которого служит Британия. Производство в Нидерландах золотого века, как и в тех развитых областях Европы, где торговый капитализм сложился еще в Средние века, росло прежде всего благодаря усовершенствованиям в организации торговли и долгосрочным капиталовложениям в инфраструктуру, обеспечившим сокращение транспортных и операционных издержек, позволившим оживить коммерческую деятельность и способствовавшим специализации и развитию сельского хозяйства и промышленности. Вместе с тем, пишет ван дер Вее, голландцы не так успешно, как их итальянские и фламандские предшественники в XIV–XV столетиях, справлялись с проблемой снижения прибылей, роста цен и утраты рынков, которая стала особенно острой в конце XVII в. Северные Нидерланды не смогли совершить того, что совершили итальянские и южнонидерландские города в ситуации ужесточившейся конкуренции, а именно – полностью перестроить производство по новым принципам[56]56
  Van der Wee, ‘Continuiteit en discontinuiteit’, 275 – 280, idem, ‘Industrial dynamics’.


[Закрыть].

Другие авторы, наоборот, подчеркивают уникальность и приоритет голландских достижений. Ян Лёйтен ван Занден, как и ван дер Вее, определяет эволюцию голландской экономики в терминах «торгового капитализма», но само это понятие он понимает несколько иначе и ищет истоки торгового капитализма в Голландии гораздо более раннего периода. По его мнению, торговый капитализм – это «фаза в развитии капитализма, на которой доминирует предприниматель-торговец». Ключевое отличие такого предпринимателя от «торговцев докапиталистических общественных формаций» в том, что первый «сочетает торговую деятельность с участием в производственных процессах, а значит, и в трудовых отношениях», извлекая прибыли из «разницы между закупочной и продажной ценой на товары, которыми торгует», а последние «только покупают и продают местные излишки, делая барыши на разнице цен в разных территориях». Таким образом, сущность трактовки рыночного капитализма по ван Зандену состоит в реорганизации производства. В отличие от ван дер Вее, он уделяет меньше внимания усовершенствованиям методов торговли и капиталовложениям в инфраструктуру, чем посредническому участию[57]57
  Van Zanden, Rise and decline, 4.


[Закрыть]. По мнению ван Зандена, стартовую позицию для выхода в «образцовые модели торгового капитализма» Голландия заложила еще в 1350 – 1500 гг. Под давлением резко изменившихся природных условий хозяйственная структура страны в это время кардинально перестроилась, приблизительно к 1500 г. на сельское хозяйство приходилось не более четверти общих трудозатрат, и относительно высокую долю рабочего населения уже составляли наемные работники в неаграрном производстве, в том числе торфорезчики, сельделовы, мореходы, возчики и промышленные рабочие. Благодаря этой революции в структуре рынка труда сельской местности, произошедшей до 1500 г., Нидерланды в XVI – начале XVII в. располагали «эластичным предложением труда протопролетариата», что, по мнению ван Зандена, и заложило основу экономического успеха Нидерландов в золотом веке. Исчезновение этого внутреннего эластичного предложения труда в XVII в. в сочетании с «перераспределением [экономических] излишков» в пользу «относительно неэффективного, но высокооплачиваемого сектора» «кустарного производства» и «владельцев государственного долга», наоборот, привело к «ползучему росту стоимости жизни и заработной платы» и падению «предпринимательских прибылей». Так, перераспределение доходов стало важной причиной экономической стагнации, начавшейся ориентировочно после 1650 – 1670 гг.[58]58
  Idem, 29 – 41, 171 – 172, idem, ‘Taking the measure’, esp. 133 – 140 and 149 – 157; некоторые гипотезы об обстоятельствах изменений между 1350 и 1500 гг. изложены в Van Bavel and Van Zanden, ‘Jump start’.


[Закрыть]

Джонатан Израэль, как и ван Занден, считает, что Нидерланды действительно создали новую модель, но не в той сфере и не в то время, какие описывает ван Занден. Согласно Израэлю, новизна голландской модели в том, что после 1590 г. Республика Соединенных провинций стала «первым и на большую часть раннего Нового времени единственным всемирным entrepôt», то есть городом-пакгаузом. Хотя первым эмпориумом[59]59
  Торговое поселение. – Прим. ред.


[Закрыть], переросшим региональный статус, был Антверпен, именно Соединенные провинции сумели стать центром торговой сети, охватившей большую часть мира. Голландцы первыми захватили «господство в мировой торговле». Эту коммерческую гегемонию, считает Израэль, Голландии обеспечили, во-первых, комбинация успехов в оптовой торговле – зерном, солью, рыбой или лесом – и доминирующей позиции в «пряной торговле» – сахаром, специями, текстилем и пр., а во-вторых, способность служить не только «пассивным складом» товаров и сырья, но и быть, благодаря большому морскому флоту, огромным капиталам и ценной информации, которой обладала коммерческая элита, «активной координирующей силой» в международной торговле. Выход на такую небывало доминантную позицию не был автоматическим следствием изначального господства в оптовой торговле. Он также был связан с «продуктивностью» голландской промышленности и эффективностью тех способов, которыми государство защищало интересы торговли. По мнению Израэля, первенство Нидерландов в международной торговле было не только продуктом человеческой изобретательности и следствием политических и военных событий, но и результатом действия долговременных структурных факторов. Это господство непоправимо пошатнулось лишь в первые десятилетия XVIII в., когда Нидерландское государство оказалось бессильным перед «нарастающей волной нового индустриального меркантилизма» из других европейских стран, и голландские предприниматели утратили способность «производить и перерабатывать товары, от которых зависели огромные заморские рынки»[60]60
  Israel, Dutch primacy, 6 – 11, 383, 389, 408 – 415.


[Закрыть].

На другом конце спектра теорий о тождестве или различии эволюции нидерландской экономики и других европейских экономик в эпоху до наступления промышленной революции находится гипотеза Яна де Вриса и Ада ван дер Вуда. Их главный тезис состоит в том, что экономическое развитие Нидерландов в XVI – начале XVII в. следует толковать в понятиях Нового времени. Нидерланды были первой страной, совершившей круг «нового экономического роста», состоявший из продолжительной фазы роста, за которой последовали фазы замедления и стагнации. Экономика нового времени, по мнению этих авторов, необязательно индустриальная. Ее отличительные признаки – это складывание рынков для потребительских товаров и производственной базы, «которая относительно свободна и повсеместна»; производительность сельского хозяйства, «достаточная для поддержания сложной общественной и хозяйственной структуры, при которой возможно разделение труда»; присутствие государства, которое заботится о соблюдении «прав собственности… свободы перемещения и договоров» а также о «материальных условиях жизни большинства членов общества»; и «уровень развития технологий и организации, способный обеспечить устойчивое развитие и поддерживать существование материальной культуры, достаточно разнообразной, чтобы стимулировать у потребителя рыночно-ориентированное поведение».

Де Врис и ван дер Вуд считают, что Республику Соединенных провинций можно считать первой новой экономикой в том смысле, что – по перечисленным критериям – она была экономикой Нового времени с самого начала раннего Нового времени и показала путь «создания условий для новой экономики в большей части Европы»[61]61
  De Vries and Vander Woude, First modern economy, 693.


[Закрыть]. Соглашаясь с ван Занденом в том, что ключевые факторы экономического успеха Нидерландов золотого века уже были налицо до 1500 г., де Врис и ван дер Вуд, как и Израэль, подчеркивают важность «окна возможностей», открытого восстаниями 1570-х и 1580-х гг. Первые предпосылки будущего экономического взлета Нидерландов сложились в позднем Средневековье в результате действия внешних и внутренних сил. Помимо роста эластичного предложения труда для неаграрных производств, возникшего из-за описанных выше радикальных перемен природных условий, внутренним фактором решающего значения было и «средневековое наследие» «учреждений, где относительно легко можно было заключать частные деловые соглашения и где рациональным образом обеспечивались какие-то общественные блага». Внешние стимулы, а именно «новые возможности, открываемые антверпенским рынком и широкой международной экономикой после 1450 г.», затем привели к серии технических и организационных усовершенствований в неаграрных производствах и мотивировали рост «вложений в общественные блага (например, в новые польдеры, осушение земель, создание водных путей)», «заложивший основу эффективного разделения труда в сельском хозяйстве»[62]62
  De Vries and Van der Woude, First modern economy, 665 – 666.


[Закрыть]. Благодаря этому набору обстоятельств и политической автономии, достигнутой после Нидерландской революции, северная часть Нидерландов оказалась в самой удобной относительно всех ее конкурентов позиции, чтобы использовать возможности, открытые кризисом Габсбургской империи и уходом Антверпена с роли центрального звена в международной экономике. «Учреждения, технологии и специализации, которые долгое время определяли северные Нидерланды как особенную страну», стали теперь «определять ее как передовую» – пишут де Врис и ван дер Вуд. Республика Соединенных провинций не только стала «всеевропейским коммерческим entrepôt», каким прежде был Антверпен, но «большую часть XVII и XVIII в.» показывала «высочайшее во всей Европе значение совокупной факторной производительности». Последовавшие замедление роста и стагнация голландской экономики, утверждают де Врис и ван дер Вуд, не были неизбежны, какими их предполагают модель торгового капитализма и теория неэластичного предложения энергоресурсов[63]63
  De Vries and Van der Woude, First modern economy, 687 – 693, 720.


[Закрыть], как не были и окончательными. Их вызвали свойственные Новому времени проблемы высоких издержек, затрудненного выхода на рынки, падения спроса и снижения прибылей, которые голландская экономика в XVIII в. преодолеть была не в состоянии. Сами же черты Нового времени, давно приобретенные голландской экономикой, с тех пор не исчезали[64]64
  De Vries and Van der Woude, First modern economy, 698 – 699.


[Закрыть].

В контексте этих разных интерпретаций развития голландской экономики до 1800 г. закономерно часто упоминается роль технического прогресса. Ряд авторов прямо указывают на важность научно-технического прогресса для промышленной мощи Нидерландов золотого века. В некоторых источниках столь же прямо называют решающей причиной стагнации, настигшей Нидерланды после 1700 г., неспособность голландской экономики удерживать темпы научно-технического развития. Де Врис и ван дер Вуд считают, что голландцы не смогли решить проблему высоких зарплатных издержек путем повышения производительности труда за счет дальнейшего развития технологий, а Джон Лэндерс полагает, что именно «неспособность создавать новые промышленные технологии» привела к тому, что в XVIII в. экономика Республики Соединенных провинций не смогла справиться с высокими производственными издержками[65]65
  De Vries and Van der Woude, First modern economy, 676, 699. Landers, Field and forge, 121; Van Zanden, Rise and decline, 172 признает важность технического прогресса для возникновения масштабной промышленности, но не обсуждает этот вопрос в своей работе о расцвете и упадке торгового капитализма в Нидерландах.


[Закрыть]. Вместе с тем до сих пор вряд ли кто-то пытался точно оценить, в какой степени научно-технический прогресс способствовал экономической экспансии Нидерландской республики. Те, кто это делал, выбрали косвенный способ оценки – методом «общественной экономии». Исходная предпосылка такого метода состоит в том, что важность инноваций в выбранном секторе экономики можно оценить путем подсчета ресурсов, которые пришлось бы направить в этот сектор, если бы инновации не вошли в практику, или, иными словами, ресурсов, сэкономленных применением инноваций.

Таким способом Я.А. де Зеув оценил значение торфа как источника энергии в Нидерландах золотого века, а Ян де Врис – относительную важность такой крупной инновации в области путей сообщения, как система треквартов. Вопрос, насколько и почему голландцы не могли после 1700 г. удерживать темп технического прогресса, до сих пор никто систематически не разбирал. Потенциально интересный аспект этой проблемы затронут в работе Маргарет Джейкоб. Она утверждает, что инновации британского типа в голландской промышленности XVIII в. были невозможны из-за того, что голландские коммерсанты и государственные мужи, в отличие от британской элиты, оказались неспособны «думать инженерно – то есть научно в современном смысле этого слова». Именно поэтому, считает Джейкоб, механизация в промышленности в Нидерландах происходила с большим опозданием[66]66
  Jacob, Cultural meaning, chapters 5, 6 and 7, idem, ‘Radicalism’, 235 – 239.


[Закрыть].

Одна из задач этой книги – прояснить роль научно-технического прогресса в экономическом развитии Нидерландов до 1800 г. Мы попытаемся установить, в какой степени научно-технический прогресс повлиял на экономическую экспансию Республики Соединенных провинций. Затем мы рассмотрим, как развитие технологий могло быть связано с экономическим ростом Нидерландов XVII в. и последующей утратой его динамики в XVIII столетии в свете существующих интерпретаций. Например, в какой степени технический прогресс в Нидерландах ограничивался особенностями «органической экономики», зависел от «законов» торгового капитализма или от влияния политических и военных условий и событий и как замедление роста голландской экономики в XVIII в. соотносится с предполагаемой «неспособностью» тогдашних Нидерландов поддерживать дальнейшее техническое развитие.