Текст книги "Последние дни. Павшие кони"

– Как мило, что вы пришли, – он улыбнулся Кляйну. Одет он был иначе, чем остальные. Тоже в смокинг, но с завернутым в целлофан рукавом, а между средним и безымянным пальцем фломастером была нарисована линия, которая шла по ладони и кончалась на краю чуть выше запястья. – Рамси не знал, придете вы или нет, но я в вас не сомневался. – Гус повернулся к Рамси: – А вот Стреттер, сволочь, не пришел.

– Уверен, он собирался, – сказал тот. – Просто что-то случилось.

– Нет. Он и не собирался. Я к нему три раза приходил, но он у нас теперь пятерка, слишком хорош для меня.

– Уверен, здесь нет ничего личного, – ответил Рамси. – Просто какая-то ошибка.

Но Гус уже ушел, качая головой. Рамси направился за ним. Кляйн отпил из бокала, огляделся, потом начал медленно обходить комнату. Женщин не было, быстро понял он, только мужчины, все лет тридцати – сорока – ни молодежи, ни стариков.

Противоположная сторона комнаты была не твердой стеной, увидел он теперь, а перегородкой: несколько панелей – Кляйн присмотрелся внимательнее – ездили по металлическому желобу в полу. У двух центральных панелей были ручки и скрепляющий их замок.

– Хотите взглянуть? – раздался голос позади.

– Где все женщины? – спросил Кляйн, оборачиваясь. За спиной стоял Джон.

– Здесь их нет, – ответил он с улыбкой. – В баре еще найдется парочка, но на этом всё. В конце концов, у нас братство.

Кляйн кивнул, осмотрелся.

– Так что, интересно посмотреть одним глазком? – спросил Джон.

Кляйн пожал плечами.

– Не думаю, что кто-то будет возражать, – сказал Джон. – Они все равно это уже видели.

Он поставил свой бокал на пол, взялся за одну из ручек, повернул. Панель сдвинулась на дюйм. Он откатил ее настолько, чтобы Кляйн мог проскользнуть внутрь.

– Давайте, – сказал Джон, наклоняясь за выпивкой. – Я подожду здесь.

Кляйн проскользнул, стараясь не расплескать из бокала. На другой половине помещения было темно, голо и мрачно – не считая металлической тележки на роликах, накрытой белой тканью. Рядом стоял маленький квадратный столик, тоже накрытый тканью. Над ними нависала направленная лампа. Она служила единственным источником освещения в комнате и напоминала прожектор.

Кляйн почувствовал запах дыма, а потом увидел, как из темноты выходит мужчина и направляется к нему. На нем были врачебный халат и хирургическая маска, которую он стянул к шее, чтобы покурить. Когда незнакомец поднес сигарету к губам, Кляйн увидел – у него не хватает пальца.

– Уже пора? – спросил врач. А потом, увидев бокал в руке Кляйна, добавил: – Это для меня?

Кляйн передал ему напиток и ушел, не сказав ни слова.

– Ну, – сказал Джон. – Что думаете? Оборудовано по первому разряду, да?

– Где Рамси? – спросил Кляйн.

– Рамси? Не знаю. Может, там?

Кляйн двинулся по помещению, переходя от группки к группке, пока не нашел Рамси, тот беседовал с человеком в инвалидной коляске, у которого ноги были отняты ниже колена.

– Нужно поговорить, – сказал Кляйн.

– Ладно, – ответил Рамси, попросив прощения у безногого. – Что случилось?

– Господи, что это за вечеринка такая?

– Это праздник Гуса, – сказал Рамси. – Его трешка. А где ваша выпивка? Купить еще?

– Какого черта это значит?

– Разве не очевидно? – спросил Рамси. Он взглянул на Кляйна, широко раскрыв глаза, а потом покачал головой: – Я забываю, что вы плохо нас знаете. Это вечеринка в честь ампутации.

– В честь ампутации.

– Как первый выход в свет. Гус лишается двух пальцев. По этому случаю он собрал друзей. Перескакивает с однушки к трешке.

– Господи, – сказал Кляйн. – Я ухожу.

Кляйн двинулся к двери, но Рамси положил обрубок руки ему на грудь и прошипел:

– Нельзя уходить, ведь вы уже пришли. Вы очень расстроите Гуса.

– Но, – начал Кляйн. – Но я же в это все не верю. Я не могу остаться.

– Дело не в вере. Вы просто еще не услышали зова.

– Нет. Дело в вере.

– Мне все равно, во что вы верите, – сказал Рамси. – Останьтесь ради Гуса. Он вами восхищается. Что он такого сделал, чем заслужил, чтобы вы его бросили?

– А что он такого сделал, что заслужил ампутацию пальцев?

– Он смотрит на это иначе, – ответил Рамси. – У него был зов. Для него это испытание веры. Вам верить необязательно, но уважать-то вы его можете.

– Мне нужно идти, – сказал Кляйн, подавшись вперед.

– Нет. – Рамси все не опускал культю. – Прошу, ради Гуса. Имейте сострадание. Прошу.

Ко времени, когда началась ампутация, Кляйн уже опустошил несколько бокалов – более того, выпил столько, что перед глазами все расплывалось. Чтобы хоть как-то видеть, приходилось прикрывать один глаз культей.

Наконец Рамси уговорил его оставить выпивку и заманил через раскрытую перегородку в другую половину комнаты. Кляйн стоял на краю освещенного круга, слегка покачиваясь, Рамси – позади, поддерживая его культей под мышкой. Посредине находился доктор, уже натянувший маску. Он скинул ткань с металлической тележки, раскрыв ассортимент орудий, из которых половина казалась хирургическими инструментами, а половина – прямиком с кухни шеф-повара. «Господи», – подумал Кляйн.

В круг вошел Гус, с улыбкой, под тихие аплодисменты джентльменов в смокингах. Двух из них вызвали из круга в качестве свидетелей, каждый взял Гуса под локоток своими обрубками. Он наклонился над большим столом, положил на него руку ладонью вверх. Врач взял со стола шприц и ввел иголку в руку Кляйна. Его пальцы дернулись. Нет, в руку Гуса, понял Кляйн; это же не его рука, с чего он стал считать ее своей? Все четверо – врач, Гус, два свидетеля – стояли, как скульптурная группа, такие неподвижные, что Кляйну их вид был невыносим, и только врач шевелился время от времени, поглядывая на часы. Наконец он снял с металлической тележки палочку и потыкал ею в руку.

Гус наблюдал за ним, затем легко кивнул. Двое свидетелей приготовились. Врач включил термоприжигатель. Спустя миг Кляйн почувствовал, как окисляется воздух. Врач провел пальцами по инструментам, потом взял прижигатель одной рукой. Во вторую – что-то вроде стилизованного секача с выверенным балансом. Врач подошел к столу, примерился секачом по линии, которую Гус нарисовал на руке, а потом поднял тесак и лихо опустил.

Кляйн увидел, как затрепетали веки Гуса, потом он обмяк, и его тело подхватили свидетели, стоявшие позади. Люди вокруг начали тихо хлопать, а из раны брызнула кровь. Кляйн закрыл глаза, пошатнулся, но Рамси поймал его, удержал на ногах. Кляйн слышал жужжание прижигателя, а миг спустя почувствовал запах горящего мяса.

– Эй, – прошептал Рамси. – Вы в порядке?

Люди вокруг задвигались.

– Просто немного перебрал, – ответил Кляйн, открывая глаза. Гус стоял все там же, но уже с перебинтованной рукой.

– Не так уж и страшно, да? – спросил Рамси. – Вот Гус как огурчик. Ну, правда не страшно?

– Не знаю, – сказал Кляйн. – Я хочу домой.

– Вечер только начинается, – ответил Рамси. – Мы здесь надолго.

Остальная ночь стала для Кляйна одним размытым пятном. В какой-то момент он потерял свой пиджак; кто-то размазал ему кровь по лбу, это Кляйн обнаружил только на следующий день. Он услышал, как Рамси просил всех больше ему не наливать, а потом сразу оказался на улице, блевал на гравий, а Рамси, кажется, старался одновременно и поддержать его, и сбить с ног. Потом они плелись по двору – Кляйн прикрывал один глаз, чтобы видеть, – в бар, где он пил не виски, а сперва кофе, потом воду. И вообще это был не совсем бар, а скорее клуб. Они сидели в креслах с подлокотниками за маленьким кофейным столиком, лицом к сцене, и Кляйн осознал, что занавес раздвигается.

Сперва на сцене было пусто, только падал красноватый свет прожектора, а потом вышла женщина, закутанная от колен до шеи во множество боа.

– Смотрите внимательно, – сказал Рамси, шепелявя даже больше обычного. – Она просто нечто.

«Стриптиз», – подумал Кляйн. Он уже видел стриптиз, и не однажды, даже несколько раз – с тем, кто позже станет известен как джентльмен с секачом, с тем, кто уже был мертв. Стриптиз его не трогал. Под свист Рамси он наблюдал, как женщина теряет одно боа за другим. Сперва оно волочилось за ней, потом полностью падало на сцену, и стриптизерша сбивала его ногой в зал. И вот она закончила – стояла обнаженная, размытая в красном свете, не особо привлекательная.

Кляйн ждал, что занавес опустится, но он не опустился. Посмотрел на Рамси, но тот все еще не сводил глаз с девушки, и Кляйн повернулся к ней и смотрел, как она, легко стукнув по запястью, с хрустом отломала себе ладонь.

По залу прокатился приглушенный вздох, и Кляйн услышал, как между столиков разнеслось глухое перестукивание – бились друг о друга культи. Она перешла к другой стороне сцены, слегка пританцовывая, а потом ударила обрубком руки по второй ладони, и Кляйн увидел, как зашатались и отвалились три пальца. Толпа заревела. Он попытался встать, но Рамси положил ему руку на плечо и прокричал в ухо:

– Вы подождите, самое лучшее впереди!

И потом женщина продефилировала по сцене и подняла оставшиеся пальцы, чтобы оторвать себе ухо. Покрутила его и метнула в публику. Кляйн видел, как темной массой подскочили несколько мужчин, пытаясь как-то поймать протез редкими оставшимися руками. А потом стриптизерша встала к ним спиной, и, когда повернулась обратно, на животе, как фартук, висели искусственные груди, обнажив два плоских и блестящих участка кожи. Она раздвинула ноги и присела, и Кляйн уже решил, что ее ноги сейчас отделятся, что она развалится надвое. «Господи боже», – подумал он и попробовал встать, но почувствовал, как Рамси пытается удержать его на месте и как кровь приливает к голове. Он вскочил и врезался в столик, расплескав на ноги горячий кофе, поднял взгляд и увидел, что женщина на сцене вдавливает пальцы под щеку, но, к счастью, не успела она сорвать лицо, как он упал и, несмотря на старания Рамси, уже не поднялся.

VI

Было уже за полдень, когда он заставил себя встать, но голова еще кружилась. Он перешел в ванную и пил воду чашку за чашкой, потом включил душ и постоял под ним, пока вокруг рос пар.

Оделся и открыл дверь, обнаружив снаружи закрытый поднос с едой и кассету рядом. Поставив поднос на столик, он снял крышку. Блинчики, уже промокшие от сиропа, с угрюмо плавающими сбоку яйцами. Никаких приборов. Кляйн ел пальцами, пока не замутило, и тогда пошел в ванную, где его стошнило, снова вернулся и поел, чтобы в желудке задержалось хоть что-то.

Пленку вставил в диктофон, включил.

– Первый вопрос: назовите ваше имя и опишите ваши отношения с покойным, – услышал он собственный голос.

– Второй: где вы были в ночь убийства Элайна?

– Третий: вы знаете кого-нибудь, кто по какой-либо причине мог желать Элайну смерти?

– Четвертый: вы видели тело? Если да, опишите подробно, что вы видели.

– Пятый: вы абсолютно уверены, что смерть Элайна не была самоубийством?

– Шестой: это вы убили Элайна?

Далее последовала пустая пленка, тихие помехи минут пять или шесть, а потом – громкий щелчок, и заговорил мужской голос.

– Хелминг, – произнес он. – Мы были… знакомыми, – настала пауза, микрофон с щелчком отключился, но пленка продолжала крутиться.

– Я был у себя в комнате. Услышал шум, попросил Майкла вынести меня в коридор и…

Неожиданно наступило молчание – часть речи была стерта.

– Не знаю, зачем кому-то нужно [пробел], полагаю, вопрос недостаточной веры.

– Нет, я не видел [пробел]…

– Да.

– Нет. Я…

Запись резко оборвалась, наступила тишина, а потом появился новый голос, новый человек, говоривший в том же загадочном полустертом стиле, не открывая ничего дельного. Откуда эти пропуски? Речь третьего ничем не отличалась, и только тогда Кляйн понял: их слова были такими расплывчатыми, что люди на кассете могли отвечать вообще на любой вопрос. «В эту ночь я был у себя в комнате. Я услышал шум и вышел в коридор, и…» – это мог быть ответ на вопрос «Где вы были в ночь убийства Элайна?», но Кляйн мог представить еще множество вопросов, на которые последует такая же реакция. «Где вы были в ночь, когда разрисовали коридор? Где вы были в ночь, когда Маркер вернулся пьяным?» Ни один из трех голосов не упомянул слово «убийство», слово «Элайн» или слово «смерть». А если и упомянул, то эту часть записи стерли.

Он перемотал кассету, начал заново, выкрутив звук как можно громче, прислушиваясь к пустым отрезкам удаленной записи в надежде разобрать хотя бы намек на то, что там было раньше. Не услышал ничего, кроме полубормотания, которое, как он осознал, вообще не было человеческим голосом, а всего лишь усиленным звуком механизма самого диктофона. Он выключил кассету и сел, пытаясь понять, что делать дальше.

Когда в начале вечера прибыл Рамси и принес ужин, балансируя подносом на культях, Кляйн потребовал встречи с Борхертом.

– Я передам вашу просьбу, – ответил Рамси.

– Мне нужно встретиться с ним немедленно. Мне нужно встретиться с ним сейчас.

– Прямо сейчас вам нужно поесть, – сказал Рамси. – И постараться пережить похмелье. Вчера вы были в жутком состоянии.

– Мне нужно видеть Борхерта, – настаивал Кляйн. – Это срочно.

– Ладно. Пока ешьте. Я схожу и посмотрю, что можно придумать.

У двери он остановился и оглянулся с упреком на лице:

– Вы даже не спросили о Гусе.

– А что спросить?

– Как он после вчерашнего.

– И как он после вчерашнего?

– Хорошо – сказал Рамси. – Просто замечательно.

– Чудесно, – ответил Кляйн. – А теперь шевелись и найди мне Борхерта, черт возьми.

Как только Рамси ушел, Кляйн открыл поднос: вареная картошка, тонкий и завивающийся кусочек сероватого мяса, горка переваренной моркови. Ел он медленно, чередуя картошку с мясом и морковью, пока тарелка не опустела, затем снова проиграл кассету. Казалось очевидным, что на самом деле никому не интересно раскрытие преступления. «Тогда зачем вообще меня привозить?»

Когда Рамси вернулся, Кляйн выключил диктофон.

– Все готово, – сказал Рамси. – Борхерт с вами встретится.

– Хорошо, – Кляйн встал. – Пошли.

Рамси немного удивился:

– А, но не сегодня же, мистер Кляйн. Сегодня Борхерт не может.

– Но мне нужно встретиться с ним сегодня.

– Он примет вас через три дня, – ответил Рамси. – Это лучшее, что он может сделать.

Кляйн оттолкнул Рамси и выскочил за дверь, вон из дома. Он слышал, как Рамси его зовет, громко. Быстро зашагал по посыпанной гравием площадке перед домом, свернул на широкую дорогу, срезал в нужный момент по тропинке, чтобы нырнуть в тень деревьев. Интересно, следует ли за ним Рамси. Он перешел на бег.

Кляйн поднялся на холм, на тропу под деревьями, к нависающему дому, к калитке перед ним, где из-за колонны снова выскочил охранник и встал с другой стороны, чтобы смерить гостя одним глазом. Кляйн не помнил, тот ли это человек, что был раньше, или нет.

– Что требуется? – спросил охранник.

– Я пришел встретиться с Борхертом, – сказал Кляйн, подавшись вперед, пока чуть ли не уперся в калитку.

– Борхерт сегодня не принимает, – сказал охранник.

– Меня примет.

Охранник чуть повернул голову, зафиксировал единственный глаз на Кляйне:

– Нет. Не примет.

Кляйн ударил его через калитку. Он был готов к ощущению удара по виску, но из-за того, что бил культей, ощущение оказалось странным. Она заныла. Охранник молча рухнул на землю, а пока пытался подняться, Кляйн уже перелез через ограждение. Пнул одноглазого еще пару раз, пока не убедился, что тот не шевелится.

Когда Кляйн постучался в дверь дома, то увидел, что к калитке подходит Рамси. Привратник еще не поднялся, но уже стоял на четвереньках и медленно поднимался на ноги. Кляйн снова постучал, и охранник внутри приоткрыл дверь и спросил: «Что требуется?» – и Кляйн вместо ответа распахнул ногой дверь так, что ударил мужчину по лбу, и тот отшатнулся, обливаясь кровью. Кляйн толкнул его раскрытой ладонью в грудь, опрокинул на пол и проскочил мимо, побежал по коридору на лестницу.

Но не успел он добраться до третьего этажа, как получил тяжелый удар по затылку. Ступенька метнулась навстречу и врезала ему в лицо. Когда Кляйн поднялся, его уже окружили одноглазые люди, а в глаза текла собственная кровь. А потом его били так сильно и так часто, что он уже ничего не слышал – точнее, звук доходил волнами, – и казалось, он падал так низко, сколько на лестнице нет ступенек, а после уже с трудом помнил, что он вообще человек.

Когда взгляд Кляйна снова сфокусировался, над ним высился Борхерт. Кляйн осознал, что лежит на полу в комнате Борхерта, а из носа лентами струится кровь пополам с соплями. Он подтянулся и сел, провел рукой по лицу.

– Ну, мистер Кляйн, – сказал Борхерт, – похоже, я очень срочно был вам нужен.

Кляйн промолчал.

– Так в чем же дело?

Он попытался ответить, но, прежде чем заговорить, пришлось проглотить кровь.

– И это того стоило, мистер Кляйн? – спросил Борхерт. – А ведь какое было красивое лицо. Вы готовы обменять лицо на разговор лицом к лицу?

– Мне надо их видеть.

– Их? Мой дорогой Кляйн, но кого – их?

– Людей с кассеты.

– Мистер Кляйн, – сказал Борхерт. – Вы однушка. Разве можно надеяться, что человек с двузначным количеством…

– Мне надо их видеть, – повторил Кляйн.

– Но, мистер Кляйн…

– С кассетой что-то не так. С вопросами. Ничего не сходится.

Борхерт холодно на него посмотрел:

– Пусть кассета вас не тревожит, мистер Кляйн. Почему вы просто не примите ее такой, какая она есть?

– Потому что она не то, чем кажется.

Борхерт медленно кивнул:

– Очень хорошо, мистер Кляйн. И что вы предлагаете?

– Я должен их видеть, – сказал Кляйн. – И плевать на ваши правила.

– И вы желаете, чтобы я занялся всеми приготовлениями. Вы в этом вполне уверены?

– Да, – сказал Кляйн.

Борхерт вздохнул:

– Да будет так. Я займусь всеми приготовлениями, мистер Кляйн. Вы увидитесь с ними завтра.

– Я хочу видеть их сегодня.

– Не сегодня – завтра. Не испытывайте удачу.

Кляйн кивнул, встал. Избитое тело болело.

– Будете так добры стереть кровь с пола, прежде чем уйти, мистер Кляйн? – попросил Борхерт, вставая со стула и идеально удерживая равновесие на единственной ноге. – И, мистер Кляйн, теперь за вами замечены проявления агрессии. Советую быть осторожнее.

* * *

Поздним вечером пришел Гус с полупустой бутылкой скотча, которую он нес, придерживая сгибом локтя, – скотч, по его словам, был «подарком от Борхерта».

– Как любезно с его стороны, – безучастно произнес Кляйн.

– Почему он вообще вспоминает о вас после сегодняшней эскапады – за гранью моего понимания, – сказал Гус.

– Может, поэтому мне и досталось только полбутылки.

Гус кивнул:

– У вас есть стаканы?

– Нет.

– Видимо, Борхерт решил, что вы из тех, кто пренебрегает стаканами, – сказал Гус. Он неуклюже потеребил крышку перебинтованной рукой. – Вынужден попросить вас открыть.

– Как рука? – спросил Кляйн.

– Очень приятно, что вы интересуетесь. Иду на поправку, спасибо, – ответил он, поднимая замотанный обрубок. – Нужно держать ее на весу. И нельзя много пить. Алкоголь разжижает кровь, и все такое.

Кляйн открутил крышку бутылки и выпил. Хороший скотч – или как минимум неплохой. Он сделал еще глоток, прежде чем подвинуть бутылку Гусу, который умудрился поднести ее ко рту культями как палочками для еды. Он едва не опрокинул бутылку, когда ставил ее на стол.

– Почему вы передумали? – спросил он.

– Передумал? – переспросил Кляйн.

– Насчет ампутации.

– А кто сказал, что я передумал? – подняв бутылку, он отхлебнул еще.

– А зачем еще Борхерту присылать вам бутылку? Вы услышали зов?

– Я не понимаю, о чем вы.

Гус кивнул:

– Это только ваше личное дело – и ничье больше.

Кляйн потянулся к бутылке, увидел, как в нее ткнулась его культя и едва не уронила.

– Мое личное дело, и ничье больше, – повторил он вслух, но голос как будто звучал издалека.

– Вот именно. Я так и говорю.

Кляйн увидел, как из окончания руки, из культи, странным образом вырастает призрак ладони, бледный и прозрачный.

– Вот именно, – услышал он свой голос. Поиграл отсутствующими пальцами, увидел, как они двигаются. Руку отрезали, но ее призрак по-прежнему на месте. Может быть, это и имеется в виду под зовом? Может быть, Борхерт, лишенный большинства конечностей, видел призраки того, что ему не хватает: как вырастают пропавшие члены тела, невоплощенные, чистые.

Он поднял глаза. Там сидел Гус, напротив, с сонными, полузакрытыми глазами, его лицо почти целиком скрыла тень. Кляйн потянулся к бутылке, но не смог ее найти.

– О чем это я? – спросил он.

Веки Гуса затрепетали и распахнулись.

– Нужно довести вас до постели, – сказал он. – Пока я еще в состоянии.

– Это не скотч, – сказал Кляйн туда, где был Гус, но тот уже пропал. Он не сразу понял, что Гус рядом, нависает над его головой, пытается поднять из кресла. А потом, сам того не заметив, уже стоял рядом с ним, и они медленно поплыли по комнате.

– Нет, – ответил Гус медленно. – Это скотч. Но не только.

«Твою мать», – подумал Кляйн.

– Я думал, ты мой друг, – сказал он и почувствовал, как падает. А потом уже был на кровати, раскинулся во весь рост, пока Гус сидел рядом и смотрел сверху.

– Я ваш друг, – сказал Гус, – я же выпил с вами, правильно?

Кляйн попытался кивнуть, но ничего не получилось. Он видел кровавые пятна на бинтах, обматывающих ладонь Гуса.

– А кроме того, – сказал Гус, – дружба – это одно, а Бог – другое.

– Двигайтесь, – произнес Гус. Кляйн не знал, сколько времени прошло. – На кровати хватит места для двоих.

Щека Гуса на подушке, по соседству с его глазом, была последним, что он запомнил, пока несколько часов спустя не очнулся в одиночестве и не увидел свою перебинтованную ногу, с бинтами, уже пропитанными кровью. Даже тогда, только ощупав повязку целой рукой, он понял, что трех пальцев не хватает.

VII

– Вы сами этого хотели, – сказал Борхерт, когда Кляйн впихнул перевязанную ногу в ботинок и дохромал до его дома. Без пальцев идти было трудно – приходилось поддерживать равновесие – и очень больно. Когда он добрался до здания, ботинок уже хлюпал от крови. Охранник – возможно, тот же, что и вчера, – смерил его одним глазом и спросил: «Что требуется?» В ответ Кляйн только слегка поднял окровавленный ботинок. Охранник, больше не сказав ни слова, пропустил его, как и тот, что стоял за дверями. И вот он снова здесь – наверху, напротив Борхерта, в его комнате, слышит, что сам этого хотел.

– Следует хорошенько думать о том, что просишь, – сказал Борхерт.

– Я ничего не просил.

– Вы просили, – напомнил Борхерт, – хотели переговорить с некоторыми людьми лично. Я сказал, что займусь приготовлениями. Я ими занялся. Я отнял наименьшее количество пальцев. И даже так личная встреча покажется им вольным толкованием правил. Обычно четверок… впрочем, случаи были.

– Я хочу уйти, – сказал Кляйн.

– Ну конечно, – Борхерт развеселился. – Но, полагаю, это мы уже обсуждали. Это невозможно.

– Зачем вы это делаете?

– Что именно я делаю? – спросил Борхерт. – Я сделал вас четверкой. Это одолжение.

– Мне так не кажется.

– Возможно, однажды вы передумаете.

– Сомневаюсь.

Борхерт серьезно посмотрел на него:

– Я тоже сомневаюсь. Сами взгляните на свою отсутствующую руку.

– Когда мне можно уйти? – спросил Кляйн.

– Когда все закончится.

– И когда это?

Борхерт пожал плечами:

– Это уже зависит от вас. – Он поднял целую руку, показал покалеченным средним пальцем на Кляйна. – А теперь, если не ошибаюсь, вам предстоят допросы.

Его спустили на этаж ниже и провели по коридору в другую дверь, за которой был один из опрашиваемых – одиннадцатка, с отрубленными по колени ногами, со срезанными почти по костяшки пальцами, не считая одного большого. Он узнал третий голос с кассеты – Андрейсен. Перед общением с Кляйном Андрейсен потребовал продемонстрировать отсутствующие пальцы, заявив, что Кляйну незачем «держать свой свет под спудом».

Кляйн сел, взялся за ботинок и медленно стянул, и капли крови собрались в лужицу на полу. Он уронил ботинок и начал разворачивать промокшие бинты. Андрейсен проворно выскочил из кресла и, как обезьяна, прошел по комнате на костяшках и обрубках ног. Глаза его были светлыми и сияющими, и, когда Кляйн наконец снял перевязку с покалеченной ноги, Андрейсен едва ли не уткнулся в нее носом. Кляйн с трудом мог видеть свою ступню. Место, где были пальцы, прижгли, но теперь шрам растрескался и оттуда сочились кровь и гной.

– Я думал, вы прижигали сами, – сказал Андрейсен. – Отчасти я согласился потому, что хотел лично увидеть самоприжигание.

– Это сделал не я, – сказал Кляйн.

– Вам пока не стоит ходить. Болит?

– Конечно, болит.

Андрейсен кивнул. Заскакал обратно по полу, взобрался в кресло.

– Как я уже сказал Борхерту, – начал он, удобно устроившись, – я готов помочь. Я обеими руками за защиту закона и порядка.

– Рад за вас, – ответил Кляйн.

– Но, если честно, все, что я хотел сказать, я сказал на пленку.

Кляйн кивнул. Он протащил ногу по полу, глядя, как из нее текут тонкие ручейки крови.

– В пленке и дело, – сказал он. – Я пришел из-за нее.

– Да?

– С кассетой что-то случилось. Мне нужно понять что.

– Кассета не работает?

– Что-то в этом роде. Так что я просто задам все вопросы заново, ладно?

– А почему бы вам не поговорить с Борхертом? – спросил Андрейсен. – Почему не спросить его?

– Первый вопрос, – сказал Кляйн. – Назовите свое имя и опишите свои отношения с погибшим.

– Технически это не вопрос.

– Прошу отвечать, – сказал Кляйн.

– Уверен, вам уже известно мое имя. Я Андрейсен.

– Спасибо. Ваши отношения с погибшим?

– Погибшим? – переспросил Андрейсен. – Я думал, вы повторите изначальные вопросы.

– Это и есть изначальный вопрос.

– Вовсе нет.

– Нет? – переспросил Кляйн.

– Что вообще за погибший? Никто не погиб.

– Элайн.

– Что с Элайном?

– Он погиб.

– Элайн? – Андрейсен покачал головой и рассмеялся. – Вы меня разыгрываете.

– Элайн мертв.

– Это невозможно, – сказал Андрейсен.

– А зачем я тут, по-вашему?

– Я же видел его буквально вчера, – сказал Андрейсен. – Он показался мне очень даже живым.

– Вы лжете.

– Я вам клянусь, – ответил Андрейсен. – Своими отрезанными ногами.

Кляйн встал, захромал по комнате.

– Можете так не делать? – попросил Андрейсен. – Везде останется кровь.

– Какие вопросы вам задали? Я имею в виду вопросы на кассете.

– Мне? Об ограблении, конечно же.

– Каком ограблении?

Андрейсен прищурился:

– Что все это значит? Вы что, думаете, это совершил я? Это не я.

– Что совершили не вы?

– Ограбление.

– Какое ограбление?

– Боже, – сказал Андрейсен. – Что у вас за игры такие?

– Где комната Элайна? Дальше по коридору?

– Нет, – сказал Андрейсен. – Выше этажом. Последняя дверь. А что?

– А мне сказали, она в другом месте.

– Что происходит? – спросил Андрейсен. Он положил ладони на подлокотники, подтянулся и встал на подушке кресла на культях. – Я на это не соглашался. Борхерт ничего об этом не говорил. Я хочу, чтобы вы ушли.

– Ладно, – сказал Кляйн. – Ухожу.

Он вышел в коридор. Охранника не было. Он направился к лестнице, но вместо того, чтобы спуститься, поднялся и прошел в конец коридора. У последней двери стоял охранник. Он нервно наблюдал за приближением Кляйна.

– Это комната Элайна? – спросил Кляйн.

Охранник не пошевелился и не сказал ни слова.

– Вы не против, если я сам посмотрю? – спросил Кляйн и потянулся к ручке двери.

Охранник ударил его ребром ладони – быстро, по горлу. Он не мог вздохнуть. Отшатнулся, прижав руку к шее, все еще не в силах дышать, а потом принял сознательное решение повалиться вперед, бросившись на дверь. Она оказалась заперта. Охранник ударил снова, в висок, и Кляйн соскользнул по двери, и вот охранник уже оттащил его по коридору и массировал ему горло, чтобы помочь снова задышать.

* * *

– Что ж, – сказал Борхерт. – Мистер Кляйн. Всегда приятный сюрприз. Вам нужно быть осторожнее. Нужно иметь хоть какое-то уважение.

– Элайн жив, – сказал Кляйн, все еще потирая горло.

– Ну конечно же, нет, – ответил Борхерт. – Откуда вам пришло такое в голову?

– От Андрейсена.

– И зачем это он такое ляпнул? – спросил Борхерт.

– Он сказал, что я расследую ограбление.

– Нет-нет. Элайн мертв. Вы здесь из-за Элайна.

– Кто мертв?

– Просто вы всего лишь четверка, – сказал Борхерт. – Он не говорит вам правду только из-за этого.

– Вы лжете.

– Может, отнять еще палец, – сказал Борхерт. – Или сразу два. Тогда посмотрим, что вам скажет Андрейсен.

– Нет, – сказал Кляйн. – Больше никаких пальцев.

– Ну хорошо, – сказал Борхерт. – Возможно, кто-нибудь другой пойдет вам навстречу.

– Больше никаких допросов.

– Хорошо, – ответил Борхерт. – Вы здесь следователь. Делайте то, что считаете нужным.

Пользуясь единственной ногой, Борхерт медленно толкался в кресле по полу, пока не оказался у стойки. Он кое-как сумел медленно открыть шкафчик над головой и вытащить сперва один стакан, потом второй. А затем – еще бережней – бутылку скотча. Снял крышку ртом. Пододвинул стаканы к краю стойки и, зажав бутылку между рукой и боком, налил.

– Выпьете? – спросил он.

– Ни за что, – сказал Кляйн.

– Да бросьте. Это скотч, самый обычный. Ничего, кроме скотча.

– Нет, – сказал Кляйн.

– Как знаете. – Борхерт взял стакан в щепоть большим пальцем и половиной среднего, поднял к губам, отпил. – Итак, уже есть какой-нибудь прогресс?

– В чем?

– В поисках убийцы Элайна.

– Я предполагаю, что Элайн очень даже жив.

– Прошу вас, мистер Кляйн. Давайте больше не будем говорить глупостей.

– Покажите тело.

Борхерт покачал головой:

– Я не могу позволить вам увидеть тело. Иначе вам по меньшей мере придется расстаться с новыми пальцами.

– Это абсурд.

– Как скажете, мистер Кляйн, – сказал Борхерт, делая щедрый глоток. – Как скажете.

Позже тем же вечером Кляйн вышел из комнаты и побрел по коридору на усыпанный гравием двор перед домом. Стоял и смотрел на звезды, пока нога ныла от боли, и чувствовал, как у него поднялась температура. Он не понимал, во что вляпался, ни даже как в это вляпался. Но теперь, когда он уже здесь, вопросом куда важнее было – как отсюда выбраться.

Он прошел к большой дороге, повернул, похромал к главным воротам. Человек мертв, убит – или, возможно, очень даже жив. Борхерт с ним играет – а возможно, играют все. Ночь была прохладная, безоблачная. Где же это место находится? Он оглянулся, увидел дом, где ночевал, с единственным горящим окном – его. Почему во всем здании больше никого нет? Хоть кто-нибудь здесь жил со времени его прибытия? Где ночуют Гус и Рамси?

У главных ворот на краю поселения из тени выступил охранник и включил фонарь, посветив прямо в глаза Кляйну.

– Что требуется? – спросил тот.

– Это Кляйн, – ответил он, зажмурившись.

– Точно. Мы встречались в первую ночь. Однушка. Самоприжигатель. Правая рука, верно?

– Да, – сказал Кляйн. – Уже четверка.

– Четверка? – переспросил охранник. – Лихо. Что еще?

– Несколько пальцев, ничего особенного.