Текст книги "Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена"

Глава 4
Армия

Следующие три года, с 1961-го по 1964-й, Деннис Нильсен провел в качестве юного солдата в Олдершоте, в компании примерно двадцати мальчиков-подростков, жаждущих приключений. По его собственным словам, он был «хрупким и тощим парнем, очень застенчивым, необщительным и робким». Как обычно и бывает с армейской жизнью, едва ли у него тогда хватало времени на размышления. Мальчикам немедленно вручили огромные ранцы, проводили их к «паучьему» комплексу и разделили на отряды «V» и «W». Нильсен оказался в отряде «V». С самого первого дня их ожидала железная дисциплина армейской рутины под надзором строгого и умного сержанта-инструктора. День начинался рано: проснувшись, они снимали с кроватей белье и аккуратно складывали его в «постельную стопку». Затем наступало время уборки: чистили унитазы и мыли полы и коридоры, пока линолеум не начинал сверкать как зеркало. У них не имелось ни единой свободной секунды: остаток дня был распределен между военными тренировками, учебными занятиями и техническим обучением. Содержимое их рюкзаков могли осмотреть в любой момент. Мальчики быстро привыкли работать в команде, поскольку так работалось гораздо легче, и за считаные дни превратились из растерянных, недисциплинированных детей в отряд умных, бдительных, ответственных молодых людей. Уверенность Денниса Нильсена расцвела под давлением, и он, как и все остальные, совершенно не возражал носиться весь день как угорелый. В конце дня он часто падал в кровать без сил и мгновенно засыпал. Чувство принадлежности к обществу для него было новым и волнующим. «В конечном итоге, если так посмотреть, эти дни в роли юного солдата были счастливейшими днями в моей жизни».

Его сослуживцы в Олдершоте – Брайан Уэллс, Эрик Талбот, Крис Иннерд, Дейв Норрис – с радостью приняли его в свою компанию. А некто Брайан Брашер даже стал его доверенным лицом, пока суровая армейская жизнь не доконала его и он не выкупил свой контракт. Нильсен неплохо справлялся с муштрой и учебой, и единственная его трудность заключалась в физических упражнениях. Когда командование объявило, что один отряд будет участвовать в марше на празднике Тен-Торс, – почти сто километров пешком по холмам Дартмура в течение тридцати шести часов, – он стал упорно тренироваться, однако все равно в итоге упал в обморок на вересковом лугу и не смог дойти до финиша. Он чувствовал, что этим всех подвел. Как следствие, он решил заняться бегом по пересеченной местности, чтобы подобного провала больше не повторилось, и стал гораздо спортивнее. Именно тогда сила воли и страх неудачи впервые проявились в нем как центральные аспекты его личности.

Марш-бросок на Тен-Торс случился жарким летом, когда весь полк подготовки младшего командного состава разместили лагерем в Форте Трегантл в Корнуолле. «Настоящая мальчишеская мечта – приключения, скалолазание и общий восторг. Мне нравилась окружающая местность со скалами и морем». Здесь дул теплый морской бриз, разительно отличающийся от холодных ветров Абердиншира – Деннис словно бы попал в другой мир.

В иные праздники в Олдершоте он также принимал участие в торжественных парадах. Один такой парад, состоявшийся в честь столетия Гаррисонской церкви, посетила сама королева, и Деннис гордился тем, что видел ее вблизи (хотя и удивился ее маленькому росту) и промаршировал мимо нее во время процессии. В числе других знаменитостей парад посетил и фельдмаршал лорд Монтгомери: вместо того чтобы смотреть точно вперед, Деннис Нильсен заглянул лорду прямо в глаза, но, к его удивлению, ему ничего за это не было.

На выходных юношам выдавали увольнительные на семьдесят два часа, и большинство отправлялось домой. Те же, кто жил слишком далеко, чтобы такой путь окупился (Нильсен входил в их число), проводили выходные на природе – в Марлоу на Темзе, в парке Нью-Форест или возле Стоунхенджа. Однажды они даже побывали на территории поместья Броудлендс, где когда-то жил лорд Маунтбаттен.

Самым важным человеком в Олдершоте был сержант-майор, заменивший, нравилось ему это или нет, большинству мальчиков отца, которого им в разной степени не хватало. Деннис Нильсен не был исключением. Он постепенно привязался к сержанту-майору «Падди» Дауду, – человеку, которому, как он инстинктивно чувствовал, можно доверять:

Я никогда не встречал в армии ни одного сержанта-майора, которого я бы (пусть иногда и тайно) не уважал и которым бы не восхищался… Сержант-майор – высшее звание в любом полку, и все они отличаются некой строгостью и грубоватыми манерами, за которыми скрывается добросовестность, справедливость и – в глубине души – мягкость. Ты всегда точно знаешь, каковы ваши отношения с таким человеком – здесь нет места для сомнений. На них абсолютно во всем можно положиться. Я никогда не встречал сержанта-майора, у которого не имелось бы теплого чувства юмора и острого (иногда даже ядовитого) языка… Во время серьезных личных проблем эта скрытая мягкость всегда всплывает на поверхность, и сержант-майор горы готов свернуть, чтобы облегчить чью-то ношу.

Через три года Нильсен сдал выпускной экзамен (эквивалентный экзамену общеобразовательной средней школы) по пяти предметам: математика, английский, общественное питание, картография и современная история, а также дополнительный экзамен уровня B2 по общественному питанию, что подтвердило его дальнейшее направление карьеры. Он завершил полный курс строевой подготовки с оружием и летом 1964-го участвовал в выпускном параде. В свои восемнадцать у Нильсена уже имелись карьера, будущее и надежные перспективы. Почти ничто не могло омрачить для него эти годы. Даже его постоянное чувство одиночества по большей части растворилось благодаря армейской сплоченности с товарищами. Теперь ему гораздо легче давалось общение, и он понемногу учился говорить с другими.

После Олдершота Нильсен вернулся домой в Стрикен во время краткой увольнительной. Ему не терпелось увидеться с бабушкой, и он арендовал скутер, чтобы доехать до Фрейзербурга, затем на юг до Абердина. Шел дождь, на дороге было скользко. Скутер Денниса занесло на повороте, он врезался в грузовик, и его отправили в больницу, где его проверили рентгеном и тут же выписали. За исключением синяков и царапин, никаких особых повреждений врачи не обнаружили: если сильный удар головой и вызвал какую-то травму с возможными скрытыми последствиями, на тот момент ничего такого выявлено не было.

В качестве рядового Нильсен начал свою карьеру в первом батальоне Королевских фузилеров (лондонский полк), в Оснабруке, Германия. Командиром подразделения был лейтенант-полковник Тейлор. Он принял эту работу вместе с сержантом-квартирмейстером «Барсуком» Мэйтландом, приятным в общении веселым человеком с серьезной зависимостью от алкоголя. Сержантом-поваром был Томми Ибрагим, а коллегами и друзьями Нильсена в то время стали Джиджер Уотсон, Мики Дьюк, Боб Пирс, Дамбо Хоувит и Падди Аэрн. Командиром роты был майор Деннис. Это время для него было не менее счастливым – продолжение уютного товарищества в Олдершоте, время от времени прерываемое военными учениями. В Оснабруке Деннис также впервые начал пить. «Мы усердно пьянствовали: за два года службы мы не провели трезвыми ни ночи». Некоторые его приятели замечали, что Нильсен пьет больше других. Он ненадолго вернулся в Олдершот, чтобы сдать экзамен по общественному питанию уровня B1, а затем отправился служить со своей бригадой в Норвегию.

Счастье этих лет портила только одна серьезная проблема, беспокоившая его с каждым годом все больше. Еще в Олдершоте он начал понимать, что его влечет к другим парням, и это влечение необходимо было скрывать. Подавление своей сексуальности несло с собой сопутствующее чувство вины: раз желания следует скрывать, значит, они неправильные. Он считал себя бисексуалом, а не гомосексуалом, и, поскольку его никак нельзя было назвать женственным, притворство давалось относительно легко. Он тщательно следил, чтобы никогда даже случайно не упоминать о своей ориентации, и не объявлял о ней открыто, но его мучило неловкое подозрение, что его «ненормальность» всем очевидна. «Я никогда не принимал душ, только ванную. Я всегда боялся, что выгляжу без одежды не так, как остальные, и что внешняя нагота обнажит так же и мои потаенные мысли». Учитывая, что спал он в бараке с двадцатью другими парнями, облегчение он находил только в мастурбации в ванной в одиночестве.

В Оснабруке искушений для молодого человека стало больше, а значит, ему приходилось сдерживаться еще сильнее. Когда он приходил по вечерам пьяным, его наверняка часто раздевали и бросали в кровать его товарищи, и он то же самое делал для них. Никакого сексуального контакта не происходило. Если в их компании кто-то и обсуждал людей «нетрадиционной ориентации», то исключительно как предмет шуток и презрения. Деннис Нильсен осуждал это так же рьяно, как и его товарищи. Все это время он знал, что обманывает друзей и что его настоящее «я» задавлено этим притворством. Стресс от необходимости поддерживать обман постепенно начал накапливаться, хотя он этого не признавал.

В 1967 году, когда ему исполнилось двадцать один, Нильсена перевели в Аден, где расположилась охранно-полицейская служба, ответственная за заключенных террористов в тюрьме Аль-Мансура. Британцы вели отчаянную войну против арабских террористов, ведомых ненавистью и не заботящихся о собственном выживании. Тюрьма была настоящей крепостью, с тяжелыми воротами и обзорными вышками с автоматами, и часто подвергалась нападениям мятежников, так что вид усеивающих сельскую местность мертвых тел был обычным делом. Некоторые солдаты, попадавшие в засаду по пути к баракам, погибали или были изувечены, другим, достаточно глупым, чтобы развлекаться с местными проститутками, перерезали горло в процессе. В атмосфере иссушающего зноя и опасности это был тяжелый опыт. Добираясь до Аль-Мансуры через переполненные террористами земли, Деннис Нильсен сильно рисковал, приехав в тюрьму в кузове арабского грузовика с овощами. А когда он пил в баре «Оазис», один случай чуть не стоил ему жизни.

Я тогда по-настоящему напился. Поймал черно-желтое такси и велел водителю ехать вперед. Помню, что проехал КПП «Браво» и дал водителю знак ехать дальше. Кажется, я задремал на заднем сиденье. Потом я почувствовал острую боль в затылке (теперь я догадываюсь, что водитель, должно быть, ударил меня дубинкой или чем-то таким – я до сих пор не понимаю, почему он просто не перерезал мне горло: может, гордился своим такси и не хотел пачкать заднее сиденье кровью). Я проснулся голый в багажнике машины, все еще ничего не соображая. Моя одежда (или чья-то чужая) тоже лежала в багажнике, я чувствовал ее рядом. Кто-то завел двигатель (я не мог открыть багажник изнутри). После короткой поездки машина остановилась. Я тут же решил прикинуться мертвым, чтобы как следует оценить ситуацию и сбежать. Крышка багажника поднялась, и, приоткрыв глаза, я увидел крепко сложенного араба. В руке у него было что-то вроде дубинки. Он осторожно протянул ко мне руку, бормоча что-то на арабском. Дотронулся до моей лодыжки и провел рукой вверх до колена, продолжая бормотать. Потом схватил ногу под коленом, поднял ее и дал ей упасть обратно (я старался максимально расслабить мышцы)… потом погладил ладонью мои ягодицы… Когда он вытащил меня из багажника, я ощутил холод металла. Тогда я схватил домкрат, сел и ударил им его прямо по голове. Он упал, как подстреленный буйвол. Я ударил еще два раза так же сильно. Было много крови. Он не успел издать ни звука. Я обнаружил, что оказался среди старых домов. Я быстро оделся (трусы я так и не нашел). Деньги все так же лежали в кармане джинсов… Вытер домкрат масляной тряпкой, положил его в багажник и закрыл крышку. Вокруг никого не было, стояла тишина. Где-то вдалеке залаяла собака. Луна светила довольно ярко, все было видно. С минуту я размышлял, затем пришел к выводу, что араб будет вызывать меньше подозрений, если окажется в багажнике сам.

Нильсен смог затащить араба в багажник и засыпать песком следы крови, после чего пошел к главной дороге, находившейся недалеко. Вскоре он понял, что дорога ведет к тюрьме. Было два часа ночи, когда он пришел к воротам. Под лучами прожектора патруль провел его внутрь. Ему сделали выговор, но об инциденте он ничего тогда так и не рассказал.

«На следующее утро меня накрыло запоздалым ужасом от того, чего я лишь чудом избежал. Я чувствовал себя самым везучим человеком во всем Адене. Меня еще долго потом преследовали кошмары о том, как меня пытают, насилуют, убивают и калечат, или в другом порядке, но всегда с одним и тем же результатом».

Инцидент этот вызывает интерес в свете того, что нам теперь известно. И психиатр, и автор данной книги в разговоре с Нильсеном предположили, что он мог эту историю придумать. Он с готовностью признает, что склонен иногда приукрашивать воспоминания (как, впрочем, в какой-то мере и все мы) и что уже не уверен, какие из его воспоминаний реальны, а какие – нет (так же и его воспоминания о детстве с романтической тоской по пейзажам Шотландии, возможно, чем-то сродни запоздалому озарению писателя или режиссера – это некая смесь настоящего мальчика-Нильсена и того Нильсена, которого он сам себе вообразил). Психиатр сказал откровенно, что инцидент в Адене ему кажется «весьма маловероятным». Я же считаю, что инцидент основан на реальном событии, но приукрашен подсознательно – наготу и удар по голове, вероятно, добавило уже его воображение. Возможно, настоящей смертельной опасности для него не было. Степень правдивости этого воспоминания значения не имеет. Важно то, что он никому об этом не рассказывал. Его способность прятать воспоминания в самом отдаленном уголке памяти и продолжать жить как ни в чем не бывало особенно примечательна в сравнении с обычной потребностью рассказать кому-нибудь о столь тревожном опыте, которую многие чувствовали бы на его месте. И даже если данное «приключение» он лишь вообразил, это не умаляет странности того, что его фантазии могли процветать в тайне, без вмешательства той его части личности, которая участвовала в повседневной деятельности.

Во время отступления британцев из Адена летом 1967-го Нильсена поставили старшим по питанию в разведвойсках Договорного Омана в Шардже на Персидском заливе. Несмотря на некоторые трагические события (пилота, разбившегося насмерть, принесли в корпус по кусочкам), это был относительно расслабленный период с пьяными вечерами в клубе для королевских воздушных сил «Флайинг кунджа». Собиралась веселая дружная компания, распевались распутные песни, даже проводились коктейльные вечеринки на крыше. Один из собутыльников Нильсена, известный как Смити, выпал из «Лендровера» и сломал себе шею. Его похоронили в простой пустынной могиле. Деннис, как и все остальные, скорбел о его потере, но в то же время был втайне очарован идеей умереть молодым. Для него это завидный способ уйти: смерть спасла Смити от превратностей неопределенного будущего, что Нильсену казалось поводом скорее для радости, чем для сожалений. Оглянувшись, он задумчиво смотрел, как «песчаная буря надвигалась на исчезающую в пыли могилу молодого Смити, мгновенно убитого в конце счастливого дня со своими товарищами. Смити навсегда останется таким, каким был в тот день: вечно юным. А все остальные будут ковылять дальше, каждый по своему личному кругу медленного разложения». Смерть воспринималась им не как конец пути, но как бесконечная пауза во времени.

В Шардже Деннис Нильсен стал унтер-офицером с важным преимуществом в виде собственной комнаты. Это значительно повлияло на развитие его сексуальности. Дело не в том, что там был арабский мальчик, готовый делить постель с ним, как и с большинством офицеров, – хотя, вероятно, именно тогда у Денниса впервые случился тактильный сексуальный контакт с другим человеком. Мальчик клялся ему в вечной любви, умолял забрать его с собой в Англию и предлагал свои услуги гораздо чаще, чем они в принципе могли потребоваться. Денниса, впрочем, это никак не трогало. Он довольно сильно стыдился того, что занимался сексом с мальчиком, который и сам не знал, сколько ему на самом деле лет, но особенно он над этим не зацикливался и не углублялся в чувство вины. Гораздо важнее для него оказалось открытие для себя преимуществ зеркала.

Когда у меня наконец появилась возможность уединиться в своей комнате унтер-офицера, мое сексуальное желание стало более сложным. Новизна собственного тела постепенно выветрилась, и мне нужен был какой-то положительный образ, с которым я мог бы себя ассоциировать. Воображение подкинуло мне идею использовать зеркало. Поставив большое высокое зеркало набок возле кровати, я видел в нем собственное полулежащее отражение. Я всегда старался лечь так, чтобы в зеркале не отражалась моя голова: ситуация требовала верить, что это – другой человек. Я придавал отражению видимость движений, но так игра заканчивалась слишком быстро. Фантазия держалась дольше, если зеркальный образ выглядел спящим.

Так начался его извращенный нарциссизм: желанный объект по всем внешним показателям должен казаться мертвым.

Годы притворства и вины теперь пожинали свой урожай в виде глубоких психологических проблем. «Если лишь виновный ощущает себя преступником, то я был преступником всю свою жизнь». Нильсен стыдился своих эмоций и не осмеливался признавать их вслух. Насколько он знал, ему никогда не суждено было насладиться теплом нормальных человеческих отношений по целому ряду причин, только в половине из которых он мог признаться хотя бы себе. Он знал, что не женится, поскольку нес в себе гены своего нестабильного отца, сделавшие его непохожим на других еще до рождения. Он не чувствовал никаких особых эмоций или похоти по отношению к женщинам, а то, что он чувствовал по отношению к мужчинам, необходимо было скрывать. Он стал экспертом в искусстве лжи: никто не знал его настоящего, и он, несмотря на его общительность и красноречие, заслужил репутацию «одиночки». Насколько ему было известно, сама его природа несла в себе уродливый отпечаток ненормальности, с которой он ничего не мог поделать. Он знал, что это останется с ним на всю жизнь, как остается с иными косолапость, хотя его ненормальность нельзя увидеть невооруженным взглядом. И он решил: если уж ему придется подавлять свою природу и дальше, стоит потакать своим желаниям втайне, там, где правит бал воображение, а не реальность. «Образ в зеркале становится твоим единственным другом и тайным любовником». Он не позволял себе привязываться к кому-либо в реальности, но все чаще и чаще сбегал в свои фантазии. «Все начинается с нарциссизма, а заканчивается полной растерянностью».

Тысячи молодых людей сталкивались с той же проблемой и выходили из столкновения победителями. Тысячи других придумывали фантазии с частым участием зеркала – или из восхищения собой, или для мастурбации с участием воображаемого наблюдателя. Необычным фантазии Нильсена делало то, что для него тело в зеркале должно было оставаться неподвижным и безликим. Деннис Нильсен возбуждался от вида самого себя, но только в виде себя мертвого. Любовь и смерть начали опасно перемешиваться в его голове под воздействием образа его обожаемого умершего дедушки. В тишине своей комнаты, наедине с зеркалом, Деннис тоже был мертв.

В январе 1968-го Нильсен вернулся в Англию вместе с Первым батальоном, горцами Аргайла и Сазерленда, и жил в бараках Ситона в Плимуте под командованием лейтенанта-полковника С. С. Митчелла – знаменитого седого Безумного Митча. Вместе с ними он входил в передовой батальон, который в 1969 году отправили в Кипр, после чего его сделали главным по питанию офицеров в бараках Монтгомери, в Берлине, меньше чем в пятидесяти метрах от Берлинской стены, где новым командиром был объявлен лейтенант-полковник «Сэнди» Босвелл.

В Берлине, быстро восстановившем свою довоенную репутацию, Нильсен часто обнаруживал себя наутро в чужой кровати с незнакомцами, при этом почти не получая от этого удовольствия. Однажды он поехал за город с группой других солдат и заплатил за несколько минут с проституткой-женщиной. «Я удивился тому, как легко все прошло, но за исключением чудесного шока эякуляции весь опыт в целом я счел скорее переоцененным и довольно удручающим».

В начале 1970 года Денниса назначили ответственным за питание на горнолыжных тренировках в Боденмайсе, в Баварии. Идея заключалась в том, что горцы Аргайла и Сазерленда, по слухам, лучший батальон пехоты во всей британской армии, должны уметь сражаться в любых условиях, даже на склонах гор. Так что они покинули Берлин, проехали через Восточную Германию и на два радостных месяца обосновались в Баварии. Расположились они на старой ферме, которую превратили в Коттингхаммерский лыжный курорт, где Нильсен должен был готовить для двух офицеров и тридцати унтер-офицеров и солдат каждый день.

«Я старался обеспечить каждого полноценным английским завтраком каждое утро. Ничто не поднимет боевой дух солдат лучше, чем гренки с яйцом, бекон и сосиски, жаренные с фасолью и томатами, тост с маслом и горячая кружка чая или кофе. Благодаря моему усердию в готовке (и любви к выпивке) я в этой лыжной школе стал лучшим другом для военных всех званий».

В свете упомянутых позже на суде «навыков убийства» Нильсена стоит заметить, что работа поваром не подразумевала убийство животных – только нарезание мяса для приготовления еды. Лишь однажды он самостоятельно убил гуся на Рождество.

Чем Деннис особенно наслаждался, так это свободной атмосферой общего равенства, совпавшей с его быстро развивающимся идеализмом в политических вопросах. Пребывание в Адене воспитало в нем стойкое неприятие партизанских взглядов («Арабы умирают, солдаты умирают, а кровавые правительства просто шаркают ножкой», – писал он), и теперь он тщательно избегал пропаганды, как военной, так и правительственной. В Берлине он с одинаковым скептицизмом относился как к строгим ограничениям со стороны Советов, так и к разнообразным свободам со стороны Америки, и считал своим долгом сохранить независимое объективное суждение, основанное на фактах. В Боденмайсе он ненадолго заинтересовался фашизмом. Заметив, что на военном мемориале на городской площади значилась дата «1946» в качестве года окончания войны, он вскоре обнаружил, что баварцы – или, во всяком случае, некоторые из них – боролись с «американской оккупацией» еще несколько месяцев после официального прекращения огня, будучи убежденными сторонниками Гитлера. Несложно догадаться, что именно могло привлечь его в фашизме: «стабильный порядок, национальная гордость, военная сила, отсутствие безработицы, единство и достижение национального величия». В Боденмайсе было много пожилых людей с этими взглядами, и Деннис Нильсен являлся для них прекрасным слушателем. Но лишь ненадолго – позднее его радикальная натура уже никогда не соблазнялась столь экстремальными взглядами.

Два месяца в Боденмайсе завершились местным пивным фестивалем и танцами. Капрал Нильсен нарядился на праздник в ледерхозе, национальный баварский костюм, который ему выдал владелец ангара, Безумный Ханс. Танцуя и выпивая, Нильсен оказался в компании прелестной восемнадцатилетней местной девушки, с которой он постоянно танцевал и которую в конечном итоге за руку отвел на веранду, где они поцеловались. Ее родственники вмешались и разлучили их, последовали слезы и крики. Деннис вернулся на танцы, но понял, что не может перестать о ней думать. Этот краткий эпизод потенциального романа окончился ничем.

После возвращения в Олдершот Нильсена (все так же вместе с горцами Аргайла и Сазерленда) послали в Форт-Джордж в Инвернесс-шире – для сдачи экзамена по курсу менеджмента. Так он вернулся к своим шотландским корням, недалеко от Абердишира, где прошло его детство. Его сильно впечатлил Каллоден – тот самый, где Чарльз Фрейзер из Инвераллочи сражался и умер так бессмысленно столетия назад. Оттуда открывался вид на роскошные природные красоты вокруг, презрительно-равнодушные к человеческой вражде и храбрости. Он писал: «Это было одно из святейших и священнейших мест на земле, где я когда-либо стоял. Я почти наяву слышал звуки бушующей вокруг битвы. Я всегда уходил оттуда в состоянии сильнейшего потрясения».

В августе 1970 года Нильсена поставили во главе корпуса питания для унтер-офицеров Королевской гвардии в Баллатере, где в ежегодном отпуске в замке Балморал находилась королева. К этому времени он уже стал довольно искусным поваром, и его кулинарные навыки – от простых английских блюд до сложных французских (которые он обязан был делать во время визитов высокопоставленных чиновников в Берлине) – высоко ценились всеми офицерами. В Баллатере гвардейцы, когда не маршировали на церемониальном параде, охотились на дичь, и также солдаты всех рангов должны были присутствовать в замке на балу.

В начале следующего года батальон сократили до одной роты, с тех пор известной как Королевская рота. Сокращение сопровождалось напряженной кампанией «Спасите Горцев Аргайла», в которой участвовал и Деннис, но все безрезультатно. После он получил приказ прибыть в 242–ю эскадрилью на станцию «Эйсес-хай» на Шетландских островах. 24 января 1971 года он отправился к последнему месту службы в своей армейской карьере и к поворотному моменту в своей жизни.

Социальная жизнь 242-й эскадрильи в основном крутилась в клубе Мэйбери: там солдаты и их жены общались с местными жителями, расцветали романы. В этом отдаленном уголке мира, где люди все еще оставляли открытыми двери домов и не запирали машины, царила атмосфера незамысловатого дружелюбия. Солдаты по очереди работали в баре. Вечер обычно начинался довольно прилично: люди приходили в своих лучших нарядах и мирно общались, но очень скоро алкоголь и музыка срывали все тормоза, и к концу вечера Мэйбери сотрясался от песен и деревенских танцев. Вечеринка никогда не скатывалась в массовую пьяную драку, поскольку это оскорбило бы миролюбивую натуру и вежливые манеры шетландцев и только унизила бы самих агрессоров. Полковник Нильсен частенько участвовал в танцах в Мэйбери: «Обычно я пил много бренди с колой и меня вытаскивали из моего одинокого угла в середину танцпола. Деревенские танцы давались мне неплохо, и в клубе царило веселье, пока снаружи была непогода и громко завывал ветер».

Однако веселился он, похоже, не совсем искренне, если судить по стихотворению, написанному им в то время:

 
Все дальше и дальше я удаляюсь
От Мэйбери, где пир горой,
И с грустью
Ночью
Я размышляю
За железной своей стеной.
 

Красота окружающего ландшафта побудила Денниса заняться хобби, над которым он уже давно раздумывал. Еще с 1969 года его будоражила идея создания видеофильмов, и он регулярно включал проектор во время вечернего отдыха солдат. С благословления начальства он прошел курс режиссера в Биконсфилде, и, когда вернулся на Шетландские острова, у него уже имелось подходящее оборудование, чтобы заснять на камеру землю и морские пейзажи, которые видел во время своих одиноких прогулок в свободное время. Обитатели Шетландских островов гордились своим скандинавским наследием и ежегодно проводили Фестиваль викингов – пышный праздник с сотнями зажженных факелов. Этот фестиваль как раз пришелся на время приезда Нильсена, и он предположил, что его норвежская кровь поможет ему подружиться с этими милыми людьми. Девственная природная красота и чувство необычайного родства с этим местом вызывали у него сильные эмоции, подоплеку которых он сам едва ли понимал:

На Шетландских островах я нашел великую красоту, грусть и поэзию. Дикую пустошь, практически не тронутую человеком и цивилизацией… Я чувствовал себя единым с небом, богами и всеми людьми на земле. В тот краткий миг моей жизни я и в самом деле ощущал свои корни, и меня грело единство с прошлым, настоящим и будущим… Чувство это было столь сильное, что как-то раз я встал на колени, взял горсть влажной земли и размазал ее по своему лицу. Не из этой ли земли я родился? Она была холодной, твердой и успокаивающе-приятной. Я испытал странное щекочущее ощущение: будто я наконец-то оказался дома.

Это воспоминание тревожно по целому ряду причин. Во-первых, называть землю, которую ты втираешь себе в лицо, «холодной, твердой и приятной» – это довольно необычный выбор слов, поскольку холодное и твердое вряд ли будет приятным на ощупь, если только вы не решили заранее, что тепло и мягкость – это для других людей, а холод и твердость куда больше подходят вашей израненной натуре. Кроме того, ощущение «пребывания дома», похоже, было вызвано не столько пейзажем, сколько холодной землей. Был ли этот акт поклонения земле проявлением его скрытой убежденности в том, что смерть – это возвращение домой, возвращение к природе и трансцедентальной реальности, для которой смертная жизнь – не более чем иллюзорная временная остановка в пути? Те же мрачные фантазии были у него еще в детстве, во Фрейзербурге, когда он представлял себя тонущим, поглощенным силой стихии и унесенным к ее истоку с другими мертвецами. Для человека, не скрывавшего своего недоверия ко всем официальным религиям, это довольно странные метафизические измышления. Его скептицизм к этому моменту уже успешно задавил все зачатки религиозности, и Деннис с презрением смотрел на церковь и ее деяния. Но в глубине души у него все еще бурлила примитивная религиозность, которую он отказывался признавать и которая была довольно тревожна по своей сути. Для Денниса Нильсена Бог начинал выглядеть как непостижимый цикл смерти и жизни, цикл, в который уже вступил давным-давно его дедушка, оставив его самого ждать на берегу.

Стихотворение, написанное им об этом периоде жизни, подкрепляет мои мрачные подозрения. Оно носит название «Фитфул-Хед» в честь одного места на побережье Шетландских островов, которое он часто посещал, и заканчивается почти пугающе неуместно для человека, который, по его утверждению, был там счастлив:

 
Жизни сожалений,
Кости мертвецов,
Море подарило
Фитфул-хед холму.
Миллионы птиц
В вышине кричат,
Седые от отчаянья,
А воздух чист и свеж…
Рука пустая, гладкая,
Ее мне не достать.
Жизнь, как тело моряка,
Вынесло на мель.
 

Ранее в стихотворении «пустая рука» была «безупречной рукой», но наибольшее беспокойство вызывает строфа в середине стихотворения, которое снова намекает на то, что в разуме этого человека понятия любви и смерти переплелись воедино:

 
На земле нет магии, как ни посмотри,
Кроме вечного баланса смерти и любви.
 

Стоя на обрывах Фитфул-Хед, можно почувствовать себя на краю земли, куда прежде не ступала нога человека. Р. Л. Стивенсон[12]12
  Роберт Льюис Стивенсон (1850–1894) – шотландский писатель и поэт, автор приключенческих романов и повестей, крупнейший представитель неоромантизма. (Прим. ред.)


[Закрыть] писал об этом месте, которое находится так далеко от обычных туристических троп, что его покой нарушают разве что птицы. Если у Денниса Нильсена это уединенное место вызвало лишь крайнюю меланхолию, то, возможно, в этом виновато некое сокрушительное событие в личной жизни.