Текст книги "Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена"

Летом 1972 года в последние несколько месяцев службы Нильсена под его командование перевели восемнадцатилетнего рядового по имени Терри Финч[13]13
  Здесь упоминается под вымышленным именем, чтобы защитить его частную жизнь.


[Закрыть]. Нильсен как раз заканчивал обед в Мэйбери, когда впервые увидел Финча. «Когда он вошел в дверь, мне показалось, что меня как будто током ударили». В течение следующих нескольких недель они успели стать хорошими друзьями и ходили вместе на долгие прогулки по серой пустоши, рассказывая каждый о своей жизни и снимая на камеру пейзажи. Финч разделял интерес Нильсена к киносъемке и помогал ему планировать, монтировать и редактировать фильмы, а также показывать их на проекторе. Многие из этих фильмов были просто кадрами с ними на Фитфул-Хед, где иногда они лежали на траве, уставшие, и болтали. Все это время внутри Нильсена бурлили чувства, в которых он не осмеливался признаться вслух. «Я любил его так сильно, – пишет он, – что мне причиняло боль его отсутствие, когда он уходил куда-то без меня». Он научил Финча пользоваться кинопроектором – таким образом, в глазах окружающих их отношения носили профессиональный характер. Если им случалось обменяться взглядами за общим столом в баре, они тут же отводили глаза, Нильсен – потому что чувствовал себя виноватым, Финч – потому что пребывал в замешательстве. Одной из обязанностей молодого человека было будить Нильсена по утрам. Нильсен всегда просыпался еще до его прихода, но притворялся спящим, чтобы почувствовать его руку на своем плече.

Во многих фильмах, которые они сняли вместе, Нильсен был режиссером, а Финч – актером. Сейчас Нильсен утверждает, что самыми лучшими сценами он считал те, где Финч лежал на земле неподвижно и притворялся мертвым. Это возбуждало его сильнее, чем что-либо еще. Возможно, он наслаждался чувством контроля над кем-то, даже если это было не по-настоящему. Он также признается, что мастурбировал при пересмотре этих сцен позже. Поскольку этих кадров больше не существует, невозможно определить, насколько его воспоминания правдивы.

Терри Финч не являлся гомосексуалом, но был достаточно молод и достаточно сильно скучал по дому, чтобы с радостью принимать симпатию капрала – симпатию, которая становилась тем сильнее и глубже, чем дольше она оставалась невысказанной и неисследованной. Нильсен считал, что Финч боялся собственных эмоций по мере развития их дружбы, и, вероятно, так и было. За все время вместе они не сделали ни одной попытки физически проявить свои чувства, что наверняка закончилось бы плачевно. Два раза их отношения едва не сколлапсировали. После торжественного ужина в местной гостинице они вдвоем отправились выпить в клуб. Финч исчез, и Деннис пошел его искать. Тот лежал на траве снаружи и плакал. Деннис помог ему подняться и вернуться в клуб, а затем проводил до бараков. Финч сказал, что слишком много выпил, и на этом вопрос был закрыт. Во втором случае Деннис сидел вечером в клубе, уже после закрытия бара, и пил. Когда ушли последние посетители, Финч остался с ним наедине. Он подошел к Нильсену и начал плакать, говоря о своей тоске по дому и чувстве одиночества. Нильсен утешил его, и на краткий миг их руки соприкоснулись.

Затем они начали отдаляться друг от друга. Нильсен думал, что тот «усиленно подавлял свои тайные желания», но, скорее всего, эти «желания» были по большей части лишь игрой его воображения. Финч начал отдаляться от него именно тогда, когда начал понимать всю глубину привязанности Нильсена, прекрасно зная, что не сможет ответить на нее взаимностью. Что касается Нильсена, то он, без сомнений, был и сам потрясен силой своих чувств. «Я готов был тогда умереть за Терри Финча, – писал он, вспоминая, как из-за постепенной потери его дружбы впадал в глубокую депрессию. – Я знал, что моя служба в армии завершится через несколько недель и больше я его никогда не увижу. Любая глубокая душевная боль могла выбить меня из колеи в те дни. Я хотел умереть». В одиночестве он пошел на высокий уступ Фитфул-Хед и думал сброситься вниз под крики вездесущих чаек. Затем он вернулся на базу, окончательно подавленный и лишенный надежды.

Последний поступок Денниса Нильсена перед отъездом с Шетландских островов немало удивил его коллег. Он бросил все фильмы, которые снимал с такой заботой и гордостью за последний год, в печь – и сжег их. Разумеется, в их число входили фильмы, которые они с Финчем сняли вместе – больше пятнадцати тысяч футов пленки. Проектор он отдал Финчу в качестве прощального подарка. Это был импульсивный и мелодраматичный жест, который продемонстрировал способность Нильсена стирать воспоминания, уничтожая связанные с ними физические доказательства. Вместе с фильмами перестало существовать и его несчастье.

Или так Нильсену казалось. На следующий день его разум все еще переполняли мысли о Финче: «Когда самолет с ревом взлетал со взлетно-посадочной полосы в Самборо, я видел перед собой лицо Терри Финча. Я представлял его одинокую фигуру, стоящую среди дюн Квендейл-Бэй, представлял, как он глядит на меня снизу, пока самолет поднимался вверх, унося меня прочь из его жизни и исчезая в высоких облаках. С тех пор я его больше никогда не видел».

По его словам, он пребывал в полном отчаянье, и прошло почти два года, прежде чем он сумел восстановиться. Возможно, это прозвучит слишком мелодраматично для тех, чья личная жизнь носит более стабильный характер, но нельзя не задуматься: если бы ему повезло выбрать кого-то более доступного, его путь, приведший к ужасным событиям шесть лет спустя, мог бы стать совсем иным.

Вскоре после этого Терри Финч женился. Деннис Нильсен отправился домой в Стрикен из Абердинского аэропорта, представляя мысленно надпись на своей могиле: «1945–1972, умер в возрасте 26 лет». «Всю жизнь я вынужден был подавлять свои чувства, и вот внезапно они вырвались на волю. Однако их растоптали в прах, оставив меня умирать».

Глава 5
Полиция и государственная служба

Деннис Нильсен служил в армии одиннадцать лет и восемнадцать месяцев – почти полжизни. Ему оставался месяц до двадцать седьмого дня рождения, когда он завершил свою военную карьеру в звании капрала и получил медаль за Общую службу (в южных Арабских Эмиратах). Его поведение, согласно уставу, было отмечено как «превосходное». Он по сей день остается членом Ассоциации общественного армейского питания. Когда его спросили, почему он не записался в армию снова, он ответил: в том возрасте он был еще достаточно молод, чтобы попробовать построить карьеру где-нибудь еще. Что в целом правда, но не полностью. Он постепенно разочаровался в мировоззрении военных, особенно после того, как оно отразилось на проблемах в Ирландии (о которых в Мэйбери поступала как надежная информация, так и свежие сплетни), и все больше чувствовал себя неуютно на стороне «угнетателей». Грубо говоря, его наняли кормить тех, чья работа – убивать по приказу правительства. Сперва он находил эту роль безвкусной, затем – аморальной. Центральный этический принцип, которым так гордилась армия, заключался в подчинении приказам без вопросов, и этот принцип больше всех остальных причинял капралу Нильсену боль: как может умный и чувствительный человек убить другого человека только потому, что так ему приказал старший по званию? Последней каплей для него стало Кровавое воскресенье 1972-го, когда члены британской армии уничтожили множество протестующих в Лондондерри. Деннис Нильсен пребывал в ужасе: как оказалось, представители закона и порядка могут демонстрировать точно такое же отсутствие совести, как и террористы, и он почувствовал себя преданным. Последовавшая за этим практика интернирования – то есть заключения людей под стражу без суда и следствия, а также слухи о пытках окончательно убедили Нильсена, что в армии ему не место. Он наслаждался товариществом, но его пугал военный менталитет.

Около пяти недель Деннис провел дома, в Стрикене, между октябрем и декабрем 1972-го, раздумывая, что делать дальше. Его терзали настойчивые сомнения в своем будущем. Армейский офицер по трудоустройству демобилизованных предложил ему остаться в сфере общественного питания, устроиться в полицию или охранником в тюрьму. Мать же больше беспокоилась о его полнейшей незаинтересованности в браке. Если она затрагивала с ним эту тему, он просто от нее отмахивался. Она припоминала: когда он был подростком, если требовалось пригласить кого-то на танцы, то он всегда выбирал свою сестру Сильвию. Однажды ему прислали анкету из брачного агентства, которое организовывало свидания между незнакомцами, и он спросил мать, как ему стоит себя описать. «Привлекательный», – ответила она, и он был немало удивлен таким эпитетом. Заполненную анкету отправили обратно в агентство, и вскоре ему прислали фотографию подходящей девушки, но из этого так ничего и не вышло.

Отношения с его братом Олафом никогда не отличались особой теплотой, а после одного случая расстроились окончательно. Деннис поехал в гости к Олафу и его жене, у которых гостила в то время еще одна супружеская пара во Фрейзербурге. Они пили и смотрели телевизор. Показывали фильм «Жертва», в котором Дик Богард играл женатого мужчину, объявившего своей жене, что изменил ей с мужчиной. То был честный и дерзкий для того времени фильм, первый на подобную тему в британском кинематографе, но в собравшейся компании его восприняли с осуждением. Деннис был в ярости: он чувствовал это осуждение так остро, как будто оно было направлено на него самого. Позже в отеле «Стейшн» последовала ссора, в процессе которой Деннис оскорбил брата и был выпровожен наружу. Кто-то успел ударить его, отчего у него остался синяк и пошла кровь. Когда он наконец вернулся домой в Стрикен в середине ночи, он еще два часа просидел в садовом сарае, отказываясь заходить в дом, хотя Адам и Бетти знали, что он там, и звали его внутрь. Он так и не рассказал им о случившемся, и Бетти, как обычно, уважала желание сына хранить свои секреты. Вскоре после этого Олаф сказал ей, что подозревает брата в гомосексуальности. Нильсен писал: «Я больше никогда с ним после этого не разговаривал. Он представлял собой все то, что меня так расстраивало (особенно мои подавленные желания). Он был единственным во всей семье, кто догадался о скандальных аспектах моей бисексуальности, и за это знание я с полным правом его ненавидел».

Деннису постоянно снились кошмары о его пребывании в Арабских Эмиратах. Очевидно, кошмары эти были вызваны большим количеством алкоголя и классической музыки. Его мать припоминает, что тогда он засиживался допоздна, слушая музыку и сочиняя стихи. Он был угрюмым, необщительным и словно чужим в этом доме.

Было ясно, что Деннис не останется в Стрикене надолго: он попросту не вписывался в семью. В своем беспокойном состоянии он решил, что сменить одну форму на другую будет естественным и традиционным развитием событий, а значит, стоило стать или тюремным надзирателем, или полицейским. Он выбрал последнее и в декабре 1972 года присоединился к Столичной полицейской академии в районе Хендон на севере Лондона. Пройдя шестнадцатинедельный курс подготовки, он был назначен в отдел «Q» полицейского участка на Виллесден-Грин в качестве констебля Q287, где пробыл ровно год.

Человек, чье недовольство авторитарной властью только росло, мог совершить подобный выбор лишь за неимением лучшего. Он придерживался левых взглядов, которые только укреплялись при виде опасной агрессии, проявляемой некоторыми полицейскими: слишком уж явно они наслаждались возможностью применять насилие на тех, кто сопротивлялся аресту. Что касается его самого, по его словам, «за год моей работы в полиции я ни разу не вытащил из-за пояса свою дубинку, не напал ни на одного полицейского, заключенного или гражданского». Стоит заметить, однако, что у него не было особого повода сделать это, поскольку его обязанности в качестве младшего констебля были не слишком обременительны – хотя он совершил несколько арестов и привык появляться в суде. С другой стороны, он прекрасно знал, что полиции часто приходилось разбираться с проблемами, которые создавали людям некомпетентные или неопытные политики, и иногда полицейских обвиняли в том, что они – лишь инструменты для исполнения плохо придуманных законов. Неудивительно, что многие честные полицейские быстро впадали в уныние, измотанные всепоглощающей работой.

Знакомый Нильсена из полицейской академии, Йен Джонсон, был назначен в Виллесден-Грин одновременно с ним, и в апреле 1973-го их обоих отправили на опознание тела в морг за Брент-Таун-Холл. Их сопровождал присматривающий за ними более опытный полицейский, Питер Уэллстед, который должен был оценивать их поведение в подобных ситуациях:

Мы входим в тесную старую комнату, похожую на закулисье мясной лавки. На длинных металлических столах лежат вскрытые тела. В основном старики, чьи головы поддерживают деревянные бруски, а на лицах застыли разнообразные гротескные гримасы. Каждый разрезан от шеи до пупка, грудная клетка и ребра распилены таким образом, чтобы коронер мог добраться до сердца и легких. Часть затылка открыта, чтобы обеспечить доступ к мозгу… На одном из столов вместе с еще не вскрытым телом очередного старика лежит неожиданное на их фоне тело молодой девушки с ярлыком на левом запястье. Йен несколько бледнеет. Меня же зрелище почти очаровало… Мы вышли на свежий воздух. Оба бледные и серьезные. Йен чувствовал себя нехорошо. Пит знал, что мы впечатлились, и посмеялся над нами. «Вы увидите еще немало такого на работе», – сказал он. И оказался прав.

Питеру Уэллстеду новичок нравился, и он с удовольствием с ним общался, но заметил, что смутное чувство неудовлетворенности липнет к тому, будто вторая кожа. Нильсен признавал, что был разочарован отсутствием того крепкого товарищества, к которому он привык в армии – все из-за анонимной лондонской жизни: солдаты были вынуждены проводить все свое свободное время вместе, в то время как полицейские после рабочей смены обычно расходились в разных направлениях, к своим домам и женам. Деннис Нильсен оказался предоставлен сам себе, и этого оказалось мало. Жизнь в большом городе не бросает потенциальных друзей к твоим ногам, ты должен найти их сам. Нильсен никого в Лондоне не знал и чувствовал себя неловко – ощущение одиночества в толпе с годами лишь усиливалось. Его решением стал распространенный среди молодежи выбор: он часто посещал пабы и обнаружил огромное подпольное гомосексуальное сообщество, которое собиралось в определенных общественных заведениях в определенных районах города. На самом деле называть это «сообществом» было бы жестоким преувеличением, поскольку большинство мужчин, посещавших эти пабы, были заинтересованы исключительно в потенциальных сексуальных партнерах, которых они старались держать подальше от остальной своей социальной жизни. Они ходили в эти пабы только для того, чтобы показать себя, раздавая направо и налево взгляды, полные обещания оргазма. Всем своим видом они демонстрировали, что от них не стоит ожидать чего-то большего. Самый знаменитый из этих пабов – тесный «Колерн» в Эрлс-Корт, первый паб, который Деннис Нильсен обнаружил, и самый важный для его инициации в местную гомосексуальную субкультуру. В начале 1973-го он встретил там мужчину, которого тайком провел в свою комнату в Академии. Это был неудовлетворительный и унизительный для него опыт.

В августе того же года в пабе «Кинг Уильям IV» в Хэмпстеде он встретил еще одного мужчину, парой лет младше его самого, сына бывшего полковника. Они вместе провели ночь в его комнате в общежитии для полицейских, и для Нильсена это стало первым опытом анального секса (который затем повторился лишь однажды). Гораздо важнее здесь то, что он заново ощутил романтическое влечение, когда-то связавшее его с Терри Финчем в последние месяцы его военной службы. Он был готов связать себя с этим человеком на всю жизнь и считал, что мог бы построить с ним постоянные отношения. Но его выбор снова пал не на того. Дерек Коллинз[14]14
  Упоминается под псевдонимом.


[Закрыть] не показывал особой заинтересованности в Нильсене и не собирался отвечать на его чувства. Наоборот, он наслаждался возможностью «валять дурака» с разными партнерами, и хотя они с Нильсеном виделись еще несколько раз позже, между ними не возникло никакой особенной дружбы. «Он хотел всех – и никого», – писал Нильсен, вскоре осознавший, что его надежды снова не оправдались. Говоря по правде, Коллинз не давал ему поводов считать иначе, он сам все для себя решил. Нильсен смирился с неизбежным и пытался утешиться растущим числом случайных встреч:

Бесконечный поиск партнеров на одну ночь по всем пабам города разрывал мне сердце… Перед глазами мелькал поток чужих лиц и тел – чисто символическое наполнение пустой жизни. Чужая квартира – еще не дом, а секс – это еще не отношения. Мы только одалживали наши тела друг другу на время в поисках внутреннего спокойствия.

Случай с Дереком Коллинзом и последовавшие за ним беспорядочные половые связи окончательно убедили Нильсена, что он не может оставаться в полиции, если хочет поддерживать видимость приличного человека. Он уволился в декабре 1973 года, удивив этим всех своих коллег, которые совершенно не понимали, почему он вдруг захотел уйти. Питер Уэллстед сказал, что с обязанностями своими Нильсен справлялся хорошо и вроде бы получал от работы удовольствие – во всяком случае, никогда от нее не увиливал. Нильсен ушел со средним послужным списком и без каких-либо жалоб и замечаний. Никто не знал, что однажды он посветил фонариком в окно машины, припаркованной на Экзетер-роуд, и увидел двух мужчин, «ведущих себя непристойно». Он не смог заставить себя арестовать их.

В первые четыре месяца 1974-го Нильсен был безработным и остался почти без денег. Кроме того, ему негде было жить, что явилось для него неприятной неожиданностью, поскольку прежде ему всегда предоставляли жилье. Он снял комнату в доме № 9 на Мэнстоун-роуд и продал свою медаль за Общую службу за восемь фунтов стерлингов, чтобы заплатить за нее. В эти месяцы неопределенности он работал охранником в различных государственных учреждениях, включая здание Министерства обороны в Уайтхолле, здание парламента на Бридж-стрит и здание Старого Адмиралтейства.

Вечерами, в тишине, я мог собраться с мыслями и как следует расслабиться после лихорадочной беготни в качестве полицейского. У меня даже появилось время посетить некоторые выставки в галерее «Тейт» на Горст-роуд (я помню, что там было много чучел животных и огромных черепах с Галапагосских островов).

Работа охранником навевала на него ужасную скуку, особенно после карьеры в вооруженных силах, наполненной активностью, событиями и даже творчеством. В мае 1974-го он уволился из охранного агентства и спустя неделю набрался смелости подать заявку на пособие по безработице. Появиться в Центре занятости на Харлесден-Хай-роуд ему было неловко и унизительно: в своих собственных глазах он выглядел абсолютно бесполезным.

Затем Нильсена пригласили на собеседование, где предложили ему место на государственной службе. Двадцатого мая он отправился на собеседование с комиссией Регионального офиса в здании Ханвэй-Хаус, на площади Рэд-Лайон, чтобы определить, стоит ли назначить его на должность клерка в Министерстве по вопросам занятости населения. Собеседование прошло успешно, и с учетом его опыта в войсках общественного питания было решено, что лучше всего назначить его в кадровое агентство на Денмарк-стрит, в самом центре лондонского Вест-Энда, неподалеку от Чаринг-Кросс-роуд. Кадровые агентства под руководством Комиссии по трудоустройству рекламируют доступные вакансии, в основном низкооплачиваемые и не требующие особых навыков, и помогают облегчить ситуацию с безработицей в городе. Люди могут зайти туда с улицы, посмотреть доступные варианты и договориться с клерком о собеседовании. Кадровые агентства разбросаны по всему Лондону, и огромный филиал на Денмарк-стрит специализируется на постановке рабочей силы в гостиничный и ресторанный бизнес, для чего прекрасно подходит его расположение в центре города. Большинство людей, которые через него проходят, являются иностранцами.

Деннис Нильсен появился в офисе этого кадрового агентства на Денмарк-стрит с письмом для мистера Хокинса и подумал, что «стоит попробовать». Он остался там на следующие восемь лет и все еще там работал, когда его арестовали 9 февраля 1983 года.

Мне нравился творческий и позитивный аспект общественной работы, заключавшейся в предоставлении вакансий безработным. Каждую неделю число успешных предложений работы позволяло мне по-настоящему гордиться собой.

С самого начала в офисе чувствовалось некое напряжение, поскольку Нильсен не терпел бюрократию и желал как можно скорее видеть результаты, в то время как многие из его коллег имели менее агрессивный подход. Его прямолинейность – давало о себе знать бьюкенское правдолюбие – не вписывалось в их безмолвное принятие существующих правил. И все же он с головой погрузился в изучение новой профессии и очень скоро изобрел собственный метод собеседований – который, к его сожалению, ему не так уж часто давали применить, поскольку большая часть его работы заключалась в телефонных звонках.

На раннем этапе Нильсен не ввязывался в деятельность профсоюза, чтобы на «испытательном сроке» не привлекать к себе лишнего внимания. Но он продолжать наблюдать и учился у двух активистов, Энди Пауэра и Йена Уотсона, отвечавших за большую часть профсоюзной деятельности в их подразделении. Остальные их коллеги были к этому равнодушны. Социальной жизни у него фактически не существовало, поэтому он посещал различные собрания левых активистов, где его убеждали присоединиться к Интернациональному социалистическому движению, чему он сопротивлялся, поскольку его не привлекали основные догматы. Он утверждает, что во время работы госслужащим оставался политически независимым, и, действительно, так и не присоединился ни к одной существующей партии. С другой стороны, собраний правых и консерваторов он не посещал. Не остается никаких сомнений в том, какой стороне он симпатизировал больше.

Вся его социальная жизнь была ограничена несущественными знакомствами на одну ночь в различных пабах. Все – анонимные и никогда больше в его жизни не появлявшиеся. Иногда Нильсен шел к мужчине домой, а иногда приводил их к себе, в свою тесную маленькую комнату. Когда арендодательница на Мэнстоун-роуд стала возражать против этих таинственных ночных посетителей и потребовала, чтобы Нильсен съехал, он снял комнату чуть побольше в доме № 80 на Тейнмаунт-роуд, где арендодательница была более терпимой. 1974–1975 годы у Нильсена состояли из беспорядочных половых связей и депрессии. Достигнув возраста двадцати восьми лет без какого-либо особого сексуального опыта, Нильсен компенсировал потерянные годы намеренной развязностью. Все его знакомства случались в пабах, особенно в «Уильяме IV» в Хэмпстеде и в «Сэлисбери» на Сейнт-Мартин-лейн; некоторые пабы были известны как исключительно гомосексуальные, в то время как другие становились таковыми только в определенные дни или часы. Среди этих пабов – «Блэк Кэптен» в Кэмден-таун, «Голден Лайон» на Дин-стрит, «Чемпион» в Бэйсвотер-роуд, и, разумеется, «Колерн» в «Эрлс-Корт». Кроме того, «Пиг-энд-вистл», ныне закрытый, был особенно приятен по воскресеньям в обеденное время, и именно там Деннис Нильсен встретил множество знакомых, известных общественности.

Такие знакомства всегда таили в себе риск подвергнуться шантажу или нападению, и обычно, когда человек осознает этот риск, бывает уже слишком поздно. Шантажировать Нильсена не пытались, поскольку с него, в общем-то, совершенно нечего было взять, но и у него случались неприятные моменты. Сам он тоже был виновником одного неприятного инцидента, который предзнаменовал грядущие события.

Молодой человек по имени Дэвид Пейнтер обратился в кадровое агентство, где работал Нильсен, в поисках подработки. Ему было семнадцать, и, хотя Нильсен этого не знал, обеспокоенные родители считали его пропавшим без вести. Подходящих вакансий не нашлось, так что Пейнтер ушел. Несколько часов спустя Нильсен случайно столкнулся с ним на улице, завязалась беседа, окончившаяся тем, что парень согласился пойти к Нильсену домой на Тейнмаунт-роуд. Они немного выпили и посмотрели вестерн на проекторе Нильсена. Затем Дэвид Пейнтер отправился в постель, и Нильсен последовал за ним. Он предложил ему секс, но Пейнтер отказался и уснул. Когда он проснулся, над его лицом нависла камера. Пейнтер запаниковал, порвал одежду на Нильсене, раскидав ее по комнате, и начал кричать, пока наконец не сломал руку об стеклянную перегородку. Нильсен, оставив свои попытки взять его под контроль, позвонил в «Скорую» и в полицию. В отделении полиции на Виллесден-Грин, где работал до этого сам Нильсен, его долго допрашивали и не отпускали до тех пор, пока из больницы не подтвердили, что мальчик не подвергался серьезным домогательствам. Родители Пейнтера не стали писать на него заявление, потому что не хотели доводить дело до суда, так что об инциденте быстро забыли. Нильсен утверждает, что той ночью Пейнтер вдруг впал в ярость совершенно без причины, но можно не сомневаться: что-то в поведении Нильсена его тогда напугало.

Однако в депрессию его вгоняли не столько опасности, связанные со случайными связями, сколько их мучительная эфемерность. Нильсен начинал думать, что он будет одинок всегда. Коллеги по работе находили его разговорчивым и красноречивым, однако скучноватым, и ему не хватало чувства меры: он никогда не понимал, когда стоит прекратить говорить (даже когда его собеседники демонстративно закрывались от него газетой), и продолжал озвучивать свои монологи так, как будто собеседник проявлял к нему глубочайший интерес. Возможно, он немного скрашивал свое одиночество, пытаясь укрепить дружбу с коллегами после работы, но обычно все ограничивалось несколькими стаканами в пабе рано вечером, после чего он обычно уходил один, и за исключением этого ни с кем особо не общался. Так что бесконечный поиск компании продолжался – среди людей, которые его не знали и знать не хотели. «Проблема знакомства в пабах заключается в том, что все, кого ты там встречаешь, потом неизменно уходят».

Несмотря на беспорядочные связи, в вопросах секса он придерживался на удивление ханжеских и пуританских взглядов. В отличие от многих людей с его статусом, он не выносил идею секса в общественном месте (туалетах и кинотеатрах) и сам осуждал тот образ жизни, который вел. Анонимный секс, писал он, «только углубляет чувство одиночества и ничего не решает. Беспорядочные половые связи – это болезнь. Это как азартные игры: ты знаешь, что проиграешь, но все равно продолжаешь играть». Или: «Секс в своем естественном смысле – это как подпись в конце письма. Сама по себе эта подпись ничего не значит. Подпись сделать легко, а вот сочинить хорошее письмо – куда сложнее».

Нильсен постоянно помещал себя в такие обстоятельства, где обречен был раз за разом терпеть разочарование – как будто подсознательно сам считал, что не заслуживает ничего хорошего. В то же время его фантазии с зеркалом приобретали все более и более причудливый характер. Он мог полностью погружаться в мир воображения, не боясь быть там неправильно понятым или недооцененным – ни собой, ни другими.

В эти одинокие годы я становился все более и более зацикленным на себе и выражал свои сексуальные потребности на своем собственном теле. Я ревностно охранял его от чужих посягательств. Только мне было разрешено в это тело входить. Мои самые лучшие сексуальные приключения случались именно с помощью зеркала. Чтобы отстраниться от этого образа и не идентифицировать его с собой напрямую, в моем воображении из бессознательного тела оно стало мертвым. Меня часто посещал образ мертвого Деса Нильсена. Мертвый Дес Нильсен казался столь же естественным, как мертвый Эндрю Уайт много лет назад.

Только так, по его словам, он мог достигнуть состояния «эмоционального и физического совершенства». Дальше становилось только страннее: в этих фантазиях он видел себя подвешенным за руки или прикованным к стене, пока кто-то его насиловал. Совершенно неясно, как насильник в этих фантазиях мог быть кем-то иным, кроме него самого.

Если это нездоровое психическое состояние указывает на расстройство личности и искаженные нарциссические симптомы, то оно уж точно не улучшилось от шокирующих новостей, которые Нильсен получил из Норвегии. Нотариус из Бергена написал ему, что отец, которого Деннис никогда не видел, скончался, и его имущество поделили между наследниками. Деннис унаследовал чуть больше тысячи фунтов стерлингов от незнакомца, который женился еще трижды после развода с Бетти Нильсен и закончил свои дни в Гане. Деннис внезапно понял, что у него есть сводные братья и сестры, разбросанные по миру, которых он, вероятно, никогда не увидит. Однако гораздо важнее было откровение о том, что его умершего отца на самом деле звали Олаф Магнус Моксхайм, а «Нильсен» – лишь его псевдоним. Фамилия Моксхайм в Норвегии довольно редкая, ее носят лишь представители нескольких семей в окрестностях Хеугесунна. Никто не знал, почему Олаф Магнус решил, что обязан создать себе новую личность, но новости эти повлияли на Денниса очень сильно: и без того не уверенный, где его место и почему его фантазии такие странные, теперь он обнаружил, что он даже не тот, кем всегда себя считал. Единственное, в чем он был уверен, испарилось в одно мгновение: оказывается, его даже звать должны были по-другому – «Деннис Моксхайм».

Однако полученное от отца наследство существенно улучшило его материальное положение. Он устал жить в старой тесной комнате и хотел нормальную квартиру с садом. Теперь у него появились деньги, чтобы воплотить свои амбиции в жизнь. В то же время он нашел того, кто был вполне готов жить с ним вместе. Однажды вечером в ноябре 1975-го рядом с пабом «Чемпион» на Бэйсвотер-роуд он увидел молодого человека, к которому приставали двое мужчин постарше, вмешался и увез его к себе домой на такси на Тейнмаунт-роуд. Молодого человека звали Дэвид Галликан, ему было около двадцати, он был блондином, носил серьги и слегка подводил глаза. Жил он в хостеле в «Элрс-Корт» и большую часть своей молодости бесцельно дрейфовал от одного человека к другому. Родился он в городе Уэстон-сьюпер-Мэр, был безработным, и никаких амбиций у него не было. Тем вечером он остался с Нильсеном, и утром они договорились попробовать построить постоянные отношения. После всего одной совместной ночи – очень глупое решение, но Нильсен был полон планов по созданию собственного «дома» и практически похитил первого же человека, который, как ему казалось, этому дому подходил. Что касается Галликана, то для него что угодно было лучше хостела, и он пассивно позволил себя убедить. Нильсен ни на секунду не задумывался о том, что они совершенно друг другу не подходят.