Текст книги "Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена"

Их дочь Бетти служила для родителей источником значительной гордости и немалого беспокойства. К двадцати годам она выросла в красивую и элегантную молодую женщину того рода, каких мужчины обычно хотят видеть в качестве моделей с пин-ап плакатов. Она наслаждалась вниманием к своей внешности и быстро начала бунтовать против чересчур строгих принципов отца, который, если бы она его слушалась, не выпускал бы ее на улицу большую часть времени. Но он был далеко, в море, а мать не хотела держать ее взаперти: девушке не терпелось вкусить фривольных удовольствий юности. Бетти Уайт стала одной из первых женщин, осмелившихся ходить по кафе в одиночестве, когда женщинам всюду полагалось сопровождение. Кроме того, она питала огромную страсть к танцам, и убедить ее в том, что она может прекрасно провести время и дома, родителям так и не удалось.

Война принесла во Фрейзербург ужас, непривычную новизну и мужа для Бетти Уайт.

После падения Франции Фрейзербург радикально изменился, поскольку в него хлынули тысячи солдат и беженцев. Поскольку он был ближайшим городом к оккупированной нацистами Норвегии, с которой их разделяло только Северное море, многие были уверены, что немцы вскоре вторгнутся на побережье Абердиншира, и объединенные армии Польши и Норвегии, вместе с Королевскими шотландцами, Горцами Аргайла и Сазерленда, полком фузилеров Ланкашира и огромными Королевскими инженерными войсками, обслуживающими их всех, внезапно увеличили население города с десяти до сорока тысяч человек. Воздушные силы флота Великобритании и Королевские военно-воздушные тоже были неподалеку, и на всем побережье спешно собирали радиолокационные станции, а в порту Фрейзербурга расположилось Воздушно-морское спасательное подразделение. Поскольку городу приходилось заботиться одновременно о чешских, норвежских и польских беженцах, он был переполнен незнакомцами, что создавало редкую атмосферу одновременно радости и волнения от неожиданных перемен. Все свободные комнаты и гостиничные номера были отданы солдатам, многих поселили в деревянных рыбацких хижинах, рассыпанных по всему побережью в обоих направлениях от порта. Некоторые школы тоже были отданы под нужды военных, так что в оставшихся детям приходилось тесниться по трое или по четверо на одной скамейке: они громко радовались, когда школу закрывали на день, и шли на пляж помогать наполнять песком защитные мешки. В такие дни пляж был черен от наводнивших его людей. Мешки с песком делали в том числе и для могил на кладбище. Вражду между соседними странами, длившуюся сорок лет, постепенно вытеснил новообретенный дух товарищества.

Вторжения так и не случилось, зато были бомбардировки. Самолеты, иногда по пятьдесят за раз, летали так низко над Фрейзербургом, что с земли можно было разглядеть лица пилотов. Эндрю Уайт частенько грозил им с улицы кулаком. Самый яростный из всех налетов случился 5 ноября 1940 года, когда казалось, что весь город сровняют с землей. Кинотеатр, Маколевский институт, конгрегационалистская церковь и сотни магазинов были в огне: искры от пожара разлетались в ночном воздухе и падали по каминным трубам прямо в жилые дома. Люди уходили из города с одеялами и портфелями в руках, когда начало казаться, что немцы не остановятся, пока не уничтожат весь город. Тем холодным ноябрьским утром в воздухе над городом разлилась душераздирающая мелодия на волынках, и после этого кладбища еще целых три дня были полны.

Неудивительно, что когда пожары были потушены и последовал период относительного затишья, люди постарше начали благодарить Бога, а молодежь выражала радость другими способами. Все кафе Фрейзербурга были переполнены ликующими солдатами и их девушками. Девушек в городе на всех не хватало, и некоторые замужние женщины пали жертвами очевидного искушения флиртом: здесь, как и во многих других городах во время войны, резко увеличилось количество внебрачных детей. В одном кафе под названием «Адская кухня» предлагали особенно много развлечений, и там часто случались драки: прибывшие в город проститутки стали использовать его как штаб-квартиру (одна из этих женщин прославилась тем, что принимала горчичные ванны каждый раз, когда у нее случалась задержка, и все это знали, поскольку запах горчицы чувствовался на ней по нескольку дней после каждой такой ванны).

Самыми популярными среди расположенных в городе солдат были норвежцы, поскольку, несмотря на свою кажущуюся холодность и отстраненность, они показывали себя очень добрыми и отзывчивыми по отношению к местным, особенно к старикам, и редко участвовали в драках. Норвежские войска, сражавшиеся за возвращение оккупированной немцами родины[8]8
  Германия вторглась в Норвегию 9 апреля 1940 года. (Прим. ред.)


[Закрыть], проживали в «Данбар Хатс», в Институте горцев, в замке Браклей, в поместье Фишфирс, в школе имени Святого Петра, в отеле «Саултаун», в «Дальримпл Холл» и в жилых корпусах Академии Фрейзербурга. Именно в последней жил потрясающе красивый норвежский офицер по имени Олаф Магнус Нильсен. Многие девушки Фрейзербурга обращали внимание на его мрачный силуэт и слышали романтические истории о его побеге от нацистов. Налет жестокости в глазах нисколько не уменьшал его привлекательности, и никто не удивился, когда в конечном итоге он начал встречаться с Бетти Уайт. Встретились они совершенно случайно.

Бетти Уайт успела стать чем-то вроде местной знаменитости. Американская компания «Консолидейтед пневматик тул» перенесла свой главный офис со всеми сотрудниками из Лондона в «Кейрнесс-Хаус», где когда-то жил генерал Гордон[9]9
  Один из самых знаменитых британских генералов XIX века, участник Крымской войны. (Прим. ред.)


[Закрыть], и прилагала немало усилий, чтобы обеспечить увеличившемуся населению Фрейзербурга достойный досуг. На организованном ими конкурсе красоты Бетти Уайт стала единогласной победительницей. Она регулярно посещала клуб «Броудси-Холл», куда каждый вечер набивалось столько желающих потанцевать, что местные называли его «Битвой за Британию». Однажды вечером Бетти вышла из кафе где-то в городе, и за ней увязался солдат, предложивший проводить ее домой. Она отказалась, но солдат продолжал настаивать. Они начали спорить, солдат схватил ее за руку, и Бетти это испугало. Но в тот самый момент, когда, казалось, он вот-вот ее ударит, из ниоткуда возник другой мужчина, толкнул первого солдата к стене и ясно дал ему понять, что он должен оставить юную леди в покое. Это и был Олаф Нильсен, и с того момента Бетти по уши влюбилась в своего спасителя. Довольно скоро они заговорили о свадьбе. Эндрю и Лили Уайт не особенно радовались такому выбору, но их дочь была упрямой девушкой, пойманной в ловушку собственных эмоций. Она вышла замуж за Олафа Нильсена 2 мая 1942 года.

С самого начала стало ясно, что Олаф имеет весьма скудное представление о своих обязанностях как мужа. Срочные военные командировки ситуацию ничуть не улучшали. У него всегда имелось наготове оправдание (часто даже вполне правдивое) для отсутствия, и, как следствие, у них с Бетти так и не получилось создать настоящую семью и поселиться в собственном доме. У них родилось трое детей, зачатых в его краткие визиты к ней: Олаф, Деннис и Сильвия. Однако Бетти продолжала жить с родителями и сестрой, а значит, дети росли в доме их дедушки. Позже Бетти признавалась, что поспешила с замужеством и недостаточно хорошо обдумала свое решение. Это был не самый счастливый период ее жизни, после которого она еще много лет сожалела о совершенной ошибке. Ее второй сын Деннис знал о несчастливом стечении обстоятельств, которые привели к его рождению. Мать неоднократно предостерегала его от повторения своей судьбы. Про своего отца он писал так: «В пылу неопределенности войны он женился на моей матери исключительно из похоти, проигнорировав некоторые непримиримые культурные и межличностные различия между ними. Их союз был обречен с самого начала».

Бетти и трое ее детей жили в одной комнате в доме № 47 на Академи-роуд. Дом внутри дома, причем довольно тесный. В этой комнате 23 ноября 1945 года родился Деннис Нильсен, и в этой же комнате семь лет спустя он увидел то, что травмировало его до конца жизни. Одну кровать занимали мать с Сильвией, другую – Деннис с Олафом Младшим. С братом Деннис никогда не ладил, вероятно, потому, что Олаф Младший еще помнил отца, а Деннис уже нет. Он больше ладил с сестрой, но и в этих отношениях не хватало глубины. Во всех аспектах Деннис производил впечатление одинокого ребенка, чье сердце упорно оставалось закрытым и чью тайную воображаемую жизнь никто не мог даже представить. Он был тихим, замкнутым одиночкой. «С тех самых пор, как я научился ползать и ходить, мать всегда смотрела на меня с отчаяньем», – писал он, говоря о себе как о «бродяге, не ладившем с ровесниками». Он действительно бродил: завел привычку уходить в неизвестном направлении, никого не предупреждая, и пропадал так часто, что его мать вынуждена была связать ворота сада леской, чтобы предотвратить его побег. Это его не остановило: вскоре он научился проползать под забором, после чего в неуверенности торопливо уходил вниз по улице. По его словам, он был несчастным, угрюмым ребенком, недоверчивым и страдающим от комплекса неполноценности. Если бы тогда его отвели к психиатру, тот бы сразу увидел признаки того, что мальчик испытывает проблемы с самоидентификацией.

Невзирая на это, жизнь в доме № 47 на Академи-роуд, похоже, ему нравилась, и Деннис Нильсен сохранил яркие воспоминания о своем детстве:

Я помню статуэтку большой китайской собаки (коккер-спаниель) на серванте. Мама почему-то звала ее Тарзаном. По радио крутили песни «Досуг для работников», «Попробуй» и прочую музыку для работы: пока мама занималась бесконечной стиркой и домашними делами, она подпевала всем популярным мелодиям. В открытом очаге, который топили углем, за металлической решеткой горел огонь, на котором вечно что-то сушилось – полотенца или подгузники. Комната была тесной, но уютной.

Мама умела мастерски украшать интерьер. Она полагалась только на себя в ежедневной борьбе за сведение концов с концами. С торчащих с потолка балок всегда свисала постиранная одежда. В гостиной тоже имелся большой открытый камин, по бокам которого в специальных отделениях хранилось «топливо». Радио в гостиной не имелось: бабушка была ужасно религиозной и не одобряла это изобретение. Она всегда высказывалась неодобрительно о многих мировых явлениях: о кино, об алкоголе, курении, о танцах и современной музыке. [После церкви] мы приходили домой к воскресному ужину. Бабушка готовила всю еду заранее, потому что ненавидела заниматься хозяйством в «Божий день». Я до сих пор не пробовал мясного супа вкуснее, чем у нее. До сих пор я могу представить ее сидящей в гостиной и читающей «Христианский вестник». Я никогда не слышал, чтобы взрослые в нашем доме употребляли ругательства или слово «секс». Дети просто как будто появлялись в доме по ночам сами по себе, без всякого объяснения.

Летом вся семья, вооружившись едой для пикника, – печеньем, сэндвичами и бутылками лимонада, – приходила на пляж Фрейзербурга с ведрами и лопатами. «Миссия веры» размещала на песке свое знамя и читала проповедь собравшимся (в основном детям). Я брал банку из-под варенья и уходил на Кессок (ручей, впадавший в море), чтобы ловить там угрей… Я лежал на холме над свалкой у Деннидафф-роуд на ковре из маргариток и лютиков, глядя в солнечное небо и слушая песни жаворонков. Или собирал лягушачью икру и наблюдал, как она медленно превращается сначала в головастиков, а потом в маленьких черных взрослых лягушек. Я выпускал их в высокую влажную траву возле пруда или ручья.

Прекрасным источником всяческих удовольствий в жизни выступал дедушка.

На Рождество дети писали письма Санта-Клаусу, сжигали их и смотрели, как искры от них вылетают в каминную трубу.

Хотя Бетти Нильсен старалась быть для своих детей и матерью, и отцом одновременно, это было невозможно и, кроме того, неразумно, поскольку она все еще считалась достаточно молодой, чтобы отправиться вечером на танцы. В конечном итоге суррогатными родителями ее детям неизбежно стали Лили и Эндрю Уайт, и между Эндрю и его внуком Деннисом установилась особая связь, которую они оба ценили больше, чем любые другие отношения в семье. Деннис вырос похожим на дедушку, и он ценил те дни, когда дедушка возвращался с моря домой. Эндрю Уайт стал его единственным компаньоном, единственным человеком, с которым Деннис ощущал себя счастливым и с которым легко находил общий язык. Он всегда с нетерпением ждал возвращения дедушки с рыбалки; когда же тот уходил в море снова, это оставляло в его душе пустоту, которую ничто не могло заполнить. Он всегда с радостью находился в компании дедушки и гордился тем, что именно к Деннису этот старый морской волк возвращался домой. Деннис никогда не спрашивал о своем отце и не выказывал никакого любопытства на его счет. «Я ничего не помню об отце, кроме коричневой фотографии, на которой изображен мужчина в военной форме, стоящий рядом с улыбающейся матерью в день их свадьбы. Она старалась о нем не вспоминать. Зато я отлично помню, как меня относил наверх на своих сильных руках мой великий герой и защитник. Мой дедушка».

Мужчина и мальчик отправлялись на долгие прогулки к гавани, проходили через широкую полосу пляжа, к песчаным дюнам, возвышавшимся прямо за ним, через поле для гольфа и прямо к Инвераллочи. Эти мирные прогулки предназначались исключительно для Денниса: как будто они вдвоем противостояли всему остальному миру, и только стихия наблюдала их привязанность друг к другу. Под конец Деннис засыпал, и дедушка относил его домой на руках.

Эндрю рассказывал ему истории о морских приключениях и опасностях, наполняя голову мальчика такими историями, которыми не делился больше ни с кем из страха встретить возражения или быть осмеянным. Деннис, полный восхищения и нисколько не сомневающийся в его правдивости, был для него лучшей публикой. Он брал его с собой в Центр занятости Фрейзербурга, чтобы получить пособие в плохие времена, и чувствовал, что мальчику идея выпрашивать пособие тоже не нравится. Потом он угощал внука «вкуснейшим мороженым в кафе «У Джо» или брал посмотреть футбол – в парке Беллесли либо на местных площадках». Однажды футболист промахнулся мячом мимо ворот и попал в Денниса, отчего тот чуть не потерял сознание, но дедушка спас его «магической губкой». «Получить в лицо футбольным мячом оказалось не так уж и больно».

Олаф и Сильвия обычно оставались дома с матерью, когда дедушка с внуком отправлялись на свою прогулку к дюнам.

У дедушки был необычный талант – находить потерянные мячи для гольфа на поле для игры. Он разматывал с них бесконечную липкую резину, чтобы добраться до жидкого центра. Во время прогулок он часто встречал друзей, с которыми останавливался поговорить. Я всегда уставал после таких долгих прогулок и засыпал у него на руках по пути домой. Он также водил меня в Кейрнбулг, Инвераллочи и Сейнт-Комбс, где мы постоянно встречали каких-то родственников, которых я уже не помню… Помню только запах сетей и рыбацких снастей… Еще я ходил на марши протеста против алкоголя, которые проходили, кажется, от Сейнт-Комбс до Инвераллочи, в сопровождении флейтистов. Дедушка пел в мужском хоре. Он был столпом религиозного сообщества.

Строгая мораль Эндрю Уайта яростно сопротивлялась новомодным расслабленным ценностям послевоенного поколения, но безуспешно. «Тогда считалось, что если ты не выглядишь угрюмым и несчастным, то ты, должно быть, грешен». На стенах дома № 47 на Академи-роуд висели в рамках цитаты из религиозных текстов, в которых упоминались более старые и более строгие ценности.

Дедушка мастерил мне «дракона» (так он это называл). Это был воздушный змей из коричневой бумаги или газеты и маленьких, тоненьких веточек, привязанных или пришитых к леске. Балансирующий хвост делался из старых длинных кусков рыболовной сети. За Деннидафф-роуд находилось открытое поле, где мы испытывали и запускали змея. Ветреные дни во Фрейзербурге не редкость. А еще дедушка брал меня с собой в порт, чтобы отвезти лодку в ремонтный док. Я видел, как в доках строят рыбацкие лодки (исключительно из дерева).

Другие люди лишь частично понимали, насколько глубока любовь маленького мальчика и его дедушки. По большей части это казалось просто уютными и теплыми отношениями, за которые можно благодарить судьбу, поскольку без них Деннис был бы совершенно одинок. Но для Денниса это составляло центральное ядро его жизни, в сравнении с которым все остальное не имело значения. «Рыбакам в море было тяжело, – пишет он. – И жестокость стихии может состарить человека намного раньше срока. Я смотрел из окна, высунув голову под дождь, как он уходит в море на своей лодке. Жизнь казалась совершенно пустой до его возвращения».

В 1951 году Эндрю Уайт чувствовал себя более усталым, чем обычно. Он перестал выступать в хоре, хотя пел в нем многие годы, потому что у него не хватало сил вытянуть даже единственную ноту, и заявил, что он больше никогда не будет петь. Даже малейшее усилие утомляло его до предела. И все же он не мог позволить себе отказываться от работы – кроме того, никто и не предполагал, что он болен. Он попрощался с семьей, помахал Деннису рукой и в очередной раз вышел в море. Убрав в тот день сети, он впервые в жизни отказался от чая, сказав, что у него приступ несварения. Затем он отправился к себе в каюту и мирно там уснул. Когда же он не появился на палубе на следующее утро, другие члены экипажа пошли его разбудить – и обнаружили его мертвым. Они едва могли в это поверить. Случилось это 31 октября 1951 года, когда Эндрю Уайту было всего шестьдесят два. Его внуку Деннису, ждущему его дома, не исполнилось тогда и шести.

Тело его привезли на берег в Ярмот, где на пристани провели отпевание и вскрытие трупа коронером (обязательное условие, если смерть случалась дальше чем в пяти километрах от берега). Было объявлено, что Уайт умер от сердечного приступа. Затем его тело отправили поездом во Фрейзербург и доставили в дом № 47 на Академи-роуд. В тот день в доме пролилось много слез и громких рыданий, однако никто ничего не объяснял. Посетители приходили и уходили, Лили Уайт безостановочно плакала, но никто и не подумал рассказать о случившемся детям. Деннис Нильсен до сих пор вспоминает о том дне во всех подробностях.

«Помню, что я лежал в кровати в гостиной вместе со старшим братом и младшей сестрой, и мама спросила нас: «Хотите увидеть дедушку?» Затем детей отнесли по одному в маленькую комнату, в которой они родились, и приподняли (все трое были еще в своих пижамах) так, чтобы они могли заглянуть в открытый гроб, установленный на подмостках. «На дедушке были очки и дорогие длинные кальсоны. Он был бос, и на лице явно наметилась щетина. Казалось, он просто спит»[10]10
  Этот образ несколько приукрашен воображением Нильсена. Другие люди, присутствовавшие на похоронах, утверждают, что Эндрю Уайт в гробу был гладко выбрит и завернут в саван.


[Закрыть].

И в самом деле, миссис Нильсен сказала детям, что дедушка просто спит. Она боялась, что правда слишком их шокирует и они не поймут. Однако шок от неопределенности оказался гораздо сильнее, по крайней мере, для Денниса, и именно это в будущем обернется для него катастрофическими последствиями. «Мое сердце билось так быстро, когда меня унесли обратно в гостиную», – вспоминает он, однако тогда он не понимал, почему чувствует это таинственное и пугающее волнение. На следующее утро, когда его снова принесли в маленькую комнату, дедушки там уже не было. Денниса поднесли к окну, и оттуда он увидел внизу длинную процессию мужчин в темных костюмах. Кто-то сказал ему «быть мужчиной». Он не плакал.

Потом в доме долгое время даже не упоминали имя Эндрю Уайта, словно он растворился без следа. Шестилетнему мальчику не сказали, что он умер: у него создалось впечатление, что дедушка просто болеет, и когда-нибудь ему скажут, почему. Без сомнений, думал он, дедушка расскажет все сам, когда вернется. Прошли месяцы, прежде чем Деннис наконец понял: на этот раз дедушка возвращаться не собирается. Его запоздалое горе оказалось таким болезненным, что он спрятал его в самый отдаленный уголок своей души, отказываясь признавать его причину. Теперь, в свете своего ареста, он утверждает, что семя раскола его личности зародилось именно благодаря парализующему опыту того дня. Он так и не забыл, какое огромное потрясение испытал, когда в последний раз видел своего дедушку «спящим», без оставившей его искры жизни.

Все мои проблемы начались именно тогда. Это навсегда разрушило мою личность. Всю свою жизнь я подсознательно искал дедушке замену, но в мои юные годы никто не смог занять его место.

Во Фрейзербурге есть традиция – в доме, где лежит умерший, задергивать все занавески и закрывать ставни. Когда дедушка умер, мне казалось, что солнечный свет ушел и из моей жизни… Родственники притворялись, что он «ушел в лучший мир». «Почему, – думал я, – он ушел в лучший мир и не взял меня с собой?» И еще: «Значит, смерть – это хорошо. Но почему она тогда делает меня несчастным?» Отец и дедушка бросили меня, чтобы уйти, по всей видимости, в лучшее место, а меня оставили совсем одного, здесь, где не так уж и хорошо… В моем разуме бушевали целые ураганы ярости. Одетые в черное женщины плакали о торжестве духовного воскресения.

Последствия этой трагедии на самом деле, возможно, даже сложнее и запутаннее, чем кажется самому Нильсену. Позже мы увидим другую интерпретацию тех событий, чтобы взвесить их против его воспоминаний. Бесспорно одно: с того дня мальчик настолько замкнулся в себе, что ни одна живая душа не в силах будет раскрыть его секреты, а мертвые о них не расскажут. Очевидно, его понимание смерти с тех пор стало сомнительным и даже странным: «Он взял настоящего меня с собой, под землю, и теперь я покоюсь вместе с ним, под солеными брызгами моря, приносимыми ветром на кладбище в Инвераллочи. Наша природа не предусматривает духовной смерти».