Текст книги "Рецепт счастливой жизни"

Я говорила очень быстро, выкладывала все, что вступало в голову, а сама пыталась припомнить первый курс юрфака. У меня по уголовному праву была оценка «А»[8]8
  В американских учебных заведениях принята система оценок «А», «В», «С», «D», «F».


[Закрыть] – неужели в памяти ничего не отложилось? Должно было отложиться! Наконец я вспомнила нечто важное: никаких показаний без своего адвоката.

– Я бы хотела сначала поговорить со своим адвокатом, – заявила я, когда детектив Моретти отложил ручку.

– Мисс Гудман, это не допрос, а беседа. Вы уверены, что вам нужен адвокат?

– Извините, детектив Моретти. Да, уверена.

* * *

На следующее утро я отправилась в участок вместе с Прией, которая согласилась на роль адвоката, даром что по специальности она налоговый инспектор. По мере приближения к девятнадцатому участку росла моя неуверенность относительно эффективности плана. План был совершенно девчачий – я рассчитывала, что детектив Моретти пленится моей ослепительно красивой подругой и просто отпустит меня. Наивность плана оправдывает лишь очевидный факт: если кто и способен избежать неприятностей, не задействуя дополнительные ресурсы и полагаясь исключительно на собственную внешность и обаяние, так это Прия.

Странный план – выставить против детектива Моретти красавицу налоговую инспекторшу. Это после трех лет на юрфаке!.. Неудивительно, что моя фирма не хочет брать меня в партнеры.

Свой почти игрушечный «Мини-купер» Прия припарковала прямо напротив парадной двери. Отец Прии – дипломат, а значит, она может парковаться где душа пожелает, то есть в самых неожиданных местах. Прия подкрасила губы – главное свое оружие, – и мы пошли навстречу судьбе в лице детектива Моретти.

Минут пятнадцать мы прождали в комнате для допросов (по крайней мере, приблизительно такую комнату показывали в сериале «Место преступления»). Детектив Моретти появился не прежде, чем выпил свои законные две чашки декофеинизированного кофе. Бедняга! Как ни старался сосредоточиться на деле об орехах-убийцах, он глаз не мог отвести от Прии. Мой план сработал. Моретти и Прия обменивались любезными колкостями, Прия закидывала ногу на ногу, как в «Основном инстинкте» – то есть детям до тринадцати лучше этого не видеть. Шорох ее чулок стал последним ингредиентом в любовном зелье – Моретти спекся.

– Извините за опоздание, – произнес помощник окружного прокурора, заглядывая в комнату. – Меня зовут Нэйт…

– Цукерман, – продолжила я.

– Ханна, ты здесь какими судьбами? – воскликнул вошедший.

По интонации было непонятно, рад он или не слишком.

– Вы знакомы? – удивился Моретти.

– Да, – подтвердил Нэйт, приглаживая волосы и плюхая папку на стол. – Мы вместе учились на юрфаке. Вот не думал, что в суде окажемся по разные стороны. Даже не знал, что Ханна практикует уголовное право.

– Ничего я не практикую. Я здесь в качестве обвиняемой.

Нэйт изумленно покосился на Моретти.

– Тебя, Ханна, пока ни в чем не обвиняют, – вмешалась Прия. – Ты здесь для беседы. Для прояснения неких ни на чем не основанных, голословных, нелепых утверждений.

Шок от появления Нэйта был так силен, что я едва ли осознавала, насколько хороша Прия в роли адвоката – особенно если учесть, что эта роль у нее первая.

– Вероятно, имеет место конфликт интересов, – предположил Нэйт и кивнул Моретти – дескать, выйдем на два слова.

– Если это твой бывший, беру самоотвод, – шепнула Прия, как только за мужчинами закрылась дверь.

– Никаких самоотводов, – буркнула я. – Ты мне не только адвокат, но и подруга.

– То есть на гонорар можно не рассчитывать, да, Ханна?

– Никакой он не бывший. И не будущий. Мы все три года друг друга на дух не выносили, – выдала я, запустив пальцы в волосы.

– Странно – он симпатяга.

– Симпатяга?! Да он – ходячее воплощение всего, что мне противно в людях. У меня одноклассники были точь-в-точь такие. Богатенькие папины сынки и дочки. Пижоны, одним словом. Считают, что родиться во влиятельной семье – уже достижение.

– Значит, вот как ты про меня думаешь?

– Нет, – запротестовала я, но прежде покосилась на ее бриллиантовую подвеску – подарок к шестнадцатилетию от папы-дипломата. – Мы-то с тобой трудимся. В поте лица. Не рассчитываем на трастовые фонды.

– Он тоже трудится. Он – помощник окружного прокурора. Направлен расследовать твое дело.

– Да я не о том.

– Неужели?

– Не могу поверить, что меня вот-вот арестуют.

– Да, это было бы совсем некстати.

Я метнула на подругу мрачный взгляд как раз в то мгновение, когда вернулись Нэйт и Моретти.

– Полагаю, произошло досадное недоразумение, – заявил Нэйт. – Ханна, ты свободна.

Мы с Прией на минуту застыли, не зная, что делать и что говорить.

– Разумеется, досаднейшее, нелепейшее недоразумение! – Прия наконец опомнилась, встала и оправила жакет. Затем схватила меня за руку и поволокла вон из комнаты для допросов, на пороге добавив к вежливому «Всего наилучшего, детектив» самую зазывную из своих улыбок. А по пути к машине заметила:

– Не похоже, чтобы этот Цукерман так уж сильно тебя ненавидел.

Глава 11

– Надо узнать, чего человеку хочется, и дать ему это, – объясняет бабуля.

– Золотое правило мошенника, – вставляю я.

– Нет – золотое правило светской львицы.

– А на мой нюх, отдает махинаторством.

– Сегодня, когда встретишься с этими мужчинами, сосредоточь внимание на том из них, кто больше прочих заинтересуется тобой. Отношения удобнее строить, когда мужчина жаждет быть с женщиной, а не она – с ним.

– А если они все воспылают ко мне страстью?

– Назначь свидание каждому, – спокойно наставляет бабуля. Похоже, она мою шутку не уловила. Или делает вид, что не уловила. – Пойми, дорогая, очень важно иметь много поклонников. Когда поклонник всего один, к нему привыкаешь, а там попробуй-ка вырваться – не выйдет!

Кажется, я поняла ход ее мыслей. При единственном претенденте женщина все свои устремления, все желания сосредоточивает на нем. Теряет бдительность. Наверно, когда рядом толчется трое-четверо ухажеров, их можно сравнивать на предмет достоинств-недостатков.

А я всегда складываю все яйца в одну корзину, потом ношусь с этой корзиной, а в итоге удивляюсь, как так случилось, что я опять наедине с собственным разбитым сердцем. Не разрабатываю резервных планов, не думаю, что стану делать, если ничего не выйдет. До сих пор не оправилась от того последнего раза, когда ничего не вышло. Не оправилась от Адама.

Бабуля, напротив, умеет жить. У нее на каждый день недели – новое свидание. И это ей по вкусу. Еще бы – море удовольствия и никаких терзаний. Рано или поздно один из ее поклонников выступит на передний план, и бабуля сочетается с ним браком. А пока она просто извлекает максимум из летнего сезона в Хэмптонс. Да, мне есть чему поучиться у Ба.

– Что ж мне, хищницей заделаться?

Мы с бабулей находимся на яхте длиной в сто пятьдесят футов, в Сэг-Харбор. Яхта принадлежит одному из многочисленных бабулиных поклонников. У него трое внуков – мне нужно выработать линию поведения, а то как бы снова не остаться с носом.

– Хорошо бы ты, милая… – начинает бабуля и тут же осекается.

– Вот вы где прячетесь! – восклицает хозяин яхты.

На верхней палубе у него обогреваемый бассейн на восьмерых, с подводной скамьей по всему периметру.

– Вовсе мы и не прячемся, – поет бабуля, посверкивая глазами. Как ей это удается – сквозь солнечные очки? – Не прячемся, а секретничаем. Девочкам это свойственно.

– Не пора ли присоединиться к компании? – Хозяин яхты улыбается до ушей, по-щенячьи. – А то без вас скучно.

Зовут его Гарольд. Он очень славный. На бескозырке и на рубашке-поло у него нашивки с названием яхты – «Зельда Мэй». Такие же нашивки на полотенцах. Яхта названа в честь Гарольдовой жены, которая скончалась четыре года назад. Гарольд не хочет менять название. И извиняться за него не хочет. Мне он нравится. Бабуле тоже.

– Нам тебя ужасно не хватало, милый, – воркует бабуля.

Мы следуем за Гарольдом вниз по лестнице. Лестница спиральная, очень изящная. Впрочем, мне не до архитектурных изысков – я боюсь, что снизу видны мои трусы. И что кто-нибудь на них пялится. Оказывается, опасения не напрасны – непосредственно под лестницей нас поджидают все трое Гарольдовых внуков.

Пытаюсь подражать бабуле – она даже на спиральной лестнице не шагает, а как бы стекает по ступеням. Помню, она учила меня сидеть «как леди». Мы пили чай в отеле «Плаза», мне было шесть. Коленки сжать, лодыжки скрестить, обе ноги поместить этак бочком, на одну сторону. И чтобы напряжения не чувствовалось, и никакого упора на пол.

Гостиная просто огромная, словно мы и не на яхте. Такой гостиной не каждый особняк похвастается. Мебель красного дерева, упругий мягкий ковер, кушетки изготовлены по индивидуальному заказу и расположены так, что прямо-таки провоцируют светскую беседу, а еще столик для карточных игр и к нему стулья – в другом стиле, зато антикварные. И неизбежная телевизионная панель в шестьдесят дюймов, которая в выключенном состоянии выполняет функцию зеркала.

Удивительно, как такие тяжелые вещи держатся на плаву; эта мысль занимает меня целое мгновение. Гарольд представляет нас внукам, и старший внук рвется провести экскурсию по яхте для одной отдельно взятой Ханны.

– Пойдем сперва в носовую часть, – говорит он, нажимает на кнопку – и дверь открывается.

Здесь все двери автоматические и устроены по принципу купе – чтобы не хлопали на океанском ветру. Делаю несколько шагов, понимаю, что местонахождение носовой части мне неизвестно.

– Иди первый, – говорю я.

– Нос – он впереди, – улыбается старший внук по имени Трей. – А ты не похожа на морского волка.

Я молчу, но молчание не выглядит невежливым, поскольку Трей продолжает:

– Правый борт находится справа. Слева мы видим иллюминатор.

– А не проще говорить «право», «лево» и «окно»?

Трей смеется.

– Пожалуй, проще. Корма расположена в задней части яхты. Так что пойдем лучше на нос. Не люблю тесноты. И вообще хочу улизнуть от остальных. Улизнем вместе?

Когда мы с бабулей только поднялись на борт, до возвращения внуков, Гарольд показал нам нижнюю палубу, где находятся спальни. Их четыре, каждая снабжена отдельной ванной. Еще имеются каюты для прислуги в количестве восемь человек (ниже ватерлинии, туда экскурсанты не допускаются).

О какой тесноте говорит Трей? У меня на Манхэттене спальня меньше, чем на этом судне. Однако я ему подыгрываю – именно так поступила бы на моем месте бабуля.

– Ты здесь все лето проводишь, Трей?

Мы добрались до носа. Судно выходит из бухты, на носу в такой момент приятнее всего. Здесь имеются два шезлонга (на них полотенца с нашивкой «Зельда Мэй» и подголовные валики с литерой «З»). Устраиваемся в шезлонгах.

– Нет, лето мы начали на Тресковом мысе, ненадолго зависли на острове Нантакет, а уж после прибыли сюда. Через недельку-другую по своим же следам махнем на виноградники, а потом и в Ньюпорт. В августе там регата, мы ее обычно не пропускаем.

Вот интересно, когда этот пижон и его братья работают – и работают ли вообще. Гарольд-то, конечно, на пенсии. Увы, пристойная формулировка вопроса не лезет в голову, да и любопытство, вероятно, обусловлено желанием осудить всю семейку.

– Разве не здорово, что у тебя и твоих братьев столько свободного времени, – наконец выдаю я.

– Еще бы! Когда работаешь на себя, сам распоряжаешься временем. Ну да кому я рассказываю!

Он вообразил, будто и я такая же!.. Это потому, что нынче среда, а мы с утра прохлаждаемся на яхте, в открытом море, и на весь мир нам плевать.

– Вообще-то я юрист. Я работаю не на себя, а на фирму. На Манхэттене.

Не знаю, что меня заставляет с таким пылом настаивать: я сама зарабатываю на жизнь. Не понимаю, зачем подчеркиваю разницу между нами.

Если уж на то пошло, хоть я и юрист и работаю на фирму, а не на себя, я в жизни не волновалась из-за денег благодаря бабулиным щедротам. Бабуля оплачивала мое обучение, начиная с частной школы и заканчивая университетом. Формально я не выгодополучатель, ведь моя мама никогда не позволяла бабушке открыть для меня счет, но, по сути, разницы нет. Бабуля годами платила кучу денег, чтобы я могла не стесняться в тратах. Она даже сделала первый взнос за мою квартиру.

– Дед сказал, ты здесь на целое лето, – с полувопросительной интонацией уточняет Трей.

– Да.

– Значит, в настоящее время ты не работаешь, – подытоживает Трей.

– Ситуация довольно сложная.

– А кому легко? – Трей подмигивает. – Мы с братьями, по сути, не работаем. Живем за счет трастовых фондов.

Хмурюсь. Ясно: Трей уверен, что мы с ним одного поля ягоды.

– Нет, ты не так поняла. – Трей спешит развеять мои страхи. Вздыхаю с облегчением. – Мы не мотаем денежки, как некоторые здешние жители. Мы живем на дивиденды.

На дивиденды он живет, бедняжечка! Да у него трастовый фонд таких размеров, что и дивиденды мотать – не промотать. Да с такими дивидендами и основной суммы не нужно! Просто в голове не укладывается, какое неравноправие кругом царит!

– У тебя ведь та же картина? – уточняет Трей.

И я говорю «да», только чтобы закончить разговор. Трей перечисляет населенные пункты и географические особенности Коннектикута, видимые с яхты. Это сколько же продлится наш круиз? Не сымитировать ли приступ морской болезни? Пускай бы высадили нас с бабулей на берег…

Вдруг по правому борту раздаются шаги.

– Извините, сэр, – говорит девушка в униформе прислуги – коротких шортах цвета хаки и такой же рубашке-поло с нашивкой «Зельда Мэй» и собственным именем – Инга. Длинные белокурые волосы заплетены в две косы. – Время ланча, сэр. Подавать?

– Да, – отвечает Трей. – Для меня принеси, пожалуйста, «Летний эль» марки «Сэм Адамс». Да не сюда – на стол. Мы сейчас.

– Конечно, мистер Пеннингтон.

– А ты что будешь пить, Ханна? – спрашивает Трей.

– Бокал белого вина, если можно.

– Разумеется, мэм.

– Люблю девушек, которые не стесняются выпить среди дня, – улыбается Трей, помогая мне встать с шезлонга.

«Мне надо выпить – иначе не выдержу до конца морской прогулки», – думаю я, но молчу. Молчу и пью.

Глава 12

Хэмптонское утро кардинально отличается от утра нью-йоркского. В городе мечешься по квартире, как ужаленная – сначала в душ, потом напялить что-нибудь наименее помятое, ухватить бутерброд – и бегом на работу.

В Хэмптонс каждое утро превращено в церемонию. Пробудившись, мы не спеша выбираемся из постелей. Я сплю в пижаме, к которой прилагается пеньюар – это наряд для завтрака. Надеваю тапочки, следую в ванную. Умываюсь, накидываю пеньюар и шлепаю к столу.

На завтрак всегда два-три горячих блюда (сегодня – блины и омлет) и несколько холодных блюд (сегодня – мюсли и маффины с черникой). Бабулин повар варит кофе только по заказу, хотя наши кофейные пристрастия не меняются от утра к утру (бабуля пьет эспрессо, я – черный кофе). Имеются три газеты на выбор («Нью-Йорк таймс», «Нью-Йорк пост» и «Вашингтон пост»).

Прислуга ест отдельно.

Сколько себя помню, бабуля держала целый штат прислуги. Сейчас на нее работают Рауль (шофер) и его жена Мартина (экономка). Летом они живут над гаражом, в квартирке с двумя спальнями. Зимой – в Квинсе, в собственном доме.

Раньше у бабули было два повара, оба – дипломированные знатоки французской кухни, хотя приготовить могли абсолютно любое блюдо. Старший из двоих, Алек, работал на бабулю с самого ее брака с итальянцем-автогонщиком. Во время медового месяца автогонщик обронил, что ненавидит ресторанную еду, и бабуля поняла это как намек нанять повара. Жанна-Мари появилась, когда бабуля вышла за тюфячного короля. Тюфячный король обожал французскую кухню. Жить не мог без жирных соусов; Жанне-Мари вменялось в обязанность изобрести более безопасную, но не менее вкусную альтернативу его пристрастиям. Алек, когда при нем готовили голландский соус с обезжиренными сливками, только что в обморок не падал. В конце концов он предъявил бабуле ультиматум: или он, или Жанна-Мари. Алек работал на бабулю много лет, но она успела влюбиться в салат из авокадо, изобретенный Жанной-Мари. В итоге Алек ушел, а Жанна-Мари осталась. Еще и потому, что бабуля терпеть не может ультиматумов.

Также есть женщина, которая «ведет дом». Не знаю, что конкретно под этим подразумевается; догадываюсь, что официально Элинор числится личным секретарем. (На ум приходит бурлескная комедия с Кэри Грантом и Кэтрин Хэпберн.) Видимо, обязанности Элинор включают оплату счетов и отслеживание исправности телефонов и кабельного телевидения. Впрочем, не уверена – бабуля не любит разговоров о деньгах. Она прекрасно умеет добывать деньги, но не считает их подходящей темой для беседы.

Элинор – главная над всей прислугой, и эта должность ей по нраву. Задрав нос, обходит она свои владения, следит, чтобы все блестело. Как правило, Элинор сопровождает бабулю в поездках, ведь составление графика бабулиной социальной активности – одна из основных ее обязанностей.

Кроме того, бабуля держит приходящих уборщиц, которые наводят лоск дважды в неделю. Бабуля любит порядок. Выйдя замуж за моего дедушку, она очень серьезно отнеслась к роли домохозяйки из пригорода и с тех пор всегда имела все основания гордиться своим домом (точнее, своими домами). Пусть сама бабуля больше не занимается уборкой – это не значит, что дома не должны отличаться безукоризненной чистотой.

Наконец, имеется садовник, который живет на вилле круглогодично. Осенью и зимой, когда бабули нет, он следит за порядком – проверяет, не промерзли ли водопроводные трубы, не поселилась ли под полом террасы какая-нибудь зверушка, и вдобавок раз в неделю спускает воду в туалетах. А весной и летом, когда приезжает бабуля, садовник занят стрижкой газона и кустов, прополкой клумб и мелким текущим ремонтом.

Все бабулины работники – люди, ею же проверенные; впрочем, не скажу, что хорошо их знаю. Они делают свое дело, оставаясь практически невидимыми, потому что трудятся в основном, когда мы с бабулей уезжаем за покупками или выходим пройтись по пляжу. Когда мы дома, прислуга держится кухни.

Сегодня бабуле пришла охота стряпать. А это значит, кухня в нашем полном распоряжении. Точнее, целый дом в нашем полном распоряжении – бабуля отпустила всех на выходной. Рауль с Мартиной отдыхают в своей квартирке, остальные ушли на пляж.

Завтрак накрывают на толстенной разделочной доске, установленной на деревянную подставку (такими в старину пользовались мясники на рынках, а сейчас это модная дизайнерская тенденция и заодно сердце бабулиной кухни), но завтракаем мы на террасе. Однако сегодня сразу после завтрака мы наскоро приводим себя в порядок и встречаемся за разделочной доской, чтобы обсудить грядущий ужин.

Бабуля решила приготовить кок-о-вен, то есть цыпленка в вине. Я слыхала, это блюдо занимает целый день – на целый день и настроилась. Морально. Мы сидим на табуретах и составляем список продуктов. Бабуля называет ингредиент, я заглядываю в кладовку и рапортую о наличии (или отсутствии). Придется ехать в город.

К дверце кухонного шкафа прикреплена газетная вырезка. Старая-престарая, желтая-прежелтая – даже трогать страшно. Читаю заголовок: «РЕЦЕПТ СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ».

Далее следует список ингредиентов:

Одна чашка любви

Две чашки друзей и родных

Одна столовая ложка понимания

Две столовые ложки сочувствия

Три столовые ложки щедрости

Все перемешать и приправить щепоткой скромности.

Каждый раз будет получаться по-разному, но главное – приложить максимум старания и делать все с радостью.

– Что это, ба?

– Это? Чепуха, пустяк. Я о нем и забыла. Моя мама вырезала рецепт из газеты, когда мы только прибыли в Америку.

– Но зачем-то ты его сохранила? Наверное, он для тебя важен.

– Память о маме. Ей очень хотелось стать настоящей американкой. И чтобы мы тоже нашли здесь новую родину. Бывало, как наткнется на что-нибудь в этом роде, так и вырежет и приклеит на видном месте.

– Ты мне то же самое говорила, ба.

– Что именно?

– Ну, разве не помнишь? Ты часто говорила: «В рецепте счастливой жизни этот ингредиент явно лишний».

– Мамины слова. Я их девочкой чуть ли не каждый день слышала, – улыбается бабуля.

– Твоя мама тебе говорила, а ты мне говоришь, да, бабуль?

– Да. И твоей маме тоже.

– Выходит, это он и есть – рецепт счастливой жизни?

– Не уверена. Может, нынешним летом узнаем.

* * *

Погода прекрасная. Странно, что бабуля не хочет, по обыкновению, провести день на воздухе; с другой стороны, здорово, что она учит меня готовить. Я не знаю, с какого боку к плите подойти, а бабуля, даром что почти не стряпает сама, остается непревзойденной кулинаркой. Бабулины вкусности даже моя мать вспоминает с восторгом: мол, без них и детство – не детство. Под каковым заявлением я готова подписаться. В перерывах между авиаперелетами мы с бабулей успевали насладиться такими вот тихими денечками, когда она готовила для меня, а я завороженно следила за ее действиями. Например, она умеет делать чудесный сырный соус – в детстве я его обожала. Соусом поливаются спагетти, цветная капуста – да что угодно. Приятное разнообразие после «обслуживания в номерах», к которому я привыкла.

Мы отправляемся на рынок, не спеша идем между прилавками. Хорошо, что бабуля потребовала одеться со всей тщательностью (сама я в жизни не стала бы наводить марафет перед походом за продуктами). На саутгемптонский рынок, похоже, все являются, словно на первый бал. Бабуля огорчилась бы, будь на мне сейчас спортивные штаны и футболка (именно в таком виде я хожу в супермаркет).

– Это твоя мама готовила для тебя цыпленка в вине, да?

Засматриваю бабуле в лицо. Надо же, история движется по спирали. Когда-то прабабушка готовила для бабушки, теперь бабушка готовит для меня.

– Нет, – просто отвечает бабуля. – Мы были богаты. Мама никогда сама не стряпала. Цыпленка в вине я готовила своему первому мужу – тому, что похож на Ретта Батлера, – когда мы жили на Монмартре практически без гроша.

– Ой!

Скорее опускаю голову, прячусь в список продуктов.

– Кок-о-вен и биф бугиньон тогда не котировались, – объясняет бабуля. – Считались крестьянскими блюдами. Моя мама ни за что не стала бы их есть. Они вошли в моду совсем недавно. Даже еще не вошли, а только входят. Тогда, на Монмартре, мы их ели из-за дешевизны. Можно брать любое мясо, соус его умягчит.

Хочется спросить бабулю, нам-то зачем такое готовить, но я молчу. Раз бабуля решила, значит, есть причины. Уж не старые ли фотографии навели ее на мысль состряпать кок-о-вен?

Бабуля берет несколько веточек тимьяна, вдыхает аромат.

– Свеженькие! На, понюхай.

Нюхаю. Не понимаю, свеженькие или не очень. Улыбаюсь, киваю.

По дороге домой бабуля раскрывает главный секрет своего жаркого – вместо красного вина нужно использовать рислинг.

Дома, разобрав покупки, мы садимся перекусить. Ни разу не видела, чтобы Алек или Жанна-Мари перекусывали перед тем, как взяться за дело. Но бабуля уверяет, что кок-о-вен требует определенного настроя, а что же обеспечит этот настрой, как не минутка-другая расслабления?

Мы берем курицу и роллы с перцем и авокадо (их оставила Жанна-Мари, прежде чем уйти на пляж) и устраиваемся возле бассейна. Говорим мало – не как обычно. Пытаюсь жевать с невозмутимым видом. Это нелегко – бабуля нынче витает в облаках.

После перекуса мы возвращаемся в кухню и приступаем. Я шинкую морковь и шампиньоны сорта «кремини», бабуля разделывает курицу. Хочется заговорить с ней, но я слишком поглощена работой. К моему удивлению, во время шинковки мозг отдыхает, а мысли просветляются. Давно я не была так спокойна, так умиротворена. Вот, значит, почему некоторые люди обожают стряпать. По слухам, готовка снимает напряжение, хотя лично мне всегда казалось, не стоит полдня торчать у плиты, чтобы потом за полчаса уничтожить плоды трудов своих.

Бабуле, конечно, требуется гораздо больше времени. Она не ест – она вкушает. Из каждого перекуса устраивает церемонию. Смакует каждый грамм. Делает длинные глотки вина, наслаждается едой. До приезда в Хэмптонс я ела или стоя, или на бегу. А бабуля говорит, на ходу даже собаки не едят.

Итак, овощи и грибы нашинкованы, мясо посолено и приправлено, пора приступать непосредственно к тушению. Бабуля объясняет, как грамотно жарить панчетту – соленую грудинку с пряностями. У меня получается! Вот чего я не знала о кулинарии – мне нравится выполнять задания точно и аккуратно, в установленном порядке. Я так хорошо поджарила панчетту, что бабуля, к моей радости, доверяет мне зарумянить и курицу.

Затем мы выкладываем в кассероль нашинкованную морковь, целенькие луковки, чеснок, солим, перчим и жарим. Теперь очередь коньяка. Панчетта и курица отправляются обратно в кассероль. Далее меня отстраняют, бабуля будет колдовать одна. Она добавляет вино, куриный бульон и свежий тимьян, делает меньше огонь и оставляет тушиться всю нашу красоту. Когда, по мнению бабули, курица потушилась достаточно, мы накрываем кассероль крышкой и ставим в духовку. Там она пробудет минут сорок, а пока бабуля предлагает поплавать в бассейне – чтобы ожидание не было томительным.

Она легла на воду, вытянула ноги, расслабилась. Я, наоборот, не свожу глаз с часов. Вдруг меня посещает ужасная мысль.

– Ба, а что, если курица перетушится?

Говорить стараюсь небрежным тоном, однако в голосе паника.

– Нет такого понятия – «перетушиться».

– Мы же в бассейне! – Пульс учащается. – Вдруг мы ее провороним?

– Провороним курицу? Хорошо сказано. Всегда, Ханна, можно начать с начала!

Бабуля поднимает над водой обе руки. Ни дать ни взять русалка.

– Когда ты для Ретта готовила, у тебя небось не было лишних денег! Ты не могла продуктами разбрасываться. Что ты делала, если курица пригорала?

– Так у меня и бассейна не было. Не очень-то расслабишься, когда нет бассейна, – улыбается бабуля. – Я сидела в кухне и смотрела на плиту.

– Может, и мы должны сидеть и смотреть на плиту?

– Ни в коем случае. Мы будем расслабляться. Мы славно поработали, у нас получится отличное блюдо. Через сорок минут оно дойдет до кондиции, мы его достанем из духовки и съедим. Волноваться не о чем. Будет очень вкусно, вот увидишь. Или не очень. В любом случае, это всего лишь ужин, а не конец света.

– А что вы с Реттом делали, когда ты портила ужин?

– Выбрасывали его и всю ночь занимались любовью.

Я отворачиваюсь, плыву к краю бескрайнего бассейна. Мне вдруг становится безразлично, сколько сейчас времени и не перетушится ли курица.

* * *

Курица не перетушилась. Она дошла до кондиции. А у нас оказалось достаточно времени, чтобы расслабиться в бассейне, принять душ и переодеться к ужину. Я накрываю стол на террасе, бабуля добавляет последние штрихи к кулинарному шедевру под названием «кок-о-вен». Явно уверена, что мне это не под силу – после того как я чуть не сорвалась в бассейне.

Стол бесподобен. Бабуля вытащила костяной фарфор, который непостижимым образом отлично сочетается с пейзажем. Белый, тонко расписанный желтыми цветами, он подчеркивает буйство зелени. Я ставлю на стол бокалы, кладу серебряные ножи и вилки. Чего-то не хватает. Пожалуй, нужно акцентировать внимание на центре стола. Никогда прежде не возникало у меня таких мыслей при взгляде на накрытый стол, но сегодня нечто внутри, в самой глубине сознания, вопиет: нам кусок в горло не полезет, если не поставить на стол вазу с цветами.

Обхожу дом вокруг, уверяя себя, что просто ищу цветы на срезку. На самом деле я направляюсь к гортензиям. Причем на автопилоте. Раздумий не было, решение оформилось не в голове, а где-то в другом месте. Только что я размышляла о том, что на столе недостает живых цветов – и вот я уже среди гортензий. К слову, на пути мне попались розовые кусты и солнцецвет. Но я, похоже, их вовсе не заметила.

И вот я, как зачарованная, стою в зарослях гортензий. Думать могу лишь о том, как стояла здесь в прошлый раз, в последний приезд на виллу тюфячного короля. Жизнь всегда идет не по плану – тогда я не умела ценить счастье, не догадывалась, что его нужно ценить. Не знала, что счастье обретается не навсегда – сейчас есть, а через мгновение исчезло оно, потерялось.

Давай, Ханна, срежь несколько веток, говорю я себе; срежь и поставь в ярко-желтую вазу от Тиффани, что бабуля держит на террасе. Бесполезно – я не могу пошевелиться. Мои мысли и чувства занимает он. Он знал, что я обожаю гортензии, и притащил сюда, в эти самые заросли, тяжеленный гамак, и мы в нем качались и смотрели в небо сквозь кружевные соцветия. Сколько счастливых полдней мы провели в этом гамаке? Почему я их не считала? Потому, что принимала счастье как должное. Думала, мы будем каждый год приезжать на виллу, любоваться гортензиями, нежничать в гамаке.

Не знаю, сколько проторчала в гортензиях. Совсем забыла о бабуле, о курице в вине, о планах уютно и со вкусом поужинать. Потеряла счет времени.

– Ханна, ты готова к ужину? – спрашивает бабуля. От ее голоса я вздрагиваю, бесконечную минуту силюсь припомнить, где я, кто я, что должна делать.

– Готова, бабуль. Конечно, готова.

– Я принесла тебе вина, детка.

В бабулиных руках – бокал игристого розового вина. Здесь все пьют игристое розовое, объяснила бабуля сразу, как только я приехала в Хэмптонс. С благодарностью беру бокал, отпиваю немного.

В молчании мы возвращаемся к столу. Теперь обе мы не здесь, не в Хэмптонс. Бабуля успела принести кассероль. Она снимает крышку, и мы наслаждаемся плодами трудов своих.