Текст книги "Рецепт счастливой жизни"

Глава 13

– Брак бывает счастливым, когда муж испытывает к жене более сильные чувства, чем она к нему, – наставляет бабуля.

Мы шагаем по пляжу.

– Я думала, мужчина и женщина должны испытывать одинаковые чувства.

Бабуля смотрит снисходительно. Снимает солнечные очки, раздельно произносит:

– Не в том случае, если женщина хочет сохранить брак на максимально долгое время.

Странный совет. Просто не представляю, к чему бы его применить.

– То есть ты не любила никого из своих мужей? Даже моего дедушку?

– Не надо утрировать, детка. Я любила их всех. Всем сердцем я любила каждого из моих мужей. Я совсем не о том говорю.

– Тогда о чем ты говоришь?

Гм! Вопрос-то я задала, а вот нужен ли мне ответ? Не знаю.

– Я их любила, однако каждый из них любил меня сильнее, чем я его. Брак не будет удачным, если женщина влюблена больше. Задача женщины – удерживать, скреплять отношения. Она занимается этим изо дня в день, но, если только мужчина не предан ей до мозга костей, она ничего не сможет сделать для сохранения брака. Нельзя удержать мужчину, который горит вполнакала. Рано или поздно такой брак распадется. Рано или поздно такой мужчина бросит свою жену.

– Откуда ты знаешь, Ба?

– По-моему, я была замужем достаточное количество раз, чтобы знать подобные вещи.

– Женщина, которая была замужем семь раз, либо очень много знает о браке, либо не знает практически ничего, – чуть слышно отвечаю я.

Не уверена, что хочу донести фразу до бабулиного слуха. Впрочем, поздно – она успела сорваться с губ.

Мы идем по песку. На нас широкополые шляпы («После тридцати нельзя подставлять лицо солнцу», – утверждает бабуля.) Так вот, спасибо шляпе – она закрывает лицо от бабулиных проницательных глаз. Шляпа в сочетании с океанским ветром – вряд ли бабуля вообще расслышала мои слова.

Как бы не так.

– Позволь тебе напомнить, Ханна, что я ни разу не разводилась. – Бабуля отгибает поле моей шляпы, говорит прямо в ухо.

– А как же твой первый брак?

Смотрю ей прямо в лицо.

– Он был аннулирован. Все остальные мужья умерли. Но заметь: каждый раз перед алтарем я искренне верила, что состарюсь именно с этим человеком.

– Ну, тогда ты действительно дока по части брака.

– Да, я знаю достаточно. И по-моему, тебе следует оглядеться по сторонам – вдруг кто-то влюблен в тебя по уши. А как обнаружишь такого, быстренько выходи за него.

– То есть Джейми – кандидатура неподходящая?

– Он недостаточно тебя любит.

– Интересно, по каким признакам делаются такие выводы?

– Тебе признаки перечислить? Пожалуйста. Во-первых, Джейми не испытывает восторг от каждого твоего высказывания. Во-вторых, он не провожает тебя взглядом, когда ты выходишь из комнаты. В-третьих, ему безразлично, дома ты или еще где-нибудь.

– Просто у нас нормальные, здоровые отношения. Джейми не ревнивец какой-нибудь. Он знает: если я сказала, что иду домой, значит, я иду домой. Совсем необязательно быть сиамскими близнецами, чтобы любить друг друга и заботиться друг о друге.

– Ханна, Ханна! Да мужчина должен от тоски изнывать в твое отсутствие! А Джейми даже ни разу не позвонил.

– Мне эта игра надоела.

– Это не игра, детка.

– Вот мы и пришли, – говорю я.

Мы действительно пришли – поравнялись с соседней виллой.

– Давай еще пройдемся, – предлагает бабуля. – По-моему, разговор не окончен.

– А по-моему, окончен.

Ступаю на мостки, что соединяют дом с пляжем. Замечаю вывеску: «Быстрые деньги». Это так вилла называется. Ужасно дурной вкус – в лоб сообщать всем и каждому о своем происхождении. Впрочем, чтобы приобрести недвижимость в Хэмптонс, вовсе необязательно быть голубых кровей.

Бабуля в дружбе с отцом владельца этой виллы. Его зовут Уолтер. Они познакомились на благотворительном матче по гольфу незадолго до моего приезда. Бабуля гольфом не интересуется – она пришла ради приема, который следовал за матчем.

А сегодня на этой вилле что-то празднуют. Мы идем по дощатому настилу, позволяющему не увязать в песке. Доносится музыка и гул голосов. Явно наняли диджея, и он поставил ремикс из Джастина Тимберлейка «Возвращаю вашу кису». Бабуля пританцовывает, лицо озарено широкой улыбкой, – вспомнился, наверное, кто-нибудь из ее мужей (или все сразу). Я же просто иду по настилу, как школьница, которой предстоит сдать экзамен.

С другой стороны, разве затеянная бабулей садовая вечеринка – не экзамен? Конечно, экзамен – как и все, что я делаю в Хэмптонс. Меня постоянно тестируют – на манеру одеваться, на манеру говорить, на манеру держать себя. Цель тестирования – выяснить, на каком жизненном этапе я пребываю. И что со мной происходит. И чего я хочу. Экзамены я один за другим проваливаю. Действительно, как готовиться, когда не знаешь правильных ответов?

Бабуля, по-прежнему пританцовывая, хватает меня за руку и ведет в самую гущу веселящихся. Все как в кино: не меньше сотни человек развлекаются в саду – танцуют, пьют ледяные коктейли. В бассейне дрейфуют зажженные свечки, джакузи битком набито довольными гостями. Снуют официантки, разносят миниатюрные хот-доги, миниатюрные гамбургеры, миниатюрные пакетики с картофелем-фри. Похоже на вечеринку в честь дня рождения какого-нибудь малыша – только виновнику торжества стукнуло сорок три. Причем не сегодня.

По периметру танцпола установлены огромные лампы, из них сочится ледяной пар. Сегодня жарко; не хватало, чтобы кто-нибудь из гостей перегрелся, вот был бы конфуз. Бабуля с превеликой осторожностью маневрирует в толпе, уворачивается от струек пара, они могут испортить прическу, а ведь Жак сегодня специально трудился для вечеринки, пренебрегать его работой – тяжкий грех.

Никогда не бывала на подобной вечеринке. То ли дело бабуля. Сверкает улыбкой первому встречному, интересуется, где тут бар. У меня другой подход – я избегаю визуального контакта, даже когда имеет место контакт вербальный. Уголком глаза вижу, как первый встречный указывает на бар. Бабуля хватает меня за руку и тащит прохлаждаться.

Я готова убить ее за то, что она настояла на крохотном небесно-голубом бикини с белой отделкой. Вид у меня нелепейший. Во-первых, еще в бутике предупреждали: купальник нельзя мочить. Во-вторых (и в-главных), мне придется в течение всей вечеринки втягивать живот. Удовольствие ниже среднего. Обвязываю бедра голубым парео, потуже затягиваю узел на животе – однако бабуля замечает маневр и стягивает узел ниже, к миниатюрным плавкам. Хорошо бы на мне был купальник вроде того, что надела она сама – закрытый, густо-синий, с отделкой по краю декольте. Парео у бабули тоже имеется, но оно закрывает ноги до самых лодыжек, в то время как мое – лишь до середины бедра. А вдруг я что-нибудь уроню? Это же стыд и срам – нагибаться в таком купальнике!

Бабуля сегодня тоже не будет купаться, но вовсе не из страха за купальный костюм, а из страха за свои драгоценности. Бог весть почему на садово-бассейновую вечеринку она надела изумрудные серьги-пуссеты и золотой браслет, широкий, как обшлаг.

Бабуля вручает мне бокал белого вина, мы чокаемся. Хочется спросить, почему мы не взяли ледяные напитки – они тут всех цветов радуги, – но я знаю ответ: «Коктейли слишком калорийные». Бабуля также уверена, что напитки вроде «Пина-колады» и «Дайкири» – низкого качества, вредны для здоровья и вообще признак дурного вкуса.

Вдруг сзади раздается:

– Вивьен!

Мы обе так и подпрыгиваем. С противоположного края бассейна машет Уолтер. Как всегда, образчик саутгемптонского стиля – в фисташковых бермудах и белой рубашке навыпуск, с закатанными рукавами. Живая реклама последней коллекции от Ральфа Лорена. Ерошит свою седую гриву, сверкает вставными зубами. Ему даже вставные зубы к лицу. Вообще Уолтер похож на кинозвезду. А еще у него яркий загар – возможно, результат членства в саутгемптонском гольф-клубе. При этом кожа не выглядит морщинистой. Похоже, каждая деталь Уолтерова имиджа требует поправки на Уолтерову харизму.

Он берет бабулю за руку, целует в обе щеки. Наверняка потому, что его заводит бабулино французское происхождение. С другой стороны, поскольку сам Уолтер вырос не в Европе, такое проявление восторга кажется наигранным. Бабуля представляет нас друг другу, Уолтер жаждет познакомить меня со своим сыном, владельцем дома. Эге, да тут очередной заговор.

Появляется хваленый сын. У меня спирает дыхание. Не от восторга – от кубинской сигары, которой этот сын дымит. Мы в облаке дыма, глаза начинают слезиться. Делаю бабуле отчаянные знаки – она их в упор не видит. Дым не оказывает на бабулю никакого воздействия – она продолжает светскую беседу, точнее, одобряет кивком каждое слово этого Джозефа. Зато у меня уже подводка потекла, а заодно и солнцезащитный крем.

Джозеф («Пожалуйста, не называйте меня Джо») мал ростом, коренаст, дурен собой и непохож на хэмптонца. Кожа у него белая до прозрачности. Говорит он в разы громче любого из гостей. И глаз не сводит с моего бюста, даже когда обращается к отцу или к бабуле. Грудь у него безволосая, руки – тоже; видно, вся растительность пошла на брови. Не брови, а бровищи. Но хуже всего, конечно, кубинская сигара.

– Мой шестой муж тоже курил сигары, – сообщает Ба. (Вот бы мне так уметь поддерживать разговор!) – Дымил до последнего своего часа.

Бабуля очень мудро замалчивает тот факт, что шестой муж от курения и умер. Позднее она обязательно просветит меня относительно подходящих и неподходящих тем для беседы в приличном обществе.

– У меня салоны для загара по всему Джерси, – хвалится Джозеф.

Уже по интонации ясно, как он презирает своих клиентов. Считает их выскочками и плебеями. Вспоминается бабулино наставление: «Очень некрасиво сплетничать о других людях, особенно о тех, чьи потребности позволяют тебе зарабатывать на жизнь. Такие слова принижают в первую очередь самого говорящего».

Натягиваю улыбку, прикидываюсь, что увлечена монологом, а сама стреляю глазами. Вот бы попался кто-нибудь знакомый – хороший был бы предлог свалить со смотрин.

Усилия, конечно, напрасны. У меня мало друзей, а те, что имеются, не ездят в Хэмптонс и не посещают садовые вечеринки. В результате от меня впечатление как от невежи, которая вяло поддерживает разговор лишь до поры до времени – пока не подвернется более «полезный» собеседник. Правда, Джозеф моих взглядов не замечает – он по-прежнему пялится на мой бюст.

– Ханна, это ты?

Оборачиваюсь, однако народу столько, что совершенно невозможно идентифицировать назвавшего меня по имени.

А он протискивается ко мне, и небезуспешно. Но какое разочарование! Я-то надеялась на встречу с кем-нибудь поприятнее Джозефа – а нарвалась на Нэйта Цукермана!

Не выношу Нэйта Цукермана. Не перевариваю Нэйта Цукермана. Презираю Нэйта Цукермана и ему подобных. Этакие вечные мальчики, скользят по жизни в бейсболках и майках с самоироничными надписями (самоирония паче гордыни), словно и не выпускались из колледжа. До седых волос используют по отношению друг к другу инфантильные клички – Брателло и Животное (или конкретнее – Бобер[9]9
  Бобер является символом-маскотом Массачусетского технологического университета. Бобрами называют студентов и выпускников этого престижнейшего вуза.


[Закрыть]). Богатенькие наследнички, которым не надо думать о хлебе насущном. Полагаются на папулины денежки да связи.

Впервые я увидела Нэйта на вечере знакомств, едва поступив на юрфак. Слава бежала впереди него. Девчонки шептались о Нэйтовой наружности и семейном капитале, парни обсуждали его отца – председателя многомиллионной корпорации Цукерманов. Вдобавок Цукермана-старшего прочили в мэры Нью-Йорка.

– Юриспруденция для меня – только первая ступенька, – сообщил Нэйт Цукерман, едва успев представиться. – Попрактикую лет несколько, а потом или стану судьей, или махну в политику.

– Круто, – сказала я.

На самом деле я вовсе не считала, что это круто. Фраза только усилила мою ненависть к Нэйту Цукерману, оттенила все его гадкие черты. Действительно, почему бы не попробоваться в роли судьи или не махнуть в политику? Таким папиным сынкам всюду дорога открыта. А нам, простым смертным, остается только мечтать. Но когда за тобой стоит целый клан Цукерманов из Верхнего Вест-Сайда, поистине возможно все.

На втором курсе, во время учебного судебного процесса, мы оказались по разные стороны баррикад. Процесс длился целый семестр, требовал огромной работы, написания двадцатистраничной речи. Кульминацией был словесный поединок.

Больше всего мне запомнились легкомыслие и безответственность, с какими Нэйт и его приятели подошли к делу. Конечно, для них юрфак вообще был развлекаловом, отдыхом от безделья – но к процессу-то они могли бы отнестись серьезнее. Лично мне это задание казалось очень важным. Еще бы, нам дали шанс потренировать специфические навыки, так сказать, в декорациях, устроить репетицию в костюмах, чтобы в недалеком будущем с большей уверенностью выступить в защиту настоящего клиента перед нетерпеливым и мрачным судьей. Однако Нэйт и его прихлебатели работали спустя рукава и даже пошли на дешевую уловку – расширили поля, чтобы поменьше написать, но заполнить побольше листов. Весь семестр я говорила себе: вот и хорошо, что Нэйт валяет дурака. Я побью его одной левой.

Все вышло не так. В судный день мы оба надели темно-синие «двойки», Нэйт зализал волосы, чтоб не торчали, я соорудила официальный узел на затылке. Мы выглядели как настоящие юристы.

– Удачи, Гудман, – бросил Нэйт и протянул руку для пожатия.

– И тебе того же, – отвечала я, полностью уверенная в победе.

И тут я кое-что заметила. Из-под сшитой на заказ темно-синей «двойки» нагло торчали кроссовки.

Нэйт Цукерман напялил кроссовки. Не думайте – я не смолчала. Я ему все высказала – и насчет дресскода, и насчет общего легкомыслия по отношению к судебному процессу, пусть и учебному. Он только рассмеялся. Мол, не парься, Гудман, кроссовки за кафедрой не видны. А разве в том дело, видны или не видны? Я же их видела. И все наши видели. Выходит, для Нэйта Цукермана закон не писан. Нэйт Цукерман выше правил. Мы, значит, должны маяться в неудобных туфлях, а Нэйт Цукерман будет расслабляться в спортивной обуви. Нэйт Цукерман будет скользить по жизни, как по теннисному корту.

И вот Нэйт продвигается ко мне, а я силюсь увидеть корень ненависти в его кроссовках. В кроссовках, а не в факте победы в прениях.

Допустим. Но как же быть с другим обстоятельством: Нэйт Цукерман – единственный из моих однокашников, кому известно про обвинение в убийстве? То есть в попытке убийства. Не самая подходящая тема для разговора за коктейлем.

– Привет, Нэйт, – говорю я. Не выяснять же отношения при Джозефе. – Познакомься, это Джо.

Вот попала так попала. В прямом смысле между двух огней. И с Джозефом (а главное – с его сигарой) противно, и с Нэйтом вдаваться в подробности не хочу. Единственный выход – прикинуться, что у меня свидание с Джозефом. Джозеф, конечно, не фонтан, но, по крайней мере, он – хозяин дома и устроитель вечеринки, а Нэйт – только гость и уж, наверное, умеет себя вести.

– Хочешь сигару? – предлагает Джозеф.

– Нет, спасибо, дружище, – отказывается Нэйт. – Я не курю.

Джозеф кивает с пониманием и возвращает взгляд на мой бюст. Вдруг появляется женщина с куда более роскошным бюстом, и Джозеф мигом придумывает повод свалить.

– Вы, наверное, давненько не виделись. Не буду мешать общению.

И поспешно покидает сцену.

– Выпьешь что-нибудь, Ханна?

Поднимаю свой бокал – дескать, я уже охвачена.

– Так, значит, ты по-прежнему работаешь на свою фирму? – продолжает Нэйт.

Он просто пытается поддерживать беседу, и нечего искать в его словах некий подтекст. Впрочем, несмотря на самовнушение, невинный с виду вопрос представляется ключевым, ведь ответ дал бы полное объяснение моего пребывания в Саутгемптоне.

– Да, – говорю я. И никакая это не ложь, а почти полуправда. – А ты все еще помощник прокурора?

– Угу. Эта должность мне по вкусу.

– Вот и славно, – подытоживаю я. Какая досада, что безукоризненный план Нэйта Цукермана, изложенный мне еще на первом курсе, пока реализуется без сучка без задоринки. Сегодня он помощник окружного прокурора. А завтра станет судьей или махнет в политику. В Овальном кабинете его просто-таки заждались. Почему, ну почему у него все в ажуре, а у меня не будем уточнять где?

Как бы от него отвязаться? Ничего пристойного измыслить не могу.

– Знаешь, Нэйт, мне надо идти. Извини.

Поворачиваюсь и топаю прямо к дому. Бабуле говорю, что мне надо в уборную, и исчезаю, не дожидаясь реакции.

В гостевой туалет собралась изрядная очередь. И все-таки лучше в этой очереди торчать, чем тусоваться. Вот я и торчу.

Через двадцать пять минут выхожу из туалета, готовая еще к паре-тройке светских бесед.

– Ханна, что ты себе позволяешь?

Крайне недовольная бабуля перехватила меня на подступах к туалету.

– Пописать нельзя сходить, что ли?

Мы движемся по просторному холлу. Пытаюсь копировать бабулину танцующую походку – ту, что она демонстрировала перед вечеринкой, на пляже. В моем исполнении выглядит нелепо.

– Ты говорила с двумя молодыми джентльменами, – объясняет бабуля, – и каждого из них бросила, не выдержав и десяти минут.

– Того, который высокий, я еще по юрфаку помню. И на дух не выношу.

– А вот он, похоже, настроен далеко не так враждебно. Я такие вещи чувствую. Почему бы тебе с ним не потанцевать?

– Потому что я не хочу танцевать.

– Танцевать ты не хочешь. Знакомства заводить не хочешь. Так что ж тебе надо?

– Пина-колада, – бросаю я, направляясь к бару.

Протискиваюсь к стойке, изо всех сил стараясь не оглядываться. План следующий: сейчас закажу какой-нибудь из соблазнительных высококалорийных коктейлей, затем сошлюсь на мигрень и слиняю домой. Интересно, сколько времени? («Нельзя уходить с вечеринки раньше, чем через полтора часа, иначе хозяева обидятся», – уверена Ба.) Какая досада – Ба сегодня заставила меня снять наручные часы, потому что я только на них и гляжу, когда надо развлекаться и расслабляться. Очень веский аргумент. А мобильник в парео не спрячешь.

Потягивая клубничный «Дайкири», я прикидываю: с полчаса ушло на приветствия и болтовню с хозяином и его отцом, а затем с Нэйтом. Еще полчаса я проторчала в туалетной очереди. Значит, если пить дайкири очень медленно, можно линять, когда бокал опустеет, – и бабуле нечем будет крыть.

Если подумать, смешно до колик. У нормальных людей бабушки сидят дома да печенье пекут. А моя каждый день развлекается в гостях, да еще недовольна, если я не следую ее примеру. Особенно же недовольна, если я не флиртую с каждым встречным и поперечным.

– Что тебя так рассмешило?

Это снова Нэйт Цукерман.

– Чепуха. Я вспомнила одно бабушкино высказывание.

– Какое именно?

– Говорю же – чепуха.

– Чепуха так чепуха. Эй, приятель! – Это он бармену. – Сооруди-ка мне то же самое, что этой леди.

Пока «сооружают» клубничный «Дайкири», кошусь на Нэйтово лицо. Он явно не привык к неловким паузам в разговоре. А вот чем он закормлен, так это томными взглядами и влюбленным щебетом. Но дело-то в том, что я специализируюсь на неловких паузах. Неловкие паузы внушают мне чувство уверенности, а томные взгляды и влюбленный щебет с моей стороны – не для Нэйта Цукермана.

– Сладкая клубничка, – выдает Нэйт Цукерман.

Оборачиваюсь к нему. Он изо всех сил старается не скривиться. Значит, слова «сладкая клубничка» относятся к «Дайкири». Пожалуй, Нэйт Цукерман не такой уж противный.

Может, даже в определенном смысле привлекательный. Конечно, на любителя. Сегодня он в розовой рубашке-поло и клетчатых шортах подходящих тонов. Хорошо видно, какой он высокий и поджарый. Я говорю «поджарый», потому что это не синоним к «худощавому». Поджарый мужчина регулярно играет в теннис или ходит в фитнес-клуб. Худощавый – становится таковым в результате музицирования в Нижнем Ист-Сайде и неуверенности, что нынче хватит денег поужинать. Вот мой бывший как раз худощав.

А еще у Нэйта Цукермана, оказывается, полно веснушек. Под словом «полно» я разумею «полно». Веснушками усыпаны и нос, и щеки, и руки. Кожа светлая, но хорошо воспринимает загар, а волосы очень-очень темные. Почти черные. И прямые, в отличие от моей неуправляемой гривы.

– Потанцуем, Ханна?

– Ой, нет, спасибо!

Я всегда так отвечаю на предложение потанцевать.

– Да ладно упрямиться, пойдем! – Нэйт берет меня за руку. – Танцевать – это такое удовольствие!

Обычно я не откликаюсь на подобные призывы и уж точно не танцую с теми, кто хватает меня за руки. На самом деле я не позволяю себе вообще никаких удовольствий. Кстати, мизансцена их и не сулит. Однако Нэйту, как выяснилось, трудно отказать.

Вот мы и танцуем. И это, против моих ожиданий, совсем неплохо. Не припомню, когда я в последний раз поддавалась сиюминутному капризу. Когда в последний раз танцевала и улыбалась. Когда получала удовольствие на бессознательном уровне.

Каждый на вечеринке развлекается в меру сил. Мы с Нэйтом так и держим высокие бокалы. Руки горячие, запотевшее стекло приятно холодит ладонь. Нэйт прижимает свой бокал к затылку, дескать, ну и жара. Машет себе на лицо. Почему-то это очень смешно.

Мелодия теперь другая – самая популярная нынешним летом, ее на всех волнах передают. Нэйт указывает на колонки – как бы спрашивает, та ли это песня. Похоже, он из тех парней, у которых каждое лето новый попсовый фаворит.

Чувствую чье-то присутствие сбоку. Кошусь вправо. Бабуля. Танцует с Уолтером. Как всегда, само изящество. И, похоже, оба получают удовольствие. Оборачиваюсь. Улыбаюсь. Бабуля забирает у меня бокал – наверное, хочет поставить на ближайший столик. Но нет – она делает глоток. Глоток клубничного дайкири.

– Сладкая клубничка! – восклицает бабуля и слегка кривится.

Впрочем, из-за музыки ее не слышно.

– Согласен, – подхватывает Нэйт и ставит свой бокал на столик рядом с моим.

– Это Нэйт, – говорю я. – А это моя бабушка и ее друг Уолтер.

– Рад снова видеть вас, миссис Морганфельдер, – улыбается Нэйт. – Привет, Уолтер.

Вот это да! Я думала, Ба знает всех свободных мужчин в округе старше шестидесяти, а оказывается, возрастные рамки – не для нее. Она знает всех свободных мужчин в округе. Точка. И тут я соображаю: я ведь упомянула про Нэйта, и имя назвала, и должность. Ну, когда мы говорили о моем допросе в полиции. Странно, почему Ба не сказала, что знакома с Нэйтом?

Композиция кончилась, сменилась новой, с латиноамериканскими ритмами. Как по команде, все мужчины похватали своих подруг и отплясывают меренге.

Бабуля танцует с Уолтером. Нэйт берет меня за руку, обнимает за талию, и вот мы с ним уже вовсю крутим бедрами. Слава богу, я кое-каким кубинским па выучилась у своего бывшего, даром что отношения закончились попыткой убийства. Не спросить ли Нэйта, где он так поднаторел в меренге? Однако я молчу. Я делаю нечто другое. Нечто такое, чего никогда себе не позволяю.

Я позволяю Нэйту вести. Он привлекает меня к себе так тесно, что слышен запах его солнцезащитного крема. Прижимается щекой к моей щеке. Щека колючая, будто он утром не побрился. И вдруг одним движением разворачивает меня лицом к пляжу. Рядом наслаждается танцем бабуля. И тогда я, как ни противно признавать, тоже начинаю наслаждаться.