Текст книги "Мужчины на моей кушетке"

Дэвид подтвердил мою интуитивную догадку, когда рассказал мне, что рос в амбициозной, ориентированной на результат семье и у него было несколько братьев – это как раз такая обстановка, которая воспитывает либо склонных к тревожности перфекционистов, либо людей, которые со временем ломаются под давлением, впадая в депрессию.

Дэвид был человеком целеустремленным. В футбольной команде своего колледжа он играл за квотербека. Ныне он управлял успешным хеджевым фондом[6]6
  Частный инвестиционный фонд, недоступный широкому кругу лиц.


[Закрыть], отличаясь в работе той же агрессивностью и стратегическим мышлением. Он работал на Уолл-стрит не покладая рук по 80 часов в неделю. Я знавала людей, занятых в этом бизнесе. Некоторые из них «спускали пар» с помощью кокаина и проституток. Дэвид не был похож на такой тип, но мне нужно было в этом убедиться.

– Мне не нравится платить за секс, – ответил он. – Мне просто нравится добиваться женщин-недотрог.

Но когда они отвечали на проявленный им интерес, Дэвиду не хватало эмпатии – или социального интеллекта, – чтобы осознать, что́ может чувствовать его «дичь»: возбуждение от встречи с красивым, обеспеченным мужчиной; заманчивость хороших перспектив, возможно – удачного брака; надежда на то, что он всерьез заинтересовался ею; и, возможно, некоторая тревога, вызванная обостренным осознанием неравного соотношения мужчин и женщин в большом городе. Я хотела помочь Дэвиду проникнуть в мир возможных чувств женщин, которые были объектом его охоты. Я придвинула свое кресло поближе и наклонилась к нему, чтобы акцентировать связь между нами.

– А что, если женщина, с которой вы разговариваете, симулирует искренний интерес к вам? – предположила я.

Дэвид ухмыльнулся, явно настроенный скептически. Я продолжила:

– Что, если она видит в вас только гигантский значок доллара и мечтает о том, чтобы, манипулируя вами, заставить вас оплачивать ее покупки и путешествия? Что, если все ваше взаимодействие в баре – это притворство, в котором вы оба играете свои роли?

Дэвид молча обдумывал мои предположения, а я наблюдала, как ответ начинает медленно проявляться в выражении его лица.

Неуверенность.

Он никогда не задумывался над тем, что женщина, демонстрирующая интерес, может вовсе не хотеть его. Ему необходимо было быть желанным, и, если он ощущал это желание со стороны женщины, оно просто не могло быть подделкой. Его эго рассчитывало на это.

– Для вас важно, чтобы женщина действительно вас желала, – проговорила я, мягко объясняя то, что он сейчас осознал, но о чем прежде не задумывался.

Язык тела Дэвида начал меняться, когда тревога и стыд поднялись из глубин его существа. Он закрыл одной рукой грудь, подняв ладонь к подбородку, нахмурил брови, одна ступня выбивала по полу отрывистую дробь. Я наблюдала, как его эго постепенно «сдувается». Ценность ежевечерних эскапад, прежде имевших для него огромное значение, внезапно оказалась поражена сомнением. Я проделала брешь в его эго, и на какое-то мгновение в мою душу закралась надежда, что теперь мы сможем заняться настоящей терапией.

Я уселась поудобнее в кресле и ненадолго отвела взгляд, чтобы ослабить напряжение. Когда я снова посмотрела на Дэвида, тень поражения пробежала по его лицу. Шах и мат! Однако чувства торжества у меня не было.

Атмосфера в комнате потяжелела от новой энергии – эмоций, его и моих. Я ощутила теплую волну сострадания, поднимающуюся во мне. Довольно долго никто из нас не произносил ни слова. Тогда я в первый раз ощутила эмпатию к Дэвиду.

– Что в эту минуту происходит внутри вас? – мягко спросила я, чувствуя и себя несколько уязвимой.

– Ничего, – отрезал он. – Мне нужно идти. У меня встреча через полчаса.

Дэвид резко вскочил с места. Атмосфера стала ощутимо холоднее. Я понимала, что мне следует попытаться удержать его, но все это случилось слишком быстро, и я почувствовала обиду.

Я совершила ошибку. Меня учили, что, когда клиент изъявляет желание уйти до конца сеанса, это классический признак того, что он от чего-то бежит и что крайне важно заняться этой проблемой в тот же момент. Я не была уверена, что он вернется.

* * *

К счастью, Дэвид все же вернулся на следующей неделе. Но он пришел на двадцать минут позже назначенного времени и не стал объясняться – еще один классический признак сопротивления. Я была рада, что он объявился, но его опоздание вполне могло означать, что он хотел сократить продолжительность сеанса, чтобы не дать увидеть себя на более глубоком уровне.

Кроме того, прежнее нахальство Дэвида вылезло на поверхность в полную силу. Садясь на диван, он заметил:

– Вы сегодня отлично выглядите, док. Знаете, вы ведь действительно очень сексуальны. Если бы я увидел вас вне стен этого кабинета, я бы попытался вас разговорить.

На этот раз я не была ни польщена, ни оскорблена. Возврат Дэвида к сексуализированному поведению был вполне прозрачен. Он эротизировал свою тревожность и отступил в безопасную зону. В этом не было ничего необычного: Дэвид явно чувствовал себя уязвимым, и это объясняло его реверсию[7]7
  Реверсия – психологическая защита, выражающаяся в проигрывании жизненного сценария с переменой в нем мест субъекта и объекта.


[Закрыть]. Теперь мы с ним снова вернулись на исходные позиции.

Я не хотела, чтобы он меня сексуализировал. Единственное, что мне всегда было нужно от клиентов, – это уважение. И одобрение. Я хотела, чтобы мои интерпретации и методы воспринимали как хитроумные и проницательные, мудрые и полезные. На самом деле я ощущала приток уверенности всякий раз, как пациент говорил: «Именно так все и есть!» или «Моя жизнь изменилась к лучшему!»

И все же я понимала, что некоторые аспекты моей внешности можно воспринять как соблазнительные: юбки по фигуре, высокие каблуки, перекрещивание ног, внимательный взгляд или мягкий «психотерапевтический» голос. Однажды во время учебы в аспирантуре мой супервайзер завел меня в кабинет и посоветовал не носить ботфорты с юбками на работу, поскольку я могу отвлекать пациентов мужского пола (может быть, он имел в виду, что я отвлекаю его?).

Возможно, что на подсознательном уровне меня радовало такое внимание, ведь я не последовала этому совету. Моя одежда была совершенно рациональной. Я была одета точно так же, как и все прочие молодые женщины-профессионалы на Манхэттене, которых я видела на улицах каждый день. Я не хотела носить бесформенные платья или квадратные деловые костюмы. Я не старалась выглядеть провокационно – просто следовала моде.

Моя внешность не считалась сексуализированной, пока я не входила в кабинет со своими клиентами. Поэтому я решила, что, если мужчины на моей кушетке реагируют на мою физическую подачу – допустим, что мой супервайзер был прав, – значит, это открывает передо мной определенные возможности. Их сексуальные и эмоциональные проблемы будут всплывать на поверхность, и тогда мы станем разбирать их по горячим следам. Иными словами, я использовала эти реакции как инструмент, чтобы помочь клиентам понять их способ отношения к женщинам.

Поведение пациента во время сеанса обычно является зеркальным отражением того, как он в целом ведет себя в социальных взаимодействиях. Когда пациент проецирует свои привычные шаблоны отношений на терапевта, это называется переносом. Терапевт же отражает их обратно пациенту, чтобы помочь ему.

Хотя возникновение сексуального тока между терапевтом и пациентом по ряду причин, от вполне невинных до биохимических, – явление не такое уж необычное, внимание Дэвида к моему телу и его снисходительная лесть предполагали, что эротический перенос был для него поведенческим шаблоном. И дело было вовсе не в моих сапогах.

Я часто становлюсь символом женщины в жизни моих пациентов – или, точнее, символом тех воззрений, которые сложились у них относительно женщин. Они могут проецировать на меня свои проблемы с женщиной любимой, равнодушной, отвергающей, женщиной-«кормилицей», требовательной матерью, соблазнительницей. Некоторые меня идеализировали, другие хотели бы обесценить. Их реакции на меня обнаруживали самые потаенные желания и самые темные мотивы, пока они подбирали мне роль в своей персональной драме.

Я бдительно отслеживала, кем они меня считали или кем им было нужно, чтобы я была. Кто я – репрезентация женщины, которая его отвергла? Женщины, которую он не может заполучить? Стану ли я для него идеалом? В случае Дэвида – видит ли он во мне один из своих многочисленных потенциальных трофеев?

Как правило, эротическим переносом я стараюсь заняться немедленно, но в тот момент я решила пропустить его заигрывания мимо ушей и разобраться с тем, что лежало на самой поверхности его поведения.

– Я тревожилась после нашего прошлого сеанса, – проговорила я. – Вы ушли так внезапно.

– Угу. У меня была встреча.

Вместо того чтобы подвергнуть сомнению его поспешное объяснение, я осталась на персональном уровне:

– Наш прошлый разговор оставил у меня ощущение дискомфорта.

– У меня тоже, – проговорил Дэвид невыразительным голосом.

– Вы можете сказать конкретнее, что вызвало у вас дискомфорт?

– Я просто никогда не думал, что все это может быть иллюзией.

– А что было для вас самым трудным в этом осознании?

Дэвид проигнорировал мой вопрос.

– Полагаю, меня просто возбуждает, когда девушки меня хотят, – сказал он. Я поддержала его раздражительность, вместо того чтобы критиковать ее.

– Значит, для вас очень важно, чтобы девушки вас хотели.

– Да, думаю, так.

– Как вы считаете, что это говорит о вас?

– Черт, да откуда мне знать?! Думаю, это означает, что я лучше отношусь к себе, когда соблазняю женщин.

– И поэтому вы ведете себя со мной как соблазнитель?

– Я нахожу вас привлекательной, что в этом дурного?

Теперь была моя очередь пропустить его вопрос.

– Каково это для вас – вести со мной такие разговоры? – Я сохраняла мягкий тон, но удерживала его взгляд.

– Временами – неловко. Но я способен с этим справиться.

– Похоже, что так. Вы вошли. Вы сказали мне, что я сексуальна. Это ваш обычный шаблон в обращении с женщинами. Вы уверены в себе и соблазнительны – и все же… – Я подпустила в выражение лица обеспокоенности. – И все же вы труднодоступны. Мне, например, трудно по-настоящему поддерживать контакт с вами. Интересно, происходит ли то же самое в ваших отношениях.

Я задела больной нерв.

– Верно, – тихо проговорил Дэвид. – Моя подруга, Никки, жалуется, что я не раскрываюсь.

– Как вы считаете, что она имеет в виду?

– Не знаю. Что я не способен любить, по крайней мере так, как она себе представляет любовь. Разве не поэтому я пришел сюда?

– Расскажите мне побольше о Никки.

– Думаю, она могла бы быть моей единственной.

– Что заставляет вас так думать?

– Я знаю, что она любит меня, и думаю, что она будет верна мне. И она очень сексуальная. Вот потому-то я и не могу понять, зачем я продолжаю путаться с другими женщинами.

Что такое было в этом мужчине, из-за чего он должен был постоянно «бегать налево»? Люди, которые так озабочены подобными вопросами – насколько сексуальны они сами, насколько сексуальны их возлюбленные, на какой машине они ездят, какого размера у них дом, – кажутся мне слабыми и инфантильными. Ну вот, я снова сползала на позиции осуждения – и не могла удержаться! Да, подобное верхоглядство казалось мне искусственным и ребяческим.

Я представляла себе, как Дэвид и его приятели шатаются по барам – праздные компании бывших студентов в брюках цвета хаки, скучные, банальные, прозаические. Но хуже всего было высокомерие и та самая простота, что хуже воровства, – вульгарность выражений вроде «у нее была великолепная грудь и пресс, твердый как камень». Дэвид не прославлял физическую красоту своей подруги в этом заявлении; в том, как он произнес слово «грудь», не было никакого намека на уважение или одобрение.

Моя реакция на его речь обусловлена не моралью или моей южной чопорностью, но лишь ее дегуманизирующим эффектом. Однако я чувствовала, что негодование могло навести меня на некоторые полезные ответы для Дэвида.

Хотя Дэвид описал мне Никки, наш разговор о ней не затронул особых глубин. Я хотела больше узнать о том, как они вместе проводят время, об их контакте – а не только о ее верности и сексуальности.

– Мы тусуемся с друзьями, – стал рассказывать он. – Ходим по барам или остаемся дома и смотрим кино. Еще много занимаемся сексом. Она великолепна в постели.

– Да? А что вам больше всего нравится в сексе с Никки?

– Она его по-настоящему любит.

– А именно?

– Она раскованна, ей тоже нравится им заниматься.

Эта реплика, как я начинала понимать, была наиболее популярным у мужчин описанием качеств, делающих женщину хорошей любовницей.

– Она готова делать все, что угодно, – промурлыкал он с соблазнительной ухмылкой и многозначительно посмотрел мне в глаза долгим взглядом.

Дэвид снова флиртовал со мной. Его тон так и приглашал меня спросить, что́ означает это «все, что угодно». Я не стала потакать ему, но он все равно рассказал:

– Она кричит, она извивается, она испытывает множественный оргазм.

– Это замечательно, – сказала я.

– И я вижу, что она делает это не только для того, чтобы я был доволен, – добавил он чуть агрессивно. Наверное, мои прежние предположения о том, что Дэвиду стоит представить себе женщину, играющую нечестно, задели в нем какую-то струнку. – Я довольно хорош в этом деле. Благодаря ей я доволен собой и знаю, что она меня хочет. Вы хотите узнать что-то еще?

В общем-то, нет. Чего я хотела – так это с садистским удовольствием проткнуть пузырь его напыщенности. На самом деле мне хотелось расколотить его, точно пиньяту[8]8
  Мексиканская народная игра, разбивание пустотелой фигурки (пиньяты), наполненной сладостями.


[Закрыть]. Но я понимала, что это не лучший способ выстраивания терапевтических отношений с любым пациентом, и особенно с таким, у которого есть нарциссические наклонности.

У Дэвида отсутствовала способность видеть в женщине истинную ценность, и именно это меня оскорбляло. Такая склонность к дегуманизации есть корень всего сексуального зла. Я хотела бороться против нее, но делать это надо было не дубинкой, а помощью Дэвиду. Я намеревалась использовать свои отношения с ним для создания у него иного эмоционального ощущения от женщины.

Чтобы заставить Дэвида раскрыться более искренним чувствам, я должна была настроиться на его нарциссизм. Попытки напролом пробиться через самодовольные защитные барьеры нарцисса лишь усиливают его чванство. Вместо этого я должна была отразить обратно Дэвиду те качества, которыми он так любовался в себе, показать ему, что я понимаю, почему он так фантастически хорош. С помощью такого трюка можно заставить нарцисса уважать тебя.

Это было нелегко, потому что я была вынуждена признать в отношении Дэвида ту истину, которой предпочитала не видеть. Он бросил вызов моему фантазийному представлению о мужчинах – что они точно так же одержимы ухаживанием в викторианском стиле, как и я. Он взял да и прихлопнул мой романтический мыльный пузырь своими мужицкими словами, которые, подобно варварам-завоевателям, свели мои высокие идеалы к вульгарностям и анатомическим деталям. Он видел в женщинах добычу. Наверное, если бы он мог набивать чучела из женщин, которых приводил домой из походов по барам, и водружать их на стены, он бы так и делал.

* * *

Одобрительная реплика Дэвида в адрес сексуальности Никки вообще не имела к ней никакого отношения. Это его утверждение относилось к нему самому. Физические данные Никки олицетворяли некую часть его представления о себе. Ее «извивания, вопли и оргазмы» давали ему знать, что это он был хорошим любовником, что это он доставил ей удовольствие и, следовательно, что это он был желанным.

Хорошее отношение к себе – это прекрасно, но, похоже, Никки в это уравнение никак не вписывалась. Она была просто сексуально стимулированной и разражающейся одобрительными возгласами аудиторией в пьесе о Дэвиде. То была работа эго (с моей точки зрения – великого разъединителя) во всей его красе.

И в этом заключается шаткий баланс между «я» и «другим» во всех человеческих взаимоотношениях. Представьте себе непрерывную шкалу, на одном конце которой вы воспринимаете своего романтического партнера как объект для обслуживания всех ваших потребностей – что-то вроде отношений между матерью и младенцем. На другом ее конце вы способны признавать своего возлюбленного как настоящую личность с собственными потребностями, и в идеале между вами существует равновесие отношений «брать и давать».

Мне казалось, что Дэвид проводил все свое время на «объектном» конце шкалы, сосредоточившись на том, чтобы обеспечить себе определенную репутацию и поддерживать ее постоянно.

Он ощущал ликование и печаль, чувствовал себя достойным или бесполезным – но это всегда было реакцией на его потребность в подкреплении и в том, что он считал любовью. Для него сам акт даяния был уделом женщин, единомышленников матери Терезы и дураков.

Я замечала, что многие люди втайне поддерживают такие убеждения. Однако, выраженные прямо, они звучат возмутительно. Я попыталась представить, как бы это выглядело в форме контракта, который стороны подписывают в начале отношений. Примерно так:

«Я хочу, чтобы ты делала то, что я хочу, тогда, когда я хочу. Я хочу, чтобы ты всегда была тем, что я хочу. В сущности, ты – мое продолжение. Я хочу, чтобы ты давала мне именно то, что мне нужно, когда мне это нужно. Я не должен просить об этом или рассказывать тебе, как это делать. Я хочу, чтобы ты дарила мне безусловную любовь. Гарантированно. Неукоснительно. Я хочу, чтобы ты была моим спасителем, моим Иисусом, моей мамочкой (или папочкой). А если ты не будешь этого делать, я разозлюсь! Возможно, я даже брошу тебя или буду тебе изменять, потому что мои потребности должны удовлетворяться всегда.

P.S. Я не желаю слышать о твоих потребностях».

А теперь вообразите, как вы на первом свидании выкладываете это перед потенциальным партнером!

Отношение к людям как к объектам лежит в основе нарциссизма – феномена настолько вредоносного для отношений, что мне следует сделать небольшую паузу, чтобы исследовать его подробнее.

Хотя ярлык «нарциссизм» то и дело навешивают на мужчин, как заслуживающих его, так и не заслуживающих (даже я использую его ради удобства), мне не нравится, что этот термин применяют только к отдельным людям, как будто эта тенденция свойственна лишь немногим патологическим личностям среди нас. Нарциссизм – это состояние ума, искаженный вид мировоззрения, особый тип миопии, из-за которого мир обрабатывается в калейдоскопе персональных ожиданий, убеждений и стремлений, ни одно из которых не основано на объективной реальности.

При самой извращенной и наиболее вредоносной форме нарциссизма подверженные ему люди словно носят шоры, которые блокируют их способность видеть других иначе как в контексте самих себя и того, что они хотят. Это опасно, потому что, не умея видеть людей, мы начинаем превращать их в объекты.

Все мы делаем это в какой-то степени, и в современных взаимоотношениях нарциссизм стал чем-то вроде эпидемии. Это противоположность любви к себе, это значит, быть пойманным в ловушку внутри собственного «я».

Дэвид не только не был способен видеть других – ему нужно было еще и быть лучше их. Нарциссизм такого рода – это чувство «я», выстроенное вокруг потребности быть особенным или превосходить других. Все окружающие рассматриваются в контексте иерархии. Они либо ниже тебя, либо выше, и в мозгу идет постоянный вычислительный процесс сравнения. Главенствуют императивы: я должен быть богаче, или красивее, или лучше других в том, чем занимаюсь.

Даже если такой нарцисс добивается больших успехов в реальной жизни, он пребывает в мире иллюзий, поскольку стремление к принятию, которое лежит в основе его усилий, никогда не удовлетворяется (какая ирония!); если он добивается этого воображаемого превосходства, то в действительности отделяет себя от других.

Все мы в отношениях грешим некоторой долей нарциссизма, даже я в своих собственных романтических любовных фантазиях: я тоже объективировала мужчин, только они были для меня не сексуальными объектами, а объектами моей любви.

Отчасти проблема Дэвида заключалась в том, что, когда эго человека раздувается так легко (это нередко бывает у успешных мужчин вроде него), удовольствие от его «подкармливания» может стать настолько сильным подкреплением, что останавливаться просто не хочется. Я сознавала, что Дэвид даже не в состоянии оценить то, что у него имеются вполне удовлетворительные отношения с Никки. Мне необходимо было заставить его выяснить, почему у него есть потребность ежевечерне отправляться на охоту за женщинами.

Нарциссизм Дэвида был его мощной и безопасной крепостью. Мне надо было проникнуть внутрь ее стен. На этот раз – гораздо более мягко.

* * *

– Я надеюсь, что вы понимаете: я задаю непростые вопросы для того, чтобы помочь вам исследовать себя, – сказала я в начале нашей следующей встречи. Мы продолжали разговор о Никки.

– Я к этому не привык, – отозвался Дэвид, ссутулившись. – Я чувствую себя беззащитным, и мне это очень не нравится. Я предпочел бы сохранять контроль.

– Вы говорите, что любите Никки, но как на самом деле эта любовь ощущается в вашем теле, когда вы вместе?

– Не знаю, – вздохнул он. – Она где-то здесь. – Дэвид обвел ладонью пустое пространство перед своей головой.

Для Дэвида любовь была абстрактной концепцией без всякого внутреннего компонента. Любовь была развоплощенной. Я уже сталкивалась с этим прежде, и эта мысль тревожила меня: почему людям так трудно ощущать любовь?

– Возможно ли, что ваша потребность контролировать отношения и избегать уязвимости блокирует вашу способность ощущать любовь? – предположила я.

– Что вы имеете в виду? Я же люблю свою подругу!

– Тогда вы знаете, что такое любовь.

– Ну, я…

Дэвид мог чувствовать порывы привязанности к Никки, но на самом деле он не ощущал теплого, довольного благополучия любви. Наоборот, все чувства, которые он мог идентифицировать, были голодом по этому неуловимому состоянию.

– Я слышу, что она любит вас. Но на самом деле ваше описание звучит так, будто вы нуждаетесь не в том, чтобы быть любимым, а в том, чтобы чувствовать себя желанным. Вы хотите, чтобы вас хотели снова и снова. Вы никак не можете насытиться тем, что женщина вас желает. Но кого желаете вы?

Ответа у Дэвида не было. Я усилила давление:

– Чтобы желать кого-то, необходимо отдавать что-то от себя, позволять себе тоже чувствовать любовь к кому-то. Я не вижу, чтобы вы шли на такой риск, – пока. Только когда вы сможете терпимо отнестись к этому риску, вы обретете истинную силу.

Молчание.

– За чем вы на самом деле охотитесь? За любовью или за подтверждением своей репутации? Чтобы любить кого-то, нужна… смелость.

– Вы меня бесите! – заявил Дэвид, нахмурившись и обхватывая себя руками.

– Хорошо! И что же именно вас бесит?

– Я, черт возьми, чувствую себя пристыженным, мелким и… жалким.

– Отлично! – воскликнула я. – Наконец-то вы позволяете мне рассмотреть вас. Спасибо!

– Да на здоровье!

– Хорошо. Теперь мы можем немного поработать…

* * *

Когда мы в следующий раз встретились с Дэвидом, он вошел в кабинет в необычно подавленном состоянии. Его характерные повадки «крутого парня» сменились паникой. Никакого флирта или жеманной светской беседы.

– Думаю, моя подруга мне изменяет! – выпалил он. – Но она это отрицает.

– Что привело вас к такому выводу?

– Я заглянул в ее сотовый и нашел СМС от другого мужчины, он писал, что едет к ней. Сообщение было послано в три часа ночи. Она утверждает, что это просто ее друг, а сообщение он послал ей по ошибке. Я был вне себя. Уехал домой и начал листать свою телефонную книжку.

Ах, телефонную книжку! Любимое одеяльце Дэвида! Символ его состоятельности. Ключ к тому, что не дает ему раскрыться.

– Я позвонил той сексуальной брюнетке, с которой познакомился на днях в «Будда-баре», и она пригласила меня к себе. – Его голос упал до шепота, в котором отчетливо сквозило отвращение. – Но когда я попытался заняться с ней сексом, то не смог добиться этой долбаной эрекции!

Я сочувственно нахмурила брови.

– Я все это время думал о Никки, – продолжал он. – Я не мог сосредоточиться. Даже когда эта цыпочка взяла его в рот, я не смог сохранить твердость.

Отвращение Дэвида к себе дошло до кризисной точки – и для него это была хорошая возможность роста. Он пытался избавиться от своей боли, спрятавшись от нее в сексуальном приключении, – и просто не сумел сбежать. Теперь его защита была сломлена. Он чувствовал себя отвергнутым. Он чувствовал себя неудачником. Он был похож на мальчишку, который плачет из-за того, что его не взяли в спортивную команду.

– Вы так злитесь на себя из-за того, что у вас не встал, – и это при том, что у вас был такой серьезный повод для расстройства?

– Да! – Он пожевал нижнюю губу, потом взорвался гневом: – Долбаные суки!

– Вы злитесь. А еще похоже, что вы обижены и считаете, что женщинам нельзя доверять.

– Все они изменщицы, – холодно объявил он.

– Однако вы нуждаетесь в женщинах, вам нужно, чтобы вас любили, – с жаром сказала я.

– Да, – согласился Дэвид, его лицо омрачило мимолетное выражение обиды.

– Но вы боитесь им доверять, – продолжала я, ища взглядом то, что пряталось за сдержанностью, которую выдавали его сжатые челюсти.

– Вот потому-то у меня есть одна основная и много других про запас, – сказал он, возвращаясь к испытанному шаблону.

– И это помогает вам чувствовать себя в безопасности?

– Да. Да! Я просто ненавижу быть один. Это хуже всего. Я этого не выношу. Мне становится так скучно! И я начинаю звонить всем, кого я знаю, ища любую девушку, с которой можно встретиться.

– Значит, вас пугает не только отсутствие отношений, но и одиночество в своей квартире – пусть даже только на одну ночь – для вас уже чересчур.

– Такое ощущение, что мне неуютно в моей собственной шкуре.

– Можете описать, что вы при этом чувствуете?

– Не знаю, – сказал он с усилием.

Дэвид настолько утратил контакт с собой, что не осознавал своих собственных внутренних ощущений. Но я не собиралась позволить ему соскочить с крючка. Это было важно – суметь идентифицировать то, что являлось для него столь мощным стимулом.

– Попробуйте рассказать мне, как это ощущается в вашем теле.

– Не знаю, – повторил он.

Я ждала. Я могла бы облегчить его дискомфорт, подсказав верные слова, но нужно было дать ему вычислить их самостоятельно. И под конец мое молчание вынудило его отвечать.

– Полагаю, это… пустота… вот здесь, – сказал Дэвид, указывая на грудь. – И беспокойная энергия. Это такой темный момент… я словно не существую. Я впадаю в панику. Я должен позвонить женщине. Это упорное чувство. И для меня оно нестерпимо.

Наконец-то прорыв честности после нескольких месяцев терапии! Мы добрались до той боли, которая была стимулом его поведения.

– Похоже, это глубинный дискомфорт.

– Да, вот потому-то я иду в бар или начинаю названивать женщинам.

– Значит, вы справляетесь со своим страхом одиночества, а в данном случае – со страхом, что вам изменяют, заставляя женщин выражать свое желание к вам.

– Но я не хочу вступать в отношения с этими женщинами.

– Именно. Вы избегаете более глубокого контакта. Эти женщины для вас словно зеркало, отражающее вашу ценность. Без них вас не существует.

– Но иногда это бывает приятно.

– Я знаю, что это приятно и доставляет вам удовольствие, – подтвердила я. – Вы ищете женщину, чтобы она помогла вам хорошо относиться к себе. Но потом вы разочаровываетесь и фиксируетесь на том, как ненадежны женщины. Вы предоставляете женщине определять, достойны вы любви или нет. Чего здесь не хватает?

– Того, что я сам этого не чувствую.

– Вы отдаете в руки другого человека большую власть. Вы хотите подтверждения тому, что вас можно любить, но, даже когда получаете его, вам всегда мало. Мне кажется, что в результате всего этого вы, пытаясь обрести власть, в действительности ее утрачиваете.

– Я никогда не думал об этом с такой стороны.

– Что от вас требуется, чтобы поверить, что это правда?

Я наклонилась вперед, чтобы сократить дистанцию между нами.

– Мне нужно полюбить себя? – проговорил он, едва удерживаясь от смеха: весь наш разговор свелся к психотерапевтическому клише.

– Да. Для вас это возможность уйти от своего шаблона. Если вы можете отыскать любовь внутри, не нужно будет охотиться за ней вовне.

– Ладно, док! Ладно, я вам верю.

Дэвид был высокого мнения о себе, но уже понял, что я с легкостью могу заставить его «сдуться». Он должен был перестать строить свою самоценность, основываясь исключительно на внешнем подкреплении, которое получал от своей карьеры, внешности, финансового положения, похвал, которые расточали ему родственники и любовницы. Все это – вещи ненадежные. Красота поблекнет, финансовый успех непостоянен, а женщины могут подвести. Нет никаких констант. Чтобы чувствовать себя достойным, Дэвиду необходимо было научиться обеспечивать подтверждение своей ценности самостоятельно. Ему нужно было научиться принимать и ценить себя, а также запустить процесс самоисследования.

– А с чего нужно начинать? – спросил он.

– Вам нужно освободиться от того, что думают о вас все остальные, – ответила я. – Вам нужно чтить то, что действительно мотивирует вас, даже если вы не знаете, что это такое в настоящий момент. Вполне может быть, что это именно то, что вы сейчас делаете. Но вы должны быть готовы начать все заново – без женщин – и выяснить это.

Хотя нарциссизм Дэвида имел чрезвычайно пагубные последствия, в действительности это была попытка самопринятия. Он искал более безопасную, менее уязвимую альтернативу настоящей любви, а я толкала его прямо в объятия настоящих страхов, чтобы он больше не мог избегать их. Я считала, что, если он сможет разобраться с этими страхами вместе со мной, это поможет ему подготовиться к настоящей любви.

* * *

После работы я шагала сквозь душный летний вечер по улице, вдоль которой выстроились рестораны и кафе, к своему самому любимому месту для размышлений – старому дивану на крыше нашего дома, где я частенько сиживала и вглядывалась в свою воображаемую гостиную – в Манхэттен.

Это очень расслабляло – наблюдать городскую сутолоку с высоты нескольких этажей, которые всегда обеспечивали мне удаленную перспективу – удаленную как от хаоса большого города, так и от моих собственных эмоций; так что я могла хорошенько поразмыслить о Дэвиде. Наконец-то меня посетило чувство умиротворенности в связи с нашей работой! Больше не было никакой необходимости лупить Дэвида, как пиньяту: я чувствовала, что он по-настоящему открылся навстречу переменам.

Дэвид достиг важного этапа. Прежде он считал, что пикап помогает ему лучше к себе относиться, но теперь он наконец осознал, что ему становилось только хуже. Но любовь к себе – задача нелегкая, в особенности перед лицом мощного подкрепления, которое Дэвид получал от своих карьерных успехов, одобрения сверстников и родителей, наличия подруги-модели и способности соблазнять других красивых женщин, чтобы снова и снова демонстрировать себе свою ценность.