Текст книги "Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову"

Глава 2
Двухголовые собаки и космическая гонка

В последние дни мая 1958 года на телеэкранах Америки замелькали зернистые кадры странной черно-белой кинохроники. Человек в белом халате показывает рукой в угол комнаты, где маячит в полумраке неясная фигура. Неизвестное существо выводят во двор, на свет, где перед зрителем предстает странный составной организм: крупная собака породы мастиф с каким-то созданием поменьше, вырастающим из ее спины, как несуразный гребень. Вторая собачья голова заваливается на сторону, дышит, высунув язык, лапы криво свисают на плечи крупного «напарника». Обе головы лакают молоко из поднесенного блюдца, вызывая аплодисменты зрителей в кадре; камера приближается, показывая бинты и швы. Перед камерой Цербер – хирургически созданная собака с двумя головами, получившая имя в честь мифического трехглавого стража Аида.

На пленке никто не произносит ни слова, да если бы и говорили, мало кто смог бы понять. Кадры с запечатленным на них врачом Владимиром Демиховым появились из-за железного занавеса: необъяснимые, зловещие, без всякого пояснения. И все же эта мерцающая кинохроника вызвала трепет в хирургическом мире. Она добралась даже до южноафриканского Кейптауна, где Кристиан Барнард, уже работавший над первой в истории пересадкой человеческого сердца, счел необходимым повторить опыт Демихова (ему это удалось, но собака погибла, и тогда Барнард сделал чучело, которое выставил в кампусе). До врачей Бостонской клиники Бригама тоже дошли новости о русской пленке, хотя Джозеф Мюррей сомневался в ее подлинности. Не утка ли это? Лет за десять до того в Советском Союзе выпустили другой фильм, впервые снятый специально для западной аудитории, – он назывался «Опыты по оживлению организма». В нем показывали медицинские центры, где целые отделения занимались изолированными органами: сердца бились сами собой, легкие дышали с помощью мехов, жизнь в собачьих головах якобы поддерживалась при помощи аппаратов. Этот пестрый цирк принадлежал Сергею Брюхоненко, человеку, который прославился передовыми исследованиями в области переливания крови, а позже был разоблачен (правда, не в самом Советском Союзе) как хирург-шарлатан. Он творил полуреальные химеры. Некоторые органы Брюхоненко действительно успешно изолировал, но многие его заявления просто служили пропаганде, утверждавшей, что советская наука скоро найдет ключ к бессмертию человека. И даже его фильм посеял опасные толки: об оживлении трупов, о жизни, искусственно продленной за гробом, – а от пленки с Цербером отмахнуться было еще сложнее. В мае 1958 года Демихов прочел публичную лекцию в восточногерманском Лейпциге, планируя в ближайшие месяцы вернуться туда и провести несколько операций по пересадке сердца на собаках[37]37
  Simon Matskeplishvili, «Vladimir Petrovich Demikhov (1916–1998): A Pioneer of Transplantation Ahead of His Time, Who Lived Out the End of His Life as an Unknown and in Poor Circumstances,» European Heart Journal 38, no. 46 (December 7, 2017): 3406–10, https://doi.org/10.1093/eurheartj/ehx697.


[Закрыть]. В том же году он принял участие в XVIII конгрессе Международного хирургического общества в Мюнхене. Из доклада и статей Демихова явствовало, что подобные операции он практикует уже четыре года, а первую провел еще в 1954-м, в феврале, – то есть даже прежде, чем Мюррей осуществил пересадку почки, прежде, чем Запад узнал, что возможна пересадка не только кожи. Что еще, спрашивали себя западные врачи, могли успеть Советы?

В Подмосковье продолжало работать множество сталинских лабораторий. Их работа была окутана тайной, а разглашение секретов грозило тюрьмой (в лучшем случае): ученые из одной лаборатории ограничивали общение разговорами о погоде и ситуации на дорогах, отчего работа над общими проектами продвигалась медленно и со скрипом. Неужели столь потрясающий документ – фильм Демихова – оказался на Западе без ведома советских властей? В такое не очень верилось. Нет, это, безусловно, рассчитанный ход. Но какова его цель? Утечка (если это была утечка) случилась сразу после знаменитого выступления советского премьера Никиты Хрущева перед послами западных стран в 1956 году, в котором он сказал: «Нравится вам или нет, а история на нашей стороне… Мы вас похороним!»[38]38
  «Envoys Stalk Again as Nikita Rants,» Milwaukee Sentinel, November 19, 1956.


[Закрыть] Он хотел ярко продемонстрировать слушателям окончательную победу социализма над капитализмом. Превосходство Советского Союза, настаивал Хрущев, вытекает из «логики исторического развития»[39]39
  Цитируется речь Хрущева 7 февраля 1962 года, сайт ЦРУ, опубликовано 4 января 2002 года, https://www.cia.gov/library/readingroom/document/cia-rdp73b00296r000200040087-1.


[Закрыть]. Позже он утверждал, что имел в виду «мы вас переживем»; американцы, однако, восприняли его речь как прямую угрозу. Работа Демихова несла послание того же свойства – предупреждение Западу о превосходстве советской науки. Оно удивляло и обескураживало, но также требовало ответа. Чем ответят Соединенные Штаты на столь необычный вызов? Этим фильмом продолжительностью всего несколько минут Цербер и его создатель со скальпелем положили начало одному из самых удивительных состязаний холодной войны.

Что есть наука, если не оружие?

Все мы выросли в мире, где возможна ядерная война. Еще в конце 1980-х в школах устраивали тренировочные воздушные тревоги и дети прятались под хлипкими партами, а звезды, такие как Стинг, записывали песни, в которых выражали надежду, что «русские тоже любят своих детей» (Russians, 1985):

 
Мы вас похороним, сказал Хрущев,
Но мне кажется, к этому он не готов,
Это самая идиотская из затей,
Если русские тоже любят своих детей.
 

Военно-промышленный комплекс настолько всеохватно определяет наше понимание последнего столетия, что мы с трудом представляем мир до его появления. А между тем этой колоссальной милитаристской машинерии почти не существовало, пока 6 августа 1945 года «Энола Гэй» не сбросила на Хиросиму первую атомную бомбу. Для публики это объяснили «необходимостью прекратить войну», хотя массированные бомбардировки зажигательными бомбами уже опустошили японские города, а небоеспособный имперский флот уже не мог проводить никаких крупных операций[40]40
  Audra J. Wolfe, Competing with the Soviets: Science, Technology, and the State in Cold War America (Baltimore: Johns Hopkins Press, 2013), 9.


[Закрыть]. Историки и поныне спорят, было ли так уж необходимо применять ядерное оружие, но одно остается несомненным: небывалая разрушительная мощь атомной бомбы, неведомым образом расходящаяся от зловещего грибовидного облака, сделала ее самым чудовищным оружием психологического устрашения[41]41
  Там же, с. 9.


[Закрыть]. Бомба отправила миру страшное послание о военной силе Соединенных Штатов и об их техническом превосходстве. Это в конечном счете и было целью. Роберт Оппенгеймер, директор лаборатории в Лос-Аламосе, лично предостерегал президента Трумэна от применения нового, неопробованного оружия против мирного населения, настаивая, что «будет куда лучше не демонстрировать человечеству, насколько осуществимы планы по созданию подобной бомбы»[42]42
  Там же, с. 19.


[Закрыть]. Слишком опасно было приоткрывать крышку ящика Пандоры, когда все формулы и принципы атомного оружия уже стали общественным достоянием. Научный поиск (по крайней мере на Западе) основан на прозрачности, на обмене данными посредством статей, конференций и личного общения. Сам проект «Манхэттен» был строго засекречен, но математические расчеты и тактическую работу распределили между многими научными центрами – и, значит, материалы тех или иных обсуждений, даже какие-то конкретные формулы уже можно было найти в статьях и докладах. Оппенгеймер понимал: получив достаточно деталей, любой компетентный ученый сможет вывести формулу целиком. Хуже того, через шпионскую сеть в Канаде ядерные секреты уже утекали в Советский Союз[43]43
  Там же, с. 18.


[Закрыть]. В результате, когда Трумэн сообщил Сталину, что США обладают новым мощным оружием, это мало что изменило.

Трумэн не доверял своим так называемым союзникам: отношения между двумя странами оставались напряженными на протяжении всей Второй мировой. Поэтому, под давлением правительства (не все были довольны огромными затратами на ядерную программу) и сознавая необходимость показать техническое превосходство Америки над Советами, Трумэн дал добро на применение нового оружия[44]44
  Там же.


[Закрыть].

Чудовищная смертоносность бомбы не просто прекратила войну: она изменила роль науки, которая, как пишет историк холодной войны Одра Вулф, стала не только оружием, но и инструментом дипломатии. Американское общество прониклось оптимизмом, который вырос из наивного представления «Ученые выиграли войну за нас» и внушал легкомысленное отношение к врагам и соперникам. В конце концов, США контролировали и «мозговой трест» ученых-ядерщиков, и сырье (запасы урана). Конечно же, были ученые и государственные деятели, которые скептически смотрели как на превосходство страны в технике, так и на прочность американского доминирования. Впрочем, по самым осторожным оценкам, монополия на владение атомным оружием должна была продлиться не меньше пяти лет. Расчеты не оправдались. СССР начал ядерные испытания в 1949 году и очень быстро наверстал отставание. После испытания водородной бомбы, которое уничтожило атолл Бикини и «наградило» лучевой болезнью ни о чем не подозревавших людей в 150 километрах от полигона, Соединенные Штаты сохраняли лидерство в гонке меньше года[45]45
  Wolfe, Competing with the Soviets, 20.


[Закрыть]. Это казалось невозможным, но Советский Союз сравнялся с Америкой в технической мысли.

Как смогла разоренная войной страна, погрязшая в долгах, так быстро добиться нужных результатов? Американские политики ломали над этим головы. (Хотя большинство других стран антигитлеровской коалиции списали друг другу долги в обмен на помощь в войне, России предстояло выплачивать огромные суммы: свидетельство того, что отношения Советов с Западом существенно испортились уже к 1945 году.) Советский журналист Марк Поповский, вынужденный эмигрировать в США после серии статей об СССР, писал о военных лабораториях, которые «плодились как грибы после дождя», и о 5000 докторских дипломов, ежегодно выдаваемых ВАК[46]46
  Mark Popovsky, Science in Chains: The Crisis of Science and Scientists in the Soviet Union, trans. Paula S. Falla (London: Collins and Harvill Press, 1980), 23.


[Закрыть]. СССР не просто бряцал оружием. Если русские смогут доказать свое превосходство в науке и технике, они будут регулировать температуру холодной войны. Предполагалось, что превосходство в науке означает и победу идеологии, – а обе стороны считали, что восторжествовать должна лишь одна система[47]47
  Wolfe, Competing with the Soviets, 55.


[Закрыть].

По всей Америке хирургические раздевалки – больничный аналог офисной курилки – полнились слухами о русской медицине. И Роберт Уайт, и Джозеф Мюррей на личном опыте знали, как военная наука может влиять на медицину, ускорять ее прогресс, перераспределяя ресурсы в пользу пластической хирургии, которая помогает раненым восстанавливаться, или в пользу изучения микробов, заражающих солдат в окопах. Вспоминая слухи и пересуды послевоенных лет, Уайт позже рассказывал: «[Советская военная машина] так далеко продвинулась за столь малое время… что, наверное, думали мы, не отстала и медицина. Что, если за железным занавесом работают институты, где научились лечить рак или заменять кровь искусственными растворами?»[48]48
  Беседа Роберта Уайта с режиссером Полом Коуплендом (UK: ITN Factual, 2006).


[Закрыть] Американские врачи опасались, что Россия вырвалась вперед[49]49
  Там же.


[Закрыть]. И, судя по фильмам, публикациям и пропагандистским речам, попадавшим на Запад случайно или «случайно», Советы явно старались создать такое впечатление.

После войны экспериментальная медицина заметно оживилась. В Психоневрологическом институте имени Бехтерева (тогда он назывался Научно-практическим невропсихиатрическим институтом) при Ленинградском государственном университете исследовали телепатию, или «биологическую коммуникацию», и пытались создавать учебные методики, развивающие у военнослужащих способности к предвидению[50]50
  Larry Greenemeier, «US and Soviet Spooks Studied Paranormal Powers to Find a Cold War Advantage,» NewsBlog, Scientific American, October 20, 2008.


[Закрыть]. Ходили панические слухи, будто русские даже овладели психокинезом для наведения ракет и заинтересовались оккультизмом. Это, возможно, сейчас кажется диким и смешным, но США восприняли тему паранормальных сил всерьез. Ученые не могли позволить себе скепсис: где гарантия, что в СССР не сделали никаких открытий в этой области? В конце концов, еще несколько десятилетий назад расщепление атома точно так же казалось магией, загадкой и чем-то невозможным.

Послевоенное общество строилось на двух главных принципах. С одной стороны – отчаянная надежда на возможности науки (и даже псевдонауки), с другой – растущий ужас, что эти возможности первыми обуздают Советы. Типичным мотивом научной фантастики стала передовая технология, помогающая врагу одолеть «хороших парней». Словом, эффект от пленки Демихова оказался почти таким же, как от атомного гриба над далекими островами. Что бы там ни творилось за железным занавесом, советские ученые все-таки создавали монстров.

Сделать невозможное

Владимир Петрович Демихов родился в 1916 году – почти ровесник новой социалистической России[51]51
  I. E. Konstantinov, «A Mystery of Vladimir P. Demikhov: The 50th Anniversary of the First Intrathoracic Transplantation,» Annals of Thoracic Surgery 65 (1998): 1171–77, DOI: 10.1016/S0003-4975(97)01308-8.


[Закрыть]. Он происходил из бедных крестьян Воронежской губернии, отца потерял в Гражданскую войну, полыхавшую пять лет[52]52
  I. E. Konstantinov, «At the Cutting Edge of the Impossible: A Tribute to Vladimir P. Demikhov,» Texas Heart Institute Journal 36, no. 5 (2009): 453–58.


[Закрыть]. Мать Владимира, Домника, осталась одна с двумя сыновьями и дочерью на руках.

Воронежская губерния, преимущественно аграрная, занимала стратегическое положение на карте – через нее зерно и другую сельскохозяйственную продукцию доставляли в промышленные центры. При новой власти, однако, Воронеж (как и многие другие города, остро нуждавшийся в индустриализации) стал центром машиностроения. Советская пропаганда героизировала рабочих, осуждая «праздную» культуру буржуазии. Дети должны были работать, и в 13 лет Демихова направили в ремесленное училище изучать слесарное дело. Механизмы с их шестернями и валами пробудили в нем любопытство к физическим процессам. Он начал задумываться о принципах устройства вещей и о том, нельзя ли как-то разобраться и в биологических явлениях. Демихов, упрямый от природы, в своих изысканиях впадал в крайности. Однажды мать застала его, когда он подкрадывался к домашнему псу с ножом в руке. Урок анатомии она сорвала в последний момент[53]53
  Matskeplishvili, «Vladimir Petrovich Demikhov,» 3406.


[Закрыть]. Демихова занимали те же вопросы, что и пожилого нобелевского лауреата Ивана Петровича Павлова (все же помнят «собаку Павлова»?), чье «Письмо к молодежи», посвятившей себя науке, призывало молодых советских ученых: «…изучая, экспериментируя, наблюдая, старайтесь не оставаться у поверхности фактов». Павлов обещал, что смельчакам, не убоявшимся поиска, в награду откроются чудеса. Демихов внял его словам[54]54
  Konstantinov, «A Mystery of Vladimir P. Demikhov.»


[Закрыть]. К 18 годам он оставил работу механиком и поступил в Воронежский государственный университет, где в одиночестве, ночами напролет грыз гранит науки, по-прежнему намереваясь открывать тайны бьющегося сердца. Он хотел стать, как Павлов, физиологом: этот раздел биологии изучает, как работают живые организмы. Демихов считал, что техника и биология могут работать совместно, а механическое «сердце» с насосами и мехами сумеет, если все как следует продумать, послужить заменой живому. Ведь инженер может заменить часть мотора – вот и Демихов не сомневался, что сумеет заменить сердце.

Записные книжки Демихова тех лет содержат зарисовки необычных устройств. Вот пара мембран, сложенных вместе, будто крылья бабочки, и кажущихся на первый взгляд окнами церковной колокольни. Четырьмя канюлями (тонкими трубками) конструкция соединена с венами и артериями, идущими к сердцу собаки. Эти мембраны, приводимые в движение электромотором, работают вместо сердечных желудочков, нагнетая искусственно насыщенную кислородом кровь по трубкам в аорту – главный артериальный сосуд, питающий организм собаки. На третьем курсе университета Демихов решил, что пора испытать механизм. Поймав неподалеку от общежития бродячую собаку, он дал ей наркоз, и на этот раз никто не помешал ему вскрыть грудную клетку животного. Дневниковая запись за тот день гласит: «18:15, смерть от остановки сердца».

Правда, по сути он не убил собаку – по крайней мере, пока. У него оставалось несколько минут, прежде чем остановка сердца убьет животное. Демихов удалил живое сердце и с помощью канюлей соединил свой аппарат с предсердием, аортой и легочной артерией животного[55]55
  Matskeplishvili, «Vladimir Petrovich Demikhov,» 3406.


[Закрыть]. Не теряя времени, он подключил электромотор, и мембраны, зажужжав, пришли в движение. Ритмично складываясь, механическое сердце подавало кровь к внутренним органам и мозгу собаки: веки животного задрожали, глаза открылись, легкие втянули воздух. Собака очнулась, ее грудь была уже прочно зашита – кроме тех мест, где из нее выходили трубки, соединенные с внешним аппаратом. С вырезанным сердцем собака прожила пять с половиной часов[56]56
  Там же, с. 3407.


[Закрыть]. В сущности, Демихов вернул к жизни существо, находившееся на краю гибели. На тот момент ему не было и двадцати двух.

Эти первые успехи помогли Демихову поступить в Московский университет и получить диплом по биологии и физиологии. У него не было подходящего костюма для обязательного студенческого снимка, так что пришлось просить фотографа отретушировать фото и, по сути дела, дорисовать воротник и галстук[57]57
  Konstantinov, «At the Cutting Edge of the Impossible.»


[Закрыть]. Неулыбчивый, с горящим взглядом и крутым вихром, Демихов не увлекался ничем, кроме работы, и не стремился ни к чему – лаборатория была для него всем. В 1940 году он провел первую в истории интраторакальную (с помещением органа внутрь грудной полости) пересадку сердца у животного и даже попытался осуществить коронарное шунтирование, тоже на собаках, – почти на 10 лет раньше, чем Мюррей предпринял попытку пересадки почки Ричарду Херрику. Но эксперименты, как бы упорно он ни работал, пришлось оставить – по воле сил, повлиять на которые Демихов никак не мог.

Началась Вторая мировая война, и молодого ученого призвали в военные патологоанатомы. Его родные места – они были совсем недалеко от западной границы СССР – немцы захватили в ходе летнего наступления 1942 года. В ходе войны погибло 27 млн человек, было сожжено более 70 000 русских деревень[58]58
  Konstantinov, «A Mystery of Vladimir P. Demikhov.»


[Закрыть]. Вдобавок администрация Трумэна требовала выплаты долга за «невоенные поставки» – около 2,6 млрд долларов[59]59
  Там же.


[Закрыть]. Демихов вернулся к опытам, а страна, обескровленная долгами, была твердо намерена доказать свою стойкость – а вскоре и превосходство над соперниками.

К началу 1950-х Демихов провел больше трех сотен операций на собаках и умел накладывать анастомоз (выполнять хирургическое соединение двух сосудов) за 55 секунд[60]60
  R. M. Langer, «Vladimir P. Demikhov, a Pioneer of Organ Transplantation,» Transplant Proceedings 43 (2011): 1221–22.


[Закрыть]. При этом он не считался хирургом, поскольку не имел диплома врача. А перерыв из-за войны и напряженные отношения с преподавателями помешали ему защитить кандидатскую диссертацию и по своей специальности – биологии[61]61
  На самом деле в 1963 году Демихов все же смог защитить и кандидатскую диссертацию, и докторскую (обе – в один день). В дальнейшем автор упоминает ученую степень Демихова.


[Закрыть]. И все же Демихов продолжал экспериментировать, хотя у него почти не было оборудования, а жил он на скудную зарплату лаборанта. Потом ему удалось устроиться на работу в Московский институт хирургии. Но и тогда ему, чтобы сводить концы с концами, приходилось полагаться на финансовую поддержку жены Лии, с которой они расписались после войны. Лия и Ольга, дочь Демихова, вспоминали и о долгих вечерах, которые он проводил в институте, и о его привычке, что называется, брать работу на дом: в виде забинтованных собак, которые делили с Демиховыми тесную двухкомнатную квартиру. У Демихова был вечно беспокойный ум, он постоянно размышлял над вопросами, на которые еще никто не ответил: как бьется сердце, как дышат легкие, как устроен мозг и как его сложная механика влияет на разные системы организма. Внимательный, целеустремленный, дерзкий, он хотел делать немыслимое. Однако ни революционные медицинские идеи Демихова, ни фильм с его двухголовой собакой сами по себе не смогли бы поколебать уверенность американцев в их научном превосходстве.

4 октября 1957 года 84-килограммовый советский «Спутник-1», прочертив ночное небо, вышел на околоземную орбиту. По всей Америке и в большей части Европы его запуск отозвался общим изумлением и ужасом. Дело было даже не в самом аппарате и не в последовавшем за ним «Спутнике-2».

Космические технологии СССР были страшны ракетами, которые доставляли спутники на орбиту: если страна способна запустить объект на орбиту Земли, она, несомненно, способна доставить штуки пострашнее до целей, расположенных куда ближе к ее границам[62]62
  Wolfe, Competing with the Soviets, 40.


[Закрыть]. Президенту Дуайту Эйзенхауэру и так достался в наследство опасный «атомный тупик» – а теперь его соперник Никита Хрущев, считавшийся на Западе неуравновешенным и опасным человеком, получил в свое распоряжение ракетную мощь[63]63
  Michael D'Antonio, A Ball, a Dog, and a Monkey: 1957 – The Space Race Begins (New York: Simon & Schuster, 2007), 5.


[Закрыть]. После запуска «Спутника-1» его главный конструктор Сергей Королев, 51-летний инженер-ракетчик, посвятивший жизнь покорению космоса, провозгласил, что «дорога к звездам открыта», но для Хрущева гораздо важнее был пропагандистский потенциал ракетостроения[64]64
  Цит. по: D'Antonio, 14.


[Закрыть].

И Хрущев был в этом не одинок. В том судьбоносном октябре СССР посетил Ричард Рестон вместе со своим отцом Джеймсом, журналистом The New York Times. Вернувшись в Англию, Ричард обнаружил, что его товарищи-студенты не на шутку встревожены отставанием Америки. «Они считали это великим национальным поражением, – писал Рестон. – Нам говорили, что у Америки есть на все ответ, и вдруг оказалось, что это не так»[65]65
  Цит. по: Там же, 15.


[Закрыть]. Буквально в одну ночь Соединенные Штаты, чье лидерство в годы Второй мировой казалось неоспоримым, утратили и мощь, и статус. Даже Линдон Джонсон, на тот момент лидер сенатского большинства, не на шутку встревожился. «В открытом западном обществе мы привыкли жить в объятиях неба, – напишет он позже. – Но вдруг почему-то все стало иначе, и небо показалось почти чужим. Я помню, как меня потрясло, когда я понял, что чужая держава может получить техническое превосходство над нашей великой страной»[66]66
  D'Antonio, 42.


[Закрыть]. Радужная картина 1950-х померкла.

Для своего «Спутника-1» советские ученые выбрали такую радиочастоту, чтобы его сигналы мог поймать обычный коротковолновый приемник, какие были в любом доме и даже в любом гараже. Это означало, что после новости о запуске обычные люди могли настроиться на «космическую» волну и услышать слабый писк советского аппарата, скользящего по ночному небу. Специалисты понимали, что сам по себе спутник не представлял никакой угрозы международной безопасности, – так, физик Джеймс Ван Аллен, работавший над созданием американских искусственных спутников, даже обрадовался его запуску, – но дело было не в его возможностях, а в перспективах[67]67
  Там же, с. 25.


[Закрыть]. Советский Союз больше не на другом конце мира – он прямо над головой. Даже генерал-лейтенант Джеймс Гэвин из министерства обороны, которого, вероятно, новость удивила меньше прочих, ощутил внутри зияющую пустоту. «Это меня просто убило», – вспоминал он, а его товарищ Джон Брюс Медарис просто завопил: «Вот чертовы гады!»[68]68
  Цит. по: D'Antonio, 36.


[Закрыть] Американцы недооценили русских. И теперь бились не за то, чтобы победить их, а чтобы нагнать. Космическая гонка началась, и Америка уже ее проигрывала.

На первый взгляд, собачьи головы Демихова никак не связаны с запуском советского спутника. Первое – медицина (пусть странная и мрачная), второе – ракетостроение и военные технологии. Да, опыт Демихова с Цербером вызвал неподдельный интерес во всем мире – но исключительно в сфере медицины или биологии. Директор Института хирургии Академии медицинских наук СССР Александр Вишневский пригласил Демихова в институт как физиолога: ему предстояло изучать функционирование организма у животных – с тем, чтобы когда-нибудь эти знания нашли применение в медицине. Вишневский считал, что это важно и похвально, но его покровительство и поддержка имели свои пределы и сшивание двух собак в одну не всегда встречалось благосклонно. Долго ли Демихов сможет продолжать свои опыты, оставалось только гадать. Однако в накаленной обстановке после запуска «Спутника-1» научный прорыв в СССР мог дать новые возможности, привилегии, финансирование и высокое покровительство. Просто нужно было широко сообщить об этом прорыве.

В 1959 году корреспондент журнала Life Эдмунд Стивенс получил неожиданное приглашение: ему и американскому фотожурналисту Говарду Сохуреку предложили сделать репортаж о работе Демихова. Стивенс жил в СССР и в 1950 году получил Пулитцеровскую премию за серию статей в The Christian Science Monitor (о жизни при Сталине) под названием «Россия без цензуры». Стивенс, американец по рождению, все же симпатизировал стране, которую с 1934 года считал своим домом[69]69
  Associated Press, «Edmund Stevens, 81, a Reporter in Moscow for 40 Years, Is Dead,» New York Times, May 27, 1992.


[Закрыть]. Он женился на советской гражданке Нине Бондаренко и навсегда остался в СССР[70]70
  Там же.


[Закрыть]. Он одобрял советский образ жизни и писал статьи для самых разных американских журналов и газет, таких как Look, Time, Newsday, The Saturday Evening Post, а также делал материалы для радио NBC и для лондонских The Sunday Times и Evening News. В предложении написать очерк не было ничего необычного – но то, что оно исходило от Демихова и было одобрено Московским институтом хирургии… Это и впрямь небывалый случай. Как от такого отказаться?

Стивенс описывал Демихова как «предельно решительного», властного человека. Утром в день операции он представлял журналистам своих ассистентов и операционных сестер, но журналисты поневоле отвлекались на «пациентов», один из которых беспрестанно лаял. Собака по имени Шавка, «мелкая бойкая дворняжка», тревожно повизгивала, висячие уши и острый нос беспокойно подергивались[71]71
  Edmund Stevens, «How Shavka Joined Brodyaga,» Life 47, no. 3 (July 20, 1959).


[Закрыть]. В середине ее туловища густая клочковатая шерсть начисто сбрита: вскоре Шавка лишится тела со всеми механизмами – для пищеварения, дыхания и сердечной деятельности. Рядом с ней, уже под наркозом, лежал на операционном столе Бродяга. Бездомный пес, пойманный собаколовами, теперь послужит «реципиентом»[72]72
  Там же.


[Закрыть]. Пока журналисты дивились, Демихов подозвал еще одну собачку – дворняжку по кличке Пальма с несколькими грубыми рубцами на груди после операции, проведенной шестью днями раньше. Демихов подсадил ей второе сердце, подправив легкие, чтобы оно поместилось в грудной клетке. Пальма радостно обнюхала его, виляя хвостом. «Видите, она не держит на меня зла», – заметил он, словно бы отвечая на невысказанные сомнения Стивенса.

Готовясь к операции, Демихов пошутил: «Знаете русскую поговорку: одна голова хорошо, а две лучше»[73]73
  Там же.


[Закрыть]. Шавку, которая беспрестанно лаяла, наконец погрузили в глубокий наркоз.

Для всего мира это была всего лишь вторая операция Демихова по созданию двухголовой собаки. На самом же деле она стала двадцать четвертой за пять лет: это 48 собак. Демихов поставил дело на поток – и, учитывая сложность операции, такую скорость по справедливости следует назвать головокружительной. В то утро Демихов начал с того, что разрезал шею Бродяги сзади и сбоку, чтобы добраться до аорты, крупнейшей артерии организма, и до позвоночника. Затем просверлил отверстия в позвонках и продел через каждое пластиковую нить. Тем временем медсестра обернула голову Шавки в полотенце, оставив только выбритую область. Ассистент сделал первый надрез, чтобы завернуть кожу, а Демихов, виртуозно орудуя скальпелем, обнажил мелкие кровеносные сосуды и перевязал их, прежде чем отделить тело Шавки. На последнем этапе предполагалось перерезать связи с сердцем и легкими, но его нельзя было начать до подключения всех этих тонких сосудов и артерий к кровеносной системе Бродяги. Для соединения двух организмов проще всего было поместить Шавку на спину Бродяге, прямо на загривок, поближе к важнейшим органам дыхания и кровообращения. Демихов сшил их вместе, как собачью мозаику, закрепив при помощи пластиковых нитей голову и передние лапы Шавки на спине Бродяги. Вся операция заняла менее четырех часов[74]74
  Из описания и фотодокументов, цит. по: Stevens, «How Shavka Joined Brodyaga.»


[Закрыть]. А первая, которую он сделал в 1954-м, длилась двенадцать.

Покончив с грязной работой, Демихов снял перчатки. Идея двухголовой собаки, спокойно пояснил он, родилась у него 10 лет назад. А теперь опыты на собаках уже фактически вчерашний день. «У меня для вас новости, – объявил Демихов. – Весь наш проект переходит в одно из подразделений Института Склифосовского»[75]75
  Владимир Демихов, цит. по: Stevens, «How Shavka Joined Brodyaga.»


[Закрыть]. Это крупнейшая в Москве больница скорой помощи. Проект перерос стадию экспериментов, заявил Демихов, и пришло время перейти к трансплантации человеческих органов.

Стивенс знал о близнецах Херрик и об успешной операции, проведенной пятью годами раньше. В 1959 году Джозеф Мюррей уже экспериментировал с сублетальными дозами радиации, пытаясь заставить иммунную систему реципиента не отторгать донорскую почку, взятую не у близнеца. Он убедился, что методика работает, только вот сама радиация причиняла долговременный ущерб здоровью. В британском городе Лидсе Питер Рэйпер использовал в качестве иммунодепрессанта циклофосфамид, применяемый в химиотерапии, но его пациент прожил лишь восемь месяцев после пересадки[76]76
  «History of the Kidney Disease Treatment,» St. George's Kidney Patients Association, https://www.sgkpa.org.uk/main/history-of-the-kidney-disease-treatment.


[Закрыть]. Неужели Демихов и впрямь планирует оперировать людей, несмотря на то что науке еще неизвестны надежные способы приживления органов от неблизкородственных доноров? Демихов отмел опасения Стивенса. Он сообщил, что планируется создать банк тканей, где будет все – от внутренних органов до конечностей. «Москва – огромный город, где ежедневно умирают сотни людей»[77]77
  Цит. по: Stevens, «How Shavka Joined Brodyaga.»


[Закрыть], – пояснил он. Так почему бы мертвым не послужить живым? Демихов улыбнулся – редкое явление – и сообщил Стивенсу, что у него уже есть подопытная: женщина 35 лет, которой отрезало ногу трамваем. Он собирался пересадить ей новую конечность. «Главная забота – срастить нервы, чтобы женщина могла сама управлять своими движениями, – добавил Демихов. – Но, уверен, с этим мы тоже разберемся»[78]78
  Там же.


[Закрыть].

Пока шла беседа, у Шавки дрогнули веки. Она не могла вилять хвостом или двигать лапами Бродяги, но жадно лакала молоко – хотя у нее уже не было пищевода и оно капало из горла сквозь подведенную трубку. Бродяга тоже очнулся, голова его склонилась под непривычной тяжестью другой, меньшей собаки. Есть и пить без помощи он не мог, а на глаза ему свисали передние лапы Шавки. Демихов назвал собак «счастливыми животными», с честью принесшими себя в жертву ради научного поиска, и подтвердил, что его опыты, когда придет время, будут спасать человеческие жизни. Собаки погибнут спустя всего четыре дня. Им было неудобно спать в новом сросшемся теле, потому что Шавка все время заваливалась на бок, а сшитые вены вскоре фатально перекрутились. Демихов, однако, не считал опыт неудачным[79]79
  Mark, «I've Been Working in the Kremlin with a Two-Headed Dog,» Galileo's Doughnuts (blog), Medium, May 6, 2015, https://medium.com/galileos-doughnuts/i-ve-been-working-in-the-kremlin-with-a-two-headed-dog-eb29132466dc.


[Закрыть]. Вовсе нет.

Тем временем в клинике Бригама Джозеф Мюррей посмеивался над статьей Стивенса в Life: ткани, которые Демихов собрался пересаживать, не будут должным образом функционировать, ворчал он. Животные все равно погибли бы по той же причине, что и собаки Алексиса Карреля на рубеже веков: отторжение инородной ткани. Мюррей упорно работал над созданием препаратов, подавляющих это отторжение (хотя первых заметных успехов добьется лишь в следующем десятилетии), и Демихов, по его мнению, не мог рассчитывать на благоприятный результат. Если только, язвительно добавил Мюррей, «русские не совершили какого-то открытия, о котором мы не знаем»[80]80
  «Russia's Two-Headed Dog,» Life 47, no. 3 (July 20, 1959).


[Закрыть]. Но после запуска спутника никто не мог гарантировать, что русские такого открытия не сделали. И США не собирались проигрывать в гонке второй раз.

В науку потекли неслыханно огромные деньги. Россия запустила свой спутник первой – но зато американский спутник будет лучше. Россия отправила в космос собаку (Лайку, на «Спутнике-2»), значит, Штаты отправят шимпанзе по кличке Хэм. Репортаж Стивенса в журнале Life доказал, что Демихов умеет пересаживать головы – и в том же научно-соревновательном раже Национальные институты здравоохранения США принялись финансировать экспериментальные лаборатории. Идея была такова: что Советы сумели на собаках, мы сможем сделать на приматах. А что можно сделать на приматах, то можно будет делать и на людях. США и СССР вслед за космической начали новую гонку – на операционных столах.