Текст книги "Слепящий нож"

Глава 33

Каждую неделю Большой зал Хромерии превращался в место для моления. На этих мероприятиях требовалось присутствие всех студентов, независимо от способностей к извлечению.

Кип неуверенно прошаркал к своему месту на скамье между Бен-хададом и Теей. Бен-хадад щелкал цветными линзами своих очков, бросая взгляды попеременно то на беломраморные колонны, то на многоцветные витражные окна над хорами. Кип был настолько поглощен происходящим внизу, что не мог даже осмыслить сцены, изображенные на витражах.

– И что мы должны делать? – спросил он.

– М-м? – рассеянно отозвался Бен-хадад.

– Слушать, – ответила Тея. Она говорила отрывисто, сухо, совсем не характерным для нее тоном. – Сейчас вторая неделя цикла, так что, я думаю, говорить будет сам Синий.

– О нет! – протянул Бен-хадад. – Он хуже всех! Один из «искр» рассказывал, что в прошлом году в этот день вместо Синего проповедовал Гэвин Гайл, и это было великолепно. Но этот, как его там, – он просто ужасен.

– Клитос, – проговорил Кип, чувствуя тяжесть ужаса в груди: это был человек, намеченный его жертвой.

– Он пытается говорить по-ученому, потому что считает, что все синие должны так говорить, но я слышал, что настоящие ученые над ним смеются.

Кипу было все равно. Впрочем, он надеялся, что сможет почувствовать неприязнь к человеку, которого поклялся уничтожить. Сегодня он впервые увидит Клитоса Синего лично! Его сердце билось сильными толчками.

Большой зал постепенно наполнялся. В последнюю минуту перед полуднем людской поток особенно усилился. Люди еще продолжали входить, когда послышался глухой хоральный распев, доносившийся из потайной ямы в передней части зала.

– Что это? – шепотом спросил Кип.

– Мужской хор под-красных, – отозвался Бен-хадад, по-прежнему не сводивший взгляда с лучей света, лившихся сквозь витражные окна.

– Ш-ш! – шикнула на них Тея, которая напряженно слушала музыку. Странная она какая-то.

– Почему синие не могут петь сами? – поинтересовался Кип у Бен-хадада.

– Не знаю. Но это такая специальная особенность под-красных. – Бен-хадад вдруг улыбнулся и опустил взгляд. – Под-красные, конечно, отличаются страстностью, но их мужчины почти всегда стерильны. И то и другое делает их особенно популярными среди дам.

– Музыкальная одаренность тоже не мешает, – вставила Тея мечтательным тоном.

– Что? – переспросил Кип у Бен-хадада. – Почему?

Бен-хадад вопросительно поднял брови.

– Ну как же, Кип, неужели твой отец не рассказал тебе о «Семидесяти способах мужчины в обращении с женщиной»? – спросила Тея.

– Я не об этом спрашивал! Я имел в виду…

Ага, ну конечно же, она прекрасно его поняла. Тея, ухмыляясь, смотрела на залившегося краской Кипа.

«Семидесяти?»

Сжалившись, она ответила ему, понизив голос:

– Никто не знает, почему они стерильны. Такое на них наложено бремя, такую жертву они приносят Орхоламу.

– Ш-ш! – прошипела девушка, сидевшая в ряду перед ними, раздраженно обернувшись.

Хор затянул новое песнопение, и на этот раз многие из собравшихся тоже начали подтягивать. Кип понятия не имел, о чем там пелось, мог только предположить, что песнопение было на древнепарийском. Впрочем, мелодия была прекрасной, и он был рад, что не понимает слов: так он мог наслаждаться музыкой без помех.

Внезапно над их головами зажглись два огромных световых отверстия – и это было не просто полуденное солнце. Кип догадался, что, видимо, на Большой зал направили два огромных зеркала с других башен. Ну разумеется, ведь над залом располагалась Башня Призмы, так что свет не мог проникать сюда непосредственно сверху. Потребовалось вмешательство зеркал, чтобы свет Орхолама смог проникнуть к его людям.

Вновь послышалось пение, а затем показалась процессия одетых в синее мужчин и женщин. Некоторые из них раскачивали кадилами, полными дымящихся благовоний. Кип увидел Клитоса Синего – в синей шелковой мантии с высоким накрахмаленным воротником и странной синей шапке, тот прошел в нескольких шагах от него. Казалось, люкслорду было не по себе, он с трудом выносил происходящее.

Кипу он не понравился.

«Орхолам, семьдесят способов?» У Кипа хватало фантазии, пожалуй, только на два.

Кого бы можно расспросить о таких вещах? Его же засмеют, словно какого-нибудь деревенского увальня!

Последовали коленопреклонения и молитвы, чтения священных книг, возглашения и отклики пяти тысяч глоток. Кип шевелил губами вместе со всеми, делая вид, будто понимает смысл происходящего. У его матери никогда не хватало времени на люксиатов. Она страшилась Орхоламова суда, но обычно говорила, что если пониже наклонять голову, то всегда есть шанс избежать заслуженной кары.

Наконец Клитос Синий взобрался на кафедру и принялся проповедовать – так тихо, что даже тем, кто находился в передних рядах, наверное, не было слышно ни слова. Он держался так робко и неуклюже, что Кип ощутил укол жестокого сочувствия к этому человеку.

Один из люксиатов незаметно приблизился к Клитосу и шепнул ему что-то на ухо. Тот возвысил голос до едва различимого бубнежа:

– …находимся под оком… в этот сорок девятый день…

Кип увидел, как двое люксиатов обменялись взглядами. Один из них поднялся и снова прошептал что-то Клитосу, который ответил ему резко, залился краской и снова вернулся к своим записям.

– Как я говорил, – визгливо начал он, наконец-то заговорив с достаточной громкостью, чтобы его было слышно даже в задних рядах, – в задачи Хромерии входит донесение результатов современных ученых изысканий в более отсталые уголки нашего мира. Еще не так давно считалось ересью думать, будто наш мир представляет собой что-либо иное, помимо развернутого листа пергамента. Люди – и больше всех люксиаты – верили, что у мира имеются самые настоящие углы! Однако благодаря синим цветомагам и синим добродетелям мы теперь знаем, что это суеверие и другие воззрения не противоречат писаниям, лишь метафорически утверждавшим, что сатрапии лежат в центре. Центр Орхоламовой воли – утверждение метафорическое, а не пространственное!

Кип не имел представления, о чем он говорит, однако та парочка люксиатов не казалась особенно довольной тем, как все обернулось. Пожалуй, если бы Клитос сейчас снова понизил голос, ни один из них не взялся бы напоминать ему, чтобы он говорил погромче.

– В последние несколько лет вашими коллегами в Башне Разума была проделана впечатляющая работа касательно Великого Раскола и событий, последовавших за Деимахией – Войной Богов, хотя большинство нынешних ученых согласны в том, что это слово правильнее переводить как «Война против Богов». «Деи» здесь, разумеется, – отложительный падеж; в большинстве доступных нам переводов попросту недостаточно контекстуальных свидетельств, чтобы опровергнуть общепринятый вариант перевода. Тем не менее Тристем в своем труде «Об основаниях разума» указывает, что всего лишь несколько изменений в понимании древнепарийской грамматики могут привести к большому сдвигу во всей нашей комментаторской традиции в целом. И в настоящее время такой сдвиг уже происходит.

Глаза Кипа начали стекленеть. В речи люкслорда было попросту слишком много слов, которые он не понимал. Даже если бы грамматика действительно его интересовала, он при всем желании не смог бы следить за ходом мысли оратора. Потеряв нить, он принялся вместо этого разглядывать находящихся в помещении. Одна пожилая люксиатка в измятой черной рясе скорчила такую гримасу, словно жевала лимон. Несколько студентов постарше сидели с зачарованным видом, и Кип с ужасом подумал: «Неужели я тоже стану вот таким?» Конечно, Кип знал, что Хромерия – пристанище наук, однако он всегда считал, что речь идет о практическом знании!

От нечего делать он принялся рассматривать витражные мозаики, окаймлявшие все пространство над хорами. Вон сам Люцидоний, в белом облачении, с благостным видом, в окружении своих парийских воинов. Его кожа была на пару тонов светлее, чем у них. Интересно: Кип всегда считал, что он тоже был выходцем из Парии. Или, может быть, имелось в виду, что он не был своим даже для парийцев?

Внезапно Кипу представилось, какие яростные споры кипели, когда делались эти витражи, относительно того, какого именно оттенка была кожа Люцидония. Он знал, что парийцы заявляли на него свои права, а их главными конкурентами в этом вопросе были их соседи и соперники по богатству и могуществу, светлокожие рутгарцы. Чем темнее изображался Люцидоний, тем больше рутгарцы воспринимали это как оскорбление для себя.

И вот теперь, несмотря на то что витраж был сделан столетия спустя после смерти Люцидония, люди будут смотреть на эти окна и считать, что поскольку изображение древнее, оно должно соответствовать действительности.

«Потрясающе. Жалко, что нельзя знать это наверняка».

…О, черт! Это ведь в точности то самое, чем занимается тут этот старый пердун, разве не так? Пытается перевернуть мир, основываясь на значении одного слова, так же как Кип вообразил, будто мир может стать другим из-за кусочка цветного стекла!

Синий люкслорд опять понизил голос, и Кипу приходилось уже наклоняться вперед, чтобы его расслышать. Однако до него долетело одно слово, привлекшее его внимание: «Светоносец».

– …именно поэтому фигуру Светоносца следует понимать как метафору, обозначающую каждого из нас. Каждому из нас суждено нести свет в темные закоулки мира. И я не говорю о миссионерстве! Если религия варваров, живущих за Вратами Вечной ночи, их удовлетворяет, кто мы такие, чтобы менять их образ мыслей? Разве они не такие же дети Орхолама? Нет, нам следует принести свет в темные закоулки наших собственных жизней – проявлениями доброты и щедрости, добрыми словами в адрес других людей, неограниченной любовью. Светоносец – не тот, кто придет! Слушайте, о дети Ама: Светоносец – не один человек! Мы все здесь Светоносцы!

«И тут люксиаты, выпучив глаза, с воплями понеслись прочь из зала, чтобы омыться в молоке». Кип едва не расхохотался вслух, представив себе эту картину.

«Елки-палки, Кип, тебе надо лучше высыпаться!»

На кафедру взобрался верховный люксиат. Даже не взглянув на Клитоса Синего, он обратился к хору:

– В завершение я бы попросил вас спеть «Прости нас, Отец Света!»

Судя по всему, это было не то песнопение, которое планировалось. Ну что ж…

Впрочем, хор спел то, что требовалось, и спел превосходно. Когда последние звуки замолкли, все понемногу потянулись к выходу.

– Что это было? – спросил Кип у Бен-хадада.

– Дикая ложь прямиком из адской бездны, – ответил тот. Две девушки в переднем ряду обернулись и посмотрели на него, но он не обратил внимания. – Насчет Светоносца всегда спорили. Кто он такой, суждено ли ему прийти в будущем или он уже приходил. В Хромерии принято верить, что он уже был – что Люцидоний и был Светоносцем. В конце концов, само его имя означает «дающий свет»…

– Но ты считаешь, что это не так? – уточнил Кип.

– Я не знаю всех доводов, но мои родители в это не верят.

Кип поглядел на него с удивлением: он в жизни не слышал ничего глупее. Судя по внезапно помрачневшему лицу Бен-хадада, тот и сам это понимал.

– Я не хочу жить в эпоху, когда вся история уже закончилась, – добавил он, как бы оправдываясь.

Что тоже было глупо: «мне не нравится, как устроен мир, – значит, он устроен по-другому»? Хорошо хоть, по крайней мере, на этот раз Кип сумел удержаться и не произнести это вслух.

– Считается, что Светоносец будет гениальным цветомагом, – внезапно проговорила Тея, до этих пор державшаяся непривычно тихо. – Это будет воин, сметающий перед собой все препятствия. Еще в молодости он покажет свое величие; он будет совершать такое, что до него считали невозможным, и вернет нас на истинный путь. А Люцидоний даже не был хорошим извлекателем – да, он придумал, как изготавливать цветные линзы, но это вряд ли делает его гением, правда? Светоносец будет нас защищать. Он будет низвергать богов и убивать королей.

«Я убил одного короля». По спине Кипа пополз холодок.

– Никаких королей больше нет, – вмешался в их разговор паренек постарше. – Люцидоний убил последнего. И последних богов тоже.

– Это сделали люди Люцидония, а не он сам, – возразил Бен-хадад.

– Какая разница? – парировал парень. – Когда ты говоришь, что Цветной Владыка взял Гарристон, ты ведь не имеешь в виду, что он взял его своими пальцами? Ты даже не имеешь в виду, что он сделал это в одиночку. Ты говоришь о том, что это было сделано по его воле. Именно так…

– Дети! – окликнул их облаченный в черную рясу люксиат голосом, в котором сквозило отвращение. Кип подумал о том, как давно он слушает их разговор. – Вы повторяете полузабытые глупости ваших родителей и суеверный вздор непросвещенных. Отправляйтесь по своим лекциям! Я не потерплю вашего богохульства в этом святом месте. Убирайтесь!

Глава 34

– Это платье недостойно твоей красоты, – сказал Лив молодой человек, когда она вышла из складского помещения, которое делила с несколькими женщинами и их детьми, потерявшими свои гарристонские жилища. – И это жилье совсем не то, что подобает девушке с твоими талантами.

Он улыбнулся ей улыбкой человека, осознающего собственное великолепие:

– Я Зимун. Я буду твоим наставником.

Он и был бы великолепен, если бы его внешность не портил пластырь, целиком закрывавший нос, и синяки под глазами. На вид Зимуну было лет шестнадцать или семнадцать, как и самой Лив, – может быть, немного старше, а может быть, он просто держался так, будто он старше. У него были копна курчавых черных волос, орлиный нос, который из-за пластыря казался еще больше, широкий рот и безупречно белые блестящие зубы. Кожа аташийца, густые брови, светло-голубые глаза с радужкой, окруженной кольцами нескольких цветов. На нем была новенькая белая рубашка (у кого может найтись свежая рубашка сразу же после кровопролитного сражения?), поверх рукавов которой предплечья обхватывали многоцветные наручи – пять широких цветных полос на белом фоне. На его плечи был накинут блистающий чистотой плащ с таким же узором: черная мохнатая полоса, обозначавшая под-красный, далее красная, оранжевая, желтая и зеленая. Пятицветный полихром. Пятицветный!

Во всей Хромерии было, наверное, не больше двадцати пятицветных – ну, может быть, еще парочка пока что тренировалась. Если этот парень и держался самоуверенно, у него была на это причина.

«Невыносимо!»

– Тебя что, кто-то побил? – спросила Лив.

«Ах, как грубо!»

– Все еще хуже: мне заказали убийство, а я провалил задание. Мне разбили нос, а потом еще и здесь побили за неудачу, когда я вернулся. Между прочим, проплыв несколько сотен шагов в море, кишащем акулами!

Он улыбнулся.

– Ты шутишь!

– Если бы я шутил, это значило бы, что у меня ужасное чувство юмора. Что тут смешного?

– В смысле, ты серьезно?

– Надеюсь, в следующий раз у меня получится лучше. Пойдем, надо сменить эти тряп… это твое платье на что-нибудь более приличное.

Он был ее наставником, которого приставил к ней лично лорд Омнихром, так что Лив, пожав плечами, сочла нужным ему повиноваться. Вместе они пошли через город. Склад располагался неподалеку от Травертинового дворца – было безопаснее держаться поближе к солдатам. Одинокой женщине в военное время не следует ни на секунду терять бдительности.

Впрочем, идя следом за Зимуном, она заметила, что его одежда лучше, чем его доспехи.

– Что, неужели здесь так боятся цветомагов? – спросила она.

– Боятся? Нас здесь почитают! И это только справедливо, как по-твоему?

– Да, наверное…

– «Наверное»? Хм-м, теперь я понимаю, почему тебе понадобился наставник.

Это замечание прозвучало более чем снисходительно, и Лив оно вовсе не понравилось.

– Хромерия делает из людей рабов, Лив. Для ее существования необходимо, чтобы те, кого она обучает, были повязаны по рукам и ногам. В лучшем случае ты становишься ее слугой, связанным договором, причем срок договора распространяется на весь остаток твоей жизни. Другими словами – ты раб. Мы, Свободные, это отвергаем. Мы считаем, что естественный порядок должен оставаться таким, какой он есть. Разве ты выбирала родиться красавицей? Конечно же нет. Однако ты красавица. Дальше ты можешь делать с этим все что пожелаешь. Точно так же тебе от рождения была дана способность извлекать. Мы можем только желать, чтобы все люди рождались с этим даром – и Цветной Владыка проводит исследования, как этого можно добиться, – однако факт остается фактом: мы особенные. Мы обладаем даром, которого у других людей нет. Мы не сделали ничего, чтобы его заслужить, мы не выбирали свою способность извлекать, однако она у нас есть. И мы не просим тех, кто обладает даром, чтобы они приковывали себя к земле, как не стали бы просить прирожденных бегунов побольше есть и становиться толстыми, чтобы нам было не так обидно двигаться медленно. Мы те, кто мы есть, настолько дикие и свободные, какими нас создала природа! Когда ты идешь по улице, одетая как цветомаг, люди знают, что, если они будут доставлять тебе неприятности, ты можешь их убить. Их выбор – бояться этого или просто уважать, как они уважали бы женщину с пистолетом за поясом. Разумеется, у нас есть еще и то преимущество, что в пистолете только один заряд.

Пройдя мимо рабочих, разбиравших завалы мусора, загромождавшего улицу, они наконец добрались до небольшого магазинчика, чудом оставшегося неповрежденным во время сражения. Их приветствовала пожилая хозяйка:

– Как хорошо, у меня опять есть покупатели! Спасибо вам, спасибо! О, и посмотреть только, какая вы хорошенькая! Я сделаю из вас просто чудо! Вы заказывали мне три платья, верно? – спросила она Зимуна.

– Их заказал лорд Омнихром, – отозвался тот.

– Ну хорошо, раздевайтесь, – велела она Лив.

Лив поглядела на нее, потом перевела взгляд на Зимуна: тот не выказывал никакого намерения отойти.

– Ты не хочешь хотя бы отвернуться? – возмущенно спросила она.

Зимун с проказливой усмешкой оглядел ее с ног до головы:

– Не хочу, но так уж и быть. Я должен был попытаться.

Он вышел наружу, оставив Лив в опытных руках портнихи. Та быстро ее обмерила, заставила несколько раз повернуться, после чего позволила ей снова одеться. Она быстро набросала три эскиза и показала их Лив:

– Для вас, госпожа, все будет наивысшего качества! Это первое платье – шерстяное, но из шерсти горных аборнейских коз, она теплая, но такая тонкая, что вы не поверите.

– Кажется, оно будет… – «чудесным? восхитительным?» – довольно дорогим.

Лив тут же выругала себя за эту реплику, но она не могла удержаться: ей слишком долгое время пришлось жить в бедности.

– Ха! Вы еще не слышали всего! Кайму и вставки вашего шелкового платья я собираюсь окрасить пурпуром из настоящих мурексов. Шелк, понятное дело, будет самый лучший – кто будет тратить настоящий пурпур на плохой шелк? Десять тысяч мурексовых раковин были собраны исключительно для вас!

Лив ощутила легкую тошноту. «Шелковое платье? Настоящий пурпур?»

– Я хотела… Я очень извиняюсь… В смысле, я хотела сказать – у меня совсем нет денег. Может быть, лучше просто шерстяное платье? И только одно?

По правде говоря, у нее и за такое-то платье нечем было заплатить, но гордость не позволяла ей признаться в полной нищете.

– Ах вы моя милашка, вам вовсе не нужно ни за что платить! Лорд Омнихром уже обо всем позаботился. Одно платье теплое, одно для повседневной носки – это будет из горноаташийского хлопка – и одно такое, чтобы все ахнули. И сдается мне, вам не помешало бы еще несколько новых сорочек и смен нижнего белья заодно?

– Да, прошу вас! Вообще-то я обычно… война, вы же понимаете…

– Конечно, конечно! А тем временем мы сообразим вам просто какое-нибудь чистое платье, пока эти не готовы.

К этому предложению затем добавилась еще горячая ванна – якобы потому, что старая портниха не хотела, чтобы чистое платье сразу испачкалось, но Лив показалось, что та просто была счастлива иметь рядом с собой кого-то, кого можно баловать; с кем можно просто поговорить.

Отскребая себя губкой и позволяя горячей воде расслабить свои мускулы, Лив боролась со слезами, готовыми вот-вот прорваться наружу. Она с силой выдохнула воздух, чувствуя, что если сейчас расплачется, то ей станет легче, однако не желая, чтобы у нее пошло пятнами лицо и распухли глаза. Конечно, пожилая портниха наверняка ее поймет – у нее был вид человека понимающего, – но потом придет Зимун, чтобы забрать ее, и, конечно же, спросит, в чем дело. А как можно ответить, почему ты плакала, если для этого понадобится либо целый час объяснений, либо всего лишь одно слово – но он не поймет ни того ни другого? Она просто будет выглядеть слабой девчонкой.

Лив испустила еще один глубокий вздох.

– Что-то многовато ты вздыхаешь, милочка, – сказала портниха. Лив и не заметила, как она вошла.

– У вас когда-нибудь бывало так, что все, во что вы верили, оказывалось ложью?

– Прямо все-все? Что, неужто небо теперь зеленое?

– Я не имела в виду…

– Шучу, дитятко, шучу. – Пожилая женщина задумалась, потом тоже тихо вздохнула. – Когда-то я верила, что мой муж мне верен. Когда это рухнуло, мне казалось, будто весь мир рухнул заодно.

Лив нерешительно открыла рот.

– Нет-нет, деточка, не надо мне ничего говорить. Ты меня не знаешь. Я была к тебе добра, но не стоит так легко доверяться первому встречному. Ты красивая молодая женщина, попавшая в опасное место, тебе нужно научиться надевать броню. Только не забывай, где броня, а где ты, чтобы потом можно было ее снять, когда придет время.

Портниха снова вышла. Лив поняла, что женщина проявила к ней больше доброты, чем если бы просто выслушала поток ее бессвязных мыслей.

Лив перешла на сторону врага. Она могла оправдываться, говоря себе, что сделала это для того, чтобы Цветной Владыка спас Кипа и Каррис – и он действительно их спас, – однако если быть откровенной, она попросту потеряла веру во все, чему ее учили в Хромерии. Если плоды ядовиты, зачем продолжать чтить древо?

Однако же если сама Хромерия оказалась порочной, то насколько далеко проникла эта порча? Если они солгали в одном, то сколько еще лжи скрывалось в их учениях? От этой мысли Лив почувствовала легкую тошноту, словно заглянула в пропасть. Если Хромерия порочна – при том, что Хромерия считается основным источником Орхоламовой воли, – то что это говорит о самом Орхоламе? Как он мог такое позволить? Это значит, что либо ему наплевать, либо у него нет силы что-то с этим поделать, либо его вообще не существует! Лив чувствовала озноб, несмотря на горячую воду. Однажды допустив такую мысль, ее было уже не вернуть обратно.

Но ответа не было. Не заботится, бессилен или не существует – в любом случае это было не то, во что верила Лив до сих пор. Как будто с ее плеч сорвали красивый теплый плащ утешительных верований.

Хорошо же, пусть будет так. Значит, вот что такое быть взрослой, быть сильной женщиной. Отец воспитал ее в вере в определенные вещи – но ее отец не всеведущий. Он мог ошибаться. И если он был неправ, Лив не станет прятать голову в песок. Она примет мир таким, каков он есть.

Однажды на одной из лекций кто-то процитировал слова старого философа: «Истина настолько мне дорога, что, если бы сам Орхолам стоял на одной стороне, а истина – на другой, я повернулся бы к Создателю спиной».

Пусть будет так. «Верность Одному» – таков девиз Данависов. Для Лив этим «Одним» будет истина.

Даже думать об этом было страшно: сколько решений, принятых ею за все это время, было основано на том, что она считала правдой – на том, что было для нее святым, – на том, что Хромерия учила считать святым, – на представлениях Хромерии касательно Орхолама. Но если вытащить эту опору?

Она закончила мытье, забыв о том, что собиралась плакать, чувствуя внутри себя стальной стержень. Потом съела то, что принесла ей старая хозяйка, несмотря на то что это был всего лишь жидкий бульон, в котором плавали несколько картофелин.

– Это далеко от моих обычных стандартов, но – война, ты же понимаешь, – сказала ей портниха, лукаво поблескивая глазами.

Лив рассмеялась.

– После того как я закончу твои платья, я буду в состоянии угостить тебя чем-нибудь получше, обещаю.

Покончив с едой, Лив почувствовала себя в тысячу раз лучше. Она поблагодарила пожилую хозяйку и вышла на улицу. Зимун сидел на грубо сколоченной скамейке, одной рукой швыряя в воздух маленькие синие диски, а другой сбивая их зелеными.

– Ты ждал меня все это время? – спросила его Лив.

Он выпустил еще один синий диск и разбил его в пыль с силой, гораздо большей, чем было необходимо.

– Ох, прости, я совсем про тебя забыла!

Упс, это прозвучало совсем не так, как ей хотелось.

– Это дерьмо сходит тебе с рук только потому, что ты красавица? – спросил Зимун. – Если так, лучше заканчивай с ним.

– Ты все время это повторяешь. Не пойму, то ли ты пытаешься сделать мне двусмысленный комплимент, то ли нанести идиотское односмысленное оскорбление.

Лив не была красавицей – и знала это. В лучшие дни ее, пожалуй, можно было назвать симпатичной. Те, кто пытался сказать большее, все чего-то от нее хотели.

Зимун поглядел так, словно готов был на нее наброситься, но в результате только дернул уголком рта.

– «Односмысленное»? Ты сама придумала это слово? – Впрочем, он уже улыбался.

– Я надеялась, что ты не заметишь. – Лив насупилась, чувствуя себя глупо. – Я думала, ты не извлекаешь синий, – быстро добавила она, чтобы сменить тему.

На его плаще и наручах было пять цветов, но среди них не было ни синего, ни сверхфиолетового.

– Пока что нет, – отозвался Зимун.

Он сотворил еще один диск. Лив видела, что цвет слишком блеклый; и действительно, не прошло и пары секунд, как диск рассыпался в крошку и исчез.

– Надеюсь, со временем у меня начнет получаться. Он так ко мне близок, что это просто невыносимо! У синего ведь масса применений. Кроме того, хотя быть пятицветным, конечно, довольно мило, но я не могу не мечтать о том, что стану полихромом полного спектра.

Он говорил о способности извлекать все семь цветов практически в тех же выражениях, какие использовала сама Лив несколько месяцев назад, говоря о том, что хотела бы признания своего второго цвета. «Нам никогда не бывает достаточно, не так ли? Всегда найдется кто-то лучше тебя».

В то же время если для Зимуна все семь цветов были в пределах досягаемости, это означало, что парень находился совсем на другом уровне.

– Прости, что забыла про тебя, – проговорила Лив, глядя себе под ноги. – Я не думала, что я настолько важная персона, чтобы ты меня дожидался.

Зимун улыбнулся. Несмотря на сломанный нос, подбитые глаза и прочее, он все же был чертовски привлекателен.

– Пойдем, – сказал он. – Хочу тебе кое-что показать.