Текст книги "Как украсть миллион. Жизнь и удивительные приключения Бенвенуто Челлини, гения Возрождения"

Часть 2. О великом искусстве Микеланджело. Наиполезнейшие и любопытнейшие сведения о технике ювелирного дела. Дуэль как самый легкий и доступный способ свести счеты с обидчиком

В большом зале Городского Совета на стене была огромная фреска Микеланджело, изображавшая битву флорентийцев с пизанцами.

В ходе осады Пизы осаждавшие ее флорентийцы, истомившись от невыносимого летнего зноя, решили искупаться в реке. Выставив небольшое охранение, они сняли с себя доспехи и одежду, и с наслаждением бросились в прохладные речные воды.

Пизанцы же, заметив, что лагерь противника остался почти без охраны, решили воспользоваться благоприятным моментом для нападения. Если бы им удалось захватить лагерь, флорентийцы лишились бы не только припасов и оружия, но и одежды. Мало того, они могли бы попасть в плен, причем, в обнаженном виде, что было бы позором на всю Италию. К счастью, дозорные вовремя дали сигнал тревоги: купающиеся воины успели выскочить на берег, схватить оружие и отразить наступление пизанцев.

Может быть, кого-то и удивляло, что из множества других эпизодов, связанных с осадой Пизы, Микеланджело выбрал именно этот, но Бенвенуто понял замысел великого художника: он был восхищен гением прославленного творца, выделившего бой на берегу реки как ключевой момент всей битвы и сумевшего показать в этом эпизоде высшую степень воли солдат к победе.

«Кто бы еще мог так изобразить застигнутых врасплох купающихся людей, что сцена эта приобрела героический характер? – думал Бенвенуто, делая рисунок с картины. – А их жесты, позы, движения? Красота, отвага и величие видны в них. Поистине, ни древние, ни современные мастера не производили ничего столь совершенного… Господи, ты сам есть величайший Творец, ты меня поймешь! Ах, если бы у меня была хоть частица гениальности непревзойденного Микеланджело, я бы больше ничего у тебя и не попросил бы!.. А впрочем, и я кое-что могу, – подумал он через мгновение. – Я чувствую, как мой талант усиливается с каждым днем, как он вбирает в себя впечатления жизни, как подкрепляется он мастерством и как подпитывается духом высокого искусства».

…Закончив рисунок, Бенвенуто направился домой в самом веселом расположении духа. Торговцы в лавках, монахи у ворот обители, стражники, лениво бредущие по улице, девушки, несущие корзины с бельем, мальчишки, плещущиеся в фонтане, и даже нищие, просящие подаяние у церкви, – все они казались ему бодрыми и полными жизни в этот чудесный солнечный день. Бенвенуто улыбался им, а девушкам еще и подмигивал.

Битва флорентийцев с пизанцами при Кашине. Художник Микеланджело Буонаротти.

* * *

– А, Бенвенуто! Наконец-то ты пришел, – сказал ему отец. – Я тут показываю своему старому товарищу ларец, который ты изготовил для синьора Грациано и вазу, что ты сделал для графа Пьетро.

– Неужели это он сделал и вазу, и ларец? – с изумлением воскликнул приятель отца, Петруччио, глядя на Бенвенуто. – Поразительно, что в таком молодом человеке развился такой сильный талант. Поистине, природа щедро одаривает одних, обделяя других! Ты помнишь, Джованни, я предсказывал тебе, что твой сын переймет твои дарования и твое мастерство? Ну что, прав я оказался?

– Прав-то, ты прав, да только не перехваливай его. По двум работам еще нельзя делать такие выводы, – пробурчал Джованни, нарочито хмурясь.

– Талант либо есть, либо его нет. У твоего сына он определенно есть, и талант его будет все расти и расти. Попомни мои слова; потом еще не раз скажешь, что я был прав. Твой Бенвенуто относится к разряду избранных, к тем, кому Господь даровал возможность творить, а поскольку Бог и сам – величайший творец, то и люди, умеющие творить, возвышаются над всеми остальными людьми.

– Бог – творец, поэтому те, кто творят, приближены к Господу… Как вы верно это сказали! Поверите ли, я и сам об этом думал полчаса назад, когда делал рисунок с полотна непревзойденного Микеланджело, – с восторгом произнес Бенвенуто.

– Вот, вот! Не случайно тебе в голову пришли подобные мысли. О, Бенвенуто, высоко ты вознесешься! – Петруччио потрепал его по щеке.

– Не сбивай его с толку, прошу тебя! Парню надо еще многому научиться и многое освоить, – уже действительно недовольно сказал Джованни.

– Научится, он у тебя смышленный, сразу видно! Да и чем я его сбиваю с толку? А разве сам ты – не избранник Бога? А твои предки, о которых ты так любишь всем рассказывать?

– Ну да… – замялся Джованни.

– То-то же! Пусть совершенствует Бенвенуто свое мастерство, ибо талант без мастерства, все равно что певец без голоса. А уж после надо будет Бенвенуто ехать к папскому двору, потому что там можно прославиться и обогатиться; Папе нужны талантливые мастера. Вы слышали о его последней затее? Нет? Странно… Такие новости распространяются обычно быстрее чумы. Папа решил построить дворец для своей любовницы Карлотты, которую он боготворит. Карлотта для него не просто возлюбленная, каковых у него было много, она почти его супруга, и она мать его прелестных детей, сына и дочери, обожаемых им. Папа так любит Карлотту, что ни в чем не может ей отказать: захотелось ей иметь в Риме дворец в мавританском стиле, и он строит для нее такой дворец! Лучшие архитекторы, скульпторы и живописцы приглашены для участия в сооружении и украшении этого дворца, и можно не сомневаться в том, что он будет великолепен. Но также можно не сомневаться, что все участвующие в его строительстве станут очень богатыми людьми, так как Папа не жалеет денег на свои выдумки… Поезжай к папскому двору, Бенвенуто, говорю тебе, поезжай, как только почувствуешь достаточно сил для большого творчества, и будешь ты богат и знаменит.

– Там видно будет, – ответил за Бенвенуто Джованни.

– А хотите посмотреть, как мы с отцом станем делать перстень? – спросил гостя Бенвенуто, хотевший еще в чем-нибудь отличиться перед Петруччио.

– Перстень? – переспросил тот.

– Да, перстень, – вмешался в разговор Джованни. – У нас в городе все знатные синьоры просто помешались на перстнях, после того как некая молодая особа стала носить необыкновенной красоты гарнитур из серег и перстня. Откуда она его взяла, – загадка. Ходят слухи, что это подарок ее таинственного покровителя. Всем нашим кумушкам страсть как охота узнать, что это за покровитель, но с той поры как молодая особа надела гарнитур, она держится скромно, живет замкнуто, никого не принимает. Так что неизвестно, кто подарил ей перстень и серьги, но наши знатные дамы, как я сказал, хотят иметь нечто похожее, – я говорю о гарнитуре, а не о покровителе.

– А лучше – и то, и другое! – расхохотался Петруччио.

– Причем, что означает для них «нечто похожее»? – продолжал Джованни. – Это означает, что такой же, но лучше; напоминающий его, но своеобразный, и уж, конечно, превосходящий прежний! Все ювелиры города сейчас трудятся над подобными гарнитурами; есть заказ и у нас с Бенвенуто.

– Хотите посмотреть, как мы будем делать перстень? – повторил Бенвенуто.

– Любое творческое проявление вызывает у меня живейший интерес, – сказал Петруччио. – Я бы с удовольствием посмотрел, но, наверно, это займет немало времени?

– Да, немало, но я могу рассказать вам, каким образом мы приступим к работе, и мой рассказ займет не более четверти часа! – воскликнул Бенвенуто.

– Как ты навязчив, сынок, – укоризненно произнес Джованни. – Возможно, у нашего гостя есть дела; возможно, он торопится, а ты задерживаешь его.

– О, нет, я не тороплюсь, и готов прослушать лекцию о ювелирном искусстве! – запротестовал Петруччио. – Для чего нам дан разум, как не для того, чтобы пытливо всматриваться во все, что нас окружает, и стараться понять сущность сущего; для чего нам даны способности, как не для того, чтобы использовать сущее в своих интересах; для чего, в конце концов, нам дается талант, как не для того, чтобы он заблистал всеми своими гранями. Вы, ювелиры, лучше меня знаете, что не бывает одногранного бриллианта, но чем больше у него граней, тем он ценнее. Человек не должен уподобляться пауку, который только и делает, что прядет свою паутину, и больше ничего не умеет.

– Как вы здорово изъясняетесь, – Бенвенуто с восхищением смотрел на Петруччио. – Отец то же самое говорит, но не так красиво… Кстати, я еще на флейте играю и пишу стихи.

– Да, на флейте он играет очень хорошо, – подтвердил Джованни. – Он мог бы стать прекрасным музыкантом.

– Он будет им, – уверенно сказал Петруччио. – Твой сын – не паук, он не просидит всю жизнь в своем углу. Ну же, Бенвенуто, я жду твоего рассказа об изготовлении перстня.

– Да, да, я приступаю! – заторопился Бенвенуто. – Поскольку гарнитур той молодой особы, о которой вам говорил мой отец, сделан филигранью, то и мы, разумеется, будем работать с филигранью. Вначале, как положено, изготовим рисунок листвы и сквозных узоров; украшенные впоследствии небольшими алмазами узоры эти будут создавать впечатление объема, роскоши, но, в то же время, изящества и легкости. Затем мы приготовим плоское кольцо из золота по размеру пальца нашей заказчицы: это кольцо послужит нам основой для филиграни. Сегодня мы собирались вытянуть проволоку: тонкую, среднюю и толстую, – каждой будет по три толщины последовательно уменьшающихся. Дальше надо будет сделать зернь, а сделать ее проще простого! Видите тот сосуд, полный толченого угля? В него мы выльем расплавленное золото, – и так получится зернь всякого сорта.

– Бенвенуто! Надо ли рассказывать столь подробно? Ты утомишь нашего гостя всеми этими деталями, – прервал Джованни сына.

– Но он же сам говорил, что ему интересно. Правда, синьор? – Бенвенуто посмотрел на Петруччио.

– Продолжай, продолжай, Бенвенуто! Когда и где я еще услышу наставление по ювелирному делу? Позволь, я только усядусь поудобнее, – сказал Петруччио.

– Еще нам нужно будет сделать припой, который называется третником, так как берутся две унции серебра и одна меди; и, хотя многие имеют обыкновение делать припой с латунью, я бы посоветовал вам, синьор, делать его с медью, – продолжил Бенвенуто.

– Точно, – согласился Джованни. – Для припоя лучше бери медь, мой друг, а не латунь.

– Стало быть, медь? Хорошо, я запомню, – произнес Петруччио, потирая переносицу.

– Но не забудьте аккуратно измельчить припой напильником, синьор! – сказал Бенвенуто. – Затем добавьте на три части припоя одну часть буры, хорошенько размолотой, а после, тщательно перемешав, высыпьте припой в особую коробочку. Еще вам надо будет приготовить адрагантовую камедь, которая представляет собой смолу, что продают аптекари. Эту смолу, размягчив, положите в чашечку или в другой сосуд, как вам будет удобнее. Когда все это у вас будет, приготовьте еще пару щипцов, весьма крепких, как вот эти, – взгляните! Еще нужно иметь маленькую, скошенную скарпель, – вот такую! Видите, какая у нее ручка? Как у резца, поскольку ей мы будем много раз резать проволоку, перегибаемую согласно намеченным нами узорам.

– Замечательно. С принадлежностями мы разобрались. Дальше, как я понимаю, пойдет процесс изготовления? – проговорил Петруччио, прислушиваясь к доносящемуся откуда-то бою часов.

– Да, синьор! – кивнул Бенвенуто. – Мы постепенно начнем накладывать на изготовленное нами кольцо орнамент из проволоки и зерни, время от времени промазывая его адрагантовой камедью, чтобы он не сдвигался, и присыпая его опилками припоя. Но не пересыпьте этих опилок, кладите их ровно столько, сколько надо, чтобы спаять потом узоры орнамента, и не больше!

– Ясно, ровно столько опилок, чтобы спаять, – послушно кивал головой Петруччио.

– Это для того, чтобы ваша работа, когда вы ее спаяете, была самой гладкой и красивой, поскольку от излишка припоя она выйдет грубой, – пояснил Бенвенуто. – А для паяния нужна маленькая печь, – вот она, поглядите! К ней надо будет поднести кольцо с орнаментом, подвешенное так, чтобы было удобно его держать до тех пор, пока не закипит бура и не произведет действие согласно своей природе. Нужно только соблюдать при этом величайшую осторожность, дабы слишком большой жар не сдвинул проволочный узор. Затем вы помещаете свою работу в печь, где расплавится припой, и, таким образом, произойдет окончательная спайка.

– А, окончательная! – оживился Петруччио. – Все было очень интересно…

– Когда ваша работа будет спаяна, вам нужно будет поместить ее в крепкий уксус, – продолжал Бенвенуто.

– С небольшим количеством соли, – добавил Джованни.

– Да, да, с небольшим количеством соли, – сказал Бенвенуто. – И оставить в уксусе вашу работу на целый день и целую ночь. Затем хорошо бы заделать промежутки в орнаменте красивыми прорезями, потому что вещь выглядит намного изящнее, когда в ней филигрань соседствует с нарезным узором. А уж затем можно украшать вашу работу драгоценными камнями, оправляя их соответствующими способами.

– Прекрасно! – вскричал Петруччио, поднимаясь. – Спасибо, Бенвенуто…

– Каждый сорт драгоценного камня требует своего способа оправки, – продолжал Бенвенуто. – Способы же эти таковы…

– Увы, мой милый юноша, сегодня я не успею послушать про способы оправки драгоценных камней, – перебил его Петруччио. – У меня есть еще кое-какие вопросы к твоему отцу по поводу одного важного дела.

– Какого дела? – удивился Джованни.

– Я после тебе скажу…

– Но если мы не будем работать, отец, можно я пойду в город? – спросил Бенвенуто.

– Ты стал спрашивать у меня разрешение? – усмехнулся Джованни. – Иди. Все равно уже поздно начинать работу; возьмемся за нее завтра, с утра пораньше.

– Извините, если я помешал вам трудиться, – сказал Петруччио.

– Ну что ты! Ты такой редкий гость у нас, что твой приезд подобен празднику, а в праздники работать нельзя, – тонко улыбнулся Джованни, довольный своей шуткой.

– И для меня праздник, когда я встречаюсь с тобой, старый приятель! – хлопнул его по плечу Петруччио. – Еще древние говорили, что нет большего удовольствия, чем общение с настоящим другом.

* * *

Бенвенуто пошел на Новую рыночную площадь, где надеялся найти своих товарищей. Он не ошибся: почти все они были здесь, на балконе трактира. Приход Бенвенуто они встретили восторженными криками и тут же заказали еще бутылку вина.

– Выпьем за молодость, дружбу, веселье! Выпьем за вдохновение и талант! За нас, друзья! – провозгласил тост Антонио, миловидный юноша с черными кудрями.

– За тебя, Антонио! Тебе суждено еще больше прославить Флоренцию! Тебе и Бенвенуто!.. Да, Бенвенуто! Антонио и Бенвенуто – лучшие среди нас!.. За Антонио и Бенвенуто! – закричали наперебой молодые люди.

– За нас, друзья! – повторил Антонио и отпил глоток из своего стакана.

– Ты слышал, Бенвенуто, Антонио вчера закончил свою картину, – прошептал Франческо.

– Ту, что он писал для синьора Джулио?

– Да, ту самую. «Христос и Мария Магдалина».

– Антонио, поздравляю тебя с завершением работы! – прокричал Бенвенуто, напрасно стараясь перекрыть шум. – Не услышал. Ладно, потом подойду к нему и поздравлю… Картина действительно великолепная. Ты ее видел? Нет? Как ты мог! – сказал он Франческо. – Сходи и посмотри, пока синьор Джулио не увез ее из мастерской Антонио. Христос на ней – цветущий мужчина, а Мария Магдалина – пленительная молодая женщина. И вот, между ними идет напряженный внутренний поединок: кто кого? Христос ли обратит грешницу к Богу, или она склонит сына Божьего к греху? Он увещевает, а она соблазняет, – и видно, сколь сильна воля Христа и святость его: ведь он имеет плоть человеческую, которая требует своего, однако, как мы знаем из Писания, он не поддался зову плоти и не соблазнился прелестями Магдалины, но привел ее к непорочной жизни. Глядя на картину Антонио, понимаешь все величие земного подвига Христа. Мало кто смог бы устоять перед красотой Магдалины; мы бы с тобой, наверное, не устояли бы!

– Да, я бы точно не устоял! – расхохотался Франческо и поправил повязку на голове.

– Что, болит голова? – сочувственно спросил Бенвенуто.

– А, ерунда! Почти все прошло. Но если бы не ты, меня бы тогда убили, – Франческо обнял его. – Поедем со мной к папскому двору, Бенвенуто! Я собираюсь поступить в гвардию Его Святейшества, как только голова совсем заживет.

– Как странно! Сегодня мне во второй раз предлагают ехать к Папе. Может, это – знак судьбы? – задумался Бенвенуто.

– А кто тебе еще предлагал?

– Друг моего отца. Он говорил о богатых заказах, которые Папа дает мастерам.

– Ну так поехали! Поедем? – горячо скзал Франческо.

– Посмотрим… Эй, Антонио! Антонио! Я хочу выпить с тобой! – Бенвенуто встал со своего места и подошел к Антонио. – Ты написал чудесную картину. Я не завистлив, но ныне я завидую тебе, как утром завидовал непревзойденному Микеланджело. Я бы так хотел приблизиться к его уровню, только приблизиться, ибо превзойти гения нельзя: он поднимается на такую высоту, выше которой только Господь, и по той тропе, по которой прошел гений, другим уже не пройти. Ты, Антонио, тоже гений; ты напишешь, дай Бог, еще много картин, но если ты даже умрешь сегодня, твоя слава не умрет с тобой и переживет тебя на века. Я завидую тебе, Антонио. За тебя, мой товарищ по служению музам!

– За всех, кто служит искусству! – Антонио ударил своим стаканом о стакан Бенвенуто.

– Вы выпили? Без нас?! Что за безобразие! Договорились пить поровну! Трактирщик, еще одну бутылку! – зашумели их приятели.

– Друзья, я хочу сказать! Послушайте же меня! – прокричал Антонио, постучав стаканом по столу. – У меня есть предложение. Слушаете? Так вот, я приглашаю в воскресенье всех вас к себе на ужин.

– Спасибо, Антонио! Я приду обязательно… И я приду!.. Да мы все придем! – завопили в ответ его друзья.

– Вы меня не дослушали! Пусть каждый из вас приведет с собой на ужин свою подружку из числа тех веселых бабенок, которые всегда готовы услужить мужчине за сходную плату. А кто придет без подружки, тот через воскресенье обязан будет поставить ужин на всех. Согласны? – лукаво сошурился Антонио.

В ответ раздался дружный хохот.

– Конечно, согласны! Подружка-то у каждого есть!.. А как же, мы же не кастраты!.. А может, они все-таки есть среди нас? Вот и выясним: кто придет без подружки, тот и кастрат!

– Эй, вы, сидящие в трактире! Чего вы разорались, будто помешанные? – закричал молодым людям рослый солдат из проходившего по площади отряда наемников.

– А тебе какое дело? – ответил ему Франческо. – Иди своей дорогой, и нападай лишь на тех, на кого тебе укажут твои командиры, заводной болванчик!

– Болваны это вы, если не понимаете, что вам говорят! – парировал солдат.

– Послушай, герой, мы находимся не в церкви, не на мессе; мы сидим в трактире. Где же еще и повеселиться, как не здесь? – сказал ему Антонио.

– Слышишь? Они, оказываются, веселятся! – солдат толкнул локтем одного из своих товарищей. – Во Флоренции это называется весельем, а я-то думал, глядя на эту сходку, что тут собрались тронутые умом!

– Они все тут тронутые, – проворчал его товарищ.

– Чего ты к нам пристал? Чем мы тебе помешали? – прокричал солдату Бенвенуто.

– Недоумки, молокососы, сопляки! – выругался солдат. – Разорались, как ослы, впрочем, вы и есть ослы; даже не ослы, а мулы!

– Ах ты, безмозглый баран, вонючая собака, грязная свинья! – ответил ему Франческо. – Иди сюда, я отрежу твои большие уши!

Солдат остановился, сдвинул каску на затылок и, опершись на свою длинную шпагу, с самым наглым видом проговорил:

– Иди ты сюда, сучий сын! Я отправлю тебя к Аврааму.

Франческо вскочил и схватился за шпагу, но Бенвенуто загородил ему дорогу.

– Предоставь его мне! – сказал он. – Твоя голова еще не зажила. Пусть этот наглец уйдет с площади, и я его проучу в безлюдном месте… Не отвечайте ему, – прибавил он, обращаясь к друзьям. – Я расправлюсь с ним.

– Ну что, смелости не хватает сразиться? – продолжал издеваться солдат. – Да и как с вами, сосунками, сражаться; высечь вас, как следует, вот и все!

– Твой отряд уже ушел, – сказал ему Антонио.

– А, хотите меня поскорее спровадить? Значит, нет желающих сразиться? Так я и думал; вы храбры лишь на словах. В вашем дурацком городе все трусы, трусы и импотенты, поэтому ваши бабы предпочитают нас, настоящих мужчин, а уж мы их ублажим, можете не сомневаться! Прощайте, щенки, и не смейте больше задирать свои сопливые носы, а то останетесь совсем без носов! – солдат презрительно оглядел собравшихся в трактире, смачно плюнул в их сторону и затем неспешно покинул площадь.

– Каков наглец! – сказал Антонио, усмехнувшись.

– Чему ты смеешься? – нахмурился Франческо.

– Да разве он не смешон в своей наглости?

– Мне это не показалось смешным.

– Как бы там ни было, но последним посмеется не он, – Бенвенуто сбежал с балкона и помчался за солдатом.

– Будь осторожен, Бенвенуто, – сказал Антонио.

– Задай ему, как следует! – крикнул Франческо.

– Разберись с ним и возвращайся! Мы ждем тебя, Бенвенуто!.. Приди рассказать, что ты с ним сделал!.. Всыпь ему по первое число! – закричали остальные их товарищи.

Бенвенуто скрылся в переулке. Здесь обычно прогуливались шлюхи, поджидавшие клиентов, и солдат успел уже завязать знакомство с одной из них. Обняв ее за талию, он сговаривался с девицей о цене, когда к нему подскочил Бенвенуто.

– Это ты тот самый нахал, который сейчас ругался с нами? – спросил он солдата.

– А ты, что, ослеп? Я тот самый и есть! – насмешливо ответил солдат.

– Ну, так вот, – если бы ты оскорбил только нас, то и тогда тебя следовало бы проучить, пустив тебе кровь. Но ты оскорбил еще и мой город; многие поколения моих предков жили в нем, обустраивая его, прославляя своим мастерством, защищая его от врагов. И я не допущу, чтобы какой-то хам поносил Флоренцию!

– Да? – ухмыльнулся солдат. – И что же будет?

– А вот что! – Бенвенуто со всего маху влепил ему пощечину.

Девица, стоявшая с солдатом, взвизгнула и бросилась бежать; вместе с ней убежали и ее коллеги по ремеслу, так что переулок вмиг обезлюдел.

– Ах ты, мерзавец! – возопил солдат, пытаясь ударить Бенвенуто.

Тот выхватил свою шпагу и направил ее в грудь солдату:

– Я не желаю с тобой драться на кулаках, я убью тебя на дуэли. Вынимай шпагу и сразись со мной!

– Я заколю тебя, как поросенка! – трясясь от злости, просипел солдат.

– Хватит болтать! Сражайся, черт возьми! И знай, что ты не уйдешь от меня живым.

– Получи, сопляк! – сделал выпад солдат.

– И ты получи, негодяй! – отбив удар, Бенвенуто уколол противника в руку.

Солдат, взревев от боли, стал лихорадочно делать выпад за выпадом, стараясь сразить своего противника каким-нибудь хитроумным ударом, но Бенвенуто успешно отражал все атаки и, наконец, изловчившись, нанес укол солдату в шею.

– Дьявольщина, – прохрипел тот, пошатнулся и упал на землю.

Бенвенуто размышлял, что делать дальше. По законам мести следовало добить побежденного врага, и правила дуэли, ведущейся на смерть, тоже это допускали, но по законам милосердия нельзя было бить лежачего; к тому же, существовал еще и полузабытый ныне этикет рыцарского поведения, одно из положений которого гласило, что сражаться с поверженным противником неблагородно. Пока Бенвенуто размышлял подобным образом, солдат, уловивший его колебания, жалобно взмолился:

– Прошу пощады! О, доблестный юноша, пощади! Боже, какая боль! Моя рука! Моя шея! Сколько крови! Пощади меня! Я признаю, что был не прав во всем, но имей снисхождение: я изувечен в боях, контужен пушечными ядрами, меня обливали кипятком с крепостных стен и топили во рву с водой. Ну, подумай сам, могу ли я вести себя нормально? Иногда, я просто не понимаю, что говорю… Пощади меня, мой победитель!

– Ладно, – сказал Бенвенуто. – Я оставляю тебе жизнь, но упаси тебя Господь снова оскорбить мой город или моих друзей!.. Скоро здесь пройдет патруль, он подберет тебя.

– О, благодарю тебя, великодушный юноша! Я закажу молебен о твоем здравии…

– Ладно, не болтай зря! Прощай.

Бенвенуто отвернулся от него и быстро пошел по переулку, чтобы скрыться до появления патруля. Солдат, скривившись в злобной гримасе, погрозил ему вслед кулаком, но Бенвенуто этого не заметил. Он спешил к друзьям, чтобы рассказать им о поединке и своей победе.