Текст книги "Как украсть миллион. Жизнь и удивительные приключения Бенвенуто Челлини, гения Возрождения"

– Пощечину, именно пощечину я хотел ему дать! – упрямо сказал Бенвенуто. – Как еще наказать подлеца, издевающегося над тобой? Сколько негодяев, совершая подлости, пытаются казаться порядочными людьми, – а сколько таких среди тех, кто поплевывает на нас с высоты своего положения! Но пощечина сорвет маску с подлеца, увидят все, что он подлец, – и тогда ни власть, ни богатство не спасут его от презрения и осмеяния. Поистине, для негодяя пощечина – хуже чем удар кинжалом.

– Предерзкий молодой человек, – пробормотал председатель суда.

– Оставь свои рассуждения для друзей! – прикрикнул на Бенвенуто Джулиано. – Факт остается фактом: ты ударил двоюродного брата потерпевших кулаком, а не пощечину ему дал.

– Но зачинщик драки все-таки этот юнец! – воскликнул заместитель председателя суда. – В зале находятся свидетели, видевшие это.

– Господин председатель суда! Послушаешь свидетелей, так выходит, что у Бенвенуто забот иных нет, как только дебоширить да задирать честных граждан, – заметил Джулиано. – Между тем, он – трудолюбивый и талантливый юноша, который своим тяжким ремеслом зарабатывает на жизнь не только себе, но и своему престарелому отцу, а также семье своей старшей сестры, претерпевающей нужду и лишения в чужом городе. Дай Бог, чтобы у нас было побольше такой молодежи, но подобные ему, к несчастью, очень редки!

– А может, к счастью, – буркнул себе под нос председатель, а потом сказал секретарю: – Суд будет совещаться.

Секретарь немедленно ударил в колокол и прокричал:

– Всем покинуть зал! Вас вызовут, когда суд примет решение!

* * *

Судьи совещались недолго. Вновь прозвучал удар колокола, и после того как обвиняемый, потерпевшие и свидетели вернулись на свои места, председатель зачитал приговор. Бенвенуто признавался виновным в нарушении общественного порядка и в развязывании драки. Он приговаривался к пени в четыре меры муки в пользу монастыря Затворниц.

– Учтите, молодой человек, что вы в последний раз отделались так легко, – сурово сказал председатель суда, закончив чтение приговора. – Если вы станете продолжать бесчинствовать, то вас ждет самая строгая кара.

– Но, ваша честь…

– Молчать! Я не даю вам слова. Извольте повиноваться и помните о моем предупреждении. Пройдите к судебному приставу, он проследит за исполнением приговора.

…Переговорив с приставом, Бенвенуто стал дожидаться Джулиано. Тот вскоре вышел из зала суда и, улыбаясь, сказал:

– Вот я и опять тебе пригодился, дорогой мой Бенвенуто! Видишь, как хорошо все закончилось… Скажу тебе по секрету, что заместитель председателя и еще двое наших судей требовали выслать тебя из города или присудить к штрафу в двадцать пять золотых, но мне удалось переубедить их, напомнив им кое о чем… Кстати, как мой очередной заказ, Бенвенуто? Ты уже приступил к нему?

– Да, я уже начал работу, – рассеяно ответил он, а затем горячо проговорил: – Я не понимаю, за что меня наказали? Где же справедливость?!

– Э, ты еще так молод! – усмехнулся Джулиано. – Ты полагаешь, что в судах существует справедливость? Ты меня рассмешил! Знаешь, отчего заместитель председателя был так настроен против тебя? Открою тебе тайну: когда твои враги, Сальвадоро и Микеле, пришли сюда, они первым делом к нему заглянули и столковались с ним частным образом, а он уже постарался повлиять на председателя. Думаю, что и те двое наших судей, что хотели тебя упечь, тоже заранее получили вознаграждение. Нет, господин председатель суда правильно сказал: ты легко отделался, могло быть гораздо хуже, – особенно, если бы твои враги не поскупились и постарались сговориться с ним самим, а не с его заместителем.

– Да это просто вертеп какой-то! А я-то, дурак, пришел сюда, полагаясь исключительно на свою правоту! Ну, если суд не ищет справедливости, то мы сами ее отыщем! – распаляясь, закричал Бенвенуто.

– Что ты собираешься делать? Остановись, безумный! Ты что, хочешь заменить собой правосудие? – сказал Джулиано, с ужасом глядя на него.

– Правосудие? Ха, ха! Если закон стал беззаконием, если правду подменила кривда, то выходит, что и суд сделался незаконным и превратился из правосудия в кривосудие! Пусть же тогда станет законом то, что кривосудие называет незаконным!

Бенвенуто страшно рассмеялся и направился к выходу.

– Остановись! – повторил Джулиано и попытался схватить его за рукав, но Бенвенуто увернулся и выбежал из здания суда. – Безумец! Он положительно сошел с ума. Ну, наломает он дров! Боже мой, а как же мой заказ? – Джулиано с отчаянием всплеснул руками.

* * *

Бенвенуто мчался по улицам, сшибая с ног тех, кто попадался ему на пути. Проклятья и ругательства сопровождали его, но, несмотря на то, что Бенвенуто столкнул в сточную канаву члена магистрата, грубо пихнул рыночного надзирателя и перевернул портшез с женой начальника таможни, никто не захотел связываться с оголтелым юнцом, известным своим отчаянным характером.

В считанные минуты Бенвенуто достиг дома Сальвадоро и Микеле. Дверь в их лавку была открыта, поскольку еще не наступило время заканчивать работу. Отбросив в сторону приказчика, который пытался загородить лестницу, ведущую в жилые покои, Бенвенуто ворвался в большую комнату дома.

Вся семья сидела за столом. При виде Бенвенуто на лицах Сальвадоро, Микеле и всех их домочадцев появилось выражение беспредельного ужаса. Лишь Герардо, который, по словам главного судьи, был еле жив, не поддался страху и проявил завидную расторопность: он мгновенно бросился на Бенвенуто, за что и пострадал во второй раз за сегодняшний день, получив удар ножом в грудь. Но так как нож был очень мал, то никакого вреда он не нанес: камзол, колет и рубашка Герардо были порезаны, однако кожа даже не оцарапана. Тем не менее, Герардо, почувствовав удар и услышав треск разрываемой одежды, решил, что настала его смерть.

– Великий Боже! – жалобно воскликнул он и замертво свалился на пол.

– Ага! Один готов! – закричал Бенвенуто и расхохотался еще страшнее, чем в здании суда. – Подлецы! Я всех вас уничтожу! Наступил ваш последний день!

Сальвадоро и Микеле упали на колени перед Бенвенуто, и примеру их немедленно последовали все находившиеся в комнате.

– Прости меня! – завывал Сальвадоро.

– Пощади! – молил Микеле.

– Ради моих детей! – плакал Сальвадоро.

– И ради моих! – рыдал Микеле.

– Пощады, пощады, пощады! – жутко выли их жены и дети.

Бенвенуто вдруг стало стыдно и смешно.

– Да будьте вы прокляты! – сказал он и снова захохотал, но уже не так ужасно, как в прошлый раз.

С трудом продираясь сквозь коленопреклоненных, хватающих его за ноги, плачущих и воющих домочадцев Сальвадоро и Микеле, Бенвенуто добрался до лестницы, спустился вниз и вышел на улицу. Ярость, утихшая было наверху, тут вновь овладела им.

– Будьте вы прокляты! – повторил он со злостью и погрозил кулаком окнам второго этажа.

– Вот он! Держи его! – раздался чей-то возглас.

Бенвенуто оглянулся и увидел приказчика из лавки, которого оттолкнул пять минут назад, прорываясь в жилые покои дома. Приказчик времени даром не терял и успел за эти пять минут собрать дюжину своих соседей, вооруженных заступами, молотками, обрезками железных труб и палками.

– А, вот оно! Это-то мне и нужно! Держитесь, мерзавцы! – радостно прокричал Бенвенуто.

Взревев, словно бык, он ринулся в самую гущу нападавших и одним махом опрокинул четверых или пятерых из них. Остальные немедленно накинулись на него, охаживая теми предметами, что принесли с собой, но Бенвенуто, не ощущая ни малейшей боли от ударов, с таким неистовством колол направо и налево своим ножиком, орудуя одновременно кулаком левой руки, что надолго отваги у нападавших не хватило. Сначала один из них пустился наутек, потом другой, а после разбежались и все остальные.

Бенвенуто перевел дух и осмотрел себя. Как ни удивительно, у него не было ни одной серьезной раны, только порезы да синяки, но вот куртка его пришла в полную негодность. Она была вся искромсана, капюшон оторван напрочь, рукава держались на честном слове, а шнурков, составляющих главную гордость наряда, не осталось ни единого. Бенвенуто со вздохом снял ее и отбросил в сторону, решив, что лучше пойдет по городу в одной рубашке, чем в такой куртке.

Через четверть часа после окончания сражения на поле битвы стали возвращаться солдаты разбежавшейся армии. Приказчик из лавки, как самый храбрый воин, явился первым. Не обнаружив нигде поблизости противника, он внимательно исследовал оставленный плацдарм и нашел брошенную куртку Бенвенуто. Подняв ее палкой, он показал трофей своим соратникам, стоявшим поодаль.

– Смотрите, этот одержимый так быстро удирал, что забыл свою одежду!

– А может, он еще вернется за ней? – робко спросил кто-то.

Это предположение вызвало некоторое смятение в рядах армии, и воины попятились назад.

– Перестаньте! – храбро сказал приказчик, оглядываясь. – Мы задали ему жару! Сейчас он удирает так, что пятки сверкают, – до куртки ли ему?

И приказчик демонстративно швырнул ее наземь, к ногам бойцов.

– Чертово отродье! – завопил один из них и пнул куртку ногой.

– Бей ее! – вдруг истошно закричал его товарищ и нанес ей страшный удар.

– Бей ее! Бей! – поддержали остальные воины и принялись зверски избивать ни в чем не повинную, и без того пострадавшую от них куртку Бенвенуто.

Били они ее с таким остервенением, что она скоро превратилась в груду лохмотьев; после этого бойцы уничижительно поплевали на нее, а после подняли ее палкой и понесли по улицам города, рассказывая всем о своей блестящей победе.

* * *

– …Оставайся здесь, сколько хочешь, Бенвенуто. Даже если бы ты был повинен во всех существующих на свете преступлениях, то и тогда я не выдал бы тебя властям, – говорил аббат Джеронимо, настоятель монастыря Святой Марии. – И не потому, что ты мой духовный сын, а просто должно быть на земле место, где самый закоренелый злодей услышит доброе слово утешения. Христиане ли мы, если отвечаем злом на зло и ненавидим ненавидящих нас? Как можем мы судить грешников, если мы сами великие грешники? Господи Иисусе, что свершают именем твоим! Вот отчего теснят нас иноверцы, сотрясают еретики, прельщают бесовствующие! Так нам и надо, забывшим заповеди Твои, Господи Иисусе! Скоро, скоро закончится долготерпение Отца Твоего и воздастся каждому по заслугам!

Тут Бенвенуто распростерся перед большим распятием, висевшим на стене, и пылко произнес:

– Господи, люблю Тебя и всей душой своей предаюсь Тебе! Я всегда буду верным сыном церкви Твоей, и сгнить мне заживо от проказы, а на том свете гореть в адском пламени, если отступлю я от веры и впаду в какую-нибудь поганую ересь! Грешен я, Господи, – моя вина, моя вина! – знаю, что грешу, а не могу удержаться! Прости меня, Господи за слабость мою! Моя вина, моя вина, моя вина!

– Господь услышит тебя, Бенвенуто, – ласково сказал аббат. – Искреннее раскаяние дороже Ему, чем мнимая непогрешимость. Я знаю, что ты верный сын церкви; знаю, что зло не живет в твоем сердце, и никогда ты не станешь служить ему, – за это тебя и люблю. Встань, я благословлю тебя.

– Падре, чем я отблагодарю вас за участие?! – со слезами на глазах воскликнул Бенвенуто.

– Ты уже меня отблагодарил, – ответил аббат, тоже вытирая слезы.

Бенвенуто поцеловал ему руку, а после, еще раз взглянув на распятие, сказал:

– Откуда у вас такое страшилище? На редкость безобразная работа! Вы посмотрите: ноги у Христа короткие и кривые, зато руки такие длинные, что не будь они прибиты к кресту, свисали бы ниже колен. Тело тщедушное, слабое, грудь больного чахоткой в последней стадии, но бедра широкие, как у женщины, родившей десятерых детей. А лицо? Разве это лицо бога? В нем нет не только божественного совершенства и красоты, но и обычной людской приятности оно начисто лишено. Нос скосился набок, одна щека выше другой, глаза выпучены, будто от сильной потуги, а губы почему-то сжаты в трубочку, от чего кажется, что Христос вот-вот засвистит. Падре, откуда у вас этот урод?

– Право, не знаю, сын мой, – смутился аббат Джеронимо. – Это распятие всегда тут висело, и мне как-то не бросались в глаза те недостатки, которые ты заметил, хотя я молюсь перед ним несколько раз в день.

– Ну, что вы, отец мой! Нельзя молиться такому уродливому Христу. Клянусь, я изготовлю для вас самое прекрасное распятие на свете, и пусть оно станет моим скромным даром вашему монастырю! – Бенвенуто сделал широкий дарственный жест рукой, как бы вручая аббату Джеронимо свою еще не существующую работу.

– Спаси тебя Бог, Бенвенуто, за твою щедрость! – аббат снова всхлипнул и перекрестил его.

– В ворота постучался какой-то мирянин. Он спрашивает вас, отец, – сказал монашек, вошедший в келью к Джеронимо.

– Приведи его ко мне, брат Джан Доменико Себастиано Пьетро Джисмонда Луиджи Аугустино, – кротко и просто ответил аббат, а потом прибавил, обращаясь к Бенвенуто: – Иди во внутренний дворик и укройся там в беседке. Кто бы ни был этот человек, если он пришел за тобой, он тебя не получит.

* * *

Внутренний двор монастыря был тенистым и прохладным. Вдоль узких, ровных, чисто выметенных дорожек росли невысокие широколиственные деревья, названий которых Бенвенуто не знал. Между ними были посажены кустарники с необыкновенными пятнистыми листьями, а на крохотных лужайках были разбиты живописные клумбы с цветами. По гранитным валунам, лежащим здесь же, струилась вода; ручьи пронизывали сад, и вода стекала в небольшой бассейн в середине его. Около этого бассейна стояла мраморная беседка, в которой укрылся Бенвенуто.

Ждал он недолго, но успел задремать, устав от волнений сегодняшнего дня. Пробудился Бенвенуто от того, что кто-то коснулся его плеча. Не понимая спросонья, где он находится, Бенвенуто прижался спиной к колонне и выхватил из-за пояса свой маленький нож.

– Осторожнее, сынок! Убьешь родного отца, – услышал он знакомый голос.

– Как ты меня нашел, отец? – удивился Бенвенуто, еще не понимая до конца, сон это или явь.

– Где ты еще мог укрыться как не здесь, не опасаясь подвергнуть приютившего тебя наказанию за твое укрывательство? – Джованни низко склонил голову перед аббатом Джеронимо.

Тот осенил его крестом и сказал:

– Я говорил Бенвенуто, что он может быть совершенно спокоен за свою безопасность, оставаясь в стенах монастыря.

– Вы святой человек, отец Джеронимо, – Джованни поцеловал руку аббата.

– Никто не свят, кроме Бога, – возразил Джеронимо.

– Что в городе, отец? Меня ищут? – нетерпеливо произнес Бенвенуто.

– Какой сегодня жаркий день выдался, – Джованни нагнулся над бассейном и плеснул себе воды на лицо. – Я спал после обеда, и мне снились кошмары. Вдруг влетает ко мне Франческо и кричит, что Бенвенуто зарезал сначала двух ювелиров, а затем истребил всю их родню числом не менее пятидесяти человек. Я решил, было, что это продолжение кошмаров, перекрестился, перевернулся на другой бок и вновь попытался уснуть. Но твой сумасшедший друг стал отчаянно трясти меня, продолжая орать мне на ухо, что тебя надо срочно спасать, – тут уж волей-неволей пришлось проснуться.

Прежде всего, я пошел к прислужникам Городского Суда и вызнал у них подробности твоего дела: они всегда в курсе всех дел, разбирающихся в суде, и понимают их лучше, чем господа судьи. Выяснив, что, благодарение Господу, ты никого не убил, и сам не пострадал, я немного успокоился и пошел в зал заседаний, где как раз собралась судейская коллегия, чтобы вторично разобрать твои проступки. Я пал перед судьями на колени и принялся умолять коллегию не выносить строгий приговор, почтительно указывая на то, что один человек, будь он хоть трижды одержимым, не может дважды за день напасть без всякой поддержки на целый легион своих врагов. Мне ответили, что может, если этот человек – Бенвенуто. Судьи так разозлись на тебя, сынок, что немедленно приняли постановление о твоем изгнании из города! Особо было сказано, что самая тяжкая кара грозит каждому, кто не донесет о том, где ты скрываешься, или даст тебе убежище…

Джованни многозначительно взглянул на аббата Джеронимо.

– Лишь Бог может покарать человека. Без воли Господа ничего не свершается в мире, – сказал аббат, нахмурившись. – Если я заслужил кару от Бога моего, то приму ее с благодарностью, радостно чувствуя, как Его высшая воля, – самая мудрая, самая могучая, самая совершенная, – коснулась меня! Не страшно, когда Господь карает; страшно, когда Он оставляет нас без своего внимания. Человек, оставленный Богом, обречен на лютые муки, ибо душа человеческая, божья частица, без Господа подобна листу, оторванному от ветки дерева. Падает тот лист с высоты и кружится, и ветром уносится, и долго может падать, а все же засохнет и погибнет!.. Ты не смотри на меня так, Джованни, не испытывай меня. Совесть, голос Божий, говорит мне, что я поступаю правильно, укрывая твоего сына. Так неужели решения людей, в гордыне своей взявшихся судить подобных себе, значат для меня больше гласа моей совести?

– Ах, святой отец! О, падре! – выпалили Джованни и Бенвенуто, и нагнулись одновременно, чтобы поцеловать руку Джеронимо.

– Бога, Бога благодарите за все! – отдернул тот руку, не забыв, однако же, перекрестить их.

– Если бы судьи были столь же совестливы, как вы, – вздохнул Джованни, продолжая свой рассказ. – Но они отвергли мои мольбы о помиловании Бенвенуто. А заместитель председателя вскочил со своего места и сказал мне злобно: «Встань и убирайся отсюда! Завтра же твой сын будет с позором изгнан из нашего города и отправлен в ссылку в сопровождении стражи, вооруженной алебардами!». Эти слова задели меня за живое. Я поднялся и говорю всем им: «Вы сделаете только то, что повелит вам Господь, и ничего больше».

– А я тут перед тобой распинаюсь! – аббат даже хлопнул в ладоши от удовольствия. – Джованни, если тебе надоест мирская жизнь, милости просим в нашу обитель! В сердце своем ты уже пришел к Богу.

– «Без сомнения, Господу угодно то, что мы хотим сделать с твоим сыном», – заявил мне тогда заместитель главного судьи, – Джованни загнусавил и осклабился, изображая его.

– Что за нахал! – возмущенно воскликнул аббат Джеронимо, смутился и пробормотал: – Прости, Господи, мое прегрешение!

– А я ему в ответ: «Думаю, что вам неведома воля Божия»…

– Джованни! Да ты уже можешь сам стать настоятелем какой-нибудь обители и руководить братией! Дай я тебя обниму! – Джеронимо расцеловал Джованни.

– Ах, святой отец! – расчувствовался Джованни, и оба заплакали.

– Но я-то пока не собираюсь стать монахом, – проворчал Бенвенуто. – Мне-то что делать?

– Бежать из Флоренции, – немедленно откликнулся Джованни, хоть и продолжал всхлипывать.

– Бежать? Из нашего города?

– Да, бежать. Другого выхода нет.

– Твой отец прав, – кивнул аббат. – Ты можешь, конечно, жить в монастыре Святой Марии сколько хочешь, но с твоим характером ты вряд ли долго здесь выдержишь.

– А куда мне бежать?

– В Рим. Ты помнишь, что говорил мой старый друг Петруччио? Он звал тебя к папскому двору, обещая, что ты не останешься там без работы. Видно, пришло время, сынок, тебе отправиться туда, – Джованни с грустью поглядел на Бенвенуто.

– Да, но как я поеду с пустыми руками? Работы, которые я мог бы взять с собой и показать Святейшему Папе, не закончены, к тому же, они находятся в новой мастерской, куда мне проникнуть теперь невозможно. У меня нет денег, нет даже оружия для защиты, кроме маленького ножа в поясе.

– Того ножа, которым ты надеялся отпугнуть всех своих завистников? – горько напомнил Джованни.

– И они испугались, отец! Как оказалось, зависть часто сопровождается трусостью, – усмехнулся Бенвенуто.

– Это не удивительно, – вставил аббат Джеронимо. – Хорошее дополняется хорошим, а к плохому липнет плохое.

– Деньги я тебе принес, – Джованни вытащил из-за пазухи кошель с монетами и отдал его Бенвенуто. – А оружие доставит Франческо; я зашел к нему перед тем как придти сюда, и он обещал принести шпагу и кольчугу.

– Но как мне выйти из города? – нерешительно спросил Бенвенуто.

– Откуда в тебе эта робость? Сегодня днем ты был смелее, – улыбнулся Джованни. – Просто ты не хочешь уезжать. Думаешь, мне хочется с тобой расставаться? Однако, такова наша судьба: она велит тебе уехать, а мне приказывает отпустить тебя. Езжай, Бенвенуто.

– Бог предоставляет нам выбор пути, и выбор этот обычно труден, – сказал Джеронимо. – Но тебе, Бенвенуто, Господь облегчил задачу: перед тобою только одна дорога. Ступай же по ней, отбросив сомнения!.. Ты спрашивал, как выйти из города? Я дам тебе рясу, ты наденешь ее, накинешь на голову капюшон и пройдешь через городские ворота под видом монаха. Надеюсь, Бог простит нам этот невинный обман.

– Еще один мирянин стучится в наши двери, – подошел к Джеронимо все тот же монашек. – Говорит, что его зовут Франческо. Он с каким-то большим мешком.

– Впусти его, брат Джан Доменико Себастиано Пьетро Джисмонда Луиджи Аугустино, – сказал Джеронимо. – Ты, наверно, не прочь поболтать со своим другом наедине, Бенвенуто? Мы не станем вам мешать. Пойдем, Джованни, я попрошу братьев, работающих на кухне, покормить тебя. Ты, наверное, сегодня не ужинал? И тебе, Бенвенуто, принесут поесть и дадут провизии на дорогу. Позже мы придем проститься с тобой, – добрый аббат взял Джованни под руку, и они ушли из сада.

Вскоре после их ухода во внутреннем дворике появился Франческо.

– Бенвенуто, весь город восхищается твоими подвигами! – закричал он еще издали. – Какая досада, что меня не было с тобой! Ты тоже хорош: почему не зашел ко мне, когда шел убивать этих подлецов? Дал ты им шороху! Тебя везде ищут: целая армия стражников рыщет по улицам, а у твоего дома шпионов больше, чем шелковицы на кустах!

Подойдя к Бенвенуто, он бросил на землю свой мешок и нетерпеливо сказал:

– Я принес тебе кольчугу и шпагу. Быстрее облачайся, – и в путь! Нас ждут друзья на постоялом дворе за городом, на южной дороге. Попрощаемся с ними, – и в Рим, к папскому двору!

– В Рим? А почему ты решил, что надо ехать именно в Рим? – удивился Бенвенуто.

– Вспомни, сколько раз я предлагал тебе поехать к Папе! А теперь и подавно, – нет у нас другого пути! Не в деревне же нам прятаться.

– Может, правда, это судьба? – задумчиво произнес Бенвенуто. – Как я понял, ты собрался ехать со мной? – спросил он затем у Франческо.

– А как же! Не думаешь ли ты, что я оставлю тебя? Да и что мне делать во Флоренции? Войны у нас в ближайшее время не предвидится, – выходит, я зря обучался в военной школе? Нет, дудки! А наш Святейший Папа вечно с кем-нибудь воюет, поэтому ему нужны храбрые воины, и в его войске легко дослужиться до офицерского чина. Я поступлю в папскую гвардию и добьюсь славы и богатства на полях Марса, – может быть, я стану вторым Цезарем или Траяном!.. Ну же, что ты медлишь, Бенвенуто! Надевай кольчугу, вынимай шпагу, и будем пробиваться через городские ворота! Теперь, когда нас двое, мы – сила! Вперед, на прорыв! Пусть выставляют против нас хоть миллион солдат!

– Постой, Франческо, не горячись! Нет необходимости сражаться: я могу уйти из города незаметно, переодевшись монахом, – остановил его Бенвенуто.

– Переодевшись монахом? Ты ли эти говоришь, Бенвенуто?! – вытаращил глаза Франческо. – Перестань меня дурачить! Хватит шутить; надевай кольчугу, и в бой!

– Сражаясь со своими соотечественниками славы не добудешь, Франческо! Побереги свой пыл для битв с иноземными врагами. Я тебе сказал: я уйду из города незаметно.

– Это тебя здешний аббат успел испортить, – с досадой произнес Франческо. – Никогда не слушай монахов, Бенвенуто, они люди не от мира сего.

– Тем не менее, я послушаюсь его совета.

– А обо мне ты подумал? Как мне выйти из города? Или тоже прикажешь переодеться монахом?

– Зачем? Иди в своей одежде прямо через городские ворота. Тебя ведь никто не ищет и не собирается схватить.

– Ах, да! Я и забыл, что ничем не успел прославиться в нашем городе! Ну, все равно, Бенвенуто, прошу тебя, не надевай рясу; давай попробуем вылезти хотя бы через подземный ход, перепилив решетку, – умолял Франческо.

– В другой раз, Франческо, в другой раз! – Бенвенуто пожал ему руку. – А сейчас, пожалуйста, иди на тот постоялый двор, где собрались наши друзья, и жди меня там.

– А кольчуга, а шпага?

– Кольчугу я, на всякий случай, надену под рясу. А шпагу спрячу в мешке; согласись, что монах со шпагой может вызвать подозрение у стражников и шпионов, – улыбнулся Бенвенуто. – Да, чуть не забыл! Купи у хозяина постоялого двора хороших лошадей, чтобы нам было на чем доехать до столицы. Денег у тебя, конечно, нет?

– Как всегда.

– На, возьми, – Бенвенуто развязал кошель, данный ему Джованни, и достал оттуда несколько монет. – Этого должно хватить.

– Я верну тебе все, что ты на меня потратишь, как только заработаю деньги на папской службе, пообещал Франческо.

– Ладно, сочтемся, – махнул рукой Бенвенуто. – Иди, Франческо, иди! Скоро закроют городские ворота, а я еще хочу попрощаться с отцом.

Видение Св. Августина. Художник Витторио Карпаччио.

* * *

Южная дорога, посыпанная толченным белым камнем, в пол-миле от города начинала резко подниматься в гору. В наступившей темноте она казалась млечной тропой, уходящей в небо, прямо к звездам, и Бенвенуто счел это благоприятным признаком.

Ночь была жаркой, впитавшей в себя всю духоту прошедшего дня. Подниматься по не укатанной дороге было тяжело; ноги скользили по камням, сбивались; несколько раз Бенвенуто спотыкался и падал. Сердце у него бешено стучало; одежда насквозь промокла от пота, из-под кольчуги текли ручьи, а ряса набухла и обвисла, как после дождя. Несмотря на это, он был бодр и упорно поднимался туда, где горели огни у постоялого двора, уже отчетливо видные за очередным изгибом дороги. Неизвестность будущего не только не тревожила Бенвенуто, но вызывала жгучее желание побыстрее приблизиться к этому будущему.

На постоялом дворе он нашел Франческо, а также Антонио, Андреа и Понтормо, встретивших Бенвенуто с неподдельным восхищением. После бурных приветствий Понтормо сказал ему, смеясь:

– Ты похож на паломника, только что вернувшегося из Святой Земли. Скидывай к черту эту рясу, она тебе не к лицу! В монашеском обличии ты словно собака в штанах: она смешна в них, а они смешны на ней. Расстригись и иди за стол: жаркое стынет, а мы порядком проголодались, дожидаясь тебя.

– Я тоже умираю от голода, – ответил Бенвенуто. – Добрейший аббат Джеронимо приказал покормить меня, но его служка так и не принес мне еду. Наверно, этот тощий брат Джан Доменико Себастиано Пьетро Джисмонда Луиджи Аугустино сам все сожрал: уж больно скоромный вид был у этого постника! Подождите меня еще немного, – я ополоснусь у колодца, и мы от души поужинаем!..

– Предлагаю выпить за возвращение нашего друга к мирской жизни и за его подвиги! – провозгласил тост Пантормо, когда Бенвенуто вернулся к столу. – И чтобы каждому из нас так же неистово отстаивать свою честь и свое достоинство, как отстаивал он.

– Пусть будет так! – закричал Франческо.

– Пусть будет так, – поддержали его Антонио и Андреа.

– Ты купил лошадей? – спросил Бенвенуто у Франческо, выпив вина и положив на свою тарелку большущий кусок мяса.

– Угу, – с набитым ртом ответил Франческо. – Можем ехать хоть сейчас.

– И сломать себе шею на спуске с горы? Нет, поедем утром. Ночь нынче слаба и коротка: не успеет она прогнать зарю с запада, как та появляется на востоке. Вот, если бы девушки сопротивлялись нам столько же, сколько тьма сопротивляется свету в это время года! – засмеялся Бенвенуто.

– Тогда мы не смогли бы работать, – сказал Антонио.

– Нет, тогда просто не осталось бы невинных девушек, – возразил ему Понтормо.

– А это означало бы, что мы все-таки славно поработали! – продолжал смеяться Бенвенуто.

– Слава святой Акулине, покровительнице сегодняшнего дня! Бенвенуто заговорил по-человечески и даже вспомнил про девушек! – шутливо перекрестился Франческо. – А то, слушая его правильные речи, я подумал, что он схиму решил принять. Слава тебе, Акулина, вразумила ты нашего друга, вернула его к жизни!

– Кстати, о девушках, – ты знаешь, Бенвенуто, что твоя Помона-Диего имеет большой успех? – расхохотался Понтормо.

– Как так? Расскажи. Я что-то давно его не видел, – сказал Бенвенуто.

– И не удивительно. Твой Диего нарасхват. Его наперебой зазывают в гости знатные господа, чтобы он изображал перед ними девицу. Он имеет много поклонников, как среди мужчин, так и среди женщин, а синьор Грациано из-за него совсем потерял голову и чуть ли не каждый день шлет ему дорогие подарки.

– Жаль, что я уезжаю; Грациано всегда хорошо платил мне за свои заказы, – Бенвенуто вспомнил про свою новую мастерскую и нахмурился.

– Ничего, дружище, Святейший Папа заплатит тебе не меньше! – хлопнул его по плечу Франческо.

– Завидую вам: вы едете туда, где собрались самые могучие таланты Италии и ее лучшие умы. Хотел бы я пожить в Риме, послушать наших мудрецов, поработать в библиотеках, – мечтательно произнес Андреа. – В последнее время меня сильно заинтересовала анатомия, а в Риме, говорят, разрешено препарировать трупы в познавательных целях.

– Фу, о чем ты говоришь за столом! – скривился Понтормо. – У меня теперь кусок в горло не полезет.

– А я понимаю Андреа, – сказал Антонио. – Без знания анатомии нельзя правильно изобразить человека на картине. Великий Леонардо, например, сам вскрывал трупы.

– Сговорились вы, что ли, портить нам аппетит! – возмутился Понтормо. – Гадость какая, – вскрывать трупы! Да и зачем? Мужское тело я могу разглядеть и в зеркале, а если нужно изучить особенности женской фигуры, то, ей-богу, и лучше, и приятнее иметь дело с живым телом, а не с мертвым! Верно, Бенвенуто?

– Нет, Понтормо, ты не прав, и ты, Бенвенуто, тоже, если думаешь, как он, – разгорячился раскрасневшийся от выпитого вина Антонио. – Вы упускаете главное. Искусство должно стремиться к идеалу, – в этом его цель искусства и предназначение. Через искусство мы приближаемся к Богу; через веру, конечно, в первую очередь, но и через искусство; впрочем, вера – это тоже искусство. Чем идеальнее творение, тем больше в нем божественного, а Бог – высший гений, как мы все это знаем… Что я хотел сказать? Да, – надо стремиться к идеальному! Но чтобы создать идеальное, необходимо знать до тонкостей то, за что ты взялся, дабы не допустить ошибок и не отойти от идеала.

– Более того, нужно постичь основы мироздания и его законы, созданные Господом, – назидательно произнес Андреа. – Без знания этих законов искусство превращается в попытки сумасшедшего сварить вкусную кашу из пшена, перьев и малярной краски.

– Как умно вы рассуждаете! – язвительно заметил Понтормо, скрестив руки на груди. – А я вам на это отвечу, что искусство определяется вкусом заказчика: наш клиент – наш закон! Захочет мой заказчик мадонну внеземной чистейшей красоты – напишу ему мадонну, захочет он грудастую шлюху с бесстыдно раскинутыми ногами – напишу ему шлюху! А уж приемами письма я владею, будьте спокойны, изображу все, чего он, почтеннейший, изволит – от натюрморта до батальной сцены! Итак, клиент нами повелевает; публика – бог искусства!