Текст книги "Воздух, которым он дышит"

– А помедитировать в смысле?..

– В смысле – текила. Высший сорт, горит в животе, помогает от дурных решений текила.

Это прозвучало довольно правильно.

Глава 11. Тристан

3 апреля 2014 года

Четыре дня до прощания

Я стоял на заднем крыльце родительского дома и смотрел, как яростный дождь барабанит по качелям, которые мы с папой соорудили для Чарли. Автомобильная шина раскачивалась туда-сюда на деревянной раме.

– Ты как, держишься? – спросил отец, выходя наружу и присоединяясь ко мне. Зевс вышел следом за ним и нашел местечко в уголке, где можно было сидеть и не намокнуть. Я повернулся к отцу и посмотрел в его лицо, почти в точности похожее на мое – не считая примет возраста и мудрости во взгляде.

Ничего не ответив на этот вопрос, я снова уставился на дождь.

– Твоя мать сказала, что тебе сложно сочинить прощальную речь, – продолжил он. – Я могу помочь.

– Мне не нужна твоя помощь, – едва ли не прорычал я, мои пальцы сжались в кулаки, ногти вонзились в ладони. Мне было отвратительно то, что с каждым проходящим днем моя злость нарастала. Мне было отвратительно то, что я винил окружающих людей в своем несчастье. Мне было отвратительно то, что с каждым мгновением я делался все более черствым. – Мне никто не нужен.

– Сынок… – Он вздохнул и положил руку мне на плечо. Я отшатнулся.

– Я просто хочу побыть один.

Он опустил голову и провел пальцами по своему затылку.

– Ладно. Мы с мамой будем в доме. – Секунду спустя он повернулся и открыл раздвижную дверь. – Но знаешь, Тристан, то, что ты хочешь остаться один, не значит, что ты один. Помни это. Мы всегда рядом – на тот случай, если будем тебе нужны.

Услышав, как закрылась за ним дверь, я фыркнул в ответ на его слова.

«Мы всегда рядом – на тот случай, если будем тебе нужны».

Истина была в том, что у этого «всегда» был свой срок давности.

Сунув руку в задний карман, я достал листок бумаги, на который почти неотрывно смотрел в течение последних трех часов. Надгробную речь для Джейми я закончил составлять сегодня утром, но листок, который я держал в руке, был чист – на нем было начертано только имя Чарли.

Как я должен был это сделать? Как я должен был изложить историю его жизни, когда его жизнь закончилась, практически не начавшись?

Струи дождя ударили по бумаге, на глаза мне навернулись слезы. Я несколько раз моргнул, потом сунул лист обратно в карман.

Я не буду плакать.

К черту все эти слезы.

Ноги понесли меня вниз по ступеням крыльца, через несколько минут я промок насквозь, сделался частью темной бури, обрушившейся на землю.

Мне нужен был воздух. Мне нужно было пространство. Мне нужно было сбежать. Мне нужно было бежать.

И я побежал – без обуви, без цели, без единой мысли.

Зевс кинулся следом за мной.

– Иди домой, Зевс! – прикрикнул я на пса, который уже был таким же мокрым, как и я. – Убирайся! – рявкнул я, желая остаться один. Я побежал быстрее, но он не отставал. Я старался так сильно, что мои легкие горели, дыхание сделалось рваным. Я бежал, пока у меня не подкосились ноги, и тогда я рухнул наземь. Над нами вспыхнула молния, перечеркнув небо, подобно шраму, и я заплакал – громко, неудержимо.

Я хотел остаться один, но Зевс был рядом. Он поспевал за моим безумием, он был рядом со мной, когда я рухнул на каменистое дно, и не намеревался покидать меня. Он дышал мне в лицо, по-собачьи целовал меня, держал меня своей любовью – именно в тот момент, когда мне больше всего был нужен хоть кто-нибудь.

– Хорошо, – вздохнул я, по-прежнему проливая слезы, и притянул пса к себе. Он заскулил, как будто скорбел вместе со мной. – Хорошо, – повторил я, целуя его в макушку и поглаживая по спине.

Хорошо.

* * *

Я любил бегать босиком.

Бег – это то, что я хорошо умел. Мне нравилось, что ноги несут меня прочь от всего.

Мне нравилось, что они трескаются и кровоточат от ударов об уличный асфальт.

Мне нравилось, что телесная боль напоминает мне о моих прегрешениях.

Я любил причинять боль. Но только самому себе.

Я любил причинять боль самому себе. Никто другой не должен был пострадать от меня. Я держался подальше от людей, чтобы не причинять им боль.

Я причинил боль Элизабет, хотя не хотел этого.

«Мне жаль».

Каким образом я мог извиниться? Каким образом я мог исправить это? Каким образом единственный поцелуй заставил меня вспомнить?

Она упала с холма – из-за меня. Она могла сломать себе кости. Она могла разбить себе голову. Она могла умереть, как…

Как те, кто уже умер – Джейми, Чарли…

«Мне жаль».

В тот вечер я пробежал больше, чем обычно. Я бежал через лес – быстро, еще быстрее, прилагая все больше сил.

«Вперед, Трис. Беги».

Мои ноги кровоточили. Мое сердце рыдало, снова и снова ударяясь изнутри о грудную клетку, расшатывая мой разум, отравляя мои мысли по мере того, как давным-давно погребенные мысли начинали всплывать на поверхность. Она могла умереть. И это была бы моя вина. Это было бы делом моих рук.

«Чарли. Джейми. Нет».

Я старался затолкать их поглубже.

Я погружался в боль, которая обжигала мою грудь. Боль была приятной. Она была желанной. Я заслуживал боли. Никто другой, только я.

«Мне жаль, Элизабет».

Мои ноги болели. Мое сердце болело. Все болело.

Боль казалась страшной, опасной, настоящей; это было хорошо. Это было чертовски хорошо на свой уродливый лад. Боже, как я любил это, любил невероятно сильно.

Я чертовски любил боль.

* * *

Вечер переходил в ночь, становилось все темнее.

Я сидел у себя в гараже, пытаясь придумать способ извиниться перед ней – но так, чтобы она больше не захотела дружить со мной. Таким, как она, не нужны такие, как я, – это лишь усложнит ее жизнь.

Такие люди, как я, не заслуживают дружбы. И все же ее поцелуй…

Ее поцелуй заставил меня вспомнить. На какой-то момент вспомнить было приятно, но потом я все испортил – я всегда так делал, верно? Я не мог выкинуть из головы картину того, как Элизабет катится вниз с холма. Что, черт побери, со мной не так?

Может быть, я всегда в конечном итоге причиняю боль людям.

Может быть, именно поэтому я потерял все, что мне было дорого.

Но я всего лишь пытался заставить ее перестать говорить со мной – тогда я не смог бы причинять ей боль. Мне не следовало ее целовать. Но я хотел ее поцеловать. Мне нужно было ее поцеловать. Я был эгоистом.

Я вышел из гаража только тогда, когда луна уже высоко стояла в небе. Шагнув за дверь, я помедлил и прислушался к звукам… смеха?

Смех доносился из леса.

Мне следовало оставить все как есть. Мне следовало заниматься своим делом. Но вместо этого я пошел на звук и обнаружил, что Элизабет, пошатываясь, бродит между деревьев, смеясь чему-то своему и сжимая в руке бутылку текилы.

Она была хороша. И под словом «хороша» я подразумеваю «прекрасна». Тот тип хорошей красоты, который дается без усилий и не требует поддержания. Ее белокурые волосы лежали свободными волнами, на ней было желтое платье, которое, казалось, было пошито специально для нее. Мне была отвратительна мысль о том, что она была красива такой хорошей красотой, потому что красота моей Джейми была такой же.

Элизабет пританцовывала на ходу, оступаясь и едва не падая. Этакий пьяный вальс.

– Что ты делаешь? – спросил я, привлекая ее внимание.

Она, вальсируя на цыпочках, приблизилась ко мне и положила ладони мне на грудь.

– Привет, грозовые глаза.

– Привет, карие глаза.

Она снова засмеялась, на этот раз коротко. Она явно устала.

– Карие глаза. Мне это нравится. – Она щелкнула меня по носу. – Ты умеешь быть забавным? Ты всегда кажешься таким унылым, но я могу поспорить, что ты можешь быть забавным. Скажи что-нибудь забавное.

– Что-нибудь забавное.

Она рассмеялась – громко, почти раздражающе. Но все же не раздражающе. Это меня совсем не раздражало.

– Ты мне нравишься. И я понятия не имею, почему, мистер Уныние. Когда ты меня поцеловал, я вспомнила о своем муже. И это глупо, потому что ты ничуть на него не похож. Стивен был милым, почти до тошноты. Он всегда заботился обо мне, поддерживал меня, любил меня. И когда он меня целовал, он хотел этого. Прервав поцелуй, он сразу же переходил к следующему. И к следующему, как будто не хотел отпускать меня никогда. Но ты, грозовые глаза… Когда ты прервал поцелуй, то смотрел на меня почти с отвращением, так, что мне даже захотелось плакать. Потому что ты злой. – Она сделала шаг назад и едва не упала, но я обхватил ее за талию, удерживая в вертикальном положении. – Хм-м. Что ж, на этот раз ты меня, по крайней мере, поймал.

Она ухмыльнулась.

Внутри у меня все сжалось, когда я увидел на ее щеке синяк и ссадину – следы сегодняшнего падения.

– Ты пьяна.

– Нет. Я счастлива. Разве ты не видишь, что я счастлива? Я выражаю все признаки счастья. Я улыбаюсь. Я смеюсь. Я пью и весело танцую. Эт-т-то и делают счастливые люди, Тристан. – Она ткнула меня пальцем в грудь. – Счастливые люди танцуют.

– Вот как?

– Д-д-да. Я не жду, что ты поймешь, но я попытаюсь объяснить. – Она говорила врастяжку, запинаясь на согласных. Сделав шаг назад, она глотнула текилы из бутылки и снова принялась танцевать. – Потому что, когда ты пьешь и танцуешь, все остальное не имеет значения. Ты кружишься, кружишься, кружишься, и на душе светлеет, печаль утихает, и ты на некоторое время забываешь, что это такое.

– А что происходит, когда ты останавливаешься?

– О, понимаешь, это единственная мелкая проблема с танцем. Потому что, когда ты перестаешь двигаться… – она застыла на месте, выпустила из пальцев бутылку, и та разлетелась от удара о землю, – …тогда-то все и разбивается.

– Ты не так счастлива, как говорила, – заметил я.

– Это просто потому, что я перестала танцевать.

Из ее глаз потекли слезы, и она начала опускаться наземь, прямо на осколки стекла. Я сделал шаг вперед и остановил ее.

– Я их соберу.

– У тебя ноги в крови, – сказала она. – Ты порезался о бутылку?

Я посмотрел на свои ноги, покрытые синяками и порезами от бега босиком.

– Нет.

– Ну тогда у тебя просто невезучие, уродливые ноги. – Я почти улыбнулся. А вот она нахмурилась. – Что-то мне нехорошо, грозовые глаза.

– Ну да. Ты выпила столько текилы, что хватило бы на маленькую армию. Пойдем, я напою тебя водой. – Она кивнула, потом согнулась пополам, и ее вырвало прямо мне на ступни. – Или ты можешь просто облевать меня.

Она захихикала и вытерла рот ладонью.

– Думаю, это расплата за то, что ты был так груб со мной. Теперь мы квиты.

Что ж, это показалось мне вполне честным.

* * *

После этого инцидента с рвотой я отнес ее к себе домой. Вымыв ноги в самой горячей на свете воде, я обнаружил, что Элизабет сидит на диване в моей гостиной и разглядывает интерьер моего жилья. Взгляд у нее был по-прежнему глубоко пьяный.

– Твой дом ужасно скучный. И грязный. И темный.

– Я рад, что тебе понравилась созданная мной обстановка.

– Знаешь, ты можешь взять мою газонокосилку и подстричь свою лужайку, – предложила она. – Если только не собираешься сделать из этого места дворец Чудовища до встречи с Красавицей.

– Мне плевать на то, как выглядит мой двор.

– Почему?

– Чтоб меня еще не волновало то, что думают обо мне соседи!

Она хихикнула.

– Это означает – тебя волнует то, что думают о тебе люди. Ты имел в виду «чтоб меня еще волновало, что они думают» или «еще меня не волновало то, что они думают».

– Я так и сказал.

Она продолжила хихикать.

– Нет, ты сказал не так.

«Боже, какая ты вредная. И красивая».

– Так вот, чтоб меня еще волновало то, что люди думают обо мне!

– Лжец, – фыркнула она.

– Это не ложь.

– Нет, ложь. – Она кивнула, потому прикусила нижнюю губу. – Потому что всех волнует, что думают другие. Всех волнует мнение других людей. Вот почему я не смогла сказать моей лучшей подруге, что считаю своего соседа ужасно привлекательным, хоть он и скотина. Потому что вдовы не должны больше испытывать каких-либо чувств ни к кому больше – предполагается, что ты все время будешь только горевать. Но не слишком горевать, потому что от этого другим людям ужасно неловко. Так что мысль о том, чтобы поцеловать кого-то и почувствовать возбуждение, и обнаружить, что бабочки никуда не делись… это проблема. Потому что люди осудили бы меня. А я не хочу их осуждения, потому что меня волнует то, что они думают.

Я подался ближе к ней.

– А я говорю – к черту чье-то мнение. Если ты считаешь своего соседа мистера Дженсона горячим мужчиной, то и на здоровье. Я знаю, что ему сто лет, но я видел, как он занимается йогой у себя во дворе, и понимаю, почему ты сочла его привлекательным. Мне кажется, такой мужик способен слегка завести даже меня.

Она разразилась смехом.

– Это совсем не тот сосед, о котором я говорила.

Я кивнул. Я это знал.

Она села прямо и скрестила ноги в лодыжках.

– У тебя в доме есть вино?

– А я похож на человека, который держит дома вино?

– Нет. – Она покачала головой. – Ты похож на человека, который пьет самое темное и самое густое пиво, от которого на груди растут волосы.

– Вот именно.

– Ладно, я не откажусь и от волосорастительного пива, будь добр, – согласилась она.

Я вышел из комнаты и вернулся, неся стакан воды.

– Вот, выпей.

Она потянулась за стаканом, но ее ладонь коснулась моего предплечья и задержалась там, пока Элизабет изучала мои татуировки.

– Они все из детских книг. – Ее ноготок очертил иллюстрацию к «Паутине Шарлотты». – Любимые книги твоего сына?

Я кивнул.

– Сколько тебе лет? – спросила она.

– Тридцать три. А тебе?

– Двадцать восемь. А сколько лет было твоему сыну, когда он?..

– Восемь, – холодно произнес я. Уголки ее губ поникли.

– Это несправедливо. Жизнь несправедлива.

– Никто и не говорил, что она будет справедливой.

– Да… но мы все равно надеемся на справедливость. – Она продолжала рассматривать татуировки, добравшись до лука и стрел Китнисс Эвердин. – Знаешь, иногда я тебя слышу. Иногда я слышу, как ты по ночам кричишь во сне.

– Иногда я слышу, как ты плачешь.

– Можно рассказать тебе один секрет?

– Да.

– Все в городе ожидают от меня, что я буду той же самой женщиной, какой была до того, как умер Стивен. Но я больше не знаю, как быть той женщиной. Смерть многое меняет.

– Она меняет все.

– Извини, что назвала тебя монстром.

– Это нормально.

– Почему? Как это может быть нормальным?

– Потому что так изменила меня смерть – сделала меня монстром.

Она привлекла меня ближе, заставив меня опуститься перед ней на колени. Ее пальцы пробежались по моим волосам, она заглянула мне глубоко в глаза.

– Наверное, завтра ты снова будешь груб со мной, верно?

– Да.

– Я так и думала.

– Но я бы этого не хотел.

– Я думала об этом тоже. – Она провела пальцем по моей щеке. – Ты красив. Ты прекрасный, сломленный монстр.

Мои пальцы коснулись синяка на ее лице.

– Больно?

– Бывало и больнее.

– Извини, Элизабет.

– Друзья называют меня Лиз, но ты достаточно четко дал понять, что мы не друзья.

– Я больше не знаю, как быть кому-то другом, – прошептал я.

Она закрыла глаза и прислонилась лбом к моему лбу.

– Я очень хорошо умею быть другом. Если ты когда-нибудь захочешь, я могу дать тебе несколько советов. – Она вздохнула и легонько коснулась губами моей щеки. – Тристан…

– Да?

– Ты сегодня поцеловал меня.

– Да.

– Но почему? – спросила она.

Мои пальцы сместились к ней на затылок, и я медленно привлек ее ближе к себе.

– Потому что ты красива. Ты прекрасная сломленная женщина.

Она широко улыбнулась, потом слегка содрогнулась всем телом.

– Тристан…

– Да?

– Меня сейчас снова стошнит.

* * *

Она уже больше часа стояла на коленях, склонившись над унитазом, а я стоял рядом с ней, придерживая ее волосы.

– Выпей воды, – сказал я, протягивая ей стакан, стоящий на раковине. Она откинулась на пятки и сделала несколько глотков.

– Обычно я пью без таких жутких последствий.

– У всех нас бывают подобные вечера.

– Я просто хотела на некоторое время забыть. Избавиться от всего.

– Поверь мне, – произнес я, присаживаясь напротив нее, – я знаю, каково это. Как ты себя чувствуешь?

– Пьяной. Глупой. Тупой. Понимаешь, мне очень жаль, что я наблевала тебе на ноги.

Я ухмыльнулся.

– Полагаю, это расплата свыше.

– Это была улыбка? Неужели Тристан Коул улыбнулся мне?

– Не привыкай к этому, – пошутил я.

– Черт, как жаль. А выглядит мило. – Она начала подниматься на ноги, и я последовал ее примеру. – Твоя улыбка была самым светлым моментом на сегодня.

– А какой момент был для тебя сегодня самым темным? – спросил я.

– Когда ты хмурился. – Она вздохнула, встретившись со мной взглядом. – Мне пора идти. Но спасибо, что ты проконтролировал мое опьянение.

– Извини, – сказал я, чувствуя вязкий ком в горле. – Извини, что заставил тебя упасть с холма.

Она прижала палец к губам.

– Все в порядке. Я тебя уже простила.

Она направилась к своему дому – куда более трезвой походкой, но по-прежнему ступая на носочки. Я убедился, что она благополучно вошла в дом, а потом уже отправился спать. Войдя каждый в свою спальню, мы пару минут стояли у окна и смотрели друг на друга.

– Ты тоже чувствовал это, верно? – прошептала она через разделяющее нас расстояние, имея в виду наш поцелуй. Я ничего не ответил – но да.

Я это чувствовал.

Глава 12. Элизабет

В ту ночь, когда мы с Тристаном отошли от окон – каждый от своего, – я лежала в постели, все еще не совсем трезвая, и воображала его и его жену. Я представляла, какой она была. Я гадала, пахло ли от нее розами или лилиями, я гадала, предпочитала ли она варить или печь, я гадала, как сильно он ее любил. Я представляла ее с ним, на миг я даже притворилась, будто слышу, как она шепчет в его густую бороду слова любви. Я почувствовала, как его руки привлекают ее ближе – нежное прикосновение его пальцев к ее позвоночнику, когда она тесно приникает к нему и шепчет его имя.

«Тристан…»

Моя рука скользнула по моей шее, и я притворилась, будто это он прикасается к ее шее. Он ласкал ее, не говоря ни слова, он молча выражал свою любовь к ней через прикосновения. Его пальцы поползли вниз по ее шее, и та женщина застонала, когда он добрался до ее упругих грудей. «Тристан…»

Моя собственная грудь напряглась, когда я почувствовала, как он пробует на вкус ее грудь, медленно обводит языком ее сосок, прежде чем втянуть его в губы и начать посасывать, покусывать, ласкать. Она уступала его ласкам, отдавала себя ему.

«Тристан…»

Мои руки скользнули вниз по моему телу, когда образ Тристана заполнил мои мысли. Он приспустил ее трусики – когда я приспустила свои. Его рука скользнула между ее трепещущими бедрами – когда я медленно запустила палец в себя. Я ахнула, почти захваченная врасплох тем ощущением, которое Тристан разбудил во мне, мой большой палец ласкал мой клитор, пока я продолжала грезить.

Но теперь та женщина исчезла, остались только я и он.

Его жесткая борода щекотала мой живот, его язык дразнящими движениями касался моего пупка. Я тихо застонала, почувствовав в себе еще один палец. Его пальцы двигались все быстрее, погружались все глубже, напор усиливался – он старался довести меня до кульминации. Я шептала его имя, а он молчал, не останавливаясь, и когда я почувствовала, как его язык пробует на вкус мое возбуждение, то едва не лишилась разума. Мои бедра подавались навстречу его языку, мои губы умоляли дать больше, и он давал мне это – больше, быстрее, глубже, сильнее. Аккуратно, нежно, напористо.

«О боже, Тристан…»

Мои губы приоткрылись, и я заработала пальцами сильнее, чувствуя, что стою на краю обрыва вечности и вот-вот рухну в бездну «никогда». Он питал мое воображение, он заставлял меня содрогаться всем телом, он молил меня раздвинуть ноги навстречу его губам, и я сделала это. От его прикосновения к моим потаенным глубинам я не выдержала и кончила, ощущая невероятное блаженство, не в силах вспомнить, когда в последний раз я чувствовала себя настолько живой.

«Мне хорошо. Мне хорошо. Мне так невероятно хорошо!»

А потом я открыла глаза и увидела тьму, царящую в моей спальне.

Я убрала руку, запущенную между бедер, натянула трусики обратно, и ощущение блаженства рассеялось.

«Хорошо? Нет».

Я оглянулась на ту половину кровати, где когда-то спал Стивен, и меня наполнило отвращение. На миг я могла поклясться, что вижу, как он лежит рядом со мной и в замешательстве смотрит на меня. Я моргнула и потянулась, чтобы прикоснуться к нему, но он исчез.

Потому что на самом деле его здесь и не было.

«Что я сейчас сделала? Как я могла такое сделать? Что со мной?»

Выбравшись из постели, я направилась в ванную комнату и включила душ. Я встала под упругие струи, не снимая лифчик и трусики, и когда вода полилась на меня, я опустилась на пол. Я молила, чтобы капли воды смыли мой грех в канализацию, унесли чувство разочарования, заполнившее мое тело. Но этого не произошло.

Вода текла по моему лицу, смешиваясь со слезами, и я сидела так, пока струи не сделались совсем холодными. Дрожа, я закрыла глаза.

Я никогда не чувствовала себя настолько одинокой.