Текст книги "Дорога домой"

Мы немного постояли, глядя на пруд. По нему грустно плавали несколько уток в окружении пластиковых стаканчиков, окурков и целлофановых оберток.

– Китай – такая дрянь, – проговорила Софи. Я понимала, она ждет, что я ее поддержку, но почему-то воздержалась и промолчала.

– Что первое ты купишь в «Крогерсе»? – наконец спросила я Софи.

– Шоколадно-арахисовые пальчики, – немедленно отозвалась она. – А ты?

– Коробку медовых хлопьев.

– Чудачка.

Мы пошли назад, я мурлыкала себе под нос мелодию из рекламы этих хлопьев. С ней я чувствовала себя непобедимой, словно вызывая в памяти рекламный ролик хлопьев – мультяшный фермер идет по пшеничному полю и поет, а к нему слетаются птицы, – я делала все остальное – сад камней, тяжелые музейные двери, залы, в которых гуляло эхо, наших хмурых родителей – присутствовавшими здесь лишь наполовину, лишь наполовину реальными.

Я всегда полагала, что именно инцидент в Сучжоу побудил Софи обрезать волосы. По словам мамы, которая пошла с ней в парикмахерскую, то есть в хозяйскую ванную комнату одной французской леди, жившей в нашем доме, Софи всё просила мадам Клод подрезать их короче и короче. Мама разрешила ей, чего никогда не сделала бы в Штатах. Это был единственный плюс в пользу Китая – он действительно ослабил мамины правила. До Китая нам полагался один жалкий час в неделю для просмотра телевизора, по субботам, что всегда вызывало грандиозные споры между мной и Софи. Она предпочитала «Гарфилда», я – видеозаписи музыки кантри. Теперь мы могли свободно смотреть телевизор сколько пожелаем, хотя транслировали в основном паршивое австралийское телевидение, с куклами эму и программами семидесятых вроде «Каскадера», в которых какой-то парень разбивал автомобили, падал с гор, а потом поднимался оттуда с кривой улыбкой и говорил: «Никаких проблем». Еще нам позволили есть любые сухие завтраки, раньше приберегавшиеся строго для поездок к дедушкам и бабушкам в Индиану или Миссисипи. Мама даже согласилась купить игровую приставку «Нинтендо», это стало знаком, что она по-настоящему сломлена.

Когда мама и Софи вернулись с четвертого этажа – из салона-парикмахерской француженки, я едва не прыснула спрайтом, который пила. Хотя Софи всегда была девчонкой-сорванцом, занимавшейся спортом и избегавшей платьев, она крайне тщеславилась своими волосами. При виде Софи все первым делом отмечали эти длинные локоны. А при виде меня говорили совсем другое – неизбежное: какая я высокая. (Я вовсе не считала это комплиментом. Это все равно что назвать цветы на кусте роз красивыми или отметить, как высок этот куст. Кому какое дело, два в нем фута или четыре? Все знают, что значение имеет только роза.)

Не думаю, что Софи действительно просчитала всю эту затею с мальчишеским обликом. Ей пришлось смириться с поддразниванием в школе, но, как я сказала, она обладала способностью быть любимицей, что ее спасало, и не успели мы оглянуться, как другие девочки в ее классе тоже обкорнали волосы. Локоны Софи производили сенсацию только среди китайцев – во время наших воскресных прогулок по Шанхаю с мамой и папой или на банкетах, устраиваемых компанией. Китайцы теперь еще чаще трогали ее стриженые кудри. «У вашего сына красивые волосы», – говорили они моим родителям, и Софи страшно раздражалась. Она стала носить толстовки, надевая капюшон даже в самую жаркую погоду, идя максимально быстро, уткнувшись взглядом в землю.

Банкеты были даже хуже, поскольку она не могла надеть капюшон. Тогда нам приходилось ходить на банкеты по меньшей мере раз в неделю. Папины партнеры по совместному предприятию устраивали их в его честь или чтобы отпраздновать какой-нибудь подписанный контракт. Банкеты тянулись вечность и состояли из миллиона перемен. Мы с Софи сидели там и пили кокосовое молоко или сладкий апельсиновый сок, ковыряя еду на своих тарелках. Некоторые блюда были бесподобными, например, креветочные клецки или паровая рыба с имбирем, но большинство содержало множество противных таинственных ингредиентов. В Атланте одной из наших любимых игр была «угадай по вкусу»: кому-то из нас завязывали глаза, а другая шла в кладовку и зачерпывала ложку вустерского соуса или кунжутных семечек или снимала начинку с печенья «Поп-тартс» и отправляла в рот первой. Единственным правилом, по настоянию нашей няни, не желавшей, чтобы нас стошнило, было – не смешивать продукты. Но тогда мы знали, что хранится в кладовке, поэтому все это завязывание глаз было вызовом, но не страшным по сути. В Шанхае же на банкетах ты и понятия не имел, что ешь: медузу, язык или чьи-то потроха? От переводчика толку обычно было мало, хотя он старался. «Бородатый попрошайка», объявлял он, или «жемчужное императорское морское ушко». Мама говорила, чтобы мы пробовали все понемногу, но после пары бокалов вина переставала за нами следить, и мы могли есть что хотели, сводя это обычно к многократным порциям жареного риса.

Как бы то ни было, но на этих обедах присутствовали папины китайские коллеги, а их жены гладили Софи по голове и называли очаровательным мальчиком. В Штатах, если бы мама или папа поправили их, то допустивший ошибку извинился бы и сказал: «Да, как глупо с нашей стороны, Софи – красивая девочка». Но в Шанхае начинали спорить, как будто ошиблись мама и папа. Я привыкла, что Софи привлекала больше внимания даже до переезда в Китай. Она всегда обладала чем-то, притягивавшим к ней людей. В Шанхае же я вдруг ощутила себя счастливицей, потому что никто не обращал на меня внимания. У меня появилось новое чувство – нужно что-то сделать, чтобы помочь Софи, избавить ее от этого. Я всегда была чувствительной, но ощущала, что динамика меняется. Сестра выдумывала предлоги, чтобы не ходить на семейные воскресные прогулки, и в целом стала более тихой.

Я мечтала, чтобы моя прежняя сестра вернулась. Мне не хотелось быть той, кто радостно болтает за ужином обо всем, что сделала за день. Это была ее территория. Я не знала, что сказать, когда мама и папа в отчаянии устремляли на меня взгляды. Только этим я могу объяснить, почему согласилась на план Софи.

Это произошло примерно через месяц после того, как она остригла волосы, в конце весны. В дверь моей комнаты постучали совсем негромко. Я делала немыслимое домашнее задание по математике. С переездом в Шанхай мне стало гораздо труднее успевать по математике и естественным наукам из-за корейских и тайванских учеников в моем классе, которые были в миллион раз лучше всех нас, и наша учительница, миссис Нг, сингапурка, сказала, что нам следует подтянуться до их уровня. Я катастрофически отставала и впервые в жизни получала «удовлетворительно» и «посредственно». Маме и папе я еще не говорила, хотя мама, вероятно, скоро узнала бы, поскольку она преподавала в четвертом классе в нашей школе и каждый день обедала вместе с миссис Нг в учительской столовой.

Софи приоткрыла дверь.

– Привет, – сказала она и вошла без спроса, я не обратила на это внимания.

В ее голосе прозвучала настойчивость и что-то от прежнего возбуждения, как в тот раз, когда она сговаривалась с соседскими ребятами в Атланте, вынашивая план украсть флаг у другой команды. Те игры всегда казались мне бессмысленными, дурацкий старый флаг никогда не вызывал у меня ни малейшего интереса, а изображать обратное было утомительно. Но Софи жила подобными вещами.

– У меня есть план, – объявила она и развернула мятый тетрадный листок, на котором нацарапала карандашом длинные списки под заголовками типа: «Припасы», «Билеты» и «Важные телефонные номера». Короче, план заключался в том, чтобы убежать из дома. Или, как возразила Софи, когда я так сказала, вернуться домой, поскольку Шанхай – не наш дом и никогда им не будет. По плану следовало попасть в аэропорт, купить билеты по одной из папиных кредитных карт и поселиться в Атланте у лучшей подруги Софи – Аны.

– Можешь ехать, – отмахнулась я. – Я остаюсь здесь.

– Не глупи, – сказала она.

– Даже не думай. – Я вернулась к своему домашнему заданию.

– Пожа-а-а-алуйста.

– Уходи отсюда.

– Ты мне нужна, – проговорила Софи, и я немного смягчилась, но ничего не ответила. – Я выгляжу недостаточно взрослой, – добавила она. – А с тобой получится.

Обидно, но, как я знала, Софи никогда не признается, что просто хочет, чтобы я поехала с ней. Такой она была.

– У тебя ни за что не выйдет, – сказала я.

Но ее возбуждение оказалось заразительно. В ту ночь она спала в моей комнате, на другой односпальной кровати, и мы допоздна обсуждали «план». Очень скоро я тоже представляла себе, как хожу в Атланте в Пьедмонтскую среднюю школу, где сейчас учатся все мои друзья, и мне не нужно общаться со всеми этими придурками в шанхайской Американской школе. Я все еще ни с кем толком не подружилась; мой план стать дико популярной на самом деле не сработал. Я никогда не отличалась особой общительностью, но в Атланте у меня всегда была лучшая подруга плюс соседские ребята. Теперь у меня была только Софи.

На следующее утро мы спустились вниз со школьными рюкзаками и, спрятавшись в экспедиции, не пошли на остановку вместе с другими детьми ждать автобус. Приоткрыв дверь, мы в щелочку увидели, как спустилась мама и взяла такси до школы. Затем бросились назад в нашу квартиру, хихикая в лифте, словно ненормальные. Следует отметить, что обычно мы с Софи никогда не делали ничего плохого – то есть всегда слушались родителей, я имею в виду. Трудно объяснить почему. Тетя Айви сказала мне, что однажды, когда сидела с нами, мне было тогда пять, а Софи – три года, услышала, как мы деремся в ванной комнате, вошла туда и спросила, в чем дело. Видимо, мы ответили, что «понарошку ссоримся». Поэтому переход от всегда примерного поведения за столом до побега из дома был большим шагом. Но мы это так не восприняли. Это казалось нам приключением, которого мы всегда ждали от Китая, с того самого момента, как папа сказал нам, что мы уезжаем из Атланты.

Мы не знали, куда мама и папа убрали наши чемоданы, поэтому просто запихали одежду в свои рюкзаки. Я нашла Софи на кухне, где она набивала едой пластиковые пакеты.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Это в дорогу.

– В полете же кормят, дурочка.

Софи удивленно на меня посмотрела, но оставила банку «Принглз».

– На всякий случай, – пояснила она.

Мы пошли в комнату родителей, а там – в гардеробную, где, мы знали, папа хранил мелочь, шоколадные конфеты и несколько банкнот по пятьдесят юаней. Софи запихала все это в передний карман своего рюкзака.

– Мы забыли кредитную карту! – воскликнула я в дверях, втайне радуясь, что план сорвется.

Софи выхватила ее из заднего кармана джинсов.

– Ну, ты проныра, – сказала я, впечатленная и немного встревоженная, что она внезапно так наловчилась в воровстве. Вот вам и мудрая старшая сестра. Но я оправдывала себя тем, что помогаю Софи. Нам нужно отсюда выбраться. Шанхай хорош для мамы и папы, но не для нас. Спросил ли кто-нибудь, хотим ли мы в Китай? Нет. Они просто сообщили, что мы переезжаем. И конечно, тогда мы подумали, что это будет просто замечательно. Все дети относились к нам, как к знаменитостям, и я представляла Шанхай похожим на интерьер ресторана «Золотой дракон» в Мэдисоне – красные фонарики, большие аквариумы с рыбой, печенье с предсказаниями будущего. Я не рассчитывала на то, что мы здесь обнаружили, и чувствовала себя потерянной и вообще не самой собой. Я твердила себе, что побег станет взрослым поступком.

Что-то в этом роде я написала в записке, адресованной маме и папе, и прижала ее магнитиком к холодильнику. Затем мы спустились вниз, сели в такси и попросили водителя отвезти нас в аэропорт Хунцяо.

Все шло по плану, пока мы не подошли к стойке «Дельты». Пожилая белая женщина, похожая на тетю Бэт, посмотрела на нас с сомнением.

– Где ваши родители? – спросила она, когда я подала ей карту «Виза».

– Они разведены, – внезапно встряла Софи. – В последний раз мы видели нашу маму на Рождество пять лет назад. Папа сказал, чтобы мы приехали сюда и купили билеты по его кредитной карте. Он скоро здесь будет.

Я смотрела на Софи разинув рот. На служащую «Дельты» ее слова не произвели никакого впечатления.

– Вам придется подождать, пока не появится ваш папа, – сказала женщина.

– Хорошо, мэм, спасибо, – ответила я и взяла карту. Мы вышли из очереди.

– Она уже почти поверила, почему ты отступила? – резко спросила Софи.

Я не ответила и быстро пошла к выходу из аэропорта.

– Куда ты идешь? – закричала мне в спину Софи. – Ли! Я знаю, ты меня слышишь!

На улице, подойдя к краю тротуара, я остановила такси.

– Садись в машину, – велела я сестре.

Она покачала головой.

– Садись.

Она швырнула рюкзак на асфальт и скрестила руки.

– Отлично. Я полечу одна.

Она попыталась выхватить у меня кредитную карту. Это стало последней каплей. Я схватила Софи за руки и впихнула в такси. Я была крупнее и застала ее врасплох. Никогда раньше я не толкала сестру, если не считать игры в баскетбол и борьбы на заднем дворе.

Я назвала водителю по-китайски наш жилой комплекс. Софи пыталась выскочить из машины, но я держала ее за руку.

– Ой, больно, – взвыла она. – Отпусти!

Я не отпустила, а дотянулась через нее и заблокировала двери. Я была в бешенстве. Из-за того, что Софи так гладко солгала и втянула меня в это. Я грубо ее встряхнула, и она протестующе вскрикнула.

– Не могу поверить, что это твои слова, – сказала я. – «В последний раз мы видели нашу маму на Рождество пять лет назад». Что с тобой?

– Ты такая паинька, – огрызнулась Софи. – Я жалею, что рассказала тебе о своем плане. Надо было лететь одной.

– Да, правильно, – поддакнула я. – Твой план. Можно подумать, он вообще сработал бы.

Мы ехали по шоссе в город. Все, что я видела час назад по дороге в аэропорт – грязные улицы, чужие лица, китайские иероглифы, которые не могла прочесть, – думая: «Мне никогда больше не придется на это смотреть», лезло теперь в глаза, и я их закрыла. Не помню, чтобы я когда-нибудь чувствовала себя так погано. Я не хотела оставаться в Шанхае, но и лететь домой тоже не хотела. Вот что я осознала у билетной стойки. Я испытала облегчение, когда женщина отказалась принять карту. Я снова обнаружила, что уступаю Софи в храбрости.

Я думала, что Софи немного всплакнет, тогда я почувствовала бы себя лучше, но она замкнулась в каменном молчании, глядя в окно.

– У вашего брата красивые волосы, – сказал мне по-английски водитель такси, когда мы остановились у светофора на красный свет.

И я ответила:

– Да, у него красивые волосы.

Дома нас ждала мама. Увидев нас, она повесила трубку и бросилась к нам, плача и ругаясь, как никогда на моей памяти.

– О чем вы думали? – повторяла она.

Тогда Софи очень к месту начала всхлипывать. Она упала в мамины объятия и разрыдалась. Я неловко стояла рядом.

– Ведь я на тебя рассчитывала, Ли, – сказала мама.

И мне захотелось снова уйти из квартиры, навсегда.

Но вместо этого я подошла к дивану, где на коленях у мамы лежала Софи, и села по другую сторону. Положила голову ей на плечо и закрыла глаза.

– Я ненавижу Шанхай, – приговаривала Софи между всхлипами и икотой. Мама гладила ее по коротким кудряшкам.

– Через месяц мы полетим домой на все лето, милая, – сказала она. – Только подумай об этом. Все «Крогерсы», футбольный лагерь и столько времени с Аной, сколько ты захочешь.

Эти слова заставили Софи разрыдаться еще сильнее.

– Но это всего лишь поездка, – наконец проговорила она, когда ее дыхание стало ровным от изнеможения. – Это – не домой.

– Дом теперь здесь, – твердо произнесла мама, и что-то внутри у меня оборвалось. Я надеялась, что она скажет: «Мы подумаем о возвращении или о том, чтобы задержаться там по окончании лета». – Мы же не можем взять и бросить папу? – продолжила мама.

– Почему? – шмыгнула носом Софи.

Мама, похоже, секунду подумала над этим.

– Шанхай постепенно вам понравится, – наконец сказала она, не отвечая на вопрос. – Вот увидите. Обещаю. Это происходило со мной оба раза – в Англии и в Германии. – Она вздохнула. – Жаль, девочки, что вы не рассказали мне о своем состоянии вместо того, чтобы просто сбежать.

Никто из нас не ответил, но я крепче обняла маму.

Мама оказалась права: действительно стало лучше. По крайней мере Софи постепенно полюбила этот город. Она собрала компанию детей из нашего жилого дома, с которыми играла в прятки, только здесь это называлось «Облава». Я тоже с ними играла, без особой охоты; я чувствовала себя неполноценной, сидя одна в своей комнате. Но едва выходила на улицу, как сразу же начинала скучать по тихому покою письменного стола и по своим книгам. Мне противно было сидеть скорчившись в кустах, а когда я была водящей, то во время поиска людей на меня накатывало мучительное чувство одиночества. Софи, разумеется, обожала эту игру и ничего так не любила, как с дикими воплями напасть на меня из засады, расхохотаться в ответ на мой вскрик ужаса и умчаться прочь. Она даже придумала себе наряд для игры в «Облаву», максимально увеличивавший ее невидимость: вездесущая черная толстовка с капюшоном, черные леггинсы и черные кроссовки. Мы играли с Джулианой, шведской девочкой с пятнадцатого этажа, Нэн, дочерью сержанта морской пехоты с девятого этажа, и Джи Муном и Сок Джином, близнецами-корейцами с шестого этажа, которые всегда прятались вместе и их легко было найти.

За пределами нашего жилого комплекса, на улицах Шанхая, Софи по-прежнему бесилась, когда люди трогали ее волосы и называли мальчиком. Но она научилась отвечать им дерзостями по-китайски, что всегда производило на них впечатление. Тогда они разражались витиеватой речью, насколько блестящ ее китайский, из которой она мало что понимала.

А я наконец обрела настоящую подругу, или, во всяком случае, что-то близкое к этому. Моя интуиция в отношении Евгении оправдалась, и во время большой перемены мы стали ходить вместе. Она обладала таким же чувством юмора, и дни сделались не столь одинокими. Но ее отец был по-настоящему строг и не позволял ей никуда ходить в выходные или после школы.

У меня было странное чувство, что я делаюсь моложе, а не старше. Я знала, что мои друзья в Штатах больше уже не играют в прятки. Но в Шанхае не было кинотеатров, куда мы могли бы пойти, если не считать квартиры морского пехотинца, где изредка показывали американские фильмы. В моем классе были другие дети, проводившие вместе выходные, но я пару раз побыла в их компании и пришла в ужас. В первый раз мы целую субботу швыряли из такси яйцами в китайцев. Я села на среднее сиденье после того, как попала в женщину на велосипеде, перепачкав ее платье. Все поставили мне пять с плюсом, а я умирала со стыда. Я знала, что эти ребята (Джоан из Штатов, Зара из Новой Зеландии, Брэд из Австралии) ходят в выходные по барам и клубам – если ты был белым, вышибалы просто впускали тебя, – но для меня это звучало еще хуже «Облавы».

На самом деле, в противоположность маминому обещанию, чем дольше я жила в Шанхае, тем сильнее скучала по Штатам, может, еще и потому, что чувствовала: я потеряла Софи как соучастницу по преступлению теперь, когда она превратилась в такую энтузиастку этого города. Или она просто решила, что больше не может со мной об этом говорить. Я гадала, что случилось бы, сядь мы тогда в самолет. Представляла нас в полете – мы крепко держимся за руки, с волнением обнимаемся, приземлившись в Атланте. Шок в голосе Аны, когда мы звоним ей из аэропорта. Мы садимся в родительский «фольксваген», на потертые кожаные сиденья, еще на шоссе видим, как возвращается к нам Атланта. С каждым новым днем в Китае я чувствовала, что вынуждена надевать личину благополучия, сурового выживания – перед мамой и папой и даже перед Софи, точно так же, как ежедневно надевала свою одежду.

Это был первый год. На второй год, по возвращении с летних каникул, проведенных в Штатах, я обнаружила, что Шанхай стал мне больше нравиться. В основном я получала удовольствие от наших семейных мероприятий. Прогулок по городу в выходные. Воскресных бранчей в «Хилтоне», где ты мог сказать шефу, как приготовить твою пасту, и выбрать крохотные тарталетки с шоколадным муссом – на заднем плане играл струнный квартет. Или порой от личного, восхитительного чувства, когда я гуляла самостоятельно в наступавших сумерках. В сгущавшейся темноте никто не мог сказать, что я иностранка, и я имела возможность наблюдать за городом никем не замеченная. Увиденное мной было прекрасно: язык пламени под огромным котлом с выпуклым днищем; старики, сидящие на открытой веранде в пижамах. Однако моим любимым зрелищем по-прежнему были медленно двигающиеся люди, как те, которых я увидела среди танцевавших бальные танцы на четвертый день нашего пребывания в Шанхае. С тех пор я узнала, что эти движения называются тайцзы. Я была уверена, что если бы научилась двигаться, как они, то могла бы замедлить всё настолько, чтобы стало хорошо. Лица их были сосредоточенными и одновременно отсутствующими. Они были так поглощены своими упражнениями, что, похоже, не видели меня, сидевшую на парковой скамейке и наблюдавшую за ними, а я тоже хотела вот так же утратить свое самосознание.

Это был год моего тринадцатилетия, настоящий подростковый возраст. Тогда я этого не знала, но Шанхай тоже переживал переходный период с повсеместными уродливыми стройками, период безумного ускорения роста. С тех пор я иногда думала, что, наверное, ощущала своего рода сочувствие со стороны этого города, который, подобно мне, понятия не имел, каким образом скрывать быстрое развитие, настолько же смущенный появлением окраин и исчезновением рисовых полей, как я своей растущей грудью и пришедшей менструацией.

В тот год в гости к нам приехала из Индианы тетя Бэт. Она привезла нам с Софи шоколадно-арахисовых «пальчиков» и медовых хлопьев, кренделей с горчицей для мамы и лакричные конфеты для папы. До ее приезда мы волновались, как она справится с повышенным вниманием и общим ажиотажем по отношению к иностранцам: ведь росту в ней было шесть футов, а волосы она красила в рыжий цвет. Но тетя Бэт показывала пальцем и таращилась на шанхайцев не меньше, чем они показывали пальцами и таращились на нее. Она всегда хотела быть киноактрисой, сказала она нам, поэтому внимание ей нравилось.

– Я не знал, что ты хотела быть актрисой, – сказал папа. – Я всегда думал, что ты хотела стать библиотекарем.

Тетя Бэт громко хохотнула и сделала большой глоток вина. Поставив бокал, она почему-то подмигнула мне, и я заговорщицки подмигнула ей в ответ, хотя на самом деле не поняла, что означало это подмигивание. После этого тетя предстала передо мной в ином свете – более эффектной и таинственной, чем я изначально ее считала. В Индиане ее относительная молчаливость всегда казалась мне скучной, но теперь эта женщина интриговала меня и, что довольно странно, в Китае она держалась гораздо непринужденнее, чем когда-либо на моей памяти в Чаритоне.

От тети Бэт мы ожидали серьезного сочувствия нашей суровой жизни в Азии, но она, напротив, принялась рассуждать, как нам повезло, отмечая такие стороны нашей жизни здесь, как водитель, отдых на Пхукете в Таиланде и огромный плавательный бассейн в нашем жилом доме. Мама предложила тете подать заявление на работу в Американской школе, но та ответила, что кто-то же должен жить рядом с бабушкой и дедушкой, и после этого за обеденным столом наступила тишина, пока папа не вмешался и не принялся говорить, почему, по его мнению, Буш победит Клинтона.

Мне было по-настоящему грустно, когда мы отвезли тетю Бэт в аэропорт; это походило на отлет из Штатов в конце лета. В присутствии тети Бэт Шанхай казался более нормальным: я не чувствовала себя неуклюже высокой, все мы гораздо больше смеялись, и Америка представлялась близкой и реальной, а не сном, от которого мы только что очнулись. Я восхищалась поведением тети Бэт в Китае. Она не пыталась подстроиться или быть китаянкой: клала сахар в свой жасминовый чай и, когда мы запротестовали, сказала, что ей так нравится. Тем не менее она не относилась к тем туристам, которые вызывали раздражение, прося вилку и нож, и ели только рис: она единственная из нас попробовала куриные лапки и назвала их прелестными, это слово мне пришлось посмотреть в словаре, когда мы вернулись домой.

Какое-то время я пробовала вести себя как тетя Бэт, приняв ее небрежную, слегка несдержанную манеру смеяться и привычку поднимать брови в комичном недоумении вместо того, чтобы огорчиться. Но Софи высмеяла меня за копирование тетки, и это правильно – это была не настоящая я. Роскошь непринужденных манер и молниеносной юмористической реакции тети Бэт являлась частью роли туриста, когда для тебя нет ничего важного, а также привилегией взрослого человека. Ни один из этих трюков не помогает, если ты в седьмом классе и участвуешь в весеннем танцевальном конкурсе, и на тебе черное трико, а мальчишки оценивают девчоночьи фигуры. Я получила шесть, что было лучше, чем у Клары Парк (4), но хуже, чем у Евгении (8). В те моменты, когда мне начинало казаться, что я тону, я представляла себя на веранде дома Ба Ады в горах Северной Каролины. Я вспоминала воздух, пахнувший сосновой хвоей, и как я пила горячий шоколад, щедро сдобренный взбитыми сливками, и сидела на теплых перилах веранды, вытянув ноги и зная, что мне не нужно сутулиться и втягивать живот.