Текст книги "Моя леди Джейн"

Синтия Хэнд, Броди Эштон, Джоди Мидоуз
Моя леди Джейн

Всем, кто точно знает: на той двери из «Титаника» хватило бы места для Леонардо Ди Каприо[1]1
  Имеется в виду известный эпизод из фильма «Титаник» Джеймса Кэмерона, где герой Ди Каприо заставляет возлюбленную спастись на дрейфующей двери, а сам гибнет.


[Закрыть].

И Англии. Прости нас, пожалуйста, за все, что мы собираемся сотворить с твоей историей.

Что есть история, как не басня, в которую договорились поверить?

Наполеон Бонапарт

Корона принадлежит мне не по праву. Она не радует меня.

Леди Джейн Грей

Cynthia Hand & Brodi Ashton & Jodi Meadows

My Lady Jane

Copyright © 2016 by Cynthia Hand, Brodi Ashton, and Jodi Meadows

Перевод с английского А. Анастасьева

© А. Анастасьев, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Часть первая
(в которой мы слегка подправим историю)

Пролог

Эта история, возможно, покажется вам знакомой. Она начинается так: жила-была шестнадцатилетняя девушка по имени Джейн Грей[2]2
  Леди Джейн Грей (1537–1554) – некоронованная королева Англии с 10 по 19 июля 1553 г., т. н. «королева девяти дней», правнучка Генриха VII. Казнена по приказу Марии Тюдор.


[Закрыть]. Ее заставили выйти замуж за совершенно незнакомого человека (лорда Гилдфорда, или Гилфорда, или Гиффорда[3]3
  Гилфорд Дадли (1535–1554) – супруг леди Джейн Грей, казнен вместе с ней.


[Закрыть] – что-то в этом роде), и вскоре после этого она неожиданно оказалась правительницей целой страны. Королевой она пробыла девять дней. А затем в совершенно буквальном смысле потеряла голову.

Разумеется, это трагедия – если, конечно, вы находите отделение чьей-либо головы от тела трагическим событием (мы же просто рассказываем историю, и нам совершенно не хочется делать произвольные предположения относительно того, что читатель найдет трагичным, а что – просто неожиданным).

Собственно, мы собираемся рассказать другую историю.

Будьте внимательны. Незначительные детали мы подкорректировали. Основные – полностью исказили. Некоторые имена мы изменили, чтобы не опорочить людей невинных (или не таких уж невинных; или просто потому, что имя нам показалось дурацким и мы придумали получше). Ну и добавили волшебства, потому что так всегда интереснее. Так что тут у нас возможно все, что угодно.

В общем, перед вами история Джейн в том виде, в каком, по нашему мнению, ей следовало состояться.

Начинается она в Англии (ну, или в альтернативной версии Англии – мы ведь манипулируем историей) в середине XVI века. Времена на дворе стояли непростые, особенно для тех, кому случилось родиться эзианином (на случай, если вы не знакомы с этим термином, поясним, что слово происходит от древнеанглийского корня eðian, что означает «дух»). Эзиан природа наградила (или наказала, это уж зависит от взгляда на вещи) способностью менять свой облик с человеческого на звериный и обратно. Например, некоторым было дано превращаться в кошек, что способствовало сильному сокращению крысиной популяции в Англии (правда, другие, в свою очередь, умели превращаться в крыс, так что сокращение было незаметно).

Одни люди считали эту «животную магию» потрясающим благом, но иные, разумеется, находили ее мерзостью, подлежащей скорейшему искоренению. Эти последние (известные как «единосущники») полагали, что человеческим существам нечего делать в ином обличье, кроме как в собственном, человеческом. А поскольку единосущники заправляли в ту эпоху всем, эзиан всячески преследовали и травили до тех пор, пока все они не вымерли или не ушли глубоко в подполье.

Вот в такой-то ситуации мы с вами и оказываемся при английском дворе одним судьбоносным днем, когда король Генрих VIII в приступе ярости превратился в огромного льва и сожрал своего шута – к вящему восторгу присутствовавших. Все они встретили эту сцену восторженными аплодисментами, поскольку шута никто не любил (позднее, когда придворные поняли, что произошедшее на их глазах было не заранее отрепетированным искусным трюком, но подлинным актом поглощения львом шута, они уже не склонны были аплодировать, а просто говорили со вздохом: «Этот клоун сам напросился»).

Тем же вечером король Генрих, вернувшись в свой человеческий облик, постановил считать, что эзиане, собственно говоря, не так уж плохи и впредь должны пользоваться всеми правами и привилегиями наравне с единосущниками. Это решение – реабилитировать древнее волшебство – произвело сильный эффект по всей Европе. Глава Единосущной церкви выразил недовольство действиями Генриха, однако всякий раз, когда из Рима приходили полные горечи письма с осуждением королевского постановления, король (лев) просто съедал гонца вместе с посланием.

Отсюда пошла крылатая фраза: «Проглотить горькую пилюлю».

Когда Генрих VIII умер, престол унаследовал его единственный сын Эдуард. Тут и начинается наш рассказ – в весьма напряженное время, наполненное всевозрастающей враждебностью между эзианами и единосущниками при правлении мало на что способного короля-подростка. Наши юный лорд и юная леди еще и понятия не имеют о том, что вскоре их судьбы пересекутся.

Причем совершенно против их воли.

Глава 1
Эдуард

Король, как выяснилось, медленно умирал.

– Сколько? – спросил он у мастера Бубу, своего личного лекаря. – Сколько мне осталось?

Бубу отер пот со лба. Меньше всего ему нравилось преподносить дурные новости августейшим особам. В его ремесле подобное вполне могло привести за решетку. А то и хуже.

– Год, возможно – два, – просипел врач. – В лучшем случае.

«Ерунда», – подумал Эдуард (вы ведь помните, что именно так звали короля). Он уже несколько месяцев хворает, но ведь ему шестнадцать лет. Не может быть, чтобы он вот так взял и умер. Подхватил простуду – делов-то. Ну, кашель что-то слишком долго не проходит, ну, теснит грудь, приступы лихорадки; да, конечно, частые головокружения, иногда странный привкус во рту, но смерть?

– Вы уверены? – спросил он.

Бубу кивнул.

– Увы, ваше величество. Это грудной недуг.

Ах, вот оно что.

Эдуард подавил приступ кашля. Он как-то сразу почувствовал себя хуже, чем всего лишь мгновением раньше, – словно его легкие подслушали ужасную новость и от этого сразу начали схлопываться. Король видел людей с грудным недугом, вечно харкающих в жуткие, перепачканные кровью носовые платки, ослабевших, дрожащих и в конце концов испрашивающих позволения удалиться от двора, чтобы не на глазах у дам умереть страшной смертью в хрипах.

– Вы… уверены? – спросил он снова.

Бубу потеребил воротник.

– Я приготовлю укрепляющие средства для уменьшения болей и сделаю все возможное, чтобы вы хорошо чувствовали себя до конца, но… да. Я уверен.

Конец. Как грозно звучало это слово.

– Но ведь…

Он еще столько всего хотел сделать в жизни. Во-первых, поцеловать девушку, хорошенькую девушку, подходящую девушку, ту самую, что нужно, и может быть, даже сплетясь своим языком с ее (король слышал о новомодном способе целоваться, только недавно изобретенном во Франции). Он хотел наконец победить своего наставника по военным искусствам в фехтовании – ведь этот господин по прозвищу Удар единственный вечно забывал дать монарху одолеть себя. Он хотел объехать все свое королевство и попутешествовать по свету. Загнать на охоте какого-нибудь огромного славного зверя и водрузить его голову на стену в своих покоях. Хотел взобраться на вершину Скофелл-Пайка[4]4
  Горная вершина на северо-западе Англии. Высота – 978 метров.


[Закрыть] – то есть так высоко, как только можно в Англии, и, обозрев земли, лежащие у его ног, осознать: он господин этих земель.

Теперь ясно, что ничего из этого ему уже не суждено исполнить.

«Безвременно – вот как будут говорить люди, – подумалось ему. – Во цвете лет. Какая трагедия». В его ушах уже звенели слова будущих баллад, которые сочинят менестрели о нем, великом короле, ушедшем так рано:

 
Эдуарда закрыты земные пути.
Без легких не дышат, как ни крути.
 

– Я желаю выслушать мнение другого лекаря. Получше, – сказал Эдуард, и ладонь его, покоившаяся на подлокотнике трона, сжалась в кулак. Его вдруг зазнобило, и он, поежившись, теснее запахнулся в меховую королевскую мантию.

– Разумеется, – произнес Бубу и попятился.

Пациент прочел в глазах врача страх и испытал острое желание бросить его в темницу назидания ради, ибо он, Эдуард, – король, а король всегда получает то, чего хочет, и король не желает умирать. Он прикоснулся к золотому кинжалу у себя за поясом, и Бубу отступил еще на шаг.

– Мне так жаль, государь, – промямлил старик, упершись взглядом в пол, – умоляю, не губите того, кто поднес вам горькую пилюлю.

Эдуард вздохнул. Увы, он хотел бы, но не мог, подобно отцу, принять облик льва и сожрать принесшего эту ужасную пилюлю. Насколько Эдуарду было известно, внутри него вовсе не пряталось никакое животное.

– Ступайте, Бубу, – молвил он.

Лекарь издал вздох облегчения и опрометью бросился к дверям, оставив короля наедине с надвигающейся смертью.

– Жернова Господни… – пробормотал король: так в ту эпоху выражались люди, желая воскликнуть: «Вот дерьмо!» Умереть от грудного недуга – как это не по-королевски.

Позднее, когда новость о скорой кончине царствующего монарха распространилась при дворе, к нему поспешили сестры. Они нашли его сидящим на любимом месте – на подоконнике в одной из южных башен Гринвичского дворца. Свесив ноги наружу, он наблюдал за тем, как люди снуют туда-сюда внизу, во внутреннем дворе, и прислушивался к мерному гулу течения Темзы. Ему казалось, он вдруг постиг Смысл Жизни – Великую Тайну, которая, если поразмыслить, сводилась вот к чему…

Жизнь коротка, и в конце ты умираешь.

– Эдуард, – прошептала Бесс, присаживаясь рядом на подоконник. Ее губы дрожали от сострадания. – Братик, мне так жаль.

Он сделал попытку усмехнуться в ответ. Эдуард слыл мастером усмешек. Они представляли собой его наиболее тонко отточенный королевский навык – но на сей раз у него вышла лишь жалкая вялая гримаса.

– Значит, вы уже слышали. – Он постарался придать голосу оттенок беззаботности. – Естественно, я собираюсь пригласить еще одного врача. Не чувствую себя умирающим.

– О, Эдди, дорогой мой, – сглотнула Мария, прижимая кружевной край носового платка к уголку глаза. – Мой милый, любимый мальчик. Бедный маленький птенчик.

На секунду Эдуард прикрыл глаза. Ему не нравилось, когда его называли «Эдди» и говорили с ним, как с малышом в коротких штанишках, но от Марии он это терпел. Ему всегда было немного жаль сестер – из-за того, что отец объявил их обеих незаконнорожденными и все такое. В тот самый год, когда отец открыл в себе звериное обличье – в народной памяти он остался как Год Льва, – Генрих VIII решил также, что отныне все правила жизни устанавливает только король. Он аннулировал свой брак с матерью Марии и отправил ее до конца дней в монастырь – все это, чтобы жениться на матери Бесс, одной из красоток фрейлин. Однако когда жена № 2 не смогла подарить мужу сына-наследника и повсюду распространились слухи о том, что, будучи эзианкой, королева Анна частенько обращается в черную кошку и бесшумно прокрадывается по лестницам замка в спальные покои придворного менестреля, король без колебаний велел отрубить ей голову. У жены № 3 (матери Эдуарда) все сложилось правильно, а именно: она, во-первых, родила ребенка с правильным набором гениталий для того, чтобы в дальнейшем править Англией, и во-вторых, не задержалась, чтобы насладиться торжеством, а быстренько скончалась. Король Генрих в дальнейшем имел еще трех жен (брак с одной был также объявлен недействительным, вторая – казнена и, наконец, последней – ха-ха – повезло пережить супруга), но детей больше не появилось.

Таким образом, их осталось трое королевских потомков – Мария, Бесс и Эдуард, – трое носителей как бы особого клейма в этой мозаичной семье. Ведь их общий отец, вероятно, был безумен и уж точно опасен не только в виде льва, а разные матери – мертвы или сосланы. Они всегда неплохо ладили между собой – вероятно, потому, что не имелось никаких сомнений относительно того, кому носить корону. Естественно, Эдуарду – он мальчик, ему и играть мужскую роль.

На престол он вступил девяти лет от роду, так что время, когда не был королем, Эдуард мог припомнить лишь смутно и до сегодняшнего дня считал, что пурпурная мантия отлично ему подходит и устраивает его. А вот теперь блестящая доля обернулась ему боком, и пришло время платить по счетам, – как горько думал он. Лучше бы уж родиться ему простолюдином – сыном какого-нибудь кузнеца, например. Тогда, быть может, он успел бы к нынешним годам получить свою порцию обычных человеческих радостей, перед тем как покинуть этот бренный мир. По крайней мере, у него был бы шанс поцеловать девчонку.

– Скажи правду, как ты себя сейчас чувствуешь? – торжественно спросила Мария. Она всегда говорила торжественно.

– Недужу грудью, – ответил он.

Этот ответ вызвал тень улыбки на губах Бесс, Мария же только скорбно покачала головой. Старшая сестра никогда не смеялась его шуткам. Они с Бесс многие годы дразнили ее за глаза Девушкой-Бабушкой – именно за угрюмое отношение ко всему на свете. Увидеть, как она искренне радуется, можно было разве что на казни какого-нибудь изменника или сожжении бедного эзианина на костре. Когда дело касалось эзиан, Мария всегда проявляла удивительную кровожадность.

– Грудной недуг свел в могилу мою мать, ты сам знаешь. – Она в волнении стиснула в руках платок.

– Да, знаю. – Эдуард всегда считал, что королева Екатерина умерла скорее от разбитого сердца, чем от каких-либо физических немощей, хотя он допускал, что, когда разбито сердце, организм вскоре тоже может разбиться.

В любом случае у него не будет шанса разбить себе сердце, подумал Эдуард, и новая волна жалости к себе захлестнула его. Никогда не придется ему полюбить.

– Это ужасная смерть, – продолжала Мария. – Все кашляешь и кашляешь, пока не выкашляешь легкие наружу.

– Спасибо. Вот уж утешила, – отозвался он.

Бесс, которая всегда смотрелась тихоней рядом с торжественно говорливой сестрой, бросила на нее злой взгляд и положила руку в перчатке на ладонь Эдуарда.

– Можем мы тебе чем-нибудь помочь?

Он вздрогнул. Глаза у него горели от подступавших слез, но он твердо решил не плакать из-за того, что умирает, и всякого такого. Рыдать – это занятие для девчонок и новорожденных младенцев, но не для королей, а кроме того, оно ведь ничего не изменит.

Бесс сжала его ладонь своею. Он ответил тем же – без единой слезинки – и, отвернувшись, стал созерцать вид из окна, а также размышлять о Смысле жизни.

Жизнь коротка.

А потом ты умираешь.

Очень скоро. Через полгода, максимум – год. Это казалось ужасающе коротким сроком. Прошлым летом один знаменитый итальянский астролог составил для Эдуарда гороскоп, в котором значилось, что король проживет еще сорок лет.

Значит, знаменитые итальянские астрологи – беззастенчивые лгуны и шарлатаны.

– Но, по крайней мере, ты можешь быть уверен, что после твоего ухода все останется в должном порядке, – торжественно провозгласила Мария.

– Что? – он повернулся к ней.

– Я имею в виду твое королевство, – добавила она еще более торжественно. – Оно останется в надежных руках.

О королевстве он даже не особенно и думал. То есть, честно говоря, совсем не думал. Слишком уж сосредоточился на мысли о выкашливании легких наружу – ну, а потом уж ему точно станет все равно, мертвые не склонны к тревогам.

– Мария, – вспыхнула Бесс, – сейчас не время для политики.

Прежде чем Мария успела возразить (а судя по выражению ее лица, она собиралась сказать, что для политики всякое время подходит, а нынешнее – тем более), послышался стук в дверь.

– Войдите! – крикнул Эдуард, и в дверном проеме показался крупный орлиный нос Джона Дадли, герцога Нотумберлендского и лорда-президента Верховного Тайного Совета при особе короля.

– Ваше величество, я так и думал, что найду вас здесь, – произнес он, завидев Эдуарда. Затем его взгляд подчеркнуто торопливо скользнул по Марии и Бесс – так, словно они ни в коем случае не заслуживали сколько-нибудь пристального внимания с его стороны. – Принцесса Мария, принцесса Елизавета. Вы обе прекрасно выглядите. – Он вновь повернулся к Эдуарду. – Могу ли я ненадолго отвлечь ваше величество?

– Можете и надолго, – отозвался Эдуард.

– Я бы хотел говорить с глазу на глаз, – пояснил лорд Дадли, – в зале заседаний Совета.

Эдуард встал и отряхнул панталоны. Кивнул сестрам – те ответили изысканными реверансами. Затем последовал за лордом Дадли вниз по лестнице и далее, через длинную галерею дворцовых помещений, до палаты, где его советники почти каждый день часами корпели над бумагами, управляя страной и принимая важные решения. Сам король никогда не проводил в этой комнате много времени – заходил, только когда появлялся документ, требующий его личной подписи, ну, или какое-нибудь особо важное дело нуждалось в его высоком внимании. Такое случалось нечасто.

Пропустив своего сюзерена вперед, Дадли закрыл за собой двери.

Эдуард, запыхавшись после короткой прогулки, погрузился в сиденье своего обитого особо мягким красным бархатом трона, стоявшего во главе полукруга из кресел, обычно занимаемых тридцатью членами Тайного совета. Дадли подал королю платок, и Эдуард прижал его ко рту в приступе кашля.

Отняв материю от губ, он увидел на ней розовый след.

Святое дерьмо.

Уперев взгляд в этот след, король хотел было вернуть платок Дадли, но герцог торопливо произнес:

– Пусть он останется у вашего величества, – и отошел на другой конец зала, где принялся привычным движением теребить бороду в глубокой задумчивости.

– Я полагаю, – мягко начал Дадли, – нам необходимо поговорить о том, что вы намерены предпринять.

– Предпринять? Речь идет о грудном недуге. Он неизлечим. Очевидно, что мне не остается ничего другого, кроме как умереть.

Дадли соорудил сострадательную улыбку, выглядевшую на его лице весьма ненатурально, так как улыбаться он не привык.

– Да, государь, боюсь, это правда, но смерть в конце концов ожидает всех нас. – Он продолжал поглаживать бородку. – Новость эта печальна, но мы обязаны использовать ее как можно плодотворнее. Надлежит еще многое сделать для блага королевства, прежде чем вы скончаетесь.

А, «для блага королевства». Вечное «благо королевства». Эдуард кивнул.

– Хорошо. – Он постарался придать голосу больше смелости, чем находил в себе. – Говорите, что я должен сделать.

– В первую очередь мы должны позаботиться о линии наследования. О том, кто займет трон после вас.

Эдуард вздернул брови.

– Вы хотите, чтобы я женился и произвел на свет наследника менее чем за год?

А что, это приятно. Наверняка удастся поцеловаться, соприкасаясь языками.

Дадли прочистил горло.

– Гмм… Нет, ваше величество. Для этого вы в недостаточно добром здравии.

Эдуард хотел было пуститься в спор, но вспомнил о розовом пятне на носовом платке и о том, как мучительно тяжело дался ему простой путь из одного конца дворца в другой. Ясно, что он не в той форме, какая нужна для обращения с женой.

– Что ж, – сказал он, – в таком случае, полагаю, престол достанется Марии.

– Нет, государь, – поспешно и резко бросил Дадли. – Мы не можем допустить, чтобы английская корона попала не в те руки.

Эдуард нахмурился.

– Но она – моя сестра. Она – старшая. Она…

– Она единосущница, – вставил Дадли. – Мария воспитана в убеждении, что всякое звериное волшебство есть зло, которого следует страшиться и уничтожать при любой возможности. Если она станет королевой, то немедленно вернет страну в Темные века. Ни одному эзианину не будет тогда покоя.

Эдуард в задумчивости откинулся на спинку трона. Герцог говорил верно. Мария не потерпит у себя эзиан (как мы уже заметили выше, она воспринимала их только с хрустящей корочкой). Кроме того, у нее нет чувства юмора, она мыслит отстало, в общем, никакой пользы в правлении точно не принесет.

– Значит, не Мария, – согласился король. – Ну, в таком случае остается Бесс. – Он покрутил на пальце кольцо с государственной печатью. – Бесс, конечно же, справится лучше Марии, и оба ее родителя были эзианами – если вы, конечно, верите тем рассказам о черной кошке. Однако я не знаю, насколько она, в свою очередь, может быть лояльна к единосущникам. Бесс хитра и скрытна. Кроме того, – произнес Эдуард, поразмыслив еще немного, – вряд ли корона может достаться женщине.

Наверное, вы заметили, что Эдуард был настроен немного сексистски. Но мы не можем, положа руку на сердце, винить его в этом, поскольку всю его недолгую жизнь он был нещадно прославляем за то только, что родился мальчиком.

Впрочем, ему нравилось думать о себе как о дальновидном короле. Он не унаследовал от отца эзианской натуры (во всяком случае, пока она не проявилсь), но она естественным образом составляла часть его семейной истории, и Эдуард с детства приучился сочувствовать делу и праву эзиан. В последнее время казалось, что взаимоотношения двух основных групп населения приближаются к точке кипения. Стали поступать сообщения о некоей тайной эзианской партии под названием «Стая», члены которой совершали набеги на церкви единосущников и грабили их. Королю доносили и о том, что последние, в свою очередь, раскрывая инкогнито врагов, отвечали насилием на насилие. И о дальнейших актах вторичного возмездия со стороны эзиан. И так далее и так далее.

Дадли был прав. Стране нужен повелитель, сочувствующий эзианам. Кто-то, кто сумеет сохранить мир.

– Итак, кого же вы наметили? – Эдуард протянул руку к боковому столику, где, согласно королевскому указу, всегда стояла тарелка свежей охлажденной ежевики. Он обожал ежевику. Ходили толки, что она обладает исцеляющей силой, так что в последнее время монарх стал есть ее еще больше. Вот и сейчас он забросил в рот ягоду.

Кадык лорда Дадли, словно поршень, двигался вверх-вниз – впервые с тех пор, как они познакомились, он, казалось, слегка нервничал.

– Речь идет о сыне – первенце леди Джейн Грей, ваше величество.

Эдуард поперхнулся ежевикой.

– У Джейн есть сын? – воскликнул король, брызнув слюной. – Имею основания полагать, что я бы уж знал об этом.

– В настоящее время у нее нет сына, – терпеливо пояснил Дадли. – Но будет. – И если вы лишите права наследования Марию и Елизавету, то Греи – следующие на очереди.

Стало быть, Дадли хочет, чтобы Джейн вышла замуж и родила наследника престола.

Эдуард никак не мог представить свою кузину Джейн замужней дамой с ребенком, хотя ей уже исполнилось шестнадцать лет, а такой возраст считался по тем временам на грани старого девства. Великой страстью Джейн были книги: по истории, философии, религии – да любые, какие ей только попадутся. Она до такой степени любила читать Платона в древнегреческом оригинале, что делала это просто так, для развлечения, а не только когда заставляли учителя. Девушка помнила наизусть целые длинные эпические поэмы и цитировала их по желанию с любого места. Но больше всего она любила книги об эзианах и их приключениях в образе животных.

Нет никаких сомнений в том, что Джейн станет поддерживать эзиан. Ходили упорные слухи, что ее мать принадлежала к этой категории, хотя никто и не знал, какую животную форму она принимала. В раннем детстве Эдуард с двоюродной сестрой больше всего, играя, любили воображать, какими животными они станут, когда вырастут. Эдуарду всегда приходило на ум что-нибудь могучее и свирепое вроде волка. Или большого медведя. Или тигра. Джейн же никак не могла остановиться в своих предпочтениях на чем-то конкретном – ее фантазии бродили где-то между рысью и соколом, насколько помнил король.

– Ты только представь себе, Эдуард, – вспоминался ему десятилетний тоненький голосок, шепчущий ему на ухо где-то на травянистом пригорке, где оба они разлеглись на спинах, чтобы понаблюдать за причудливыми очертаниями и направлением движения облаков. – Я буду летать там, среди них, седлать на ходу ветер, и никто не сможет приказывать мне сидеть прямо и выговаривать за плохое вышивание. Я буду свободна.

– Свободна как птица, – отзывался он.

– Свободна как птица! – с восторгом подхватывала она, вспрыгивала на ноги и неслась вниз с холма с распростертыми руками, изображая полет, и длинные рыжие волосы развевались за ее спиной.

Несколькими годами позже они провели целый день, дразня и обзывая друг друга на чем свет стоит, – все потому, что Джейн прочитала в одной из своих книг: эзиане часто принимают свое звериное обличье в состоянии особенного расстройства или обиды. И вот они ругали друг друга и влепляли друг другу пощечины, и Джейн дошла даже до того, что запустила в Эдуарда камнем, что действительно всерьез его рассердило, но упорно оставались в человеческой оболочке на протяжении всего эксперимента.

Тогда это страшно разочаровало обоих.

– Государь? – настойчиво-вопросительно произнес лорд Дадли.

Эдуард стряхнул с себя ворох воспоминаний.

– Вы хотите выдать Джейн замуж? – уточнил он. – И уже присмотрели кого-то конкретного?

Сама мысль об этом отозвалась в нем легким уколом печали. Джейн он любил, пожалуй, больше всех на этом свете. В детстве ее часто отправляли пожить в покоях Екатерины Парр (шестой и последней жены короля Генриха), так что дети проводили вместе долгие часы, и даже некоторые учителя у них были общие. Именно в те дни они и стали верными друзьями неразлейвода. Эдуард чувствовал, что Джейн единственная на этом свете по-настоящему понимает его, а не относится к нему как к представителю другого биологического вида только потому, что он рожден для венца. И где-то в глубине сознания король лелеял мысль, что, возможно, когда-нибудь он сам сможет жениться на Джейн.

Все это происходило в те времена, когда женитьба на кузинах не казалась таким уж предосудительным делом.

– Да, государь. У меня есть идеальная кандидатура. – Дадли заходил взад и вперед по залу, теребя бороду. – Человек отменно благовоспитанный, из безупречной семьи.

– Это само собой разумеется. Но кто же он? – спросил Эдуард.

– Неоспоримый носитель эзианской магии.

– Понятно. Итак?

– Он не посмотрит на рыжину ее волос.

– Волосы Джейн вовсе не так уж плохи, – возразил Эдуард. – При определеленном освещении они и не кажутся такими уж рыжими…

– Он сможет держать ее в узде и не позволять ей лишнего, – продолжал Дадли.

Ну, это и вправду не помешает, подумал король. Своенравие Джейн давно стало притчей во языцех. Она ни за что не позволяла галантно водить себя за руку при дворе и проявляла открытое неповиновение собственной матери, забиваясь на официальных дворцовых мероприятиях в угол с книгой, вместо того чтобы проводить время в танцах, обеспечивая себя будущими предложениями руки и сердца.

– О ком речь? – спросил Эдуард.

– О человеке, достойном доверия.

Все это хождение вокруг да около начинало уже походить на фарс.

– Кто?! – Эдуард повысил голос. Ему вовсе не по нраву было задавать один вопрос даже дважды, сейчас же пришлось делать это в четвертый раз. К тому же от маневров Дадли взад и вперед по комнате у него закружилась голова. Король треснул кулаком по боковому столику. Ягоды ежевики разлетелись во все стороны.

Герцог замер на месте. Затем прочистил горло и невнятно пробормотал:

– Гиффорд Дадли.

Эдуард моргнул.

– Какой Гиффорд?

– Мой младший сын.

Эдуард помолчал, как бы укладывая в голове это предложение, и постарался проверить его по всем критериям, упомянутым герцогом: из безупречной семьи – есть; достоин доверия – есть; неоспоримый носитель эзианской магии…

– Джон, – выпалил король в открытую, – а у вас в роду есть волшебники-эзиане?

Лорд Дадли потупил взор. Признаваться в наличии эзианской крови было небезопасно даже в новую, более просвещенную, эпоху, когда за это уже не жгли на кострах. Однако, хотя быть эзианином больше не считалось преступным по закону, во всем королевстве еще множество людей разделяло мнение Марии по этому поводу: хороший эзианин – мертвый эзианин.

– Сам я, конечно, не эзианин, – сказал Дадли после долгой паузы. – Но вот мой сын – да.

Эзианин! Как здорово. На минуту Эдуард даже забыл, что стоит одной ногой в могиле и выдает лучшего друга замуж из чисто политических соображений.

– И в кого же он превращается?

Дадли покраснел.

– Он проводит дни в облике… – его губы шевельнулись как бы в попытке выдавить наружу нужное слово, но не получилось.

Эдуард подался вперед.

– Ну?

Дадли изо всех сил старался закончить фразу:

– Он… каждый божий день… он… Он…

– Ну же, давайте! Говорите! – потребовал Эдуард.

Дадли провел языком по губам.

– Он… принадлежит к лошадиной породе.

– К чему принадлежит?

– Он жеребец, ваше величество.

– Жеребец?

– Да… Конь.

Эдуард с открытым ртом откинулся назад, да так и застыл на несколько мгновений.

– Конь. Значит, ваш сын проводит дни в обличье коня, – повторил он, словно желая увериться, что понял все правильно.

Дадли печально кивнул головой.

– Неудивительно, что я никогда не видел его при дворе. Я почти и забыл, что у вас есть еще сын, кроме Стэна. Разве вы не уверяли нас, что он полубезумен и потому вы считаете для него невозможным и неприличным появляться в обществе?

– Мы думали: все лучше, чем такая правда, – признался Дадли.

Эдуард стряхнул со столика на ладонь ежевичину и съел ее.

– И когда же это началось? Как это случилось?

– Шесть лет назад, – отвечал Дадли. – А как – я не знаю. Однажды, когда ему было тринадцать лет, он закатил истерику. Не успели оглянуться, а он уже… – Герцог не нашел в себе силы снова произнести это слово. – Я уверен, что он составит отличную партию для Джейн, государь, и говорю это не потому, что он мой сын. Он крепкий малый: кости отлично развиты, здоровяк, смышлен, во всяком случае, отнюдь не безумен – и достаточно послушен и управляем, чтобы послужить нашим целям.

Несколько минут Эдуард обдумывал сказанное. Джейн обожала все, что имело отношение к эзианам. Против того, чтобы выйти замуж за одного из них, она возражать не станет. Однако…

– Он все дни проводит в лошадином облике? – спросил Эдуард.

– Каждый божий день. От рассвета до заката.

– И никак не контролирует свои превращения?

Дадли взглянул на противоположную от себя стену, где висел огромный портрет Генриха VIII, и Эдуард тут же понял, как глупо прозвучал этот вопрос. Его отец не управлял своими превращениями во льва. Старого короля просто охватывала ярость, и тогда у него начинали в буквальном смысле расти клыки… Так он и оставался львом до тех пор, пока его гнев не утихал, и часто на это уходили долгие часы. Иногда даже дни. Наблюдать за этим было чертовски неприятно.

Особенно в тех случаях, когда король решал кого-нибудь пожевать в качестве игрушки.

– Ясно. Стало быть, контролировать себя он не может, – задумчиво произнес Эдуард. – Но это означает, что муж у Джейн будет только по ночам. Что же это за семья?

– Многие люди были бы счастливы такому обстоятельству. Лично я, безусловно, предпочел бы встречаться с супругой лишь в часы между закатом и рассветом, – с коротким смешком отреагировал Дадли.

«И это ничем не напоминало бы настоящий брак», – мысленно продолжил Эдуард. Хотя… такой девушке, как Джейн, подобный брак позволил бы сохранить чувство уединения и независимости, к которым она так привыкла.