Текст книги "Ветви терновника"

– Ведь у меня всегда складывались отношения с девчонками. И я кажется их понимал. Ни одна из них, ни в школе, ни в институте не упрекнула меня в нечуткости, нахальстве или даже в простейшей назойливости. И сейчас и с Надей, и с Леной, и с обеими Олями, и конечно, с Ириной у меня самые дружеские отношения. С ними всегда хорошо, интересно, необычно. Почему? Да хотя бы потому, что они другие и не похожи на нас, как существа с другой планеты. У них другой смех, другой взгляд, другое тело и даже другой запах, и ещё что-то почти совсем неуловимое, которое можно почувствовать то ли в движениях головы, то ли в повороте плеч и бёдер, то ли во вкусе их губ. Это всегда нечто особенное, что без слов сокрушающее действует на мужчину, заставляя его из грозного повелителя обстоятельств превращаться в робкого выпрашивающего милость кролика. Нет, не бывать этому.

Я не кролик и не пугливый суслик. Я просто подойду к ней и предложу сыграть со мной в теннис. Разве плохо? Звучит нетривиально, значительно, и более оригинально, чем просто пригласить в кино или в театр. Ну и что, что Элизабет из Германии. Какая разница, что она иностранка? Ничего страшного. Учимся в одном вузе. В СССР живёт уже пять лет, да и приехала из социалистической ГДР. Значит и мировоззрение ничем от нашего не отличается. По-русски говорит почти без акцента. А самое главное, женщины везде одинаковы. Недаром мой любимый писатель Джек Лондон писал, что «Сестра сестру всегда поймёт и с лёгкостью срывает с неё любой покров таинственности и ухищрений». Примерно так. А раз так, то тогда чего маяться? Всё нормально. Завтра мой решающий день.

Успокоенный этими мыслями, продрогший на промозглом ветру, и проголодавшийся Данила вбежал в метро и с удовольствием поспешил домой.

Завтра, войдя в здание института, он почувствовал, что ноги вдруг стали ватными, глаза смотрели, но не видели даже друзей. Прошёл Володя Петровский и кинул ему какое-то приветственное слово. Не слышал. Из какой-то аудитории вывернулся Борис Солнцев и издали махнул ему рукой. Не заметил. А вот, наконец, и двери лекционного зала, где у 5-го МО проходили консультации по предметам, подлежащим сдаче на госэкзаменах. Наконец, створки двери распахнулись, выпуская из помещения тонкий ручеёк пятикурсников. Сердце заколотилось как на стометровке, мысли сплелись в диковатый раздёрганный клубок, моментально разрушился отработанный неимоверными усилиями сценарий знакомства.

Данила застыл как соляной столб, лишь оторопело перебирая глазами выходивших студентов. Он уже и не знал, что должен делать, и будет ли рад или нет, если вот сейчас и здесь она появится. Неожиданно мелькнула случайная, если не сказать трусливая мыслишка. А, может быть, сегодня я лучше уйду? Завтра, послезавтра я обязательно встречу её. Сейчас я не готов. Что я скажу ей? Очередную нелепость, и буду смешон. Смешон в её глазах и в глазах «мошников». А вдруг она выйдет не одна, а с кем-то? Ведь не может быть, чтобы такая девушка была одна. И вот сейчас я увижу, как она смеётся чужим шуткам, оборачивается к своему спутнику, и им обоим хорошо. Ну, скажем, с тем же Никитой или другим. Какая разница? Третий же всегда лишний. А здесь я, который не вполне знает, зачем он здесь и почему он такой нескладный? Позора не хотелось, ой как не хотелось. Однако Элизабет Вальдбах среди студентов не было.

Напрасно Данила две недели кряду таскался в МГИМО в надежде встретить её. Всё было напрасно. Пятые курсы имели практически свободный распорядок дня и могли выбирать себе занятия по своему усмотрению. Золотое время. У судьбы всё не так устроено, как думают и на что рассчитывают люди. Конечно, хочется, очень хочется заглянуть к ней в карман и вытащить заветную книжицу с раскладом своей дальнейшей жизни. Каждый не устоял бы перед таким искушением. Вот славно было бы всё знать наперёд. А если не так уж славно? Вдруг окажется, что проведение вынесло другой, отнюдь не благополучный вердикт, который не отсрочить, не отмолить не удастся. Тогда нет, уж лучше не знать. Ничего не знать. Пусть всё идёт своим чередом и порядком. Хорошее сменяет плохое, есть время для горя и время для радости, потери сменяются обретениями, а уныние счастьем. Всему есть свой назначенный срок и своя путеводная звезда-надежда.

В этот день делать было действительно нечего. Утром Данила встал поздно, меланхолично выгладил джинсы и шерстяной свитер с высоким воротом, навёл блеск на свои любимые ботинки «а la техасец Джон» с высоким скошенным каблуком, натянул кожаную лётную куртку и отправился в город. Для проформы заглянул в институт и, наконец, решил, что хорошо было бы слегка развлечься и полчаса погонять шары в биллиардном зале на территории Парка культуры им. А. М. Горького. Потом и это надоело. По-хорошему надо бы вернуться домой и дописать очередной раздел дипломной работы, написание которой с недавнего времени шло неровно, скачками. Но уж больно не хотелось сегодня втискиваться за рабочий стол в отцовском кабинете и взнуздывать себя в «прокрустово ложе» наукообразных выводов и заключений.

На улице было хорошо. Светило нежаркое осеннее солнышко, заставляя прохожих безотчётно улыбаться и раскручивать на шеях припасённые для близкой зимы шарфы. Улыбался и Данила, также как и другие рассеяно наблюдавший за городской обыкновенностью. В такой день нет ничего лучше, как покинуть шумные запруженные автомобилями и людьми городские магистрали и спрятаться под покровом загадочного древнего Замоскворечья, где за каждым фасадом вековых зданий и луковичных окрестей патриархальных церквей притаилась могучая нераскрытая до сих пор заветная старина.

Данила ускорил шаг и уже намеревался свернуть в сторону от Якиманки, как его внимание привлекла идущая на встречу пара. Девушка и парень о чем-то оживлённо разговаривали, и им обоим было хорошо. Парня он не знал, а в фигуре девушке ему показалось что-то неуловимо знакомое, как будто он уже видел эту походку и плавные движения рук. Чем больше он всматривался в приближающуюся пару, тем яснее ему становилось, что он видит перед собой Элизабет, ту, которая в последнее время стала безотчётной причиной его мечтаний, а вернее сказать мучений. Данила оторопел и застыл на месте. Уйти или обойти стороной молодых людей было уже невозможно. Это было бы не только невежливо, но что хуже всего Элизабет сочла бы его бегство за трусость. Такого позора он допустить не мог. Но с другой стороны, как неловко всё получилось.

«Какая нелепая ситуация, – лихорадочно размышлял Данила. – Она же со своим молодым человеком. Это сразу видно, а тут я со своими нелепыми предложениями. Встречи и разговора не избежать, но пусть он будет максимально коротким, чтобы не стать обременением для всех».

– А Данила, здравствуй, – воскликнула Элизабет «Она впервые назвала меня по имени и обратилась ко мне на «ты», – мелькнуло в голове Данилы. – Как это здорово, и какой же у неё мелодичный и проникающий голос». А вслух он сказал»:

– Да вот, шёл здесь, э-э-э, по делам, в общем…

– А это Гюнтер Шнайдер, познакомься, пожалуйста, – выручила его Элизабет. – Гюнтер учится в МГУ в аспирантуре.

– Добрый день, – произнёс сухощавый темноволосый юноша, поправляя большие роговые очки и добродушно улыбаясь, – рад с тобой познакомиться.

Данила молча пожал протянутую руку.

– Ну, я должен торопиться, – слегка картавя, проговорил Гюнтер, – мой профессор Поливанов не любит ждать. Он очень строгий.

Гюнтер ещё раз протянул руку Даниле, потом приложился, не целую, к щеке Элизабет и, ещё раз махнув на прощание рукой, заторопился в сторону входа в метро «Ленинский проспект».

– А я здесь живу, в этом районе, совсем недалеко – опять слегка улыбнувшись, сказала Элизабет, – ты проводишь меня?

И она подняла свою голову, всматриваясь в глаза Данилы. Данила молча кивнул головой, ничего не различая кроме лучистых зелёных озёр её глаз и рассыпавшихся по плечам густых белокурых волос. Фыркали проносившиеся по улице автомобили, проходили мимо погруженные в свои заботы люди. Куда-то торопившаяся тётка, обвешанная со всех сторон сумками и сетками, зазевавшись, влетела в спину Данилы и моментально перешла в атаку:

– Стоят тут. Только людям мешают ходить.

Жизнь шла своим обычным порядком. И то верно. Глупо стоять как заворожённые. Надо что-то делать или говорить. Ничего не поделаешь с этим бурлящим и переменчивым миром. Разве кто-то из снующих вокруг прохожих мог себе представить, что он пробегает мимо нарождающегося чуда? Кто из нас может хотя бы вообразить себе, что где-то рядом на расстоянии протянутой руки возникает нечто великое, хрупкое и нежное, и очень беззащитное? Может быть, именно об этом думал старик Фрейд, прогуливаясь по аллеям Шёнбрунна и почёсывая свою лысую голову, и тревожился об уязвимости человеческой любви.

– А вот и мой дом, – произнесла Элизабет, когда они подошли к большому, похожему на огромный куб зданию – яркий пример хрущёвского железобетонного конструктивизма. Этот дом существует и сейчас, нависая монолитной громадой над прилегающим архитектурным ансамблем Калужской площади. В былые времена, как, впрочем, и сейчас, дом находился на попечении Управления по обслуживанию дипломатического корпуса МИД и выполнял роль своего рода убежища в окружавшей его советской действительности для дипломатических и консульских работников различных представительств иностранных государств, разместившихся в Москве.

– Я здесь живу, – продолжала свой рассказ девушка. – А улица называется К-о-р-о-в-и-й вал, – немного растягивая слова с расстановкой, чтобы не ошибиться, старательно проговорила Элизабет.

«Весьма неблагозвучное название», – подумал про себя Данила, а вслух произнёс:

– Хороший район. Рядом Москва-река и Парк Горького.

– Да, он мне тоже нравится. Я люблю иногда гулять в этом парке. А эту квартиру я снимаю уже четыре года. Мне ещё посольство ГДР помогло. И вот я в ней живу с тех пор, и спасибо, что меня никто не выгоняет, – почему-то немного опечалившись, промолвила девушка и опустила голову.

«Неужели её здесь кто-то может обидеть? Кто посмеет лишить её жилья в Москве? – про себя огорчился Данила. Мало знакомое чувство острой жалости тронуло его сердца. – Надо как-то успокоить её. Подбодрить. Сказать, что она не одна». И не придумав ничего лучшего, сделал весьма банальное предложение:

– А может, зайдём в кафе? Здесь есть рядом одно. Многие студенты его знают. Выпьем по чашечке кофе.

– Спасибо, Данила, – Элизабет участливо тронула рукав его куртки. – Хороший кофе есть и у меня. Из Германии. Если хочешь, я сварю его для тебя.

Данила в знак согласия мотнул головой. Он ни о чём не думал. Не думал, что так просто и естественно может начаться разговор, над которым он мучился столько времени. Не думал, что можно вот так без сложных предисловий начать говорить с Элизабет о простых обыкновенных вещах. Совсем не ожидал, что может так неожиданно получить приглашение подняться в её квартиру. Не смог сразу понять, что ему доверяют, и что это дорогого стоит, и надо ценить и соответствовать такому отношению. Так не часто бывает, но всё же бывает. Ни о чём таком он не думал. В этот момент Данила почувствовал замечательное облегчение, словно невидимая грузная ноша свалилась с его плеч.

– Да, с удовольствием. Это было бы здорово, – и настолько неподдельная радость прозвучала в его голосе, что девушка подняла голову и с любопытством посмотрела на него, затем взялась за ручку входной двери и остановилась, как бы выдерживая паузу.

Данила замешкался, понимая, что он должен услужить даме и открыть для неё дверь. Наблюдая за его неуклюжими движениями, Элизабет рассмеялась и прошла в вестибюль подъезда.

Квартира была стандартная из двух комнат и кухни, как и большинство квартир, созданных поточным методом моноблочного строительства. Особого изыска в ней не было, но было некое изящество благодаря трудолюбивым рукам её хозяйки. Большой стеклянный проём, ведущий на балкон, был прикрыт длинными до пола шёлковыми шторами в комбинации с полупрозрачными тюлевыми занавесками, украшенными аппликациями из россыпи полевых цветов. На шенилловом диване разбросаны декоративные подушки в гобеленовых чехлах, на которых по-хозяйски возлежал большой набитый синтепоном плюшевый тигрёнок.

Вся лаконичная обстановка выглядела оптимальной и гармоничной. Но наибольшее внимание Данилы привлекли развешанные на стенах в скромных рамках рисунки, исполненные простым карандашом и акварелью.

– Вот это изображение церкви Святой Софии, а вот этот Эндельский двор. Другие рисунки тоже сделаны в районе Шпандау, в Берлине, – начала давать пояснения Элизабет. – Тебе нравится?

– Замечательно. Очень точные линии, – отвечал заинтригованный Данила. – А кто автор? Его подписи я не вижу.

– Она на обороте. А ты попробуй догадаться.

– Неужели ты? – изумился Данила– Почему неужели? Ты удивлён?

– Да, нет, – начал оправдываться стушевавшийся Данила, – Просто эта графика и рисунки выполнены профессионально. Я не знал, что ты рисуешь.

– Ну, это понятно. Ведь мы знакомы недавно. Это мои любительские работы. Больше для себя, но за комплимент спасибо.

Потом Элизабет вполоборота повернула к нему голову и, как бы присматриваясь, и произнесла:

– Данила, ты побудь здесь минут десять, посмотри рисунки, если хочешь, а я приготовлю обещанный кофе. После этих слов прошла в другую комнату, в которой задержалась ненадолго и вышла из неё совсем преображённой. На ней теперь было лёгкое салатового цвета домашнее платье, роскошные светло-русые волосы были стянуты симпатичным разноцветным шнурком, а шея обвязана батистовым красным платочком. Улыбнувшись Даниле, Элизабет, не говоря ни слова, прошла на кухню.

Данила, немного растерявшись, стал гадать. Может быть, пройти на кухню и предложить ей помощь в приготовлении кофе. В конце концов, размолоть его в кофемолке он сумеет. Да заодно произведёт впечатление своей хозяйственностью. Женщины ведь ценят умение мужчин выполнять мелкую домашнюю работу. Или всё же лучше последовать её совету и продолжать рассматривать эти картины. И тогда не придётся краснеть за свою навязчивость.

Сделав выбор, Данила вновь вернулся к изучению развешанных рисунков, всё больше поражаясь точности городских зарисовок. Он никогда не был ни в Германии, ни в Берлине, но видовые фотографии этого города он видел, и поэтому без труда узнал и Александер платц, и так называемый Театральный остров, центр обитания культурной богемы. Данила с таким увлечением углубился в разглядывания графических работ, что не сразу заметил, как в комнату вошла Элизабет. Девушка поставила на стол поднос и стала расставлять чашечки горячего дымящегося кофе, сахарницу и тарелки с подогретыми многослойными сэндвичами, составленными из слайсов хлеба, сыра, ветчины и свежих помидор. Потом сняла жёлтый с красными маками передник, положила его на соседний стул и, улыбаясь, сказала Даниле:

– Ну вот, теперь мы можем начинать пить кофе и разговаривать об искусстве. Я вижу, что ты интересуешься художественным творчеством.

– Если бы так, – подумал Данила. – Скользкая тема. Но кое-что я ведь знаю. Недаром у меня мать искусствовед, – и ответил:

– Я, конечно, не большой специалист, но твои рисунки мне понравились. Как я понимаю, Элизабет, ты живёшь в Берлине. Я его никогда не видел. Расскажи мне о своём городе.

– Я родилась и выросла в Берлине, ещё в том маленьком, половинчатом городе. А сейчас после объединения он стал большим и разнообразным.

В нём стало интереснее жить, ведь большинство исторических зданий города сосредоточено в восточной части города, а в западной те, которые можно отнести к современной европейской архитектуре. И сейчас Берлин – это сочетание консерватизма и модернизма. Но Москва мне тоже по душе, и район, где я сейчас живу, очень привлекательный: недалеко Филиал Третьяковской галереи и, что совершенно замечательно – рядом с ним развалы продаж картин свободных художников. И ещё Москва-река. Я люблю гулять по её набережной. А ты где живёшь?

– На Кутузовском. Я там знаю все улицы и переулки, и Москва-река тоже рядом. Так что я по ней могу добраться до тебя на речном трамвайчике.

– Но они уже сейчас не ходят. Навигация закончилась.

– Ничего. Найду лодку и на вёслах за полдня доплыву к тебе.

Оба рассмеялись.

– Элизабет, ты очень хорошо говоришь по-русски. Почти без акцента. Как это тебе удалось?

– О, это несложно объяснить. У нас в ГДР все начинали учить русский ещё в школе. А потом я приехала сюда. Вот так и сложилось. А ты, какие языки изучаешь?

– Основные языки – испанский и английский, и даже немецкий начал, правда, факультативно. Отец настоял. Он у меня работает в нашем торгпредстве в Австрии и считает, что немецкий мне очень пригодится. А я не знаю. Ну не идёт он у меня. Путаюсь и в грамматике, и слова заучиваются с трудом. Похоже, что я и немецкий несовместимы.

– Разве, неужели он такой сложный? – на лице девушки отобразилось неподдельное удивление. – Может быть, ты просто не можешь понять его, почувствовать? Вот когда он начнёт нравиться тебе, тогда и проблемы исчезнут сами собой. Чтобы что-то получилось, надо относиться к этому с душой. Скажи, ты читаешь немецкую литературу?

– В школе и на первом курсе читал. Например, «Приключения Вернера Хольта», немецкого писателя Дитера Нолля и ещё одну книгу – «Под местным наркозом», а вот автора не помню.

– А о чём она?

– Ну, в общем, о жизни, о разочарованиях, о борьбе человека со средой, обществом, о его одиночестве. Должен признаться, я не очень разобрался в ней, накручено много. Противоречивая книга.

– Может быть. Это Гюнтер Грасс. Замечательный человек и писатель. У него есть и другие интересные произведения. А по-немецки эта книга называется «Ortlich betaubt», но я дала бы ей более точный перевод, скажем «В поисках забвения». Думаю, так было бы точнее. А книга действительно сложная, вымученная. Но таков Гросс, мастер парадоксов и сам противоречивый человек.

– Я его книги в переводе читал, а в оригинале, думаю никогда не смогу осилить.

– Может быть, ты ошибаешься? Может быть, стоит попробовать? Из моего опыта я могу сказать, что для того чтобы освоить язык очень помогает прочтение поэзии. Ты знаком с творчеством немецких поэтов?

– Только в пределах школьной программы. Гёте, Гейне. Ну, ты понимаешь.

– Понимаю. А вот давай попробуем вместе прочесть одно стихотворение.

– Что ты, что ты, – замахал руками Данила. – Дай бог если я пойму хотя бы приблизительный смысл. Я ведь только два года занимаюсь этим языком.

– Уже неплохо. Не торопись признавать поражение, – Элизабет подошла к стеллажу и принялась перебирать книги.

– Вот, например, – она выдернула с полки одну толстую книгу, – Это стихотворный сборник. Ты, кажется, интересовался Берлином? Вот, например, два поэта: Арно Хольц и Юлиус Харт. Оба очень любили этот город, а Харт даже посвятил ему одно стихотворение, которое так и называется «Берлин». Вот что он пишет:

 
– Aus Deinen du(e)rsten Mauern, Weltstadt,
Reckt ein Geist sich ma(e)chtig auf und streckt.
 

А теперь читай ты дальше…

 
– Die Hand gewa(e)ltigt aus und deiner Fluth
Ga(e)stu(e)rmt inst Ohr ein besseres Schlachtlied.
 

– Замечательно. А теперь пять минут поработай со словарём, – Элизабет положила перед Данилой немецко-русский словарь. – И выскажи суждение, что тебе удалось понять.

Данила заёрзал на стуле и, скособочив голову, стал всматриваться в стихотворный текст. Потом полистал словарь и неуверенным голосом произнёс:

– Одним словом, здесь говорится о великом городе мира, где рождается могучий дух и в ушах начинает звучать боевая песня, – Данила рассмеялся своим словам, понимая, что все, что он сказал, есть издевательство над высокой поэзией.

– Не так уж плохо, – успокоила его Элизабет. – Мой совет – для изучения языка привлекай поэзию. Находи качественные переводы, запоминай строфы. Это поможет при усвоении основного учебного материала.

– Хорошо, хорошо, спасибо, – бодро откликнулся Данила, – а Гюнтера ты давно знаешь? – Не к месту спросил Данила, явно соскакивая с основной темы.

– Гюнтера? – удивилась девушка, – он года два назад приехал в Москву ещё из ГДР, а теперь заканчивает кандидатскую на химическом факультете МГУ. Он способный парень.

– Да способный, – подумал Данила, – ему хорошо. А я, похоже, опоздал. А что я мог ожидать? Чтобы такая девушка была одна, тем более в чужой стране, чужом городе, где любому нужна поддержка и участие. От этих мыслей, проносившихся в его голове, стало немного грустно.

А Элизабет, намеренно не замечая его изменившегося настроения, как бы специально подливала масла в огонь.

– Гюнтер, действительно умный и начитанный парень. С ним интересно разговаривать. Если хочешь, я помогу, чтобы вы подружились?

– Да, да конечно, – быстро согласился Данила, догадавшись, что эта тема не имеет перспективы и лучше не продолжать её, так как он всё равно не получит ответ на зародившееся у него подозрение. – А скажи, Элизабет, почему кто-то может тебя выселить из этой квартиры? Разве такое возможно?

– К сожалению, да. Дело в том, что эту квартиру я смогла снять только благодаря ходатайству посольства ГДР. Мне тогда повезло, потому что посол был другом моего отца. А теперь ни ГДР больше нет, ни прежнего посольства, а есть посольство другой страны – Федеративной республики Германии. Но они меня пока что не беспокоят. Наверное, понимают, что мне осталось немного учиться Советском Союзе. А я благодарна.

– А что родители говорят?

– Там всё сложно. После воссоединения Германии, многие потеряли работу в министерствах. У меня отец работал в министерстве обороны ГДР. Имел звание полковника. А теперь он не у дел, и конечно, переживает. И жить ему не дают спокойно. Уже три раза приглашали на какие-то непонятные беседы в полицейское управление. Я очень беспокоюсь о здоровье родителей. Кроме того у меня есть младший брат, который ещё ходит в школу. Поэтому мне надо быстрее получить высшее образование и начать зарабатывать деньги для семьи.

– Я не думал, что всё так серьёзно, – растерянно произнёс Данила, – у нас с курса уже много ребят из Восточной Европы уехали, не доучившись. Но я совсем не знал, что к ним и их семьям там так относятся.

– Да именно так. У нас в Германии, ещё можно найти кое-какое понимание, а вот в других бывших социалистических странах всё значительно хуже.

– А почему так? Есть для этого какая-та причина?

– Точно не могу сказать, но в этих странах созданы так называемые Институты памяти, основная задача которых – преследование бывших членов коммунистических и рабочих партий. Что-то аналогичное «охоте за ведьмами» по примеру политики Соединённых Штатов в пятидесятые годы. Так вот эти институты не щадят никого. Хорошо, если кому-то дадут выходное пособие или назначат мизерную пенсию. Я очень сочувствую нашим товарищам.

Оба замолчали. В комнате лишь горела перегретая потолочная лампа, да что-то тихо про себя мурлыкал кассетный магнитофон. Ни Элизабет, ни тем более Данила, ещё не знали, что менее чем через год как карточный домик сложится казавшийся несокрушимым Советский Союз и по их неокрепшим душам безжалостно прокатится каток перемен. За окном осенняя ночь ещё плотнее задрапировала чёрной шторой плохо освещённый город. Приподнятое настроение ужалось, скатившись маленьким клубочком куда-то в глубину сознания в надежде на лучшие времена.

«Пора уходить», – сказал для себя Данила, а вслух добавил:

– Элизабет, сегодня был очень хороший вечер. Мне давно не было так хорошо. Спасибо тебе. Я был бы рад ещё раз увидеться с тобой, если, если ты не против? И вот у меня предложение. Может быть, вместе сыграем в теннис?

– В теннис? Хорошо. Я, правда, не очень хорошо играю, но буду стараться, – улыбнулась Элизабет, приоткрыв свои красиво очерченные и чуть припухлые губы.

Выйдя из её дома, Данила понял, что не может заставить себя зайти в вестибюль ближайшей станции метро. Он чувствовал, что в этот момент органически не готов вновь вернуться в большой мир беспокойных и равнодушных к нему людей. Обязательно надо побыть одному, чтобы разобраться в своих мыслях, понять себя. А для этого нужна прогулка по ночному городу, чтобы ощутить на лице, шее и в волосах встречный холодный ветерок, чтобы было побольше тишины, хотя где её сыскать на московских улицах, даже в самый поздний час.

Душа томилась, и было непонятно от чего. В голове вспыхивали новые образы: её жесты рук, улыбки, внимательный взгляд и ощущение внутренней силы и стойкости, которая была в этой красивой молодой женщине, боровшейся за право жить в этом мире, где так мало справедливости, и так много жестокости. Данила не мог ничего объяснить себе, так как был ещё очень молод и неопытен, почему печали Элизабет глубоко тронули его? Может потому, что в нём ещё только готовился пробудиться взрослый мужчина, который интуитивно чувствует слабость и беззащитность женщины, когда становится ясно, что его истинный долг на этой земле состоит в том, чтобы уберечь подругу от житейских передряг, суметь приподнять её на своих сильных руках и перенести через порожистую реку бесконечных житейских проблем и невзгод. Он ещё не сознавал, что кто-то незримый и всесильный уже давно решил за него, входил в душу и сердце, заполняя всё существо с тем, чтобы необратимо направить по неизведанному пути.

* * *