Текст книги "Мальчик, которого растили как собаку"

После завершения первых бесед с детьми более 10 человек из моей исследовательской команды в Хьюстоне присоединились ко мне в Уэйко и образовали ядро нашей клинической группы. Вместе с охранниками, сотрудниками CPS и персоналом методистского приюта мы изо всех сил старались покончить с неконтролируемым хаосом, царившим в коттедже. Мы создали распорядок дня с определенным временем отхода ко сну и регулярным приемом пищи, выделили время для занятий, свободной игры и новостей о том, что происходит на ранчо. Поскольку исход осады был непредсказуемым, мы не позволяли детям смотреть телевизор и изолировали их от других средств массовой информации.

Сначала некоторые члены нашей группы порывались начать «психотерапевтическое лечение». В то время я считал более важным восстановление порядка и доступность для поддержки, общения, заботы, уважения, совместной игры и «заинтересованного присутствия» в целом. Переживания детей были совсем недавними и чрезвычайно острыми, поэтому мне казалось, что любой сеанс терапии с незнакомым человеком, особенно с «вавилонянином», не принесет ничего, кроме разочарования.

Кстати, после трагедии в Уэйко исследования показали, что поспешные попытки «инструктажа» людей, переживших травмирующее событие, новым терапевтом или консультантом часто воспринимаются как навязчивые и нежелательные и проводят к обратному результату. В сущности, некоторые исследования продемонстрировали двукратный риск развития посттравматического стрессового расстройства после такой «терапии»[24]24
  …двукратный риск развития посттравматического стрессового расстройства после такой «терапии». – Rose, S., Bisson, J., Churchill, R., & Wessely, S. (2002). Psychological debriefing for preventing post traumatic stress disorder (PTSD). Teh Cochrane Database of Systematic Reviews, 2.


[Закрыть]. По собственному опыту мы тоже обнаружили, что наиболее эффективное терапевтическое вмешательство подразумевает работу с уже существующей группой поддержки, особенно с членами семьи, и включает информацию об известных и предсказуемых последствиях острой травмы. Дальнейшая медицинская поддержка возможна только в том случае, если близкие родственники видят острые или продолжительные симптомы посттравматического стресса.

Я полагал, что детям «Ветви Давидовой» нужна возможность осмыслить произошедшее в своем темпе и на собственный манер. Если они хотели поговорить, то могли подойти к одному из наших сотрудников, с которым чувствовали себя комфортно. Или же они могли свободно играть и накапливать новые воспоминания, постепенно вытесняющие предыдущий болезненный опыт. Мы предлагали структуру, но не жесткий порядок, заботу, но не навязчивое внимание.

Каждый вечер, когда дети ложились спать, наша группа собиралась для обзора дневных событий и обсуждения каждого ребенка. На этих «летучках» выявилось, что терапевтические методы ограничивались короткими беседами, продолжавшимися не более нескольких минут. Мы составили таблицу таких контактов и обнаружили, что, несмотря на отсутствие формальных сеансов психотерапии, каждый ребенок ежедневно получал необходимую поддержку, внимание и возможность общения. Ребенок сам определял, как, когда и с кем он будет общаться, а внимательные взрослые всегда находились поблизости. Наши сотрудники обладали разными достоинствами: одни были очень чувствительными и заботливыми, другие отличались хорошим чувством юмора, а третьи являлись хорошими слушателями и собеседниками. Дети могли выбирать то, в чем они нуждались, в тот момент, когда было необходимо. Это стало мощным подспорьем для них.

Поэтому дети тяготели к отдельным сотрудникам, соответствовавшим их складу характера, стадии развития или настроению. Мне нравится шутить и озорничать, когда дети хотели такого общения, они обращались ко мне. С некоторыми из них я рисовал, играл в вопросы и ответы или реагировал на их страхи. С другими я разыгрывал разные роли. К примеру, был один мальчик, которому нравилось подкрадываться ко мне. Я подыгрывал ему, иногда изображая изумление, иногда давая понять, что видел его приближение, а иногда искренне удивляясь. Это была увлекательная и шаловливая разновидность игры в прятки. Такие короткие эпизоды помогали создавать ощущение близости с ним. Поскольку я беседовал со всеми детьми и они видели, как другие сотрудники выполняют мои указания, то считали меня «главным». Из-за своего воспитания дети были чрезвычайно чувствительны к проявлениям превосходства и намекам на то, кто в данный момент обладает большей властью. Поэтому я, в некотором роде, был для них суррогатом Кореша.

Для мальчика, который подкрадывался ко мне, мысль о том, что «главный мужчина в группе озорничает вместе со мной», внушала ощущение надежности и безопасности. Знание о том, что он может свободно общаться с «главным», который дружелюбно относится к нему, внушало ему чувство контроля – разительный контраст со страхом и беспомощностью, с которыми он жил раньше. Сходным образом, маленькая девочка, которая тревожилась за свою мать, могла обратиться к нашей сотруднице и поговорить об этом. Но когда разговор становился слишком личным, напряженным и угрожающим, она уходила и занималась чем-то еще или просто оставалась рядом с женщиной и разбирала свои игрушки. На вечерних совещаниях мы продолжали заносить в таблицу ежедневные контакты каждого ребенка, чтобы все могли знать, что происходит с детьми, и соответствующим образом корректировать свое общение с ними.

Однако эти дети нуждались не только в возможности выбора собеседников и темы для обсуждения. Им была необходима стабильность, которая обеспечивается заведенным порядком вещей. В первые дни после освобождения, не имея внешних источников для организации, они моментально воспроизвели авторитарную культуру лагеря «Ветви Давидовой» с его половой сегрегацией, при которой мужчины и мальчики старше 12 лет оказывались изолированными от девочек и женщин, а Дэвид Кореш и его представители обладали безграничной властью.

Двое старших детей, брат и сестра, объявили себя «секретарями». Девушка-подросток руководила другими девочками и принимала за них решения, а юноша возглавлял мальчиков и властвовал над «секретаршей», в то время как другие дети беспрекословно подчинялись им. Во время еды мальчики и девочки сидели за отдельными столами. Они не играли друг с другом и намеренно избегали общения между собой. Старшие девочки, которые готовились стать «невестами Давидовыми», рисовали звезды Давида на самоклеющихся листочках или писали на них «Бог Давид» и раскладывали повсюду.

Но никто из этих детей не знал, что делать при столкновении с простейшим выбором. Когда им предлагали сэндвич с арахисовым маслом, либо с джемом, они приходили в замешательство, а потом начинали сердиться. Дети, которым никогда не позволяли самостоятельно выбирать то, что им нравится, не имели ощущения собственной личности. Как и все новые вещи, идея самоопределения была для них совершенно незнакомой, а значит, тревожной. Поэтому дети обращались за советом к «секретарям» и позволяли им определять свой выбор.

Мы не вполне представляли, что делать с этой проблемой. Наша группа хотела, чтобы дети получили ощущение близкого знакомства и чувствовали себя «как дома». Мы думали, что, разрешая эти ритуалы, помогаем им создавать впечатление надежности. С другой стороны, мы понимали, что вскоре им предстоит научиться иметь дело с реальным миром.

Нам пришлось полагаться лишь на метод проб и ошибок. Моя первая попытка нарушить сегрегацию между мальчиками и девочками завершилась провалом. Однажды я сел за стол для девочек во время ленча. Все дети моментально насторожились. Четырехлетняя девочка обратилась ко мне со словами: «Ты не можешь здесь сидеть». Я спросил, почему. «Потому что ты мальчик», – ответила она.

– Откуда ты знаешь? – спросил я, попытавшись разрядить ситуацию с помощью шутки, но она упорствовала и посмотрела на «секретаршу», которая подтвердила мою принадлежность к мужскому полу. Я продолжал сидеть, и тогда все дети разозлились на меня, а обстановка стала такой напряженной, что я испугался открытого бунта. Некоторые из них встали и приняли агрессивные позы. Тогда я отступил. После этого мы позволяли им сидеть за отдельными столами и соблюдать эксцентричные наставления Кореша, который запрещал есть фрукты и овощи в один прием пищи.

Мы решили, что можем лишь показать им, как взрослые люди живут и общаются друг с другом, в надежде, что со временем они поймут наш образ жизни и присоединятся к нему.

Разумеется, дисциплина была наиболее острой темой. Мы преднамеренно избегали строгих ограничений, телесных наказаний или физической изоляции – любых дисциплинарных методов, которые использовались в лагере Кореша. В редких случаях, когда дети становились по-настоящему агрессивными или делали что-то вредное для самих себя, мы ненавязчиво корректировали их поведение, пока они не успокаивались и извинялись при необходимости. Поскольку посттравматическая реакция может держать ребенка в состоянии непрерывного испуга и возбуждения, мы понимали, что страх может подталкивать их к непредсказуемым и агрессивным поступкам и что они не способны моментально справиться с этим. Мы не хотели наказывать детей за естественные реакции на пережитый стресс.

Мы начали понимать, что, справляясь с последствиями ужасающих переживаний, связанных с осадой «Ранчо Апокалипсиса», дети реагировали на упоминания о случившемся примерно так же, как и тогда, когда все это происходило. Например, если тогда они могли спастись бегством, то сейчас проявляли скрытность и реакцию уклонения. Если они могли сопротивляться, то реагировали агрессивно. А если они испытали диссоциацию, – феномен, при котором разум и тело человека отстраняются от происходящего события, – то делали это снова. Когда дети из «Ветви Давидовой» были расстроены или сталкивались с вещами, которые не могли осмыслить (например, с допросами сотрудников ФБР), мы наблюдали все эти реакции.

Во время беседы с шестилетней Сьюзи я наблюдал одну из самых экстремальных диссоциативных реакций, какие мне приходилось видеть. Я спросил девочку, где находится мама, по ее мнению. Она отреагировала так, как будто не слышала вопрос. Сьюзи заползла под стол, свернулась калачиком, замолчала и перестала шевелиться. Даже когда я прикоснулся к ней, желая утешить ее, она осталось неподвижной и не заметила, что я вышел из комнаты через 6 минут. Прошло еще 3 минуты, прежде чем она зашевелилась и снова начала реагировать на внешние стимулы. Я наблюдал за ней из другой комнаты через двустороннее зеркало. Дети (обычно мальчики, но иногда и девочки) временами становились агрессивными и бросались вещами, если им задавали вопрос, наводивший на воспоминания о случившемся, либо выкрикивали оскорбления. Некоторые ломали карандаши или вставали и уходили.

Разумеется, наши вопросы были не единственным напоминанием о том, что они пережили. Однажды вертолет с журналистами пролетел над коттеджем, когда дети играли на улице. Кореш говорил им, что вертолеты ФБР будут летать над ними, поливать бензином, а потом подожгут. За считаные секунды дети рассеялись и нашли укрытия, словно взвод солдат на маневрах. Когда вертолет улетел, они выстроились в колонну по двое (мальчики и девочки отдельно) и промаршировали в здание, распевая песню о том, что они солдаты Господа. Это было одно из самых жутких зрелищ, которое мне довелось видеть.

То же самое произошло, когда дети увидели белый грузовой фургон, похожий на один из автомобилей BATF, которые были возле лагеря перед осадой. Они немедленно разбежались и попрятались. Мы предположили (и другие исследователи впоследствии подтвердили это), что посттравматическое стрессовое расстройство характеризуется не множеством новых симптомов, проявляющихся спустя долгое время после травмы, а неадекватной стойкостью ранее адаптивных реакций, которые были выработаны как механизмы приспособления к первоначальной стрессовой ситуации[25]25
  …которые были выработаны как механизмы приспособления к первоначальной стрессовой ситуации. – Perry, B. D., Pollard, R., Blakely, T., Baker, W., & Vigilante, D. (1995). Childhood trauma, the neurobiology of adaptation and ‘use-dependent’ development of the brain: How “states” become “traits.’” Infant Mental Health Journal, 16(4), 271–291.


[Закрыть].

Во время противостояния в Уэйко наша группа в буквальном смысле жила вместе с детьми из «Ветви Давидовой». Время от времени я совершал долгие поездки в Хьюстон для минимального выполнения семейных и административных обязанностей. Я часами сидел на совещаниях с партнерскими организациями, имевшими отношение к событиям, пытаясь гарантировать, что после расставания с нами дети попадут в нормальные, здоровые семьи и при необходимости будут получать психологическую поддержку. Я также провел много тяжких часов, стараясь донести информацию о высокой вероятности массового самоубийства или суицидальной террористической атаки до сотрудников правопорядка, окружавших лагерь Кореша, до влиятельных людей, которые могли бы прислушаться к моим словам и изменить нынешнюю тактику. Я говорил ФБР о рисунках с пожаром и взрывами и о неоднократных угрожающих заявлениях детей. Я рассказывал о том, что мальчики и девочки, оказываясь в комнате с множеством игрушек, сразу же выбирали реалистичную игрушечную винтовку и заглядывали в ствол, чтобы посмотреть, заряжено ли оружие. Одна четырехлетняя девочка взяла винтовку, нажала на спусковой крючок и с отвращением сказала: «Оно не настоящее!»

К сожалению, члены тактической группы, возглавлявшие операцию, продолжали рассматривать Кореша как проходимца, а не религиозного лидера. По мере того как групповая психологическая динамика сектантов подталкивала их к трагической развязке, то же самое происходило в тактическом подразделении ФБР. Обе стороны игнорировали все, что не укладывалось в их образ мыслей, в шаблонные представления. Силовики раздували слухи о Кореше до невероятных размеров. На каком-то этапе они были всерьез озабочены тем, что он располагает ядерной бомбой и намерен взорвать ее в случае штурма. Обе стороны в основном слушали людей, подтверждавших то, во что они уже верили.

Работа с детьми из «Ветви Давидовой», как и непосредственное наблюдение за развитием событий в Уэйко, много раз напоминала мне о том, какую мощную роль играет групповое влияние в жизни людей. Человеческий мозг нельзя по-настоящему понять вне его контекста: это мозг существа, принадлежащего к чрезвычайно социализированному виду.

Рано утром 19 апреля, когда я находился в Хьюстоне, мне позвонил незнакомый агент ФБР. Он сказал, что я должен немедленно прибыть в Уэйко: правительство приняло решение о штурме для освобождения людей, которые оставались внутри. Всю дорогу я слушал новости по радио. Одолев вершину холма на границе с городом, я увидел мощный столб серого дыма и оранжевые языки пламени. Я сразу же поехал к коттеджу, где были дети. Взрослые выглядели потрясенными, но пока что им удавалось скрывать свое состояние от детей. До событий того дня все готовились к приему 23 детей, по-прежнему остававшихся в лагере. Было известно, что это за дети, благодаря показаниям родственников и видеопленкам Кореша, снимавшего детей на территории «Ранчо Апокалипсиса», которые оказались в распоряжении ФБР. Теперь все переживали утрату и хорошо понимали, что гибель этих детей повлияет на тех, которых уже пытались вылечить.

Наши старания усугублялись тем обстоятельством, что большая часть доверия спасенных детей, которого мы так долго добивались, теперь превратится в ничто. Мы говорили детям, что не являемся врагами и что их родители, родственники и друзья останутся в живых. Но произошедшие события подтверждали точность пророчеств Кореша: как он и говорил, «плохие парни» напали на лагерь. Кроме того, он предвидел гибель членов секты от пожара. Несомненно, это усугубит уже существующую психическую травму. Разумеется, следующая часть пророчества Кореша с угрозой уничтожить всех «неверующих» после его возвращения на землю будет пугать детей, постепенно отступавших от его учения.

Мы должны были тщательно обдумать, как лучше сообщить ужасную новость. События продолжали разворачиваться, и мы ждали до следующего дня, надеясь получить информацию о выживших.

Вечером прошло совещание в гостиной коттеджа. У каждого ребенка сложились более или менее тесные отношения как минимум с одним из членов нашей группы. Мы решили, что я расскажу детям о случившемся в фактографической и как можно более ясной манере. Мы спросим, есть ли у них какие-то вопросы. После этого каждый ребенок, один или вместе с братьями и сестрами, проведет какое-то время с двумя или тремя сотрудниками, с которыми у них сложились близкие отношения.

Это был один из самых трудных моментов в моей профессиональной жизни. Как рассказать детям о том, что их отцы, матери, братья, сестры и друзья уже мертвы? Да, они умерли точно так, как предсказал Кореш, хотя мы уверяли их, что этого не случится. Сначала дети просто отказывались поверить мне. «Это неправда, – снова и снова повторяли они, как делают многие люди, когда сталкиваются со смертью близких. – Этого не может быть». Но другие говорили «Я знал, что так и будет» или «Я же вам говорил».

Хуже всего было понимать, что события могли закончиться по-другому. Реакция членов секты на последний штурм была предсказуемой, и количество смертей можно было уменьшить или даже предотвратить массовую гибель людей. Тем не менее федеральное правительство одобрило курс действий, с максимальной вероятностью приводивший к катастрофе. 80 человек, практически все, кого знали дети, погибли в огненном аду.

На момент пожара многие дети уже разъехались и стали жить со своими родственникам. В коттедже оставались лишь 11 мальчиков и девочек. Неудивительно, что штурм привел к регрессу у большинства из них. Травматические симптомы вернулись, как и соблюдение пищевых правил Кореша вместе с половой сегрегацией.

К тому времени мы уже научились соблюдать осторожность. К примеру, была большая дискуссия о том, как поступить с тем обстоятельством, что девочки и мальчики по-прежнему ели за двумя отдельными столами. Наконец, я предложил убрать один стол и посмотреть, что из этого выйдет. Когда одна из девочек спросила, почему мы уносим стол, я ответил, что он больше не нужен. Она приняла мой ответ без дальнейших расспросов; было ясно, что в коттедже осталось гораздо меньше детей, чем раньше. Сначала девочки сидели на одном конце стола, а мальчики – на другом. Постепенно, естественным образом, они стали пересаживаться и общаться друг с другом. Со временем симптомы и соблюдение правил Кореша снова начали отступать.

Теперь, много лет спустя, мы имеем широкие возможности для наблюдения за детьми из «Ветви Давидовой». Мы знаем, что все они испытали глубокие и долговременные последствия трагических событий. Примерно половина из оставшихся, живя с родственниками, по-прежнему верили в учение Кореша, а некоторые соблюдали сектантские обряды, в которых были воспитаны. Некоторые дети поступили в колледж и сделали карьеру, а другие вели беспорядочную и неблагополучную жизнь.

Те события повлекли за собой расследования, слушания в Конгрессе, книги, разоблачения и документальные фильмы. Но несмотря на повышенное внимание, всего лишь через несколько месяцев интерес к судьбе этих детей пошел на убыль. Были уголовные и гражданские процессы, публичные слушания и сетования. Все правоохранительные и психиатрические группы, – CPS, ФБР, рейнджеры и наши сотрудники из Хьюстона, – в основном вернулись к привычным задачам и старому распорядку. Однако, хотя в нашей практике почти ничего не изменилось, многое изменилось в нашем мышлении.

Мы узнали, что некоторые самые благотворные и целительные перемены происходят не в процессе «терапии», а в естественной обстановке здоровых взаимоотношений, будь они между ребенком и профессионалом вроде меня, испуганной маленькой девочкой и ее тетей, спокойным техасским рейнджером и легко возбудимым мальчишкой. Лучше всего пережили «апокалипсис» не те дети, которые испытали меньший стресс или наиболее активно участвовали в наших разговорах в коттедже. С этим справились дети, попавшие в самую здоровую и любящую обстановку, будь то семья, по-прежнему верившая в принципы «Ветви Давидовой» или же полностью отвергавшая учение Кореша. В сущности, изучение наиболее действенных методов терапии для детей, переживших тяжкую психическую травму, можно подытожить следующим образом: эффективнее всего работает то, что улучшает качество и количество здоровых отношений в жизни ребенка.

Я также видел, что объединение разнородных групп, даже имеющих конфликтующие цели, часто может быть эффективным. Десятки государственных, окружных и местных организаций работали вместе, чтобы помочь детям «Ветви Давидовой». Сила близости – количество времени, проведенного за совместной работой – вынуждала нас идти на компромиссы ради общего блага. Взаимоотношения имеют решающее значение: валютой системных перемен было доверие, которое происходит от здоровых рабочих контактов. Людей изменяют другие люди, а не программы. Сотрудничество и взаимное уважение давали надежду, что мы сможем что-то изменить к лучшему, даже несмотря на то, что противостояние завершилось катастрофой. Семена нового отношения к работе с травмированными детьми были посеяны на руинах лагеря в Уэйко.