Текст книги "Мальчик, которого растили как собаку"

Глава 4
Жажда близости

Врачи, как и все остальные, получают удовольствие от признания их достижений. Одним из верных способов заработать славу является открытие новой болезни или решение особенно сложной медицинской головоломки. Врачи из техасской клиники, которую я консультировал, рассматривали случай с маленькой девочкой из палаты 723E именно как такую головоломку. В 4 года девочка весила лишь 12 килограммов, несмотря на высококалорийное питание из трубки, которую ей вставляли в носовую полость в течение нескольких недель. Медицинская карта девочки на посту дежурной медсестры была около четырех футов высотой – больше, чем рост пациентки. История Лауры, как и произошедшее с детьми из Уэйко, помогла нам больше узнать о том, как дети реагируют на ранний травмирующий опыт. Она наглядно показывает, что тело и разум нельзя лечить отдельно, раскрывает, в чем нуждаются младенцы и маленькие дети для здорового развития мозга, и демонстрирует, как пренебрежение этими потребностями оказывает глубокое воздействие на каждый аспект развития ребенка.

Медицинская карта Лауры состояла из тысяч документов, описывающих обследования у эндокринологов, гастроэнтерологов, диетологов и других медицинских специалистов. Там были результаты бесчисленных анализов крови, хромосомных тестов, биопсии и гормональных уровней. Лауре делали и более инвазивные тестирования, включая эндоскопию желудка и ректальные исследования кишечника. В карте лежали десятки отчетов, составленных врачами-консультантами. Бедная девочка даже пережила лапароскопию, при которой врачи вставили трубку ей в живот, чтобы изучить внутренние органы; кусочек ее маленького кишечника был отрезан и направлен для анализа в Национальный институт здоровья.

Наконец, после месяца углубленных желудочно-кишечных исследований и анализов, сотрудник социальной службы убедил врачей Лауры в необходимости психиатрической консультации. Гастроэнтерологи полагали, что обнаружили необычный случай «кишечной эпилепсии», когда впервые осмотрели Лауру 2 года назад, однако психотерапевты не замедлили выдвинуть свою теорию о состоянии девочки. Психолог, которого первым пригласили для консультации, специализировался на расстройствах питания и полагал, что он стал свидетелем первого доказанного случая «младенческой анорексии». Увлеченный и взволнованный, он обсудил этот случай со своими коллегами. В конце концов, он обратился за консультацией ко мне, поскольку я имел больший опыт научных публикаций, а он был уверен в том, что это будет настоящей сенсацией. По его словам, девочке тайком делали чистку кишечника или будили по ночам для интенсивных физических упражнений. Иначе как еще можно объяснить, что она употребляла так много калорийной пищи, но не росла? Ему был нужен мой совет в связи с этими тревожными симптомами, впервые наблюдаемыми у такого маленького ребенка.

Мне стало любопытно, поскольку я никогда не слыхал о «младенческой анорексии». Я приехал в клинику, собираясь проводить консультацию в своей обычной манере: для начала изучить медицинскую карту, чтобы как можно больше узнать о ребенке. Но когда я обнаружил четырехфутовую гору документов из 20 предыдущих медицинских заключений и четырех клиник, массу анализов и повторных исследований, то лишь просмотрел последнее медицинское направление и пошел знакомиться с пациенткой и ее матерью.

В палате, где находилась девочка, я увидел тревожную сцену. Двдцатидвухлетняя мать Лауры Виргиния* смотрела телевизор, расположивших в 5 футах от своего ребенка. Крошечная истощенная девочка с огромными глазами сидела тихо, уставившись на тарелку с едой. Она также имела пищевую трубку, закачивавшую питательные вещества в ее желудок. Впоследствии психолог, который специализировался на пищевых расстройствах, объяснил мне, что Виргинии посоветовали не отвлекать Лауру во время приема пищи. Предположительно, это должно было помешать Лауре – хитроумной инфантильной анорексичке – манипулировать своей матерью и не есть. Тогда теория гласила, что люди с анорексией наслаждаются вниманием к себе, когда отказываются от еды, и пользуются этим для управления другими членами семьи. Лишение этой «награды», предположительно, способствовало выздоровлению. Но я видел лишь унылую, костлявую маленькую девочку и ее равнодушную мать.

Мозг подобен архиву, где хранятся наши личные истории. Жизненный опыт определяет, кем мы становимся, а мозг создает каталог шаблонных воспоминаний, иногда сознательно переживаемых, но чаще обрабатываемых за пределами осознания. Поэтому важнейшим элементом в распознавании любой клинической проблемы, связанной с мозгом, является достоверная история жизненного опыта пациентов. Так как большая часть мозга развивается на раннем этапе жизни, воспитание оказывает решающее влияние на этот процесс. А поскольку мы склонны ухаживать за своими детьми примерно так же, как за нами ухаживали в детстве, хорошая «история мозга» у ребенка начинается с истории детства и раннего опыта его опекунов. Для понимания Лауры мне нужно было знать о ее семье, которая в данном случае состояла из матери.

Я начал задавать Виргинии простые и безобидные вопросы. Почти сразу же я заподозрил, что источник проблем Лауры заключается в прошлом ее молодой, благонамеренной, но неопытной матери.

– Откуда вы родом? – спросил я.

– Полагаю, из Остина, – ответила она.

– А откуда родом ваши родители?

– Я не знаю.

Через несколько минут я выяснил, что Виргиния была приемным ребенком. Брошенная в детстве матерью-наркоманкой и неизвестным отцом, она росла в тот период, когда в системе детской опеки каждые полгода переводили младенцев и малышей в новую приемную семью на основании того, что дети не должны слишком привязываться к тем или иным опекунам. Разумеется, теперь мы знаем, что ранняя привязанность к небольшому количеству опекунов необходима для эмоционального здоровья и даже для физического развития ребенка. Но в то время это понимание еще не проникло в бюрократическую систему детской опеки.

Человеческие дети рождаются более уязвимыми и зависимыми, чем у любого другого вида животных. Беременность и раннее детство требуют от матери огромных затрат энергии. Косвенным образом это бремя ложится на других членов семьи. Несмотря не жестокую боль во время родов, многочисленные неудобства, связанные с беременностью и грудным вскармливанием, и постоянные громкие требования новорожденного ребенка, матери в подавляющем большинстве посвящают себя утешению, кормлению и защите своих детей. Как правило, они делают это с радостью, но известны патологические случаи, когда этого не происходит.

Для марсианина – или даже для многих людей, у которых нет своих детей, – поведение нормальной матери может показаться загадкой. Что побуждает родителей отказываться от здорового сна, секса, общения с друзьями, личного времени и практически всех остальных жизненных удовольствий ради удовлетворения требований маленького, иррационально шумного, невоздержанного и надоедливого существа? Секрет в том, что забота о детях во многих отношениях доставляет неописуемое удовольствие. Мозг вознаграждает нас за взаимодействие с нашими детьми, особенно с младенцами. Их запах, воркующие звуки, которые они издают в спокойном состоянии, гладкая кожа и особенно лица – все это наполняет нас радостью. Так называемое умиление на самом деле представляет собой эволюционную адаптацию, гарантирующую, что родители будут заботиться о своих детях и станут с удовольствием выполнять эту, на первый взгляд, неблагодарную обязанность.

Поэтому в нормальных обстоятельствах на раннем этапе жизни дети получают внимание, надлежащий уход и любящую заботу. Когда ребенку холодно, когда он голоден, испуган или расстроен, его плач привлекает заботливых опекунов, которые удовлетворяют потребности младенца и успокаивают своим любящим вниманием. Это приводит к одновременной стимуляции двух крупных нейронных сетей в развивающемся мозге. Первая сеть представляет собой взаимосвязанный набор сенсорных восприятий, которые ассоциируются с человеческими взаимоотношениями: лицо опекуна, его голос, улыбка, прикосновения и запах. Во втором случае происходит стимуляция нейронных систем, связанных с ощущением удовольствия. Эту «систему вознаграждения» можно активизировать разными способами, одним из которых является облегчение расстройства. Утоление жажды и голода, успокоение беспокойства – все это приводит к ощущению удовольствия и комфорта. Как мы обсуждали ранее, когда две схемы нейронной активности действуют одновременно и повторяются с достаточной регулярностью, то между ними образуется устойчивая ассоциация.

При заботливой опеке возникает нерасторжимая связь между удовольствием и человеческими отношениями. Она является важнейшим нейробиологическим «клеем» для создания здоровых взаимоотношений. Соответственно, самые мощные стимулы, которые мы можем получить, – это внимание, одобрение и симпатия людей, которых мы любим и уважаем. А самые сильные страдания мы испытываем от утраты этого внимания, одобрения и симпатии. Наиболее очевидным примером, разумеется, является смерть любимого человека. Поэтому даже величайшие интеллектуальные, спортивные и профессиональные достижения кажутся бесплодными, если нам не с кем поделиться ими.

Если вы были из большинства младенцев, родившихся в любящей семье с постоянными и заботливыми опекунами, – скажем, матерью и отцом, – то они находились рядом и регулярно удовлетворяли ваши потребности. Поочередно или вдвоем, они приходили к вам и утешали, когда вы плакали, беспокоились о ваших нуждах и развлекали вас. Эти любящие опекуны создавали образец, которым вы пользуетесь для собственных связей с людьми. Таким образом, привязанность представляет собой шаблон памяти, используемый для взаимоотношений с другими людьми. Этот шаблон формирует первоначальное «мнение» об отношениях между людьми. Он глубоко влияет на человека независимо от того, были ли его родители добрыми и заботливыми людьми, или же он сталкивался с невниманием, пренебрежением или даже жестокостью в раннем возрасте.

Как упоминалось выше, мозг развивается по принципу «что не используется, то утрачивается». Используемые нейронные системы становятся доминирующими, неиспользуемые уходят на второй план. По мере взросления ребенка многие системы мозга нуждаются в стимуляции для дальнейшего развития. Более того, это развитие должно происходить в определенные периоды, чтобы системы функционировали наилучшим образом. Если такой «чувствительный период» оказывается пропущенным, некоторые системы могут так и не раскрыть все свои возможности. В некоторых случаях такие изъяны, связанные с пренебрежением, становятся постоянными. К примеру, если один глаз у котенка остается закрытым в первые несколько недель его жизни, то этот глаз будет слепым, хотя физически останется совершенно нормальным. Зрительные каналы мозга требуют полноценного восприятия для настройки системы. При отсутствии визуального контакта нейроны закрытого глаза не образуют критически важные связи, из-за чего утрачивается возможность зрения и глубины восприятия[26]26
  …из-за чего утрачивается возможность зрения и глубины восприятия. – Hubel D. H. and Wiesel, T. N. (1959, October). Receptive fields of single neurons in the cat’s striate cortex. Journal of Physiology, 148, 574–591.


[Закрыть]. Точно так же ребенок, не слышащий разговоров на ранней стадии развития, может так никогда и не научиться говорить или нормально понимать человеческую речь[27]27
  …не научится говорить или нормально понимать человеческую речь. – Rymer, R. (1994). Genie: A scientific tragedy. New York: Harper Paperbacks.


[Закрыть]. Если ребенок не учится разговаривать на другом языке до полового созревания, он почти всегда будет с акцентом говорить на любом иностранном языке, который выучит впоследствии[28]28
  Он почти всегда будет с акцентом говорить на любом иностранном языке, который выучит впоследствии. – Pinker, S. (2000). Teh language instinct: How the mind creates language (pp. 295–296). New York: Harper Perennial Modern Classics.


[Закрыть].

Мы не знаем, существует ли четко определенный «чувствительный период» для развития нормальной привязанности, как это свойственно для зрения и речи. Однако исследования показывают, что в случаях, когда у детей нет возможности установить прочные отношения с одним или двумя главными опекунами в течение первых трех лет жизни, это оказывает долговременное влияние на способность человека нормально и отзывчиво относиться к другим людям. Дети, не получавшие регулярной физической ласки и внимания или возможности создать теплые отношения, просто не имеют последовательной и упорядоченной стимуляции, необходимой для правильного развития нейронных систем, объединяющих удовольствие, вознаграждение и человеческие взаимоотношения. Так произошло с Виргинией. В результате поверхностного и непостоянного ухода в раннем детстве она просто не испытывала материнской радости (если хотите, удовольствия) от возможности обнимать и ласкать своего ребенка, общаясь с ним так, как это делает большинство нормальных матерей.

В пятилетнем возрасте Виргиния наконец обрела свой наиболее постоянный приют в очередном доме. Ее новые приемные родители были любящими, высоконравственными христианами и хорошими опекунами. Они учили ее «делать другим то, что хочешь получать сама». Они обеспечили основной сценарий нормального человеческого поведения. Эти люди объяснили ей, что красть плохо и что она не должна брать чужие вещи без разрешения, что наркотики – зло, поэтому она не прикасалась к наркотикам. Они научили ее прилежно трудиться и ходить в школу, и Виргиния делала это. Они хотели удочерить ее, и она тоже желала этого, но государство так и не лишило родительских прав ее биологических родителей. Время от времени работники социальной опеки заводили речь о возможности воссоединения с биологической матерью, поэтому удочерение так и не состоялось. К большому сожалению, это означало, что после того, как Виргинии исполнилось 18 лет, государство больше не несло «юридической ответственности» за нее. В результате ей пришлось покинуть родительский дом, а ее приемным родителям было велено больше не поддерживать контактов с ней. Их будущее в роли приемных родителей для других детей зависело от согласия с желаниями работников социальной опеки. Из-за очередной бесчеловечной практики в системе охраны детства (на самом деле направленной на уменьшение юридической ответственности системы, а не на защиту детей) Виргиния лишилась единственных людей, которые у нее были.

К тому времени она закончила среднюю школу. Ее поселили в социальном общежитии для детей, «выросших» из родительской опеки, расположенном в бедном районе. Оторванная от близких людей, не имевшая четких жизненных правил и жаждавшая внимания, Виргиния быстро забеременела. Отец ребенка бросил ее, но она все равно решилась на роды, потому что хотела поступить правильно, как ее учили приемные родители. Виргиния обратилась в центр охраны беременности, где ей быстро подобрали хорошую программу для матерей из группы риска. Увы, после рождения ребенка ей пришлось выйти из программы просто потому, что она больше не была беременна. После родов она оказалась сама по себе.

Выйдя из клиники, Виргиния не имела представления, что ей делать с ребенком. Поскольку ее собственные узы привязанности были резко и жестоко расторгнуты, у нее не возникло то, что принято называть «материнским инстинктом». Умом она понимала, что должна предпринимать определенные действия: кормить Лауру, одевать и купать ее. Но в эмоциональном смысле она находилась в тупике. Никто не научил Виргинию заботливому и любящему обращению с младенцем, а у нее самой не возникало такой потребности. Попросту говоря, Виргиния не получала удовольствия от таких вещей, и никто не объяснил ей, почему она должна уделять этому особое внимание.

Без взаимодействия лимбической (эмоциональной) системы и когнитивной (рассудительной) функции коры мозга Виргиния растила своего ребенка в эмоционально отчужденной манере. Она почти не обнимала свою малышку и кормила ее из бутылочки, а не подносила к груди. Она не укачивала девочку, не пела и не ворковала над ней, не смотрела ей в глаза, не пересчитывала ее крошечные пальчики и не делала всех остальных дурашливых, но чрезвычайно важных вещей, которыми инстинктивно занимаются все остальные люди, общаясь с малышами. Конечно, если у них самих было нормальное детство. Без этих физических и эмоциональных сигналов, в которых нуждаются все млекопитающие для стимуляции роста и развития, Лаура перестала набирать вес. Виргиния делала то, что считала правильным не по подсказке своего сердца, а с чужих слов о том, чем обычно занимаются молодые матери. Если она раздражалась, то либо прибегала к жестким дисциплинарным мерам, либо игнорировала своего ребенка. Она просто не ощущала радости и удовольствия от позитивного общения с девочкой, которые обычно помогают родителям преодолевать сложные эмоциональные и физические проблемы, связанные с воспитанием детей.

Для описания детей, которые рождаются нормальными и здоровыми, но не растут или даже теряют вес из-за эмоционального пренебрежения, используется общий термин «задержка в развитии». Даже в 1980-х годах, когда Лаура находилась во младенчестве, «задержка в развитии» была хорошо известным синдромом у детей, подвергавшихся жестокому обращению и пренебрежению, особенно у тех, кто рос без индивидуальной заботы и внимания. Об этом состоянии знали на протяжении столетий, и особенно распространено оно было в сиротских приютах и других учреждениях, в которой дети не получали эмоциональной поддержки во время взросления. Без своевременного вмешательства такое состояние может быть смертельно опасным. Одно исследование, проведенное в 1940-х годах, показало, что более 1/3 детей из сиротских приютов, не получавших индивидуального внимания, умирали до 2 лет[29]29
  Более 1/3 детей из сиротских приютов, не получавших индивидуального внимания, умирали до 2 лет. – Iwaniec, D. (2004). Children who fail to thrive: A practice guide. Chichester, UK: Wiley.


[Закрыть]. Это чрезвычайно высокий уровень смертности. Дети, выживавшие в условиях такой эмоциональной депривации (такие, как современные сироты из Восточной Европы, с одним из которых мы познакомимся позже), часто имели серьезные проблемы с поведением, делали запасы еды и могли проявлять чрезмерную приязнь к незнакомым людям при том, что испытывали большие трудности в отношениях с теми, кто должен был проявлять наибольшую заботу о них.

Когда Виргиния впервые обратилась за медицинской помощью через полтора месяца после рождения ребенка, Лауре поставили правильный диагноз «задержка в развитии» и поместили в больницу для стабилизации режима питания. Но Виргинии не объяснили смысл диагноза дочери. После выписки ей дали только советы о правильном питании для ребенка, но не о материнском отношении к нему. Виргинии предложили консультацию в социальной службе, но она была необязательна. Медицинские работники проигнорировали вопрос о пренебрежении материнскими обязанностями, поскольку многие врачи считают «психологические» или социальные аспекты медицинских проблем менее важными и интересными, чем первичные «физиологические» симптомы. Кроме того, Виргиния не выглядела небрежной матерью. В конце концов, разве равнодушная мать обратится за медицинской помощью для младенца уже через полтора месяца после родов?

Однако Лаура не росла даже через несколько месяцев после того, как Виргиния снова обратилась за экстренной медицинской помощью. Не зная об истории жизни Виргинии и о ее нарушенной ранней привязанности, врачи, которые впоследствии лечили Лауру, пришли к заключению, что проблемы девочки связаны с желудочно-кишечным трактом, а не с мозгом. Так началась ее четырехлетняя одиссея анализов, процедур, специальных диет, хирургических операций и кормления через трубку. Виргиния по-прежнему не понимала, что ей нужно обнимать свою дочь, качать ее, играть с ней и постоянно проявлять физическую близость.

Дети рождаются с готовыми элементами стрессовой реакции, сосредоточенными в нижней, наиболее примитивной части развивающегося мозга. Когда мозг младенца получает внешние или внутренние сигналы о неполадке, он регистрирует их как расстройство. Таким расстройством может быть голод, если ребенок нуждается в питании, жажда, если он хочет пить, или тревога, если есть внешняя угроза. Когда причина расстройства исчезает, ребенок испытывает удовольствие. Так происходит потому, что нейробиологическая основа стрессовой реакции взаимосвязана с мозговыми центрами «удовольствия/вознаграждения», а также с другими областями, отвечающими за ощущение боли, дискомфорта и беспокойства. Переживания, снижающие уровень тревоги и повышающие шансы на выживание, доставляют удовольствие, а ощущения, повышающие уровень риска, вызывают расстройство.

Маленькие дети моментально чувствуют удовольствие от внимания к ним: от объятий, прикосновений и укачивания. Если ребенка растят с любовью и кто-то всегда приходит на помощь, когда он испытывает голод или страх, то чувство радости и утешения прочно ассоциируется с человеческим контактом. Таким образом, как описано выше, для нормального ребенка воспитание человеческих отношений становится все более тесно и непосредственно связано с удовольствием. Когда мы тысячу раз откликаемся на плач малыша, это помогает ему получать удовольствие от будущего общения с нами.

Поскольку нейронные системы, участвующие в процессе общения и отвечающие за ощущение удовольствия, связаны с системой реакции на стресс, взаимодействие с любимыми людьми является для человека главным механизмом регулировки стресса. Сначала дети полагаются на окружающих людей не только для удовлетворения голода, но и для облегчения тревоги и страха, которые приходят от невозможности получить пищу и в целом позаботиться о себе. У своих опекунов они учатся реагировать на эти чувства. Если родители откликаются на эмоциональные и физические потребности ребенка, то они постепенно воспитывают у него способность самостоятельно находить покой и утешение – важнейший навык, который помогает детям впоследствии, когда они сталкиваются с неизбежными подъемами и спадами на жизненном пути.

Наверняка все мы видели, как ребенок, оцарапавший коленку, смотрит на свою маму: если она не волнуется, он не плачет, но при виде ее беспокойства – заливается слезами. Это самый наглядный пример сложного взаимодействия между ребенком и опекуном, который учит эмоциональному самоконтролю. Разумеется, некоторые дети генетически могут быть более или менее чувствительны к стрессовым факторам и стимуляции, но такие слабости или преимущества усиливаются или притупляются в контексте первых взаимоотношений. Для большинства из нас, включая взрослых, обычное присутствие знакомых людей, звук любимого голоса или вид приближающейся знакомой фигуры модулирует активность стрессовой реакции, перекрывает поток гормонов стресса и уменьшает наше расстройство. Даже просто держать за руку любимого человека – мощное средство для снижения стресса.

В мозге существует категория нервных клеток, называемая «зеркальными нейронами», которые синхронно реагируют на поведение других людей. Способность к взаимной регулировке обеспечивает другую основу для привязанности. К примеру, когда ребенок улыбается, зеркальные нейроны в мозге матери ведут себя почти идентично тем, которые вступают в действие, когда она сама улыбается. Такая зеркальная реакция обычно приводит к тому, что мать отвечает улыбкой на улыбку ребенка. Здесь трудно не увидеть, как возникает сопереживание и способность воспринимать отношения по мере того, как мать и ребенок синхронизируются и подкрепляют друг друга. Два набора зеркальных нейронов отражают взаимную радость и ощущение близости.

Но если улыбки ребенка игнорируют, он регулярно плачет в одиночестве, его плохо или невнимательно кормят, не гладят и не обнимают, то у него не развивается ассоциаций между человеческим контактом, надежностью, предсказуемостью и удовольствием. Если девочка начинает привязываться к конкретному человеку, но ее разлучают с ним, как только она привыкает к его запаху, улыбке и ритму движений, и передают новым опекунам (как это произошло с Виргинией), то такие ассоциации просто не складываются. Не каждое повторение приводит к укреплению связи; люди не являются взаимозаменяемыми. Начиная с раннего детства ценой любви становятся муки утраты. Привязанность между ребенком и его первыми опекунами не является чем-то тривиальным – любовь, которую он испытывает к ним, ничуть не менее глубока, чем самая прочная романтическая связь. Шаблон воспоминаний об этой первоначальной привязанности позволяет ребенку иметь здоровые интимные отношения в зрелом возрасте.

В детстве Виргиния так и не получила возможности усвоить, что ее любят. Как только она привыкала к одному опекуну, ее передавали другому. Без одного или двух постоянных опекунов она никогда в своей жизни не имела регулярной практики близких отношений, необходимой ребенку для того, чтобы человеческие контакты ассоциировались с удовольствием. Поэтому у нее так и не развилась базовая нейробиологическая способность сопереживать потребностям собственного ребенка, нуждавшегося в материнской любви. Тем не менее, поскольку она все-таки жила в стабильной и любящей семье в то время, когда ее мозг наиболее активно развивался, она научилась тому, что «должна» делать мать ребенка. Однако у нее не было эмоциональной основы, которая сделала бы ее заботу о дочери естественной.

Когда родилась Лаура, Виргиния понимала, что должна «любить» свою малышку. Но она не ощущала этой любви так, как происходит у большинства людей, поэтому не проявляла свои чувства через физический контакт с ребенком.

Для Лауры отсутствие такой стимуляции было разрушительным. Ее организм отреагировал гормональной дисфункцией, затормозившей нормальное развитие, несмотря на более чем достаточное питание. Эта проблема была сходна с так называемым «синдромом атрофии» у других млекопитающих. У крыс и мышей и даже у щенков и котят в отсутствие постороннего вмешательства самое маленькое и слабое животное часто умирает в течение нескольких недель после рождения. Такому «недомерку» не хватает сил ухватиться за материнский сосок, чтобы получить молоко (у многих видов каждый малыш предпочитает конкретный сосок и припадает к нему) или добиться материнского внимания. Мать физически пренебрегает им, не холит и не вылизывает его так же, как остальных. В свою очередь, это ограничивает его рост. Без должного ухода гормоны роста попросту отключаются, поэтому даже если он каким-то образом получает достаточно еды, то все равно не растет как следует. Этот природный механизм жестоко обходится с «недомерком», направляя ресурсы матери другим животным, которые с большей пользой употребляют их. Мать предпочитает кормить здоровых щенков, так как они имеют лучшие шансы на выживание и передачу ее генов.

У детей с диагнозом «задержка в развитии» часто обнаруживают пониженный уровень гормона роста[30]30
  …пониженный уровень гормона роста. – Stanhope, R., Wilks, Z., Hamill, G. (1994, November-December). Failure to grow: Lack of food or lack of love? Professional Care of the Mother and Child, 4(8), 234–7; Albanese, A., Hamill, G., Jones, J., Skuse, D., Matthews, D. R., Stanhope, R. (1994, May). Reversibility of physiological growth hormone secretion in children with psychosocial dwarfsi m. Clinical Endocrinology, (Oxf), 40(5), 687–692.


[Закрыть]. У Лауры было точно так же, что и объясняет ее неспособность набирать вес. Без физической стимуляции, необходимой для выработки этого гормона, организм девочки относился к еде, как к отходам. Без любви дети в буквальном смысле перестают расти. Лаура не страдала анорексией. Подобно тощему «недомерку» в выводке щенков, она просто не получала физических доказательств своей «желанности» и стимулов для роста.

Впервые приехав в Хьюстон, я познакомился с приемной матерью, которая часто приводила детей в нашу клинику. Теплая и приветливая женщина обходилась без церемоний и всегда говорила то, что было у нее на уме. Миссис П.* как будто интуитивно понимала, в чем нуждаются дети, подвергавшиеся жестокому обращению и пережившие душевную травму.

Я обдумывал, как помочь Виргинии так, чтобы она смогла поддержать Лауру, и вспоминал, чему научился от миссис П. Когда мы познакомились, я еще сравнительно недавно жил в Техасе. Я основал учебную клинику, где собралось два десятка психиатров, психологов, педиатров, студентов-медиков, других сотрудников и стажеров. В этой клинике стажерам позволяли наблюдать за профессиональными врачами и «экспертами», занимавшимися клинической работой. Меня познакомили с миссис П., когда она привела одного из своих приемных детей для предварительной оценки и установки обратной связи.

Миссис П. была крупной и мощной женщиной. Она двигалась с властной уверенностью. Она носила свободную одежду яркой расцветки и шарф на шее. На консультацию она пришла вместе с Робертом, своим семилетним приемным сыном. За 3 года до этого визита мальчика забрали из-под материнской опеки. Мать Роберта была проституткой, пристрастившейся к алкоголю и кокаину. Она пренебрегала материнскими обязанностями и регулярно била сына. Он также подвергался побоям со стороны ее клиентов и сутенеров, которые терроризировали и унижали его.

После того как органы опеки забрали ребенка, Роберт побывал в 6 приемных домах и 3 приютах. Трижды его госпитализировали из-за неконтролируемого поведения. Ему поставили десяток диагнозов, включая синдром дефицита внимания гиперактивности (СДВГ), оппозиционно-вызывающее расстройство (ОВР), биполярное расстройство, шизоидное аффективное расстройство и различные расстройства обучения. Роберт часто бывал нежным и любящим ребенком, но периодически испытывал «приступы бешенства» и агрессии, настолько пугавшие сверстников, учителей и приемных родителей, что они отказывались иметь дело с ним. Миссис П. привела его к нам, потому что его невнимательность и агрессивность снова стали причиной неприятностей в школе, и школьная администрация потребовала принять меры. Роберт напоминал мне многих мальчиков, с которыми я работал в исправительном центре в Чикаго.

В разговоре я пытался увлечь миссис П. своими соображениями, чтобы она чувствовала себя непринужденно. Я знал, что люди гораздо эффективнее слушают и обрабатывают информацию в спокойном состоянии. Мне хотелось, чтобы она ощущала уважение к себе. Возвращаясь к тому разговору, должен признать, что я вел себя покровительственно. Я держался слишком уверенно, а негласный смысл моих слов состоял в том, что «я понимаю, что происходит с вашим сыном, в отличие от вас». Она вызывающе, без улыбки смотрела на меня, сложив руки на груди. Я пустился в развернутое и маловразумительное объяснение стрессовой реакции и ее связи с детской агрессивностью и симптомами перевозбуждения. Тогда я еще не научился ясно объяснять последствия ранней травмы для психики ребенка.

– Так как вы собираетесь помочь моему малышу? – спросила она. Ее выбор слов поразил меня: почему она называет семилетнего ребенка малышом? Я не знал, что и думать об этом.

В итоге я предложил клонидин – лекарство, которым пользовался для терапии Сэнди и мальчиков из исправительного центра. Она тихо, но твердо перебила меня:

– Вы не будете давать никаких лекарств моему малышу.

Я попытался объяснить, что у нас очень консервативный подход к медикаментам, но она не хотела ничего слышать.

– Ни один врач не будет пичкать моего малыша лекарствами, – заявила она.

В этот момент ведущий врач Роберта, профессор детской психиатрии, сидевший рядом со мной, нервно заерзал. Это выглядело нелепо. Вице-президент медицинского общества и руководитель психиатрического отделения вел себя, как нашкодивший ребенок. Я снова попытался объяснить биологию реакции на стресс, но она оборвала меня.