Текст книги "Ихтамнеты"

– Вот вам крест, мужики, ни граммульки! Тётка-провокаторша хотела пузырь в дорогу сунуть, но я – как скала. И пока война не кончится, слово даю: ни капли. Вот вам крест! – клятвенно закончил он и перекрестился ещё раз.

И ему хотелось верить.

* * *

Однако, несмотря на уже налаженное питание и появление во взводе различных разносолов, с Могилой случился постыдный казус, а виной тому послужила как раз эта пресловутая кухня. Долгие годы Витя Истомин, ведя самый что ни на есть бомжовский образ жизни, и питался соответственно, крайне скудно, зачастую просто из помойки. Постепенно его желудок превратился в подобие механизма по переработке отходов и всяческой тухлятины, выработав устойчивый иммунитет к подобной «пище». И как только у него вновь появилась возможность кушать как нормальный человек, этот самый «перерабатывающий механизм» начал давать сбои. Учёные, например, давно доказали, что если взять, к примеру, жителя средней полосы России девятнадцатого века и покормить его какой-нибудь котлетой в булке и газировкой из «Макдоналдса», то с ним непременно случится заворот кишок и он, бедолага, скорее всего, отдаст Богу душу. С нашим героем, к счастью, летального исхода не случилось, но частое и длительное отсутствие рядового Истомина в строю после каждого приёма пищи стало настораживать сослуживцев.

– А если у него хронический понос и он в окопе проявится? Там ведь не набегаешься за угол, – говорили между собой бойцы.

– А вот на самом деле как быть в бою, если прижмёт некстати? Чалый, ты знаешь? – спросили как-то не служившие ранее солдаты, полагая, видимо, что старому вояке это должно быть известно.

– Да я ведь, пацаны, в артиллерии служил, в окопах сидеть не приходилось. Там всё больше вокруг гаубицы надо было бегать, да и туалетов в лесу хватает, если на выезде работали. А на постоянной огневой всё по культуре, со всеми возможными удобствами. Вы лучше Руслана Гроза спросите. Он у нас пехотинец со стажем, аж с четырнадцатого года. Наверное, не одну траншею обгадил…

Все с любопытством обернулись к пареньку небольшого роста, белёсому и коротко стриженному, с маленькими серыми глазками и всегда полушутливым взглядом на веснушчатом лице. Руслан в своей привычной манере бывалого сидельца по малолетке, жестикулируя руками и растопырив пальцы, начал объяснять, нарочито растягивая каждое слово:

– В общем, пацаны, в натуре всё очень просто, и, когда будем набивать вещмешки патронами, не забудьте положить пару рулонов туалетной бумаги и побольше пакетов для мусора. Захотел по-взрослому сходить – отошёл в сторонку прямо в окопе, развернул пакет и туда сделал своё грязное дело. А потом так скрутил, как на кассе пакеты закручивают, размахнулся и что есть мочи закинул в сторону укропов. Пусть их разведчики по нашему говну ползают.

В это время к смеющейся группе подошёл Могила и начал с любопытством прислушиваться к речи Гроза, пытаясь уловить суть рассказа, начала которого он не слышал. Тут его заметил наш рассказчик, как ни в чём не бывало повернулся к Вите и, положив правую руку на левое плечо Могилы, закончил:

– А тебе, Витёк, надо мешков накупить килограммов на пятьдесят и подкачать руки не помешает для силёнок. А то бросишь своё добро у себя под носом или впереди, скажем, командира взвода – и будет нам по всему окопу полная газовая атака.

Раздался дружный громкий хохот. Засмеялся и Могила, чем только раззадорил окружающих.

Шутки шутками, но приближался день отправки на фронт, а Виктор всё продолжал просиживать подолгу в кустах, так как не хотел вызывать справедливое недовольство у стоящих в очереди в туалет. Самое грустное то, что у него открылся сумасшедший аппетит, который он удовлетворял даже среди ночи, иногда съедая по целой трёхлитровой банке огурцов вприкуску с конфетами… А солений в расположении появлялось всё больше от сердобольных местных жителей, у которых наверняка где-то сейчас тоже служили и воевали сыновья, мужья, братья.

После очередного отсутствия в строю Могилы командир взвода приказал всем подключиться и совместно ограничить беспорядочную «обжираловку» ненасытного бывшего бича.

– Иначе он весь поезд засрёт, а нам в нём, по ходу, несколько дней трястись, – заявил Петер перед строем, а когда подошёл Могила, то уже обратился к нему: – Рядовой Истомин, с этого момента любое употребление пищи – только с моего разрешения. Никаких ночных перекусов всякого рода ассорти типа сала с шоколадом и селёдки с молоком. Понял?

– Есть, товарищ командир, – обиженно, глядя себе под ноги, пробубнил солдат. – Разрешите встать в строй?

– Разрешаю, но и ты не обижайся. Ты мне в бою нужен с гранатомётом, а не в кустах с голой жопой. Умерь жрачку – и всё будет нормально с твоим желудком.

И тут раздался голос Гроза, любившего подтрунивать по разным поводам:

– Всё, Могила, если ослушаешься, тогда и в туалет будешь ходить с разрешения комвзвода. Прижмёт так разок, а Петера нет. Будешь пулей летать по части, чтоб на очко отлучиться.

Строй грохнул мужским гоготом…

* * *

На следующий день, как часто бывает в армии, нежданно прокричали подъём в четыре часа и тут же объявили общее построение полка на бывшем футбольном поле напротив спортивного зала, временно превращённого в казарму. К обеду раздали по две упаковки суточного армейского сухого пайка и начали выдавать личное оружие без боеприпасов к нему. Истомину кроме автомата вручили обещанный согласно штатному расписанию гранатомёт.

– И как из него стрелять? Я автомат-то уже сто лет в руках не держал, а энту бандуру вообще в первый раз вижу, – вслух рассуждал Могила, пытаясь отрегулировать ремень гранатомёта под свой рост.

– Будет у нас время научиться, – успокоил всех Петер. – Никто нас в бой не пошлёт без подготовки и боевого слаживания – не сорок первый год.

– Дай бог, чтобы всё закончилось без нас, – прозвучал чей-то голос, – к восьмому марта, например.

– Ага, держи карман шире! Размечтался! Ты слыхал, как они наших десантников встретили под Киевом? А что под Мариуполем творится, знаешь? – раздалось в ответ из толпы.

– Да не будет же, в конце концов, Путин кота за яйца тянуть. Вон и авиацию ихнюю всю ещё на земле разгромили, ПВО туда же… Максимум – на месяц. Да и не будут нас в пекло посылать. У нас же в армии служивших три-четыре человека на полсотни, а остальные чем будут полезны?

– А под Мариуполем ведь оказались полезными. Не слыхали разве, что там мобилизованных вместе с девятой бригадой на штурм послали?

– Так это дома, а мы под Харьковом вместе с россиянами будем стоять. Вон и прикомандированные русские офицеры уже появились. Будут кураторами.

– Я слышал, что нас в бой не пошлют и будем мы в тылах охранять всякие социальные объекты. Там спецназ российский и наши кадровые части воевать будут. А мы – так, для массы.

– Было бы хорошо, если эдак, но давайте не будем забегать вперёд. Война план покажет, а наше дело – получить оружие и привести его в порядок, – мудро завершил обсуждение темы командир взвода.

Суета растянулась на весь световой день и продолжилась до самого дождливого утра следующих суток, когда упакованные оружием и всяким носильным скарбом, утяжелённые зимней формой, промокшей насквозь во время ночной погрузки эшелона техникой и боекомплектом, батальоны полка пешим строем вышли на железнодорожную станцию Иловайска и с удивлением обнаружили там состав из двадцати плацкартных свежевымытых серых вагонов с надписью «РЖД». Типичный гражданский поезд на обычном мирном вокзале выглядел непривычно для всех, кто уже восемь лет находился в воюющей республике, где не только забыли про полёты на комфортабельных самолётах с некогда шикарного аэропорта имени Сергея Прокофьева, но и не видели ни одного пассажирского поезда. У многих молодых солдат, которым в начале войны было только по десять лет и которые не выезжали за пределы Донбасса, вид поезда вызвал нескрываемый, почти ребячий восторг.

Шумная разноголосица, множественные команды офицеров подразделений и переклички личных составов перед посадкой в эшелон покрывали битком заполненный «зелёными человечками» перрон. Погрузка шла весело, и люди быстро определялись с местами, забрасывая оружие на самые верхние, третьи, этажи полок, а вещевые мешки – каждый под голову, как будущую «подушку» на несколько суток пути. После трёх с половиной дней, проведённых в жутких условиях, в заброшенных зданиях бывшего интерната на окраине Ханжонкова, плацкартные вагоны с мягкими спальными лежаками показались просто суперкомфортным жильём на колёсах, в котором хотелось ехать до самого Дальнего Востока.

Через тридцать минут посадка по всей длине состава была завершена, и по вагону послышалась команда:

– Внимание! Всем слушать сюда! – это прокричал маленького росточка молоденький капитан из числа российских сопровождающих, ещё на погрузке боекомплекта назвавший себя Ваня Нева. – Товарищи военные, наш полк направляется в зону проведения спецоперации на территории Харьковской области. Спешу вас успокоить: в контактных боевых действиях вы участвовать не будете, так как вам придётся заниматься комендантскими функциями на третьей линии от передовой. Ехать нам двое-трое суток, а потому прошу запастись терпением и соблюдать порядок и чистоту во всё время следования. Выход из вагонов на протяжении всего пути запрещён, да и станции в городах мы будем проезжать без остановок. Наш конечный пункт по железной дороге – Белгород.

– А как мы границу пересечём, если не у всех паспорта на руках? – задал кто-то вполне логичный вопрос и тут же продолжил: – И как мы обратно поедем, когда всё закончится?

– Все вопросы к Путину! – послышалось из другого конца вагона.

– А мы обратно, в Донецк, только через Киев вернёмся! – не унимались уже где-то в середине. – На победном поезде Киев – Донецк.

Капитану нечего было сказать и, уловив несколько весёлый настрой личного состава, он поспешил удалиться в офицерский отсек. И только когда народ, постепенно успокоившись, начал поудобнее устраивать спальные места, расположившийся рядом с Чалым черноволосый толстячок Андрюха Кибало со смешным позывным Бомбалелло, грустно смотря в окно, проговорил:

– Без документов, в чужой стране, без официального пересечения границ. Всё это значит, что нас тут официально не существует и наши правители в Донецке так и будут говорить: «Их там нет».

– Мы теперь «ихтамнеты»! – вдруг закончил мысль за Кибало Чалый, а потом продолжил: – Почему они так часто и почти все, начиная с военкоматов, говорят, что мы не будем воевать? Я помню из детства, как дед перед закланием коровы или быка всегда успокаивал скотину, нашёптывая всякие ласковые слова и молитвы в ухо, пока вёл к месту. Так у жертвы меньше адреналина в крови будет, и мясо вкуснее получается. Уж не везут ли и нас на убой? Не нравится мне всё это. Мясокомбинат, кстати, у нас уже был в самом начале всей этой кутерьмы…

– Теперь-то уж что говорить? Как суждено, так и будет, – вдруг послышался голос Истомина, занявшего боковое место снизу. – Меня и так никто не ждёт, кроме тётки, да и та только перекрестится, как за избавление меня от мучений жизненных.

– Я диплом должен был защищать в июне в архитектурной академии, – сказал Бомбалелло и спросил почему-то у Чалого: – А может, нам дипломы так раздадут, без защиты? Должны же они войти в положение, как думаешь? Нам даже бронь обещали, а потом декан вызвал весь поток ребят и направил всех в военкомат: мол, для формальности. Вот теперь половина тут, а другая половина на Мариуполь уехала. Там, говорят, жуть.

– Да-а-а, брат, подставил вас декан. Пацанов-студентов вместо преподавателей отправил на заклание. Сука он, Андрюха! – констатировал Чалый.

– Вот бля… ий потрох! Вернусь – первым делом ему морду набью! И не я один! – заключил Кибало.

– Помню, в институте у нас говорили: «Пошли декана матом – и познакомишься с военкоматом».

– Чалый, а ты-то чего пошёл, если тебе по возрасту уже дома сидеть положено? – вдруг оживился Могила.

– Понимаешь, соседи один за другим пошли, и я решил сходить в военкомат. А там вот такие пацаны, как Андрюха с Егоркой, и всякие инвалиды типа тебя. Куда, думаю, вы без меня? Надо вам подсобить, хотя с пятнадцатого года повоевать пришлось изрядно. Ничего, я крепкий. Не смотри, что шесть десятков в этом году покрываю.

– А я недолго думал и сразу, как объявили мобилизацию, мешок собрал, жену с сыном поцеловал – и до военкомата, – включился в разговор Руслан Гроз, уже расположившийся на верхней полке, лёжа на животе и глядя в окно. – Да и в забое сидеть, когда половина смены воюет, неудобно. Стыдно как-то, не по себе, что ли…

Появилась всегда красная и во всю ширь улыбающаяся рожа Виталика Семионенко:

– Мужики, не поверите! Мне на ДМ3 начальник цеха перед отпуском бронь выписал в военкомат, чтобы я, значит, смог вернуться через пару недель. Ну, мы там, в цеху, обмыли всё это дело как полагается. Я домой поехал на трамвае. Выхожу на остановке, а там у нас напротив дома «наливайка». Мне бы, дураку, сразу до хаты – и баиньки, чтобы наутро в военкомат бронь отнести, а тут губу так завернуло, что мочи нет, как выпить хочется. Ну и зашёл на рюмочку-другую…

Виталик замолчал, похлопал по нагрудным карманам. Вынул пачку сигарет с зажигалкой и направился было к тамбуру, как застывшие в ожидании продолжения рассказа парни хором вскрикнули:

– А дальше-то что было? Напился, что ли?

– А чего дальше? Вот с вами еду…

– А бронь?

– Видать, в потасовке потерял…

– В какой потасовке?

– Да я трезвый не всякому дамся, а тут пьяный. Вот и влепил одному военному с повязкой прямо в шнобель. Он обиделся, а дружки его меня не поняли… Да это всё херня. У меня вот мамка сейчас в России в командировке, а я ведь так домой и не попал, чтобы хоть записку оставить. Сгину – так и не узнает, под каким городом…

Семионенко направился к тамбуру, за ним последовала ещё пара курильщиков. Наступила неловкая пауза, которую не сразу нарушил Могила:

– Однако с вечера во рту ни маковки, а жрать-то хочется. Пойду командира поищу. Не зря же нам этот сухпай давали. Хватило бы на всех…

– Ну вот, – оживился Гроз, – кто о чём, а вшивый – о бане. Ты смотри, Могила, тут гальюнов только два на сто человек. Не подведи нас, братуха!

Не все, увлечённые общей беседой, и не сразу заметили, как за окном начал «отъезжать» опустевший перрон, на котором оставались два комендантских патруля и непонятно откуда взявшаяся девушка в короткой белой курточке, с растрёпанными тёмными волосами и сбитым на затылок синим платком. Она растерянно шла за уходящим поездом навстречу ветру, на ходу вытирая ладонью заплаканное и запачканное расплывшейся тушью лицо. Казалось, она разговаривает вслух с кем-то неведомым, обращаясь в сторону удаляющихся вагонов сквозь слёзы, не перестающие течь по покрасневшим щекам. Больше на перроне провожающих не было, а свинцово-серые тучи уже начинали выжимать из себя мелкие капли холодного мартовского дождя…

Плакало небо.

* * *

Уже почти трое суток эшелон вёз без малого полторы тысячи мобилизованных мужчин в далёкую неизвестность. За окном лежали российские заснеженные поля и придорожные населённые пункты, а по прямым столбам дыма из труб деревенских домов можно было догадаться, что на улице крепкий морозец. После уже наступившей в Донецке весны для пассажиров поезда было неожиданностью наблюдать зимнюю сказку под лучами яркого солнца.

Жизнь человека можно сравнить с поездкой в пассажирском вагоне, где главные этапы биографии похожи на станции. Короткие и длинные, беспосадочные и с пересадкой на другие поезда. Судьба ведёт нас по извилистому жизненному пути, как локомотив тянет по бесконечной хитросплетённой паутине железнодорожных путей сообщения согласно купленным билетам. Нас сопровождают попутчики до своих станций, кто-то едет дальше, кто-то сходит раньше, и его место занимает новый спутник. Рано или поздно доходит очередь и до вас. Новая остановка. Новый поворот судьбы – и пересадка в другой состав. Другие спутники, но вы ещё благодарно вспоминаете оставленных вами прежних товарищей по дороге. Вспоминаете, но уже знакомитесь опять и заводите разговор, задушевную беседу с новым человеком на вашем пути, в вашей судьбе. А как иначе? Как без задушевных откровений, если собеседник сойдёт на своей станции и вы с вероятностью до девяноста девяти целых и девяноста девяти сотых процента никогда не увидитесь? Ваши исповедания и задушевные байки останутся при вас, но пар выпущен, и вам намного легче двигаться дальше, до следующего попутчика, до следующей станции.

Но так бывает в гражданском поезде, где уровень цены и комфорта сводит в одном купе людей приблизительно равного достатка и социального положения. Солдатский эшелон не разделяет своих пассажиров по их общественноматериальному положению, нивелируя каждого с каждым как равного с равным. Все одинаковы, как братья, у всех один поезд, одна дорога, общая судьба. Общая до первого боя, до первого сражения, до первого снаряда. А дальше…

Дальше перст Божий каждому укажет свой удел.

* * *

Как выяснилось ещё до отправки эшелона, большинство новоявленных военных даже автомат Калашникова видели лишь на экранах телевизоров или мониторах компьютеров, поэтому было принято решение: предоставленное в пути время потратить на разборку-сборку и чистку «калашмата». Мобилизованные офицеры, впервые державшие в руках табельный пистолет Макарова, познавали его внутренности путём нехитрых манипуляций с затворной рамой, спусковой скобой и возвратной пружиной. Нужно ли было объяснять, что знакомство с личным оружием – дело важное и обязательное? Понимал это и Могила, старательно смазывая и насухо вытирая носовым платком детали своего калашникова. К слову сказать, в Советской

армии он служил в строительных войсках, а там, как известно, главным оружием солдата была лопата. Тогда шутили, что в стройбате служат настоящие «оторви головы», которым в бою даже автомат не нужен – достаточно лопаты.

Проявив недюжинное усердие в работе над своим новым «другом», Могила бережно отложил его в угол и аккуратно прикрыл курткой. Обратив внимание на это, Руслан Гроз спросил:

– Витя, ты лопату в стройбате так же лелеял? Чистил, точил, смазывал?

– А шо ты думаешь? – невозмутимо отвечал Истомин. – Если черенок не гладкий, то занозы с мозолями вмиг на руке нарисуются, а если штык не обточен, как нож, то работа будет идти в два раза медленнее. Лопата – инструмент! Это тебе не просто в земле поковырять. Без неё ты как проживёшь? Ни картошку посадить, ни землю вскопать, ни куст какой выкорчевать. Тебя даже на тот свет провожают с помощью лопаты. Куды без неё? А вот и никуды! И всех она равняет в конце жизни – будь ты хоть генерал, хоть бомжара типа меня.

Буквально все сидевшие рядом с Истоминым и слушавшие его солдаты разом обернулись, выразив общее изумление его философским толкованиям.

– Да-а-а, лопата – чисто пролетарско-крестьянский инструмент, ну и солдатский тоже, – продолжил рассуждения Могилы Серёга Мэтр, весь день тихо сидевший у окна в углу на нижней полке. – Если вы где-то увидели еврея с лопатой, то одно из двух: или это не еврей, или это не лопата.

Послышался сдержанный смех. Лежавший на своей верхней полке Гроз, повернувшись на бок и подперев правой рукой голову, вдруг заговорил:

– Одна баба подруге говорит, что муж её бьёт потому, что любит. А та ей отвечает: «А ты ему лопатой по хребту вломи наотмашь! Пущай почует, как ты без него вообще жить не можешь!»

На этот раз смех уже был пораскатистей.

И тут, как часто бывает в мужском коллективе, посыпались анекдоты ещё и ещё.

– Бабка пишет письмо Януковичу: «Уважаемый Виктор Фёдорович, мой дед постоянно приходит с дачи со сломанной лопатой. Пожалуйста, или хоть раз сделайте что-нибудь хорошее для людей, или перестаньте обклеивать бетонные столбы своими фотографиями…»

– А вот про нашу медичку. Значит, медсестра тащит с поля боя здорового мужика, надрывается. Он ей говорит: «Брось, сама спасайся». – «Не брошу». – «Да брось, тяжело». – «Ничего, дотащу». – «Брось, говорю». – «Нет». – «Ну тогда хоть с коня сними!»

– Бредёт мужик по пустыне, ему пить хочется, ему есть хочется, а вокруг один песок. Поднимает он голову и говорит: «Господи, как же пить хочется!» Сверху падает лопата и раздаётся голос: «Копай!» Мужик начинает копать и откапывает родничок. Попил, вроде жизнь налаживается, и тут голос сверху: «Лопату верни». Вернул он лопату, сидит, думает, как бы ещё и поесть. Решил опять подать голос: «Господи, как же есть хочется!» Все повторяется: падает лопата, и голос снова велит копать. Ну, откопал он съедобных корешков, наелся, и голос сверху: «Лопату верни». Посидел мужик и решил: а, была – не была. «Господи, как же потрахаться хочется!» Сверху опять падает лопата: «Копай!» Мужик час копает, два, наконец не выдерживает, весь мокрый, потный, утирает пот со лба и говорит: «Как же я зае…лся!» Голос сверху: «Лопату верни…»

– Идёт еврей по улице. Вдруг сзади – бабах! – лопатой по спине. Оборачивается – стоит русский работяга. «За что?!» – «А за то, жидовская морда, что вы Христа нашего распяли!» – «Так это когда было?!» – «Да мне по хрену, я про это только вчера узнал».

– Хозяйственные работы в армии – это когда берёшь лопату и идёшь рубить дрова…

– Старшина в стройбате ставит задачу: «Работать будем от забора и до заката. С лопатами я договорился. Самосвал приедет – всё объяснит…»

– Подходит офицер к машине и спрашивает у водителя: «Что, не заводится? Ладно, поехали уже, после заведёшь…»

Тут снова оживился Руслан Гроз:

– Приходит шахтёр с работы. Жена спрашивает: «Почему такой замученный? Расскажи, чем вы там занимаетесь». Муж высыпает два ведра угля под кровать, даёт жене лопату в руки и говорит: «Выгребай!» Лезет жена под кровать и начинает выгребать. Муж вылил ведро воды на кровать. Жена спрашивает: «Что это?» – «Вода с пластов закапала». Муж влезает на кровать и начинает прыгать. «А это что?» – «Кровля садится». Вылезает жена из-под кровати, держась за поясницу. Муж её раком ставит и всаживает по самые помидоры. «За что, дорогой?» – «За ранний выход из штольни… Теперь поняла, дура, почему я такой зае…ный с работы прихожу?»

Раздался оглушительный смех на весь вагон. Шахтёров здесь было более чем достаточно, и потому от лопаты и армии перешли на байки из нелёгкой рабочей жизни горняков. Так с шутками и прибаутками прошло несколько последних часов пути, когда наконец маленький российский капитан Иван Нева вышел в середину вагона и дал команду на сбор.

День быстро клонился к вечеру, и в окно можно было наблюдать, как поезд постепенно входит на окраину большой городской агломерации, ярко освещённой уличными фонарями, рекламными щитами и светом из тысячи окон целого микрорайона многоэтажек.

* * *

Белгород встретил обжигающим ноздри морозом и шумом скрипучего снега под берцами почти полутора тысяч солдат. И на этом перроне также не оказалось гражданских, хотя время было ещё не ночное. Быстро подали автобусы, и уже через четверть часа на вокзальной площади не осталось даже намёка на присутствие военных в радиусе визуальной доступности.

Ещё через пятнадцать минут часть полка, в котором оказался и отдельный противотанковый взвод, была построена во дворе некоего культурного комплекса, в спортзале которого предстояло провести ночь-другую, принять душ и просто отдохнуть перед уходом в зону специальной военной операции.

Объявили проверку личного состава по подразделениям. Вдруг оказалось, что Петера среди приехавших нет. Кто-то уточнил, что видели, как он и ещё двое (Серёга Блондин и самый молодой солдатик, студент-первокурсник Егорка) в общем потоке попали в другой автобус, и теперь, скорее всего, мы их не увидим по меньшей мере до завтра.

– Взвод! В колонну по три становись! – скомандовал Чалый, но взвод будто не слышал его…

Пришлось повторить уже громче и твёрже:

– В колонну по три становись, едрить вашу мать! Рав-няйсь! Смирно! Начинаю перекличку! – Чалый достал тетрадку со списком личного состава и начал читать фамилии бойцов, написанные его же почерком.

Закончив подсчёт, быстро сбегал к командиру батальона, доложил расход личного состава и так же быстро вернулся к взводу, который уже разбрёлся в некую безобразную толпу зевак.

– Становись! – скорее зло, нежели просто громко вскричал замкомвзвода. – Я разве давал команду на разброд и шатание?! Кто разрешил разойтись?! – Он говорил разгорячённо, но медленно и с расстановкой, обводя строгим взглядом первые ряды; сделал на миг паузу и уже спокойно продолжил: – Всё, пацаны, мы приехали, и шутки кончились. Завтра для нас начнётся война. Война для всех вас начнётся, и я не дам ломаного гроша за ваши жизни, если вы думаете, что на войне нет дисциплины. Когда нет командира, то его место занимает заместитель. Это важно помнить, особенно в бою. Уяснили?

Мужским хором раздалось:

– Так точно!

– Разрешите вопрос из строя? – раздался голос рядового Гурова, пришедшего в армию прямо из учительской средней школы, где ещё вчера сам строил учеников на занятиях по физкультуре.

– Разрешаю.

– А нам же говорили, что мы будем комендантскими патрулями в глубоком тылу стоять. Вы что-то знаете больше нашего? Скажите и нам.

– Я не могу знать больше вашего, так как я такой же солдат, только чуть старше. На войне, как и в армии, я не первый день. Просто жизнь знаю побольше, и есть у меня своё чутьё. Да и что такое третья или четвёртая линия? Это далеко от первой линии или рядом? Во время войны с фашистами глубина прифронтовой линии тянулась аж на триста километров, а нам до Харькова всего-то километров сто пятьдесят от границы. Ну что? Далеко мы будем от передка или близко, как по-вашему?

– Недалеко, – грустновато пробубнил Могила, стоявший первым в колонне.

С ним согласилось ещё несколько голосов.

– А ещё прикиньте, что привычной линии фронта не будет. Это не сорок первый год. Диверсионные мобильные разведгруппы как с их, так и с нашей стороны никто не отменял. Вот сами и представьте, какая вас ждёт служба в лесах Харьковщины, – мгновение помолчав, Чалый закончил: – Ладно, хватит на этом. Кто с вечера плачет, поутру засмеётся. Двум смертям не бывать, а одной не миновать, и за семь бед один ответ. Потом поговорим. Всё. Разойтись и занять общее место в спортзале на весь взвод. Могила, Гроз, Семен, отвечаете за организацию ужина.

* * *

В просторном и светлом баскетбольном зале с высокими потолками разные подразделения уже поделили места обитания, и взвод противотанкистов расположился прямо по центру, образовав достаточно просторный круг, застланный плащ-палатками и развёрнутыми спальными мешками. Могила, как суетливая хозяйка, старался над импровизированным «дастарханом», нарезая хлеб, открывая привезённые им из Донецка банки с соленьями и раскладывая консервы из остатков сухих пайков, которые умело вскрывал Виталик Семен. Руслану Грозу не было места на «кухне», и поэтому он пытался просто удобно разложить снедь так, чтобы каждому было легко дотянуться до своего пайка. Эту процедуру солдаты проводили ещё в Ханжонкове много раз в день, окончательно превратив общую солдатскую трапезу в некий общинный ритуал братания и преломления хлеба между некогда совершенно чужими людьми.

Пока бойцы оставшихся подразделений обустраивались, в зале появились гражданские люди с большими коробами и белыми мешками. Это активисты собрали у местного населения гуманитарную помощь, что в положении бойцов оказалось весьма кстати. Тёплые вязаные носки, свитеры и кофты, сотни рулонов туалетной бумаги, мясные и рыбные консервы, десятки упаковок чая, соли, сахара. Позже завезли смотанные в тюки одеяла и матрасы. Но самым главным подарком, конечно же, был табак в различных интерпретациях: от пачек махорки до блоков иностранных сигарет с фильтром.

Когда всё это было сложено в углу спортзала, вперёд вышла невысокая миловидная брюнетка не старше пятидесяти лет и обратилась к бойцам, вставшим из уважения со своих биваков и оставившим на время каждый свою суету.

– Ребята, – с еле скрываемым волнением начала она, – мы знаем, как ваша республика уже восьмой год живёт под обстрелами этих фашистских и бандеровских нелюдей, как страдают ваши детки, жёны, мамы и старики. – На этих словах она внутренним усилием попыталась остановить выбивающуюся из глаз слезу и продолжила: – И мы понимаем, каково вам идти в логово врага, когда ваш дом находится под обстрелами украинских ракет и снарядов. Но мы знаем и то, что вы вернётесь с победой и живыми. – Тут уже эмоции вконец захлестнули её, и женщина расплакалась, не стесняясь, утирала глаза кружевным платком, который сжимала в кулачке с самого начала своей речи.

Мужчины дружно захлопали и вслух стали благодарить её за тёплые слова.

Несколько успокоившись и взяв себя в руки, она продолжила:

– Друзья, мы привезли вам от имени областной организации «Народного фронта России» нашу скромную гуманитарную помощь и просим принять её.

Теперь перед бойцами вышел маленький капитан Нева, успевший остаться в одной оливковой тельняшке, шароварах, при домашних тапочках, и громко скомандовал окружавшей его толпе:

– «Народному фронту» и женщинам славного города Белгорода наше гвардейское – два коротких, один длинный: «Ура, ура, ура-а-а!»

Народ дружно, в унисон проревел басами приветствие, и затем раздались ещё более дружные аплодисменты…

* * *

После преломления хлеба и обязательного «пойдём покурим» начали укладываться. Чалый осмотрелся вокруг и, про себя пересчитав людей оставшегося в его распоряжении взвода, понял, что двоих нет: Андрея Хоменко и Виктора Гурова. Можно было предположить, что вечно неразлучные Хома и Гур просто стоят на свежем морозце, курят и скоро вернутся, но старый служака всё же решил выйти и проверить. Странно, но возле курительной урны никого не было, как не было никого и за углом здания, куда они могли отойти, прогуливаясь. Вернувшись в помещение, Чалый спросил у дневального о двух парнях, возможно, выходивших или входивших через турникет.

– Были такие, они в малый зал пошли. Нам, говорят, поговорить надо, вот и попросили старшего открыть им дверь на время. Эта комната направо по коридору, за углом.

Чалого, конечно, учили ещё в детстве, что подслушивать чужие разговоры и лезть в отношения между людьми недопустимо и отвратительно. Но это на гражданке и в сугубо мирное время. А тут на пороге война – и вдруг какие-то «тайны парижского двора», которые понадобилось обсудить подальше от чужих ушей, да ещё в специальной комнате для аудиенций.

«Уж не мордобой ли там у этих дружков?» – с тревогой подумал Чалый и поспешил к ним.