Текст книги "Ихтамнеты"

Стараясь подойти, не издавая лишнего шума, Чалый ещё издали обратил внимание на узкую щель между косяком и дверью, которую, очевидно, не стали запирать изнутри, что его немного успокоило…

– Витёк, я понимаю, что место всякого мужика сейчас на войне, и знаю, что ты патриот. Но и ты пойми меня: я – не всякий мужик, и я не такой патриот, как ты, чтобы за здорово живёшь и за тридевять земель от родного дома и семьи сложить голову под укропскими бомбами, – горячо, но стараясь быть неслышимым за пределами комнаты, говорил Андрей Хома.

Гур ему отвечал таким же приглушённым голосом, но гораздо спокойнее:

– Андрюха, я тебя не тянул в военкомат, как бычка. Я пошёл сам и в соответствии со своими внутренними убеждениями. Да, я отказался от брони, и об этом мы всю ночь говорили с женой. Она меня поняла и даже годовалым пацаном не стала привязывать. Я, может, в первый раз в жизни настоящий поступок совершил и не жалею. А ты-то чего всю дорогу со мной не разговаривал? Перед тобой-то я в чём виноват? Я также считал, что будем служить или воевать рядом с Донецком. И что теперь? Будем брать обратный билет? Это глупо.

– Ты же знаешь, почему я пошёл в военкомат? Только не прикидывайся, что не знаешь…

– Неужели ты сейчас хочешь обвинить меня в том, что ты сам пошёл по примеру друга добровольцем на фронт?

– Я не думал, что это так далеко зайдёт. Я не собирался, как ты говоришь, воевать, да ещё в такой дали от дома.

– Ты ребёнок, что ли, дружище? Это армия!

Наступила пауза. Кто-то закурил, и по запаху Чалый понял, что это электронные сигареты, которыми часто пользуется Гуров.

Первым прервал паузу Хоменко:

– Мы с тобой работаем вместе в школе уже шесть лет, и я никогда не давал тебе повода усомниться в своей порядочности и правильности поступков по отношению к тебе, к семье, к делу. Это так?

– Так, – коротко ответил Гур.

– Я и сейчас, может быть, поступил правильно.

– «Может быть»?! – вскликнул Витя Гуров. – Ты сомневаешься, что защищать Родину является правым делом? Скажи сразу, что ты просто струсил. Хотя до сих пор с нами ещё ничего страшного не случилось. Включил заднюю? Так и скажи, что обосрался!

– Да пошёл ты, знаешь куда?! А если вправду, то мне до жути страшно! И я не для этого получал золотую медаль в школе и диплом красного цвета в национальном университете, чтобы сдохнуть, как бездомный Могила или Гроз, который из своего забоя никогда бы так и не вышел за всю жизнь! Да, я не такой герой, как Коля Викинг, который только и кричит всю дорогу о том, что готов зубами рвать всех нацистов! Я простой и скромный учитель программирования в обычной средней школе, а ты меня затащил в эту задницу и теперь ещё спрашиваешь, почему я с тобой перестал общаться.

Снова наступила тишина. Гур задымил опять, прохаживаясь по комнате, в которой, очевидно, не было мебели, так как шаги отдавали свойственным пустым помещениям эхом.

– У тебя получается, что все пацаны, которые сейчас там спят и завтра уйдут на войну, в том числе и я, достойны претерпеть все лишения и погибнуть в бою, а ты, значит, нет? И получатся, что вся моя вина заключается лишь в том, что ты считал меня другом, которому слепо верил, и слепо же за мной пошёл в этот водоворот? Вот это поворот, дружище! – Гуров громко хлопнул себя по коленям и задал вопрос Хоме: – А разве я, Андрюха, не простой, скромный учитель физкультуры в той же самой средненькой школе? Или я не оканчивал на отлично институт? И разве у меня нет годовалого пацана? А твоя мама, может быть, не давала нам обоим напутствие на дружную службу и взаимную поддержку? И ты должен был первым инициировать эту встречу, а не дуться, как обиженный ребёнок, у которого отняли любимую игрушку Я снова первый иду к тебе и прошу этого разговора. Спасибо, конечно, за откровенность, но теперь мне будет очень трудно с тобой общаться как прежде. Если есть что сказать, говори сейчас. Мне, как и тебе, пора спать… и подумать над тем, как теперь мы будем служить вместе.

– То есть о дружбе уже речь не идёт? – вдруг повысил голос Андрей Хоменко.

– Так ты сам к этому ведёшь.

– Хорошо, пусть будет так, – голос Хомы стал взволнованным. – Ты должен знать, что мне приснился ещё дома сон, который не даёт покоя с тех пор, как мы надели форму и попали в этот коллектив. Хочешь послушать?

– Андрей, ты программист, учитель с высшим образованием – и веришь во всякую чушь?

– Послушай и ты поймёшь, что это вещий сон. Дай мне минуту.

– Изволь. Слушаю.

– Так вот, мне накануне отъезда привиделось, как нас строят там, на интернате, как мы тупо таскаем и перетаскиваем мебель, роем туалеты, едем в этом дурацком поезде, который не остановился ни разу, ни на одной порядочной станции. Ты понимаешь? Я это всё видел заранее! И это сбылось наяву.

– И что ты увидел дальше в своём пророчестве? – усмехнулся Гур, по-видимому, не очень доверяя рассказу Хомы.

– Не смейся, Витя. Там и про тебя будет, – Андрей закурил и продолжил: – Мы будем рыть окопы. Много будем рыть. Будем строить блиндажи и прятаться от минных обстрелов. Мы с тобой будем стоять на одном блокпосту, и на наш взвод пойдут танки. Много танков и много солдат в чужой форме.

– И мы победим, конечно? – продолжал усмехаться Гуров.

– Нет, не победим. Многие погибнут, и многие попадут в плен. Не веришь? Но так и будет, и я этого очень боюсь. Вот что меня и оттолкнуло от тебя, Витя. Мне стало ужасно не от понимания пророческого сна, а от того, что я увидел в конце и отчего проснулся в поту.

Гур уже сам начинал верить в рассказ друга и вполне серьёзно спросил:

– И чем всё закончилось? Не тяни кота за свои же яйца. Говори!

После некоторой паузы Андрей досказал свой странный сон:

– Я упал ничком на дно окопа, и мне в спину выстрелил… свой! – слово «свой» он произнёс таким таинственным шёпотом, каким говорят обычно сумасшедшие, когда делятся «большим страшным секретом».

– Да ладно! Ну ты, брат, себе страхов нагнал! – начал успокаивать Гуров. – И что тебе мешало рассказать эту галиматью мне перед военкоматом? Да я бы сам тебя к психиатру отвёл, да и бронь-то твоя у тебя в кармане была. Надо было тогда же и свалить. Что мешало?

– Я боялся, что ты меня за труса примешь или за дурика. Вот и не стал никому рассказывать.

– Даже жене?

– Даже жене!

– Ну и хорошо, что всё прояснилось сейчас, – спокойно сказал Гур, и Чалому показалось, что он обнял Хоменко и даже похлопал по плечу. – Ты успокойся и держись меня, как всегда. Пацаны у нас подобрались хорошие. И не надо больше никому о них говорить плохо. Не надо их отделять от себя. Они тебе ещё жизнь спасут, если что.

– Успокоил, тоже мне, – уже несколько дружески ответил Андрей и тоже приобнял товарища.

Чалый понял, что разговор подходит к концу, и, решив не рисковать, чтобы не быть застигнутым на месте, поспешил удалиться к остальным. В спортзале горел только дежурный свет, а из разных углов какофонией плохо сыгранного оркестра доносился разнотонный храп уставших от долгого пути солдат. Стараясь не наступить на спящих товарищей, он пробрался к своему месту и тут же улёгся.

Думать об услышанном разговоре ему не хотелось уже только потому, что это его действительно не касалось, никакого мордобоя не состоялось, а дружба двух молодых людей не развалилась.

«Вот и слава Аллаху!» – заключил в мыслях Чалый и, несмотря на доносившийся со стороны Вити Истомина непрестанный свистящий кашель, всё же погрузился в глубокий сон.

* * *

Украина встретила морозным солнечным мартовским днём, когда колонна бронированной техники, военных грузовиков с личным составом и боекомплектом, вереницей полевых кухонь и разноцветных, некогда гражданских автобусов и пикапов въехала без особых преград по уже разбитым воронками дорогам Харьковской области. Трудно было не заметить последствий недавних боёв, оставивших после себя рытвины траншей и бомбовых разрывов, перебитую и сожжённую технику, разрушенные окраины придорожных сёл и хаотично разбросанные мародёрами вещи гражданского населения. Иногда на пути следования виднелись бугорки свежих могил с наспех сколоченными крестами и воткнутыми древками с растрёпанными кусками жёлто-голубой материи. Война, казалось, наследила буквально на каждом квадратном метре широкой округи, ещё покрытой снегом, перепачканным вывернутой снарядами землёй и уже забуревшей кровью.

Бойцы ехали, молча глядя по сторонам, всё отчётливее понимая умом и ощущая каждой клеточкой организма, что война становится болезненным этапом их жизней, из которого живым и невредимым выйти повезёт далеко не всем…

Страха как такового ещё не было. Он придёт позже, когда в двух метрах от тебя разорвётся «неожиданный» снаряд, опустошительно выпрямляя и без того прямую кишку и выворачивая напрочь всё органическое нутро человека. Единственное, чего он хочет в этот миг, – это зарыться в самую глубь земли, накрыться по самую макушку чем-нибудь большим, толстым, непробиваемым, непроницаемым, спасительным. Когда же проходит оцепенение и возвращается способность оценивать ситуацию вокруг, а мысли в голове всё ещё жужжат, как пчелиный рой в улье, ты вдруг впервые понимаешь, что твоя жизнь не прервалась случайно, но всё может повториться уже через мгновение, которое окажется последним. Молитвы, услышанные от бабушек в далёком детстве, чётким строем связанных чудесным образом словосочетаний начинают вырисовываться в памяти, вольно или невольно воспроизводясь вслух твоим же голосом, которого ты слышать не можешь по причине полной глухоты и контузии. Но и это ещё не страх… Его ты увидишь позже, когда после обстрела заглянешь в лица оставшихся в живых товарищей. Вот там и будет нарисован ОН: смертельный, бледно-синий, с вытаращенными наизнанку глазами и кривым оскалом застывшего ужаса на искорёженных и потрескавшихся бескровных губах. В твоём лице товарищи будут видеть то же самое, что и ты в их обескураженных физиономиях. Вот так впервые приходит страх на войне. Но всё это будет потом…

А пока в тентованном КамАЗе бойцы отдельного противотанкового взвода третьего батальона стрелкового полка мобилизационного резерва Народной милиции ДНР направлялись навстречу войне. Их головы нестройным тремором сбившегося с ритма барабанщика наполняли мысли о неопределённом будущем, и оттого на душе каждого было неуютно и до тошноты тесно.

– Чалый, скажи мне, только честно, – повернувшись лицом к заместителю командира взвода, спросил совсем безусый Егорка, отметивший свои восемнадцать годиков за две недели до мобилизации, – тебе-то самому не страшно?

Старого солдата этот вопрос не удивил, тем более что задавал его совсем мальчик, только вчера оторвавшийся от мамкиного подола.

– Разве я похож на полного идиота или дебила, чтобы потерять чувство осторожности, которое основывается именно на страхе? Не бояться на войне нельзя, иначе – всё, кранты! Надо беречь свою драгоценную жизнь. Только помни, что на войне твоя жизнь нужна в первую очередь не тебе, а твоим товарищам и командирам, если, конечно, они правильные командиры. Пока ты жив – ты воин с оружием. Иначе ты кусок говна бесполезного, уж извини за прямоту. Поэтому ты должен сохраниться, быть осторожным и, как бы это странно ни звучало, бояться умереть. Уловил ход моих мыслей, Егорка?

– Угу, – согласился салага и тут же добавил: – Непривычно всё это!

– Ещё бы война была привычным делом. Держись меня или вон, Могилы: он парень бывалый, окопы рыть тебя научит. Ведь в окопе твоё спасение, правильно я говорю, Витёк?

Истомин ничего не слышал из-за нарастающего лязга гусениц и рёва танковых дизелей, но, увидев, что Чалый кивком головы указал на него, ответил, так же дёрнув головой: а как же?

– Вот видишь, Егорка, Могила тоже согласен. Пойдёшь к нему вторым номером на гранатомёт?

– Ага, пойду! Только вы мне РПК на «калашмат» поменяйте, – уже прокричал в ответ Егорка, пытаясь перекрыть шум параллельно идущей колонны танков.

– А чем тебе ручной пулемёт не нравится? Тяжелее, что ли, автомата?

– Ну да, – ответил парень и, вполоборота повернувшись к Чалому, устремил свой взгляд за кузов, где за отброшенным на крышу тентом открывалось зрелище…

Следом за их КамАЗом, растянувшись чуть ли не до горизонта, по разбитой дороге, которую справедливее было назвать направлением, медленно и коварно, обползая ямы и воронки, юзом двигалась военная бронированная «змея-колонна», всё удаляясь от государственной границы России и всё глубже вгрызаясь внутрь неизвестности. Ползла грозно, шумно, тяжело, словно силище неуёмное, готовое размалывать в пыль на своём пути любые преграды, разрушая их до основания мощью своей артиллерии и раздавливая многотонной бронетанковой грудой любой намёк даже на попытку сопротивления.

Где-то низко над головами пара невидимых глазу боевых самолётов преодолела звуковой барьер, и внезапный мощнейший хлопок в небе заставил буквально всех дёрнуться к полу и даже упасть ниц. Егорка, к удивлению Чалого, остался невозмутим.

– Чего ты? Не испугался, что ли?

– Не успел, но ссыкнул, кажись, точно, – со смущённой улыбкой проговорил он по секрету на ухо старому сержанту.

– Штаны зимние, толстые – насквозь не пробьёт. Через час на тебе само просохнет.

– Это от неожиданности, а так-то я и не испугался вообще, даже ничуть. А вот вы только посмотрите, какая армада идёт с нами… Я даже бояться перестал… кажись…

– Ну вот и ладушки. – Чалый приятельски хлопнул слегка Егорку по колену и закончил: – Значит, к Истомину тебя и определим. На том и порешили. Быть посему, Витя?!

Истомин снова согласно кивнул, широко и весело заулыбавшись в ответ Чалому темнотой своего беззубого рта.

* * *

Разворачивались в посёлке городского типа с обнадёживающим названием – Отрадное. Трёхэтажное здание местной средней общеобразовательной школы, на фронтоне которой уже были водружены Герб Российской Федерации с триколором Государственного флага вместо сбитого трезубца, наполнялось, словно муравейник, сплошь «зелёными человечками» в одинаковой униформе, таскавшими туда-сюда ящики с боекомплектами и личное оружие. Вместо выселявшихся подразделений Луганской армии, уходившей на новые позиции, севернее Харькова, заезжали свежие силы армейского корпуса ДНР.

Учебные классы и спортивный зал оказались тесными для размещения всего личного состава, потому расселялись прямо на полу в коридорах и даже на лестничных пролётах. Уже в наступившей темноте народ, спотыкаясь о разложенные вещевые мешки и ящики, толкаясь, матерно выказывал неудовольствие свалившимися неудобствами.

Взвод разместился в классе украинского языка, где висел портрет Тараса Шевченко, а Руслан Гроз сразу обнаружил деревянный игрушечный автомат Калашникова.

– Вот к чему на уроках украинского языка нужен был этот предмет? – задал риторический вопрос Руслан.

– Готовили патриотов для защиты от Русского мира, – ответил Гур. – И через язык, и через мозги.

– Они тут укропских гитлерюгендов готовили, что ли? – не унимался Гроз.

– Да… промывали головы, видать, не на шутку, – произнёс, слегка заикаясь, Лёха Лексус, уже расположившись под столом у окна.

– Под окном спать опасно, – раздался голос внезапно появившегося Петера.

Народ радостно загалдел, увидев пропавшего из вида командира взвода, и принялся обнимать его, будто после долгой разлуки.

– Да я же под столом, если что, – ответил Лексус, улыбаясь, и, подойдя к Петеру, обнял его по-дружески.

Следом за командиром вошли ещё трое: пузатый командир батальона майор Фесенко, из донецких добровольцев первой волны, российский советник подполковник с позывным Близнец, а также младший лейтенант лет сорока, высокого роста и растерянного вида.

– Внимание, товарищи, – обратился Близнец, выдвинувшись вперёд. – Представляю вам нового командира взвода, младшего лейтенанта. – Чуть замялся, повернулся к новичку и спросил: – Как тебя пацанам называть?

– Дмитрий Николаевич, можно просто Димон, – еле слышно пробубнил новый командир.

Народ безмолвствовал недолго:

– А чем Петер-то вам не угодил?

– Нас не спросили…

– Братва привыкла уже к нему как к родному…

– Он же хороший командир, пацанов сплотил как надо…

Чалый поднял руку, пытаясь унять беспорядочный гвалт, а когда всё стихло, сказал:

– Тогда пусть замкомвзвода буду не я, а Петер. Мне эти должности ни к чему.

– Отставить разговоры, – возмутился командным голосом Близнец. – Вы солдаты или где? На войне или что? Приказы хором не обсуждаются. Мы на Петера другие виды имеем, да и звания у него армейского офицерского нет. Пока нет. А тут настоящий офицер, хоть и без опыта, но вы ему поможете, надеюсь. Что скажешь, замкомвзвода?

– Понятное дело, что поможем, но ведь и мы – человеки. Я бы всё же Петера вместо себя видел очень даже правильно.

Петер стоял, молча обратив взгляд в сторону окна, которое братва успела задёрнуть плащ-палатками. Снова наступила неловкая тишина, которую нарушил командир батальона:

– Пацаны, вам ещё не раз придётся менять командиров. Причин для этого будет достаточно, так как мы на войну приехали. Вот и научитесь адаптироваться к любым обстоятельствам. Приказы действительно не обсуждаются, а службу вашу никто не отменял. Петер пока побудет в вашем подразделении в качестве, так сказать, помощника командира взвода и передаст дела, а чуть позже и ему новое подразделение найдётся, – высказался наконец майор Фесенко.

Деваться было некуда. Старшие командиры вышли из класса, и Петер, чтобы не затягивать неловкий момент, подошёл к Димону, протянул руку, крепко пожал и, развернувшись, обратился к бойцам:

– Прошу знакомиться всему личному составу персонально.

Все по очереди начали подходить к новоиспечённому комвзвода, здороваться, называя имена и позывные.

– Чалый, я надеюсь, что вы мне поможете? – тихо начал разговор Дима, подойдя ближе к старому солдату. – Вы тут человек, я смотрю, уважаемый, а я в жизни даже пистолета не держал.

Чалый взглянул на него с высоко поднятыми бровями, с досадой покачал головой и ответил прямо:

– Дмитрий Николаевич, можете ко мне обращаться на «ты», а вот позывной вы себе выбрали неправильно. Вы не Димон для подчинённых, а товарищ лейтенант. Это ваша первая ошибка. То, что у вас нет опыта службы в армии к сорока годам, не добавляет чести, но понять можно, и дело это поправимое, как поправимо оно и у большинства личного состава взвода и даже полка. Главное – быть командиром, в чём я вам, безусловно, помогу. А позывной вам народ сам подберёт. Это уж как вы сами себя проявите. Может быть, и Димон станет героическим позывным, так как не имя красит человека, а человек – имя. Делами, конечно, и личным примером.

– Я вас понял, Чалый. Спасибо.

– Ну, мы будем сегодня жрать, товарищи?! А то у меня кишка кишке уже протокол пишет! – раздалось излишне громкое возмущение со стороны углового стола, где уже давно колдовал над остатками сухого пайка и раскрытыми банками солений Витя Истомин, озабоченный приготовлением ужина, пока народ размещался и знакомился с новым командиром.

Кабинет сразу наполнился громогласным гоготом, и обстановка разрядилась сама собой.

* * *

Было ещё темно, но на школьном дворе царило оживление. Полк впервые после долгой дороги и отдыха строился по батальонам, ротам и отдельным взводам. То там, то здесь слышались громкие команды, проводилась перекличка личного состава, над строящимися колоннами по-прежнему поднимался табачный дымок и, как в пчелином улье, гудели басы и баритоны бойцов полка.

– Слушай мою команду! – послышалось из центра построения. – Равняйсь! Смирно! Товарищ полковник! Личный состав полка по вашему приказанию построен! Начальник штаба…

– Здравствуйте, товарищи! – обратился к строю высокий человек в российской полевой форме без знаков различия на камуфляжной куртке.

Недолгая пауза – ив ответ разноголосицей с трёх-четырёх сторон совершенно невпопад прозвучало нечто похожее на мычание-блеяние сборного деревенского стада, бредущего с лугов на вечернюю дойку.

– Это что такое, вашу мать?! – разразилось откуда-то из центра перед строем. – Вас, ёп… ть, не кормили, ёп… ть, или, ёп… ть, тут передо мной быки с телятами стоят, ёп… ть?! А ну ещё разок, да веселее! Здравствуйте, товарищи!

В ответ прозвучало громкое, звучное, дружное, разносясь по всему утреннему селу и, возможно, его окраинам, «Гав! Гав! Гавищ! Гавковник!», что означало в переводе на спокойный и понятный гражданский язык «Здравия желаем, товарищ полковник!».

Дальше, как водится, командиры на полусогнутых, отдавая приветствие у правого виска, покрытого форменной вязаной шапочкой, стали подбегать, подходить, прихрамывая, подходили строевым шагом к командиру полка и докладывать о расходе личного состава; разворачивались через левое плечо и уже спокойно возвращались в строй. Комвзвода Дима, подходя для доклада и забыв переложить блокнот в левую руку, попытался отдать приветствие сначала левой рукой, а потом, замешкавшись, сунул список состава в карман куртки и всё же отдал честь правой.

– Эх, наслужимся мы с этим командиром! – высказался Гроз.

– Да ладно тебе, Руслик, растерялся пацан. Чего не бывает, – попытался разрядить ситуацию Серёга Мэтр.

Чалый молчал, хотя ему тоже было что сказать в унисон Грозу, так как, почитай, полночи слушал нытьё шептавшего прямо в ухо новоявленного комвзвода о том, что «Россия неправильно сделала, что послала нас сюда, и мы теперь оккупанты», что «под Мариуполем пипец, замес и трупы штабелями», что «местное население нас проклянёт», что «если и вернёмся, то не все…». Чалый не стал говорить ничего братве об этом, промолчал и в строю, решив пообщаться со взводным с глазу на глаз.

«Возможно, придётся бить морду, если сразу не уяснит, что дух командира прямо отражается на душевном подъёме или упадке личного состава», – думал про себя старый солдат.

Командир, нервно поправляя неудобно висевшую прямо на мошне кобуру пистолета, подошёл и объявил, что сейчас начнут раздавать патроны, гранаты, заряды к «морковкам» гранатомётов и прочую «хрень», которая в армии называется коротким словом БК (боекомплект).

* * *

К радости не только Могилы, но и всего проголодавшегося состава, появились полевые кухни, задымившие на всю округу, разнося аппетитные запахи солдатской горячей еды.

Поступил первый наряд, который поручили возглавить Чалому: выкопать окоп под очередной блокпост вдоль центральной улицы посёлка, у въезда в школьный двор. Сержант принял приказ под козырёк и отобрал в команду Серёгу Мэтра, Виталика Семена, Руслана Гроза, Андрюху Кибало и, куда уж без него, Витю Могилу.

«Что за хрень такая: луганчане в этом селе почти неделю стояли, войдя вместе с россиянами, а никаких окопов, блиндажей или хотя бы элементарных постов со шлагбаумами так и не оставили? – с недоумением спрашивал себя Чалый. – Неужели так и сидели? Чего или кого ждали? А может, мы чего-то не знаем? Может, уже армия в Харькове и скоро конец войне? Не может быть, чтобы так быстро…» Он шагал, и рассуждения, роившиеся в голове, не вселяли оптимизма, однако вслух это говорить было категорически нельзя. Категорически!

– Вот, Могила, сейчас будет твой звёздный час, и ты всем нам продемонстрируешь свой непревзойдённый талант копателя и землероя, – весело заговорил сержант и хлопнул по-дружески по плечу Истомина.

Гроз не остался в стороне:

– Меня аж трясёт, жуть как хочу глянуть, как Витя за полтора часа сам за всех ямку выроет. А то я этой лопатой в очистном забое за свою молодую жизнь накидался так, что лучше бы отдохнул, пока Могила нам цирковой аттракцион показывает.

– Ты, Русланчик, за меня не боись. У меня с этим нема проблем. Но только когда мины полетят, то уж извини – место для тебя будет в последнюю очередь. Хотя так и быть, могилку тебе опосля я самолично выкопаю. Увидеть, однако, тебе этого уже не доведётся.

– Эх, Витя, мрачно шутишь, – не унимался Руслан. – Я росточком малой, и мне окопчик для себя рыть недолго. А если ты не пустишь, то я к Андрюхе Бомбалелло занырну. Он вон какой пузатый! Там места таким, как я, ещё двоим хватит. Что, Андрюха, пустишь?

– Пустишь, когда штаны спустишь! – весело ответил Кибало, и вся группа дружно захохотала.

Работали весело и с настоящим огоньком, поочерёдно перекуривая и часто очищая лопаты от налипавшей земли и глины. Так учил и за этим строго следил «старший копатель» взвода, рядовой Виктор Истомин, по-наставнически показывая, как удобнее держать инструмент на разных стадиях углубления, и своим примером демонстрируя действительно непревзойдённое мастерство и высокую профессиональную квалификацию. К обеду работа была завершена, а принимавший объект российский советник Близнец тут же приказал сопровождавшему его комвзвода Диме составить список для поощрения за быстрое и добросовестное выполнение задания.

– Нам бы, товарищ подполковник, – вставил Гроз, – вместо поощрения сигарет или махорки какой. Ведь ещё в поезде всё закончилось, а в Белгороде гуманитарка не всем досталась.

– Хорошо, солдат, – тут же ответил советник, всегда ходивший в спортивной шапочке и гражданской чёрной куртке поверх военной формы, – этим займётся ваш командир взвода. – И, бросив приказной взгляд на Диму, отправился восвояси.

Народ синхронно повернул головы в сторону командира, на что тот только пожал плечами и развёл руками.

– Вот вам и благодарочка, как от барана ярочке, – пошутил Виталий Семионенко и, подобрав свою лопату, двинулся вслед за группой товарищей, устало зашагавшими в направлении полевой кухни…

Быстрее всех, естественно, затопал Могила, усталость с которого слетела вмиг, как только со стороны очереди за обедом послышалось волшебное слово «борщ».

* * *

В конце дня взводу была показана позиция на северо-западной окраине села, где предполагалось построить укрепления с окопами в полный рост, блиндажом под бетонным перекрытием, гнёздами-бойницами для пулемётов, выступами в траншеях для работы противотанковыми гранатомётами. Лопаты и ломы раздобыли в пустых хатах и брошенных дворах, где ко всему прочему провели расселение личного состава. Решили: чем ближе жилище к позиции, тем чаще можно будет менять дозоры на постах, а в случае внезапного нападения или наступления – как можно быстрее вступить в бой.

Ещё стояли морозы, и земля, особенно ночью и на окраине, в поле под метровой толщиной снега, не хотела сдаваться за здорово живёшь, сопротивляясь усилиям бойцов, терзавших почву штыковыми лопатами, ломами, топорами и разжигавших костры по контуру будущего укрепления. Люди менялись каждый час, отогреваясь в занятых избах, где уже вовсю пылали угли в печах, возле которых можно было просушить стельки ботинок и запотевшие от работы бушлаты. Там же поили горячим чаем с откуда ни возьмись появившимся мёдом.

На том же рубеже кроме противотанкистов поставили по отдельному взводу снайперов и гранатомётчиков, собрав, таким образом, в одном месте чуть больше восьмидесяти человек на ширину обороны в километр.

К утру всё было выкопано. Не хватало лишь бетонного перекрытия над блиндажом. Этим вопросом занялся Петер, и вполне быстро на позиции появился какой-то импортный трактор на колёсах, притащивший за собой две дорожные плиты. Ещё день ушёл на затаскивание двух бетонных тяжестей поверх бруствера блиндажа, и уже с наступлением темноты внутри укрытия начали давать тепло две печки-буржуйки, что сразу же увеличило и количество личного состава в дозоре, и продолжительность его пребывания на посту.

* * *

Так в первых числах марта 2022 года в заснеженных полях Харьковщины началась и по своим законам потекла прифронтовая жизнь бойцов отдельного противотанкового взвода третьего батальона стрелкового полка мобрезерва Первого корпуса Народной милиции ДНР.

Уже который день всё сильнее разгорался адский огонь войны, пожиравший на своём пути всё, что ещё вчера казалось незыблемым и вечным, оставляя за собой опалённую землю и разорванные человеческие судьбы, как вызов всему живому, как вызов самому Богу, сотворившему жизнь. Отец наш, прости нам грехи наши тяжкие!

Никто не мог знать, что ожидало впереди этих вчера ещё мирных людей, одетых в военную форму и получивших в руки оружие. Не знал этого и рядовой Виктор Истомин с позывным Могила, вчерашний бездомный бродяга и маргинал, волей судьбы ставший воином Донбасса, получивший доброе признание равного среди равных в дружной семье боевых товарищей, с которыми предстояло уже в ближайшем будущем хлебнуть не только похлёбки из одного котелка…