Текст книги "Непостоянные величины"

Высокоградусное доверие

Слово «общение» относилось к разряду наиболее нелюбимых у Романа. Он усвоил, что понимали под общением многие из тех, кто желал поговорить. Они хватались за любой повод рассказать о себе, изложить свои воззрения на жизнь, приплести к повествованию родных, друзей, знакомых. Едва ли кого-то волновал тот факт, что слова «общение» и «общий» однокоренные. В воображаемой идеальной коммуникации собеседники искали общие темы и сближались в ходе диалога. На деле приходилось выслушивать проникновенные пассажи о братьях-сестрах и друзьях из условного Омска, об очередном взятом титуле в «Про Эволюшн Соккер», о космических скидках на «АлиЭкспресс», о бессонной ночи перед зачетом. Роману словно вручали несвежее белье, а затем удивлялись, почему он не примеряет его и не загорается восторгом.

Разумеется, Роман не бросил попыток найти друга, с которым установится взаимная откровенность и какой с легкостью и радостью поддержит разговор о свежем альбоме «Мэник Стрит Причерз» или о пятнах на Луне, о деконструктивных практиках или о стоптанных кедах. Если бы надежда найти общий язык хоть с кем-нибудь пропала в двадцать два, то в этом читался бы серьезный намек на патологию.

Переезд в Казань усложнил и без того почти бесперспективные поиски идеальной коммуникации. Тяжело предугадать, как отреагировали бы Максим Максимыч или Вадим на признание, что Роман виновен в трагедии. Он почти самозванец: притворяется славным малым, не будучи таковым. Самозванцев на Руси искони не привечали хлебом и солью. Пока объяснишься, навлечешь на себя тысячу подозрений. Проще оставаться загадочным москвичом. И лжи в том никакой.

С таким убеждением Роман выдвинулся в центр города. Поза льва избавила от проблем с горлом, поэтому рейду по пабам ничто не препятствовало. Хотелось выломиться из привычного маршрута от школы до дома на Красной Позиции, иначе Роман рисковал прикипеть ко всему заурядному, как жители улиц Пугачевская и Хороводная. Сам не заметишь, как полюбишь сериалы на СТС и обзаведешься фразами вроде «А голову ты не забыл?» и «Расскажи всем, вместе посмеемся».

Едва Роман ступил на Баумана, центральную улицу Казани, его атаковали со всех сторон. В руках очутились флаер на рулетик с баклажаном и листовка от пиццерии. Два гастарбайтера с засаленными волосами пригласили сфотографироваться с обезьяной в манишке. Рослый проповедник зычным голосом затянул песню о Боге и, натолкнувшись на безразличие, вручил визитку, содержащую, помимо прочего, следующий текст: «Если у вас есть вопросы, связанные с Библией, можете задать их на нашем сайте». Чтобы избежать назойливого люда, Роман свернул на соседнюю улицу. Внимание привлек паб «Дублин» с выставленными в витрине бразильским флагом, футбольными майками с автографом и гитарой.

Несмотря на воскресный вечер, паб встретил провинциальной вялостью. В первом зале бородатый бюргер в бриджах и футболке с черепом потягивал темное пиво у барной стойки, изредка бросая взгляд на экран с английской премьер-лигой. Два поддатых студента с опустевшими кружками подсчитывали, какую часть мелочи оставить гарсону на чай. В углу устроился аномальный персонаж приблизительно того же возраста, что и Роман. Он был одет в рубиновую рубашку и брюки с подтяжками. Перед ним высилась бутылка виски «Тичерз», из которой чудак подливал скотч в бокал с толстым дном. Рядом стояла початая бутылка эля «Килкенни». Картофель фри стыл на тарелке.

Если посетитель упражнялся в эксцентризме, то получалось удачно. Роман до того не видел, чтобы кто-то, кроме Рэя Вэлкоро из второго сезона «Настоящего детектива», напивался таким способом.

Во второй зал Роман не пошел, последовав примеру бюргера и заняв место у барной стойки, и заказал полпинты «Гиннесса». Бармен инертно кивнул и осведомился насчет закусок. Роман соблазнился драниками с грибами по специальной цене.

На третьем глотке Роман почувствовал, как его плеча коснулась рука. Тип в рубиновой рубашке, высокий и нескладный, без малейших признаков опьянения на лице, виновато улыбался.

– Кажется, я переоценил свои способности. Вы не поможете мне?

Роман вопросительно оглядел чудака.

– День добрый. Помогу в чем?

– Как же в чем – в сохранении достоинства!

– Не понял.

Собеседник изобразил нетерпение.

– Все просто! Думаю, вы детскую порцию «Гиннесса» не из религиозных соображений заказали, а из финансовых. Мне же свое не выпить. Что мне теперь? Ударить лицом в грязь и унести бутылку в кармане? Я затем месяц от зеркал буду отворачиваться от стыда.

Роман не врубался в провинциальную психологию. Не допил – оставил. Пожалел – притворился, что внезапно вызвали по делу, и забрал с собой. В чем, собственно, проблема?

– Перемещайтесь ко мне, я угощаю!

Незнакомец подкупал наивной манерой разговора и множеством излишних движений. Он всплескивал руками, подносил их к лицу, касался воротника, тер пальцами переносицу и щетину, морщил лоб и совершенно не старался произвести впечатление нормального, добропорядочного гражданина. Будь что будет. На всякий случай Роман решил не подставлять спину и выливать виски за шиворот, когда начнет пьянеть.

Едва Роман подсел, незнакомец потребовал у бармена второй бокал и заверил в чистоплотности намерений:

– Я не заднеприводный, можете не волноваться. Никаких манипуляций.

Официантка доставила драники с грибами. Чудак разлил виски и трепетно, точно кубок, взял бокал и втянул носом аромат.

– Будем считать, что меня зовут Азат. Вас как величать?

– Леопольдом Викентьевичем, – нашелся Роман.

Самонареченный Азат скривился.

– Не надо жеманничать, пожалуйста. Вам бы понравилось, если бы я выдал себя за Людвига Эрнестовича?

– Роман я.

– Пусть будет Роман. Короче, за знакомство, мой римский друг. За знаковое знакомство!

Азат предпочел закуске долгий глоток пива. Роман осторожно отхлебнул «Гиннесса» вслед за виски и медленно досчитал про себя до пяти, опасаясь, что отключится от такого коктейля прямо здесь. На удивление, эксперимент удался. На череп словно легонько надавили изнутри – и отпустили. Грубый, торфяной «Тичерз» недурно сочетался с дегтярным привкусом пива.

– В шотландских барах виски запивают элем, – заметил Азат. – У меня, правда, «Килкенни», пиво ирландское, ну да ладно. Главное, что не английское. Был в Шотландии?

– Нет.

– И я. А хотел бы устроить алкотур, как Иэн Бэнкс.

Азат не заботился, понимают его или нет. Он осыпал Романа целым ворохом автобиографических сведений сомнительной достоверности. Поклонник алкотуров писал прозу, но слово «писатель» не жаловал – исключительно по фонетическим причинам. На «мастера» Азат тоже не замахивался. Его крамольную антиутопическую повесть о вымышленном северном городке опубликовали в казанском журнале, за что мракобесное руководство этого издания уволило редактора, по чьей воле напечатали текст. Через полгода московский фонд поддержки молодых авторов за ту же повесть присудил горе-литератору стипендию на путешествие в Норильск, послуживший прототипом северного городка.

– Какая история, а? Талантливого диссидента проклинает малая родина, а он добивается в итоге награды за самоотверженный труд. Со стороны выглядит так. Однако, – произнес Азат, поднимая указательный палец, – все было мелко, банально и некрасиво. Мне в этой ситуации не себя жаль, а редактора. Она-то работы лишилась. Виноват перед ней.

Азат утверждал, что его рекорд – бутылка виски за вечер. Это без пива. Если с пивом, то полбутылки и три «Крушовице» по ноль пять. А напиться до чертиков дешевле всего, перемешав в эмалированной кружке теплую водку с кубанским каберне в пропорции пятьдесят на пятьдесят. Литератор не претендовал на подвиги Ремарка, Буковски и Венички, а скромно учился у мастеров. Сердечную подругу и друзей Азат своими сочинениями не донимал, лишь по большим праздникам предлагая прочесть наиболее удачный, по его мнению, фрагмент. Расстраивался, когда получал поверхностный отзыв из общих слов.

Под воздействием градусов Роман обмолвился, что приехал из Москвы. Далее последовала легенда о казанском дедушке и твердом намерении писать научную работу о поэте Перцове, друге Пушкина. Азат обозвал москвича романтиком и признался, что в столице ему больше всего по душе район в округе станции метро «Спортивная» с домами в стиле конструктивизма.

– Я часто там гулял, – сказал Роман. – Мне и набережная нравится.

– Правда? – обрадовался Азат. – На Погодинской еще дом голубой с наличниками и посольство экзотическое! Как уж его…

– Иракское.

Литератор заговорил о грандиозных конструктивистских проектах, о мученической фигуре Ивана Леонидова, а Роман ошарашенно уставился на бутылку, даже не силясь изобразить интерес к рассказу. В памяти всплыли затуманенные образы. К. грозится, что заставит его скучать. Не сожалеть, а именно скучать. Роман без пояснений выдирает из рук опешившего промоутера стопку листовок и опускает их в ближайшую урну. Одинокие скитания по конструктивистским кварталам и дрянной пост-хардкор в наушниках. Закат на набережной и листы из лекционных тетрадей в реке.

– …Ле Корбюзье, сам Ле Корбюзье восхищался, вы представляете? – продолжал Азат.

Роман жестом остановил его и залпом опрокинул бокал.

– Слушай, – сказал он, кривясь от большой дозы виски. – Слушай, пожалуйста.

Он рассказал почти все, прерываясь на глоток-другой. Умолчал только о сверхъестественном избавителе, который спустился из ниоткуда и дружески положил руку на плечо.

– Мощно, – нашелся многословный до того литератор.

Они выпили за самую драматическую профессию в мире – за учителей. Перед Романом образовалась полная кружка с «Гиннессом». То ли Азат шепнул официанту, то ли сам учитель, разгоряченный повествованием, машинально попросил добавки.

Алкоголь пробуждал тягу к длинным и вычурным речам.

– Напряженные у тебя отношения с Богом, – сказал Азат, выслушав теорию о христианстве как прародителе всех тоталитарных систем.

– Сдвинутость на Боге страшит больше глобального потепления или мирового терроризма, – сказал Роман. – Меня пугает страсть верующих, с которой они навязывают остальным божественный образ. Это что за великомудрый феномен, который его приспешникам приходится раз за разом оправдывать через теодицеи? Ведь Бог даже не нуждается в разоблачениях, потому что для суда над ним достаточно лишь внимательно прочитать Библию. В ней рисуется властолюбивый, самодовольный, возбужденный, алчный пожиратель трупов и разжигатель войн. Тиран, который поверг в трепет преданного Авраама и отправил сына на погибель. Тиран, который карает за малейшую провинность, а более всего – за проявление воли или недостаток смирения. Бог – это тот же пахан на зоне. Его жестокую власть и свирепый нрав терпят из страха, что без Бога-пахана кончится некое подобие порядка и наступит беспредел.

Лицо Азата приняло суровое выражение.

– Ты, значит, черную масть не уважаешь? Что-то против понятий имеешь? Я сейчас пацанов позову по телефону, и ты повторишь им про зону. Про Бога-пахана повторишь. Слабо? Мои кореша – люди верующие.

Рука взметнулась к налившемуся свинцом кадыку, прежде чем Роман успел прервать ее резкое движение. И этот сейчас начнет катить бочку и разводить на пики точеные? А если впрямь пригласит дружков с наколками, воспитанных по тюремным законам?

– Шучу я, расслабься, – успокоил Азат. – Разделяю твои мысли насчет тюрьмы. Я анархист и считаю, что власть, государственная ли, воровская ли, создана для унижения человеческого достоинства. А понятия выработаны преступным миром, чтобы блатные паразитировали на честном и трудовом народе и безнаказанно творили зло.

– Шутки у тебя, – пробормотал Роман.

Сердце колоколом билось в груди.

– Не обижайся. Меня вот какие думы посетили. С тем, что христианство тоталитарно, спорить не буду. Более того, на мой взгляд, христианство, а также иудаизм и ислам – предтеча современной западной цивилизации. В силу крайне левых убеждений эту цивилизацию, возведенную на лжи и насилии, я принять не могу. Тем не менее основная проблема, как видится мне, не в религиозных пережитках, а в неолиберальной экономике и корпоративном контроле.

Роман с третьей попытки подцепил вилкой остывший драник. Голова тяжелела, спорщицкий задор иссякал. Еще шутка эта. Последний, кто до литератора грозился позвать пацанов, убежал вниз по лестнице.

– Подавляющее большинство воспринимает христианство и вообще любое религиозное учение не как набор истин и правил, изложенных в Евангелии или в других священных текстах, – продолжал Азат. – Для многих вера – источник силы и вдохновения. Она не делает кого-то лучше или хуже. Она как бездонный колодец, из которого черпают праведники и грешники, люди чести и фарисеи. Ты ведь встречал христиан, достойных уважения? С которых можно брать пример?

– Не далее как вчера, – сказал Роман, вспомнив о батюшке и Свияжске.

– Я знаю паренька, которому вера помогла избавиться от мастурбации и попасть в юношескую футбольную команду, – сказал Азат. – А еще знаю мымру, которая крала у дочери деньги на водку и в перерывах между запоями нещадно молилась и ставила свечки. В обоих случаях к Богу обращались, чтобы оправдать свои намерения и свое существование. Вера – успешный мотиватор, один из самых надежных в своем роде.

Лямка подтяжек съехала почти на плечо литератора.

Он расплатился за себя и за Романа. На улице обнаружилось, что Азат даже не пошатывается от выпитого. Он обязался проводить учителя до автобуса, чтобы засвидетельствовать тому свое почтение. Роман покорно брел и слушал возбужденный монолог. По словам Азата, ежедневная норма О. Генри составляла два литра виски. Знаменитый американец на доходы от творчества снимал просторные апартаменты в нью-йоркских гостиницах и заказывал костюмы у лучших портных. И это в меркантильном обществе, поклонявшемся доллару. Сегодня же автор может лишь мечтать о подобных гонорарах.

Азат утверждал, что искусство нуждается в бескомпромиссном и бесстрастном изображении современной школы. Гай Германика преднамеренно сгущает краски, «Физруку» место на свалке, а Алексей Иванов при всем обаянии порой неубедителен в деталях. У него получается, что Служкин, преподавая экономическую географию в девятом классе, имеет ставку всего три часа в неделю и живет на эти деньги. Ясно, что художественная правда не равняется правде жизни, но не до такой же степени.

– У меня к тебе иррациональное предложение, – сказал Азат на остановке. – Давай встретимся здесь же. Скажем, шестого февраля. В восемнадцать ноль-ноль.

– Пацанов приведешь?

Дома Роман, запрокинув чайник, пил кипяченую воду из носика и прятал голову под подушкой. Боль от алкогольных возлияний донимала и там. Помнится, Роман собирался в рейд по пабам. По доброте не удержался от помощи незнакомцу в рубиновой рубашке, бредящему то ли славой О. Генри, то ли гонорарами Уильяма Сидни Портера. Раскололся, агент под прикрытием. Все тайны доверил за угощение.

Наутро стало известно, что Антон, ученик из Москвы, прекращает занятия по скайпу. «Мама нашла другого репетитора» – так начиналось сообщение. Ученик не поздоровался. Будто оковы вежливости сбросил.

Желтые ценники

Минус четыре тысячи в месяц. Все равно что квартплата плюс солидный запас ячменной крупы и подсолнечного масла. Между тем деньги таяли. Из 35 734 рублей, бережно подсчитанных при разгрузке багажа, 13 953 было потрачено за четыре недели.

На кухне, пока заваривался чай, Роман импровизировал суд над собой, исполнив роли подсудимого, судьи и прокурора. Придирчивый прибалт Якшайтис выдвигал обвинение против бельгийца Эмиля Ронталена, инфантильного карикатуриста, умотавшего в страну третьего мира на заработки. Бельгиец осуждался в самонадеянности и в бездарной трате средств к существованию. Судил столетний осетин Орденадзе, глухой на правое ухо. Прибалт ратовал за высылку в один из свияжских монастырей или хотя бы за изъятие всех финансов подсудимого в пользу честных литовских депутатов, тогда как бельгиец обязался завести книгу расходов и умерить свои запросы, что немаловажно, и без того скромные. Якшайтис вещал по правую руку от аксакала, Ронтален – по левую, поэтому доводы карикатуриста представлялись осетину более громкими и вескими. Орденадзе постановил дать Эмилю второй шанс с условием, что оправданный начнет записывать расходы и сократит их до семи тысяч в месяц, исключая плату за квартиру. Иначе, зашевелил осетин косматыми бровями, Ронталена вышлют на родину, в Брюссель.

В среду приговор показался излишне благосклонным. Директор выдал зарплату за август. Шесть тысяч с вычетом налогов. Марат Тулпарович поспешил успокоить, что за сентябрь выйдет гораздо больше, так как в августе нет занятий и только полмесяца рабочие. Роман почесал в затылке. Есть Илья, ученик по скайпу из Барнаула, с доходом 2400. Есть школа, где зарплата «гораздо больше», чем 6000. Есть квартира, арендованная за 12 000. Вдобавок платить за коммуналку.

Обстоятельства вынуждали присоединиться к трезвенникам. Для особых случаев можно спрятать в шкафу дешевую водку. Прихлебнешь такую с горя и удостоверишься, что безалкогольная жизнь лучше. А вместо пива пусть будет чай с песком и самоотверженный труд.

Насчет еды Роман смекнул, что выгоднее всего следить за акциями в супермаркетах. Обычно он питался трижды в день. На завтрак йогурт, яйца вкрутую или сосиски. На обед Роман приносил чай в термосе и в контейнере кашу (перловку, пшеницу или гречку), два тонких ломтика хлеба и три куска сыра. Школьная столовая с древних времен ассоциировалась с очередями, расплесканным компотом на длинных столах и удушающим капустным запахом, поэтому ел молодой учитель в кабинете после уроков. Ужинал чем попало, от плова с приправами до консервированных персиков.

С первой стипендии К. накупила подарков – маме, сестре, подругам. Роману достался «Мартин Иден» в советском издании и бутылка гранатового сока. По поверью, сказала К., первую стипендию, как и зарплату, принято тратить полностью. Став учителем, Роман счел безумием блюсти такие традиции. Стратегический план предусматривал жесткую экономию. Чипсы и сухари – исключить, консервированные персики – тоже. В крайнем случае, на Новый год. Решив так, Роман в «Пятерочке» набрал полную сумку разностей со скидкой – рис, картофель, кетчуп, зеленый чай, специи, зубную пасту, губки для мытья посуды.

Как назло, магазин пробудил аппетит. Проснувшийся гурман свирепствовал, мечтая о лазанье и гаспачо, о сердцевинах артишоков и феттуччине с белыми грибами, о карамелизированных бананах и кокосовом пудинге.

Мысленно Роман возвращался к разговору с Азатом и вел с ним внутренний спор. Как утверждал литератор, христианство – одна из главных составляющих фундамента западной цивилизации, основанной на неравенстве и насилии. Однако, полагал Азат, истинные мотивы христианства – построение тоталитарного Царства Божьего и уничтожение всех различий между людьми – сегодня неактуальны, а христианство превратилось в источник силы. Считается хорошим тоном взывать за поддержкой к небесам. Обращение к ним вселяет уверенность, что за тобой стоит всемогущий Бог, который одобряет твои устремления и благословляет тебя. А чистота устремлений остается на твоей совести. Если Роман верно понял, то, согласно Азату, эффективнее бороться со следствием, а не с причиной. Восставать против корпораций и капиталистов, а не против христианства.

Пусть так. Пусть левое движение. Тогда как быть с тем, что Америка курирует большинство мировых экономических и политических процессов, Америка инициирует потребительский бум, Америка истребляет индейцев и бомбит Ирак, Югославию, Вьетнам? Америка, где Бога поминают на банкнотах и три четверти населения до сих пор верят в религиозные чудеса? Разве эта набожность в США нигде не пересекается с их внешней политикой, закамуфлированной под демократическое просвещение? Да это же комплекс миссионерства в чистом виде. Кому, как ни леваку, это знать?

Даже если вообразить, будто революция возможна без подрыва религиозных институтов, то скрупулезное, с карандашом в руках, чтение Нового Завета все равно способствует развитию критического мышления. Содержание церковных книг, например, наводит на параллели между апостолами и современными политическими лидерами. И те и другие имитируют заботу о народе, сковывая его страхом и драконовскими законами. И для тех и для других народ – это паства, стадо. Апостол Петр в Первом соборном послании призывает повиноваться Пастырям и облечься смиренномудрием, «потому что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать». Не о том ли сегодня вещают с экрана, только другими словами?

Тираны вправе ссылаться на своих новозаветных учителей.