Текст книги "Эдгар Хантли, или Мемуары сомнамбулы"

Глава IV

– Вы призываете меня покаяться в прегрешениях. Какая же странная участь уготована мне! Человек ведет меня на заклание, а я ощущаю неодолимую потребность следовать за ним без малейшего сопротивления! И здесь наконец оборвется цепь моих злоключений! Судьба привела меня сюда, чтобы я безропотно встретил смерть вдали от места моих преступлений, на огромном расстоянии от всего, что свидетельствовало о них и послужило им причиной! Вы полагаете, что я убийца. Настаиваете, чтобы я объяснил мотивы, побудившие меня оборвать жизнь невинного человека. Вы верите в это, жаждете моей исповеди, и я готов покаяться вам. Любое другое ваше требование я бы отверг, но это принимаю.

С какой целью я пришел? Чтобы рассказать вам историю моей жизни? Сидя здесь с вами, спокойно изложить все ее злосчастные события? Будет ли сила моей страсти адекватной им? Позвольте же мне вспомнить, что руководило мною, когда я вынашивал свой безумный замысел. Надеюсь, мне удастся передать напряженность роковых моментов, и это убедит вас в правдивости моих слов. Я готов призвать себе в помощь призраков прошлого, но, поскольку дух мой окончательно сломлен, могу не дожить до конца повествования.

Вы совсем не знаете меня. Ваши умозаключения относительно моих действий и моего поведения – всего лишь тонкая паутина, сплетенная из пагубных заблуждений. Как и большинство людей, вы не отдаете себе отчета в возможных последствиях ваших поступков. Вы собираетесь даровать мне утешение. Кичитесь своими великодушными намерениями. Претендуете на милосердие. А какой прок от вашего неуместного рвения и благородных порывов? Вы добились только того, что привели меня к краю пропасти. Благодаря вашим усилиям кровавая развязка теперь предрешена. И мне не избежать вечного проклятия.

Мало кому из смертных довелось испытать столько страданий, сколько выпало на мою долю. И это лишь начало. Как ни тяжелы невзгоды, которыми изобиловала дорога моей жизни, когда я сойду с нее в иной мир, там меня ждут куда более страшные муки. Возможно, будь мне отмерено здесь немного больше времени, надежда на искупление еще могла бы согреть мою душу. Но ваше вмешательство воздвигло непреодолимую стену между мной и этой надеждой, разделив меня с ней навсегда. В моей жизни уже ничего нельзя изменить. И ничто не способно облегчить или прервать предначертанные мне муки.

Но я тут не для того, чтобы обвинять вас. Не мое дело судить других, я осуждаю лишь самого себя. Мне известно, что полагается в наказание за такое деяние, в каком повинен я. И это справедливо. Возможно, в преддверии грядущей кары я буду дрожать и цепенеть от ужаса, но мои мучения – немаловажная часть процесса осознания глубинной сути праведного возмездия. Зачем оттягивать мою смерть и рассчитывать на смягчение приговора? Я заслужил это, и такой конец – закономерный итог моей жизни. Медлить больше нельзя. Я уже чувствую сокрушительный удар, уже подношу к губам чашу отмщения. Хуже мне все равно не будет. Червь, который грызет меня, не утолит свой голод, пока не угаснет мое сознание.

Я хотел бы обойтись без такого жизненного опыта. Хотел бы унести в могилу свои тайны. Но нет! С судьбой не поспоришь. Демон, который когда-то вел меня по жизни, по-прежнему имеет власть надо мной. Я в его пастве, и при любой попытке вырваться лишь глубже погружаюсь в трясину краха. Мне нет нужды что-то скрывать, когда все так очевидно. Но меня возмущают необоснованные нападки, и ради их опровержения я готов навлечь на себя еще более ужасные обвинения. Моя история не будет длинной. Уж если мне суждено вновь пережить агонию воспоминаний, то, по крайней мере, я сделаю все, чтобы укоротить эту пытку.

Родом я из графства Арма. Мои родители были зажиточными крестьянами и сумели дать мне начальное образование. Я, несомненно, пошел бы по их стопам и всю жизнь возделывал бы скудные поля, если бы не один случай, который я долгое время считал самой большой удачей в моей жизни, но теперь расцениваю как злостный умысел приспешников преисподней и первоисточник всех моих бед.

Ферма отца была частью владений человека, проживавшего в Дублине, куда он переселился насовсем, оставив поместье на попечение управляющих и слуг. Разбогател он благодаря удачной женитьбе. Благосостояние молодой жены служило лучшей рекомендацией в глазах мужа (для которого роскошь и положение в обществе были главными приоритетами), но разумные люди находили, что богатство – наименьшее из достоинств этой леди.

Несколько лет они прожили вместе. Если их союз вконец не испортил ей жизнь, то лишь благодаря ее редкому уму и самообладанию. Во всех своих поступках она руководствовалась велениями долга, в то время как ее муж, не ограничивая себя ни в чем, предавался разгулу и пагубному расточительству. Он был средоточием всех грехов, проистекающих из сочетания большого богатства и неправильного воспитания.

К счастью для его жены, он не задержался на этом поприще надолго. Узнав об измене любовницы, содержание которой стоило ему двух третей состояния, он пришел в ярость и послал сопернику оскорбительное письмо. Неизбежная в таких обстоятельствах дуэль закончилась его смертью.

Избавившись от унизительных и тягостных обязательств несчастливого брака, независимая вдова воспользовалась вновь обретенной свободой, чтобы жить в согласии со своей совестью, сохраняя и приумножая остатки состояния и тратя деньги на добрые дела. Ее планы подразумевали и посещение принадлежавших ей отдаленных имений.

Приехав на ферму моего отца, она зашла к нам в дом. Я был тогда еще ребенком, активным и смышленым, что пришлось ей по вкусу, и она решила взять меня на воспитание. Мои родители с радостью согласились на ее предложение. Так я оказался в столице.

У владелицы имения был сын моего возраста, и ее план состоял в следующем: если нас с ним будут растить и воспитывать вместе, то я привяжусь к своему юному господину, а когда мы вступим в пору возмужания, он обретет во мне преданного и умного вассала. Мы оба учились с удовольствием, но меня обучали выборочно, полагая, что некоторые дисциплины не нужны человеку моего положения и достатка. Однако и многое из того, что я изучал, моя благодетельница, будь она по-настоящему проницательна, сочла бы несовместимым с моим рабским положением. Чем глубже я погружался в историю и естественные науки, чем яснее мыслил, чем более утонченным становился мой вкус, тем настойчивее прорастали во мне свободолюбие и нетерпимость к нищете и рабству.

Годы детства и отрочества миновали, и госпожа решила отправить сына на континент для продолжения образования и приобретения надлежащих манер. Этот молодой человек обладал незаурядными способностями, а все его недостатки были следствием того образа жизни, который он вел благодаря солидному состоянию матери. Она окружила сына вниманием и заботой, мечтая лишь о том, чтобы он стал полезным членом общества. И, поскольку его достоинства были неоспоримы, он оправдывал ее надежды, но даже материнская любовь не смогла уберечь его от пороков, изначально присущих людям его круга и тех, что проистекали от зрелища всеобщей развращенности.

Глупо было бы утверждать, что я не извлек максимум пользы из предоставленной мне возможности получить хорошее воспитание и образование. Как бы там ни было, но я не разочаровал госпожу в ее ожиданиях на мой счет. Я действительно искренне привязался к ее сыну и проникся глубоким уважением к ней самой. Сила воспитания сказалась и в том, что я всецело доверял моей наставнице. Недостатки, во многом схожие с недостатками ее сына, были свойственны и мне, однако зачастую, из-за моего низкого происхождения, их воспринимали как достоинства, благодаря чему в сравнении с ним я выигрывал, ведь пороки раба не так ужасны, как грехи повелителя.

В качестве приближенного вассала я должен был сопровождать молодого господина в путешествиях. Мои моральные принципы как нельзя лучше подходили для этой роли. Я старался служить ему верой и правдой, не помышляя о другой стезе. И все, что я делал, было исключительно в его интересах, а не напоказ. Если, несмотря на всю мою привязанность к нему, меня терзали сомнения, что предпринять в том или ином случае, я мысленно прибегал к помощи его матери, задаваясь вопросом, как бы в такой ситуации поступила она. Госпожа, наставница, покровительница, она не раз говорила мне, что доверяет моему суждению и моей честности. А прощаясь, не скрывала материнских слез, и не все они были вызваны расставанием с сыном, толика ее печали и нежности предназначалась и мне.

В течение всего времени, что мы провели на чужбине, я повсюду следовал за моим господином и регулярно переписывался с его матерью. Главной темой этих писем, конечно же, был ее сын. Я считал своей привилегией и даже долгом беспристрастно оценивать его поступки и, вне зависимости от моих собственных эгоистических соображений, высказывал свое мнение всякий раз, когда это могло принести пользу. Каждое письмо в Дублин, особенно те письма, в которых я позволял себе свободно критиковать его поведение, он с моего разрешения просматривал. Потворствуя его слабостям или не обращая на них внимания, я бы изменил сам себе, ведь моя обязанность в том и заключалась, чтобы ничего не замалчивать и прямо выражать свои чувства. Юноша, несомненно, был благороден, но ему не хватало твердости. То, что он поддавался иным искушениям, человек менее взыскательный, нежели ваш покорный слуга, счел бы вполне простительным, а в иных случаях даже похвальным. Я же должен был предупреждать его о возможных последствиях тех или иных действий и своевременно сообщать обо всем его матери.

В конце концов ему надоели мои наставления. Причем, чем справедливее была критика, тем с большей нетерпимостью он ее воспринимал. С каждым днем его все сильнее тяготило мое общество, и в результате он решил со мной расстаться.

Мы разошлись, но не затаили друг на друга обиду. Я не потерял его уважения. В письмах домой он воздавал должное и прямоте моего характера, и усердию в службе. Отставка не пошатнула и моего благополучия, ибо в глазах его матери этот случай стал лишь еще одним подтверждением незыблемости моих принципов.

И она оказала мне честь, приняв меня в свою семью. О чем еще можно было мечтать?! Я хорошо знал характер госпожи и мог не опасаться с ее стороны капризов или несправедливости. Не допуская никакой «родственной» фамильярности, я тем не менее относился к ней как сын. Безоговорочно полагаясь на мое благоразумие и честность, она доверила мне должность управляющего всеми ее городскими владениями и поручила расплачиваться с прислугой; я также должен был помогать ей подбирать работников и присматривать за ними. Хотя меня с детства готовили к рабской участи, я все же не знал в полной мере сопряженного с этим зла. Такая почти безграничная независимость, какой пользовался я, была доступна лишь самым свободным членам общества. Более того, облеченный властью распоряжаться деньгами и платить жалованье, я ощущал, как растет мое чувство собственного достоинства. Арендаторы и должники госпожи были в каком-то смысле и моими арендаторами и должниками. В обращении с ними я старался проявлять справедливость и мягкость. Все, кто служил в ее обширных и богатых владениях, подчинялись мне. К тому же у меня появилось свободное время, а моего заработка вполне хватало и на самообразование, и на развлечения.

Естественно, я был доволен своей жизнью. Но, помимо этого, хотя, казалось бы, о чем еще мечтать, в лице госпожи Лоример, благодаря тем отношениям, которые сложились между нами, я имел дополнительный стимул радоваться жизни.

Как подступиться к этой теме? Как описать дары судьбы, позволившей мне познать бесценность подлинных чувств любви и страсти во всем спектре их непередаваемых красок, чтобы потом я все разрушил и уничтожил? Впрочем, не мне себя жалеть. Пусть эта исповедь усугубит мои страдания. Я заслужил их и должен смиренно принять самое суровое наказание.

Никто лучше меня не расскажет о достоинствах госпожи. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы восхититься ее красотой и благородством манер. Те, с кем она общалась ближе, испытывали к ней любовь и глубокое уважение. Возраст не изменил ни ее фигуру, ни цвет лица, ни бархатистость кожи, ни тем более присущее только ей выражение сладостного покоя и живости ума. Неизменная благожелательность светилась у нее во взоре. Она жаждала творить добро и постоянно искала любую возможность для этого, мысленно представляя, сколько счастья принесет ее благодеяние, либо воображая сцены бедствий, которые сумеет предотвратить. Она была способна растрогать даже самых черствых людей, очаровать даже самых развращенных циников, давно не способных ни на какие чувства.

Случайный гость мог наслаждаться беседой с ней, мог восхититься прямотой ее высказываний, богатством красноречия и безупречным поведением. Но лишь я, живя с ней под одной крышей, знал всю меру ее постоянства в делах и суждениях, ее неисчерпаемую искренность, заразительную веселость и милосердие. Лишь я наблюдал ее ежедневно, в болезни и здравии, видел, как она управляет великим инструментом добра и зла – деньгами, сколько сил отдает воспитанию сына. Лишь я знал всю ее родню и прислугу – так кто лучше меня мог оценить ее достоинства?

Общались мы часто, но наши встречи проходили не совсем обычно. Обязанности службы предписывали мне являться к ней регулярно, чтобы излагать в подробностях все дела, по которым она принимала решения и давала указания. Во время таких визитов она своим обращением со мной как бы подчеркивала мое особое положение в сравнении с остальными, хоть я и был низшего звания, – на моем месте любой другой мог бы сделать далеко идущие выводы. Конечно, ни о каком равенстве не шло и речи, но не было и высокомерия госпожи – только бесконечная любезность и снисходительность.

Она без стеснения советовалась со мной по всем финансовым вопросам, прислушивалась к моему мнению, и после тщательного обсуждения мы вместе решали, как правильнее поступить. Закончив все насущные дела, я обычно сразу не уходил. Удержать меня или отпустить – зависело от нее, но, если обстоятельства позволяли, она могла завязать со мной долгую беседу. В силу моей безграничной преданности и благонадежности меня ей не нужно было опасаться, а потому я, как никто другой, подходил на роль ее домашнего исповедника, хотя, разумеется, законы общества, которому она принадлежала, накладывали целый ряд ограничений на ее откровенность. Впрочем, в общении со мной таких ограничений было гораздо меньше, чем в разговорах с кем-либо иным. Из наших бесед я немало узнал о ее отношении к окружающим, о ее взглядах, ее чувствах к сыну и о многом таком, чем делятся обычно лишь с родственниками и близкими людьми. Конечно, мое особое положение в доме способствовало искренности миссис Лоример, но еще большее значение имели ее почти материнское чувство ко мне, врожденная простота и доверчивость. Она тщательно расписывала каждый день, уделяя много времени на благие дела. В свой круг допускала лишь тех, в чьей порядочности и одаренности не сомневалась, вне зависимости от их положения в обществе. И тем не менее, этот круг был весьма широк, а ее вечерние приемы – изысканны и исполнены всем тем, что возвышает чувства и дает пищу уму. Обладая невероятной притягательной силой, миссис Лоример неизменно оказывалась в центре внимания, но ее великолепие не было показным, а серьезность – надменной. Я, в силу своего положения, не имел доступа в этот избранный круг, что отчасти восполнялось нашими с ней беседами наедине. Она с удовольствием рассказывала мне обо всем, чему я не был очевидцем, передавала содержание разговоров, живописала характеры. Причем делала это с незаурядным актерским мастерством, что добавляло красок той ценной интересной информации, которую она сообщала. Была в наших беседах и некая странная цикличность. Каждый раз мне казалось, что еще одна встреча с миссис Лоример ничего уже не может добавить в плане моего отношения к ней, но на следующий день я сознавал, что новые грани уважения и благодарности, которые я открывал в себе, неизмеримо ярче прежних, а ее совершенство затмевает тот образ, что восхищал меня вчера. Я и помыслить не мог о каком-либо изменении в моей жизни. Даже малейший намек на то, что это возможно, вызывал у меня острое беспокойство. Ради нее я готов был пойти на любые жертвы. Чтобы оплатить долг благодарности миссис Лоример, мне не хватило бы никакого времени. Между тем долг мой с каждым днем возрастал, и если тревожные мысли периодически посещали меня, то их источник был именно в этом.

Мне не составляло труда добросовестно исполнять свои обязанности. Особых заслуг я не имел, и никаких значительных испытаний не выпало на мою долю. Так пролетели дни невозвратной юности. Дурное влияние обошло меня стороной. Я не поддался ни чувственным соблазнам, ни тяге к разгульной жизни, которая нередко затягивает в свои сети молодежь. Моя жизнь протекала среди изобилия и блеска. Ни в чем не нуждаясь, я накопил достаточно средств, чтобы не опасаться непредвиденных обстоятельств и обеспечить себе скромный достаток. Неплохие способности позволили мне стать настоящим интеллектуалом. Репутация у меня была безупречная. У друзей госпожи я пользовался доверием, и не только вследствие ее рекомендаций, но и благодаря тем услугам, которые – спасибо судьбе! – имел возможность оказывать многим из них.

Глава V

– У миссис Лоример был брат-близнец. Природа создала их по одному образу и подобию. Сходство было просто невероятное. В младенчестве и раннем детстве их не могли отличить друг от друга. Да и потом при поверхностном взгляде многим казалось, что единственное различие между ними – это принадлежность к противоположным полам. Однако проницательный наблюдатель не согласился бы с таким суждением. Менее всего они были похожи в отношении привычек и чувств. Словно природа затем и создала их, чтобы посрамить распространенные теории, сводящие все к внешности и инстинктам, игнорируя среду и обстоятельства. Между тем материал и форма могут быть одинаковыми, а внутреннее наполнение и цели – разными. Вероятно, и умственные задатки брата и сестры изначально были схожи, но в одном случае руководящей силой стало добросердечие, в другом – стремление к разрушению и преступные наклонности.

Для миссис Лоример Артур Уайетт, так звали ее брата, всегда был объектом сестринской заботы. Всю его жизнь она всячески способствовала тому, чтобы он был счастлив. Но ее любовь неизменно наталкивалась на жестокую и неумолимую ненависть. Он являл собой исключение из всех правил, которыми мы руководствуемся в наших суждениях о человеческой натуре. Его греховность не имела аналогов – казалось, что в нем воплотился сам дьявол. Он был средоточием всех пороков, без малейшей тени раскаяния, обычно почти неизбежно сопутствующего даже самым тяжким из прегрешений. Он наслаждался черными деяниями, словно бы олицетворяя неприкрытое чистое Зло. И радость его была пропорциональна глубине тех бедствий, что он причинял.

Сестра – легкая мишень для его злой воли – сполна ощутила это на себе. Он прекрасно знал, что она почитает за наивысшее счастье, и потому мог проводить над ней свои ужасные эксперименты с наибольшей надеждой на успех. Для ее родителей – богатых и занимавших высокое положение в обществе – замужество дочери было предметом особого внимания. Вступление в брак – событие, непосредственно влияющее на счастье и расположение духа, и столь важный шаг следует делать, имея свободу выбора и полагаясь на собственное мнение; к сожалению, чем знатнее и обеспеченнее люди, тем чаще нарушают они это правило.

Госпожа сама сделала выбор, но с оглядкой на общепринятые представления – она не могла допустить, чтобы личные пристрастия влияли на ее поступки. Натурам добродетельным забота о счастье ближних, пусть даже ложно понятая, зачастую мешает действовать в собственных интересах. Выбор дочери не отвечал требованиям родителей, для которых нравственные качества будущего зятя значили куда меньше, чем соображения благосостояния и престижа.

Что касается ее брата, то его привлекали лишь роскошь и власть. Если кто-то понимал счастье иначе, он считал это просто недоразумением. Такие понятия, как любовь и дружба, были для него не более чем химерой, он полагал, что люди разумные с приобретением жизненного опыта рано или поздно избавляются от подобных заблуждений. Но он также знал, что сестра упрямо держится за эти фантомы, черпая в них радость и вдохновение, и что лучший способ испортить ей жизнь – лишить ее того счастья, которое они даруют. Задавшись целью помешать исполнению ее желаний, он прибег к помощи ограниченных и лицемерных родителей, коих нетрудно было убедить воспрепятствовать браку сестры, для чего требовалось, чтобы они отписали ей лишь малую часть обещанного наследства. А ведь речь шла о ее счастье и счастье того, кому она отдала свое сердце. Необходимо было сделать все возможное, дабы ослабить влияние брата на родителей или склонить его на свою сторону. Зная остроту ее ума и то, какую власть порой имеют слезные мольбы дочери и сестры, я полагал, что она в состоянии добиться своего. Любые препятствия были бы преодолимы, направь она всю энергию, все силы на то, чтобы разрушить их, тем более когда от этого зависело ее будущее, и потому я никак не мог поверить, что она до конца боролась за свое счастье.

Казалось бы, выбор был сделан. Но, отклонив ее избранника, ей навязали брак с другим человеком, в незыблемости репутации которого не сомневался никто, кроме нее. А на отвергнутого семьей возлюбленного госпожи посыпались самые изощренные оскорбления и мучения, какие только можно вообразить. Артур Уайетт употребил всю свою хитрость и жестокость на то, чтобы поставить под удар его честь, его свободу и даже его жизнь.

Отношение миссис Лоример к ее избраннику в результате этих несправедливых нападок и подлых интриг не изменилось, но сам он был на грани помешательства и отчаяния, в которые ввергла его любовь к ней, и она приложила немало усилий, чтобы успокоить его.

В конце концов ему пришлось уехать из страны, поскольку все ее попытки направить злую волю брата в иное русло оказались тщетными. Родители умерли прежде, чем сказались последствия причиненного ими зла, однако поведение сына было достаточным возмездием им за попустительство. Баловень семьи, он пользовался всеми преимуществами своего происхождения, но его поступки свидетельствовали о презрении к предкам и грозили запятнать доброе имя прославленного древнего рода. После смерти отца и матери большая часть их огромного состояния перешла к нему, и он, предавшись игре и разврату, довольно быстро все промотал. Его распутство, поначалу утонченное, постепенно приобрело самый низменный характер. Сестра пыталась вернуть его к достойной жизни, но вскоре поняла, что это запоздалое и бесполезное занятие. Даже ее привязанность он сумел обратить на пользу своему эгоизму. Она руководствовалась лучшими побуждениями. И не слабость стала причиной того, что ей долго не удавалось вырваться из плена обманчивых иллюзий. Просто, чтобы вынести верное суждение в отношении ее брата, жизненный опыт, основанный на общечеловеческих ценностях, был бесполезен. Но никакая сестринская любовь не могла держать ее в заблуждении вечно. Врожденное стремление к справедливости одолело пристрастность. И когда, покинув игорный дом, он пустился во все тяжкие, когда им наконец занялось правосудие, приговорив его к ссылке, когда понадобилось ее заступничество и все понимали, что с таким положением в обществе и с такими средствами ей не составит труда добиться для осужденного помилования, когда и он сам, и родные, и друзья, и даже посторонние люди умоляли ее помочь ему, она осталась непреклонной. Слишком хорошо ей было известно, насколько он развращен и порочен, слишком много времени было упущено, пока удалось осознать, что его испорченность неисправима, а потому она понимала, что ссылка – чересчур мягкое наказание для такого негодяя, как он, и настоящие друзья должны только радоваться, что больше не нужно опасаться его злостных интриг. Как только надежда на ее помощь окончательно испарилась, он явил всем свою подлинную сущность, поклявшись, что жестоко отомстит сестре и что месть его будет кровавой. А слов он на ветер не бросал. Зная его характер, не приходилось сомневаться в том, что ее жизни действительно угрожает опасность. Но судьба распорядилась иначе. Вскоре пришло известие, что преступники учинили мятеж на корабле, державшем курс к месту, где им предстояло отбывать наказание, и что в завязавшейся драке брат миссис Лоример был убит.

Среди множества подлых деяний Артура Уайетта не могу не отметить обольщение молодой девушки, чье сердце он разбил своим вероломством, оставив ее с новорожденной дочуркой на руках. Девушке недолго суждено было радоваться материнству. Она умерла, сломленная отчаянием и нищетой. Отец был безразличен к судьбе ребенка. Малышку отдали на воспитание служанке, которая, к счастью, в надежде на обещанное вознаграждение хорошо заботилась о ней, не позволяя себе быть жестокой или недобросовестной с маленькой сиротой.

Миссис Лоример отыскала девочку и взяла под свою опеку. Она воспитала ее как родную дочь. Не только узы родства и привязанность объединяли их. Если внешнее сходство брата с ней носило ущербный характер, то племянница была ее подобием во всех отношениях. Помимо возраста, ничто их не различало. Миссис Лоример относилась к племяннице не просто как к дочери, а как к драгоценному дару, осветившему ее жизнь. О счастье своей Кларисы она пеклась с большим пылом, чем о счастье собственного сына. Его добродетели были не так очевидны, да и такой доверительности, как с дочкой, с сыном в принципе не могло быть.

Обеспокоенная будущим Кларисы, миссис Лоример не раз мечтала выдать ее замуж за своего сына, ибо видела немало преимуществ в их браке, о котором пока можно было только мечтать. Слишком от многих непредвиденных обстоятельств это зависело. Она сомневалась, достоин ли Кларисы ее сын, а если достоин, то нравятся ли они друг другу. Ведь оба, выбирая себе спутника жизни в соответствии со своим вкусом, вполне могли не оправдать ее ожиданий. Время должно было рассеять эти сомнения. А до тех пор ей оставалось лишь заботиться о сыне и племяннице, внушая им добродетель и мудрость.

С годами ее надежды потерпели крах. Сын не избежал свойственных молодости ошибок. К тому же нельзя было не заметить, что отношения брата и сестры не переросли в нечто большее. Я знал, что беспокоило госпожу, и, на мой взгляд стороннего наблюдателя, союз этот был утопией. О Кларисе я мог судить с полным на то основанием. В силу юного возраста и чувствительной натуры я был подвержен женским чарам. Мы вместе играли в детстве. В более зрелые годы вместе учились и развлекались. Подобная близость таила в себе вполне понятную опасность, но до поры до времени мне удавалось ее избегать.

Я считал, что пропасть в нашем социальном положении – непреодолимая преграда на пути любого моего желания, как если бы нас разделяли пространство и время.

Такова была ситуация накануне путешествия, в которое мы отправились с ее братом. Клариса косвенно участвовала в моей переписке с госпожой. Она прочитывала все, что я писал, и нередко ответные письма содержали несколько строчек, выведенных ее рукой. А когда я вернулся, опасность, не столь ощутимая вдали от нее, вновь обрушилась на меня с еще большей силой. Между тем несколько соискателей руки Кларисы успели заявить свои притязания и были отвергнуты. Но так как ни один из них не относился к числу завидных женихов, в том, что Клариса им отказала, никто не усмотрел какой-либо затаенной привязанности.

При встрече она поприветствовала меня сердечно и вместе с тем с чувством собственного достоинства. Очевидцы не смогли бы заметить в ее отношении ко мне превосходства, продиктованного различием в нашем благосостоянии. И хотя ее радость имела некоторый оттенок нежности, даже самый суровый блюститель нравственности не усмотрел бы в этом повода для укора или подозрения.

За год, что прошел после моего возвращения, в душе у меня зародились новые, необъяснимые чувства. Мне не сразу удалось понять, в чем причина их возникновения, но сила этих чувств росла так стремительно, что я недолго пребывал в неведении. Осознание происходящего встревожило меня, и все же я сумел собрать волю в кулак. Любые надежды должны были угаснуть, если трезво задуматься, куда они могут привести. Однако под влиянием, казалось бы, незначительных событий мое самосознание менялось. От взгляда, брошенного на Кларису, от малейшего упоминания о ней приходили в движение те самые новые мысли и чувства, которым она была причиной. Прерванный разговор или несостоявшаяся встреча бросали меня в жар и наполняли трепетом. Но я держался, и спокойствие мое пока не было ощутимо поколеблено. Без болезненного взрыва эмоций я мирился с мыслью, что она выйдет замуж за другого, и хотел лишь, чтобы выбор ее был удачным и разумным.

Вот только вечно оставаться такими мои мысли, увы, не могли. Постепенно они становились все более пылкими и томными. Все чаще возникал перед моим мысленным взором образ Кларисы. Ее очарование усиливалось неким безымянным, не поддающимся определению чувством. Когда оно меня настигало, я забывал обо всем, чтобы всецело отдаться ему. Восхитительный румянец на лице Кларисы, ее выразительные черты и мелодичный голос буквально околдовывали меня, будоража фантазию. Очнувшись от раздумий, я порой обнаруживал, что мои щеки влажны от неподвластных мне слез и невольные вздохи вырываются у меня из груди. Образ Кларисы завладевал мной не только в часы бодрствования, но вторгался и в мой сон. Я не мог больше наслаждаться безмятежным отдыхом. Пленительные грезы не давали мне спать.

Нетрудно было оценить ситуацию, в которой я оказался. Чего требует от меня долг, тоже не вызывало сомнений. Оставить все как есть я не мог. Наивно было бы надеяться, что время и новые чаяния вернут мне спокойствие. И все же я безумно не хотел что-либо менять. Не только страсть удерживала меня, но и глубокая привязанность к миссис Лоример. Я посвятил ей свою жизнь и полагал, что так будет всегда. Сама мысль, что придется покинуть ее, была невыносимой. Все что угодно, только не это, только продолжать служить моей госпоже. Но если я все-таки решу, что оставаться нельзя, как сказать ей об этом? Ведь наша разлука едва ли будет для нее меньшей потерей, чем для меня. Могу ли я пойти на то, чтобы причинить ей душевную муку? До сих пор я отдавал все свои силы и способности служению моей госпоже. Только так я мог отблагодарить ее за доброту и участие, коими она одаривала меня в течение стольких лет. Уход же мой будет выглядеть в глазах всех проявлением неблагодарности и жестокости. Даже тень подобного обвинения хуже любой пытки.