Текст книги "Огни рампы. Мир «Огней рампы» (сборник)"

Терри затаила дыхание, и программка задрожала у нее в руке.

Концерт открывала новая симфония Эрнеста Невилла. Композитор должен был отдать положенную дань славе – и тому миру, который со временем провозгласит его маэстро. Наступила напряженная, полная ожидания тишина… А потом из этой тишины стал прорастать тихий гул, все поднимаясь и поднимаясь, будто огонь, стремящийся ввысь. Это была песня жизни – со всей ее красотой и тайной. Но Терри услышала в этой песне только раздражение, страдание и отчаяние.

Наконец композитора вынудили показаться на сцене. Да, это был он – Эрнест Невилл. Терри легко узнала его даже с галерки. Перед концертом ее вдруг охватило безотчетное желание подойти к композитору после концерта и поговорить с ним. Она сама еще не знала, что именно скажет ему – наверное, напомнит о том, что она та самая девушка из магазина, где он покупал когда-то нотную бумагу. Теперь же это желание пропало. Терри как будто внезапно повзрослела. Его симфония очень странно на нее подействовала. Ей захотелось одиночества. Ведь в нем – покой и неосязаемая красота. Она была под таким сильным впечатлением от музыки, что не могла даже аплодировать вместе с остальной публикой. Сидя в дальнем углу галерки, она просто тихонько плакала.

Когда концерт закончился, Терри еще немного задержалась в зале, ощущая пустоту и какую-то неясную боль, а потом пошла на улицу – ждать автобус перед Альберт-холлом. Когда она уже стояла на остановке, из концертного зала вышла небольшая группа людей. Двое из них остановились рядом на тротуаре. Это были сэр Артур Лоренс и… Эрнест Невилл!

Они стояли и поглядывали туда-сюда, и вдруг Невилл посмотрел в сторону Терри. Было темно и плохо видно. Он отвернулся, но потом снова оглянулся.

– Поздравляю вас, – проговорила Терри.

– Благодарю, – отозвался он.

Она поняла, что он все еще не узнает ее, и подошла чуть-чуть поближе.

– Вы меня не помните? Я работала в магазине Сарду.

Похоже, он обрадовался.

– Ах да, конечно, конечно. Я просто не узнал вас в темноте. Так вы были на сегодняшнем концерте?

– Да. Это было прекрасно, – ответила Терри.

Он радостно улыбнулся и, кажется, хотел сказать что-то еще, но тут подъехал лимузин сэра Лоренса. Садясь в автомобиль, Невилл пожелал ей доброй ночи. Дверь машины захлопнулась, и лимузин плавно тронулся с места.

Терри не очень взволновала, не слишком впечатлила эта встреча. У нее как будто отнялись все чувства. Все стало ей безразлично. Она устала – устала от нездоровья, от боли, от борьбы с жизнью. Ей хотелось уснуть. О, если бы только уснуть!..

Ту ночь она промучилась в постели без сна, а на следующий день впала в забытье, и даже приколотая к ее двери записка, где хозяйка требовала от нее освободить комнату, оставила ее равнодушной. Ей хотелось одного: заснуть… заснуть и не видеть никаких снов… И вот наконец этот сон начал приближаться… Она сама его позвала. Медленно, тихонько ее накрывало забвение… Под аккомпанемент газа, с шипеньем вырывавшегося из плиты, и под звуки шарманки, долетавшие с улицы…

Кальверо – седоватый человек лет пятидесяти, в котором по наружности и одежде сразу опознавался актер, – никак не мог вставить ключ в замок, чтобы войти в дом. Он встал боком, прислонился к двери плечом и взял себя второй рукой за запястье, чтобы направить ключ прямо в скважину. Но как только он попытался вставить ключ, тот вдруг куда-то поплыл. После нескольких неудачных попыток Кальверо схватился за дверь, как бы уговаривая ее стоять смирно. Наконец он понял, что все это напрасно, и стал просто жать на дверной звонок.

– Миссис Олсоп нет дома, – сказал ребенок, сидевший на пороге дома напротив.

Кальверо обернулся и отвесил благодарный поклон, а потом опять принялся за дело. К его удивлению, пока он не смотрел на дверь, ключ как-то сам собой пролез в замочную скважину!

Войдя в дом, он сразу же остановился, чтобы раскурить потухшую сигару, и зажег спичку. Но это была гадкая дешевая спичка – из тех, что вечно ломаются пополам. Он зажег еще одну – то же самое. Теперь у Кальверо появилась новая цель. Ища целую спичку, он стал принюхиваться. Пахло газом! Запах был не на шутку сильным и, похоже, доносился из комнаты Терри. Кальверо задумался, а потом постучался туда. Никто не откликался. Тогда он повернул ручку, но дверь оказалась заперта, а “глазок” был заткнут полотенцем. Кальверо быстро протолкнул его пальцем внутрь и заглянул сквозь отверстие в комнату. Его взгляд остановился на кровати.

Вскоре он уже вышиб дверь плечом, вынес находившуюся без сознания девушку в коридор и положил ее на лестницу. Он стал звать миссис Олсоп, но потом вспомнил: малыш на улице сказал, что ее нет дома. Хотя Кальверо и был во хмелю, ему в голову пришла блестящая идея: ведь тут неподалеку есть бесплатная аптека, где выдают лекарства бедным! Он побежал туда и вскоре вернулся вместе с доктором.

– Вы выключили газ? – спросил доктор.

– Газ? – переспросил Кальверо.

Врач ничего не ответил, только нетерпеливо спросил:

– Где ее комната?

– Вот, – показал Кальверо.

Врач вошел туда, быстро распахнул окна, выключил газ и поспешно вышел.

– Нужно поскорее перенести ее в другую комнату. Где хозяйка?

– Ее нет дома.

– А где ваша комната?

– Моя? Наверху, – ответил Кальверо.

– Хорошо, – сказал доктор. – Берите ее за плечи, а я возьму за ноги.

Кальверо повиновался и, пятясь назад, потащил девушку, не приходившую в сознание, наверх. Они поднялись на три лестничных пролета, а потом положили девушку на кровать в его комнате.

– Раскройте все окна, – потребовал врач.

Кальверо сделал, как тот просил.

– Мне вызвать скорую помощь?

– Сначала ей нужно дать рвотное. Нельзя терять ни минуты. Мне понадобятся две кварты теплой воды и пара полотенец, – сказал врач, вынимая из своей сумки инструменты.

Описывать подробности того, что происходило в следующие двадцать минут, было бы неделикатно. После того как девушке оказали медицинскую помощь, Кальверо рассказал врачу все, что знал, и в заключение показал ему найденный пустой флакон от снотворного.

– Наверное, это из вашей аптеки.

– Да, точно, – сказал врач, внимательно рассмотрев флакон и стараясь не выказывать беспокойства. – Должно быть, она купила это час назад: тут подпись Дженсона, а он раньше шести часов не приходит.

– Ну что, вызвать скорую? – напомнил Кальверо.

Доктор задумался.

– Уже ни к чему. Теперь ее жизнь вне опасности. Кроме того, если отправить ее в больницу, начнется расследование, а за покушение на самоубийство полагается тюрьма.

– Ну, раз даже ее собственная жизнь ей не принадлежит – то что тогда принадлежит? – спросил Кальверо.

Доктор пожал плечами, взял полотенце, вытер им лоб девушки и бросил на кровать.

– Ну, дня через два она окрепнет и тогда вернется к себе в комнату. А пока что пусть лежит здесь, ей нужен покой. Не давайте ей воды – она может вызвать тошноту и увеличить нагрузку на сердце. Если ей захочется пить, дайте апельсинового сока. А завтра, если появится аппетит, пусть съест куриного бульона… Но никаких консервов. – Врач поглядел на свои часы. – Если вы зайдете в аптеку через полчаса, я выпишу вам рецепт.

– Мне?

– Ей, конечно.

– Ах да.

Когда врач ушел, Кальверо медленно опустился на стул. Только теперь, немного трезвея, он начинал сознавать, какую ответственность нечаянно взвалил на себя.

Пока он сидел и думал, снизу послышался воинственный голос миссис Олсоп. Вернувшись домой, она с удивлением обнаружила, что дверь в комнату девушки взломана.

– Ну, она у меня поплатится за это! Решетки ей не миновать! Это же взлом дома – вот что это такое!

Кальверо на цыпочках вышел из комнаты и встал на верхней площадке лестницы, чтобы послушать, что будет дальше.

– Выломала мою дверь, это надо же! Ага, она, наверное, и вещички свои забрала!.. Ах она подлая, подлая воровка…

Остальных ругательств уже было не разобрать – рассерженная хозяйка вошла в комнату девушки.

– Странно, – сказала она, выходя. – Не взяла ничего! И не возьмет уже – пока не заплатит за жилье! Ну надо же – выломала дверь!.. Хорошенько же она тут развлекается за моей спиной! Ну, больше у нее этот номер не пройдет – я ее выставлю!

Кальверо проворно прокрался на цыпочках обратно в комнату. Девушка все еще спала. Ладно, лучше пока ни о чем не думать – как-нибудь все само разрешится. Одно только Кальверо, хоть и был пьян, понимал хорошо: нужно уберечь эту девушку от ярости миссис Олсоп – хотя бы на первых порах. Вдруг девушка зашевелилась, раскрыла глаза, потом снова закрыла, и из-под ее век медленно вытекли слезы, замерли, а затем скатились по щекам. Кальверо вынул носовой платок, вытер ей слезы, посмотрел на часы. Ах да, рецепт! Он быстро прошел в гостиную, взял с пианино скрипку, положил в футляр и вышел из комнаты. Скоро он был уже на улице.

Пока он отсутствовал, принесли белье из прачечной. Миссис Олсоп всегда разносила его по комнатам лично, чтобы жильцы вовремя платили. Сейчас она позвала Кальверо, стоя еще внизу лестницы. Не услышав ответа, она начала подниматься. Когда она дошла до второй лестничной площадки [переход к обратному плану площадки[16]16
  Фразы в квадратных скобках дописаны карандашом; наряду с добавлениями, сделанными скорописью, они заставляют предположить, что данный экземпляр “Огней рампы” использовался для переделки в сценарий.


[Закрыть] ], вернулся Кальверо с продуктами. [Выход … он медленно входит …] Посередине лестницы он уронил банку с лососем, и она покатилась вниз по ступенькам. Он собирался спуститься за ней, но, услышав голос миссис Олсоп, передумал.

Она уже стучала в дверь его комнаты и собиралась войти, но тут услышала чьи-то шаги внизу.

– Это вы, мистер Кальверо? – прокричала она. – Вот ваше белье. Я хотела положить его вам на кровать.

– Стойте! Подождите! – закричал он и помчался вверх.

На глазах удивленной хозяйки он скрылся вместе с продуктами за дверью, потом внезапно показался уже без них. Торопливо расплатился с ней… И с каким-то заискивающим видом удалился, закрыв за собой дверь. Ничего не понимая, миссис Олсоп спустилась. Внизу она подобрала банку с лососем, снова поднялась и опять постучалась к Кальверо. Он приоткрыл дверь дюйма на три, не больше, и снова выглянул.

– Вы уронили вот это, – сказала хозяйка.

– Ах да, спасибо, – сказал Кальверо, взял банку через узкую щелку и не сдвинулся с места, пока хозяйка не начала спускаться вниз.

На полпути она остановилась, прислушалась, а потом тихонько, на цыпочках прокралась обратно наверх. У двери Кальверо она нагнулась и заглянула в замочную скважину, которая располагалась ровно напротив кровати. И сразу же забарабанила в дверь, а потом и ворвалась в комнату.

– Так вот как она проводит вечера!

– Погодите минутку, – сказал Кальверо и, крепко взяв ее за локоть, вывел из комнаты.

Но миссис Олсоп до того взволновалась, что даже не заметила такого невежливого обращения.

– Эта девушка серьезно больна.

– А мне какое дело! Пусть немедленно убирается отсюда!

– Послушайте, матушка…

– Какая я вам матушка! – фыркнула та. – Что эта женщина делает у вас в комнате?

– Совершенно не то, что вы думаете, – ответил Кальверо.

– Все равно, пускай убирается, а не то я вызову полицию!

– А вот и не вызовете!

– Ах так! Вы что это себе позволяете в моем доме, а?.. Мне выломали дверь внизу! Хотела бы я знать, кто это натворил!

– Я!

– Вы?

– Если бы я этого не сделал, она бы умерла. И вы были бы виноваты!

– Что?

– У вас дырявая газовая труба!

– Неправда!

– А я говорю, у вас в той комнате была утечка газа!

Миссис Олсоп сощурилась.

– Зачем вы выломали дверь?

– Она была заперта.

– В котором часу?

Кальверо пожал плечами.

– Что-то здесь не так, – сказала миссис Олсоп.

Кальверо понял, что его выдумка слишком не похожа на правду.

– Послушайте! Эта девушка пыталась покончить с собой.

– Покончить с собой! – завопила хозяйка.

– Да… Она включила газ. А я вернулся домой как раз вовремя – иначе было бы поздно.

– Мало того, что она задолжала мне за месяц, – заскулила миссис Олсоп. – Теперь она вздумала еще и покончить с собой в моем доме! Лучше вызовите скорую помощь и отвезите ее в больницу.

– Ну… тогда об этом напишут во всех газетах.

Такое замечание заставило миссис Олсоп задуматься.

– Все равно, у вас в комнате она не останется!

– Тогда пустите ее вниз, где она жила.

– Еще чего! Да я уже сдала ту комнату! Хорошенькое дело… А вдруг преподобный мистер Спайсер прознает, что тут у вас женщина… Он же прямо под вами живет!

– Да ему-то что за дело. А если б это была моя жена?

– Жена? Ну-ну, поосторожнее. Она дурная девушка, – сказала хозяйка с понимающей ухмылкой. – Вселилась сюда уже больная. Лучше поберегитесь – ну, вы меня поняли – и хорошенько окурите после нее комнату.

– Ну, не прокаженная же она, – пошутил Кальверо, когда хозяйка уже спускалась вниз.

Вернувшись в комнату, Кальверо с сомнением посмотрел на девушку. Она еще спала. Он взял стакан, из которого она пила, и собирался им воспользоваться, но потом передумал и взял другой. Он начал откладывать в сторону вещи, к которым прикасался доктор. На столе стоял таз, на кровати лежало полотенце. Кальверо брезгливо, двумя пальцами, подобрал полотенце, бросил его в таз, а таз поставил на пол и тихонько задвинул под кровать. Он хотел вытереть руки об носовой платок, но вдруг вспомнил, что этим платком утирал девушке слезы. Поэтому, нагнувшись, он отправил в таз и носовой платок.

Теперь нужно было вымыть руки. Стоя у умывальника, он обернулся и увидел, что Терри раскрыла глаза. Они были тусклыми и как будто ничего не видели.

Потом она нахмурила брови.

– Что, голова болит? – тихо спросил Кальверо.

Она явно услышала его, потому что снова открыла глаза. Потом еле-еле повернула голову на подушке и обвела взглядом комнату.

– Где я? – прошептала она.

– У меня в комнате, – ответил Кальверо. – Я живу прямо над вами, двумя этажами выше.

– Как я здесь оказалась?

– Гм, – запнулся Кальверо, а потом постарался коротко рассказать о том, что произошло. – Сегодня вечером я пришел домой и почувствовал, что из вашей комнаты сильно пахнет газом. Я взломал дверь, позвал врача, и мы с ним вдвоем перенесли вас сюда.

– Зачем вы помешали мне умереть?

Кальверо посмотрел на нее скептически.

– А куда вы так торопитесь?

– Я не хочу жить, – прошептала она.

– Почему? Вас мучает боль?

Она покачала головой.

– Ну, тогда все остальное неважно, – сказал он. – Это просто пустые фантазии.

Он повернулся и поглядел через окно на ряд старых, узких, потемневших от дыма зданий, которые высились напротив, совсем близко. Они уныло зияли открытыми окнами, выходившими на задние дворы – грязные и неухоженные. Ему показалось, что он рассматривает плесень на сыре.

– Доживете до моих лет, – продолжал он, – поймете, как же вам повезло – родиться на свет… Быть частью этой великой Вселенной, да, ведь каждый из нас – это малая вселенная. Только мы умеем думать! А вот звездам этого не дано. Они просто вращаются вокруг собственной оси, и все! – Кальверо икнул. – А солнце – что оно умеет делать?.. Стрелять пламенем на высоту двести восемьдесят тысяч миль! И зачем? Только тратит понапрасну свои природные богатства. А думать оно разве умеет? Нет! А вот мы – умеем! – Он постучал себя по лбу средним пальцем. – Вот лучшая игрушка, какую когда-либо изобрел Господь… человеческий ум… А вы хотите взять и уничтожить его… Но не можете!

Тут он принялся декламировать стихи:

 
Не в вихре смерти пух,
Не дом небытия с Тобою жизнь любая,
Ты – Бытие и Дух,
И что Твое, живет не умирая.[17]17
  Стихи Эмилии Бронте. Перевод А. Шараповой.


[Закрыть]
 

Его прервало тихое посапывание, и, повернувшись, Кальверо увидел, что Терри снова погрузилась в сон и глубоко дышит.

– Надеюсь, я не мешаю вам спать, – пошутил он.

Гостиная Кальверо напоминала какой-то музей театральных реликвий. По стенам были развешаны в рамках старые афиши с его именем крупными буквами, фотографии молодого Кальверо – и в клоунском гриме, и в обычном костюме. В одном конце комнаты находился маленький камин, а в другом у стены – старенькое пианино. На подставке стояли нотные листы, исписанные почерком Кальверо – музыкальные наброски для комических песенок, – а на стене над пианино висело чучело щуки. У окна стоял выцветший красный диван. Там и сям лежали всякие безделушки, книги и старые журналы. Комната, хоть и бедно обставленная, была довольно живописной и уютной, особенно когда в камине горел огонь.

Теперь, когда Терри уснула, Кальверо перешел в гостиную и закрыл проем перегородкой. Он бросил на диван подушку и дорожный плед: спать придется тут. Сегодня вечером он собирался лечь пораньше: завтра утром предстояла очень важная встреча. Развязывая галстук, Кальверо оценивающе всмотрелся в большую фотографию, висевшую над каминной полкой: там он был снят в костюме клоуна. Потом зевнул и поглядел на другой портрет. Там он был уже без грима – просто молодой человек, довольно красивый. Кальверо быстро повернулся спиной к этому снимку. Он начал разуваться, и тут с улицы долетели звуки музыки. Это унылое трио, стоя в вестибюле паба на углу, исполняло мелодию “Жимолость и пчела”. Один музыкант – тот, что играл на переносной фисгармонии, – был слепым, у него посреди лица зияли ужасные рубцы пустых глазниц. Второй – пьянчуга с мутными глазами и обвислыми, как у моржа, усами – играл на кларнете, а третий – скрипач – был похож на опустившегося Паганини. Хоть эти трое и смотрелись мрачной карикатурой, играли они хорошо.

Кальверо укрылся одеялом и начал засыпать. Музыка уличного трио понемногу стихала, а сквозь нее, становясь все громче, начали проступать хаотичные звуки оркестра, настраивающего инструменты.

Большой плюшевый занавес мюзик-холла “Эмпайр” раздвинулся, и оркестр бодро заиграл вступление к комической песне. Пока он играл, Кальверо готовился выйти на сцену, стоя за кулисами в комедийном гриме и наряде: маленькие усы щеточкой, плохо сидящая на голове шляпа-котелок, нарочито тесный фрак, мешковатые штаны и огромные старые башмаки.

Его появление вызвало у публики взрывы смеха и аплодисментов. Когда он вышел на середину сцены, смех не стих, хотя он не произнес еще ни слова. Чем дольше он просто смотрел на зрителей, тем больше они хохотали. Он запел было, но пустил петуха и испуганно умолк. Смех продолжался. Тут уже он рассердился, изобразил возмущение, равнодушие, потом снова приятно улыбнулся и приготовился начать сначала. Состроил обиженное лицо, когда публика снова разразилась смехом, потом чопорно улыбнулся. Повернулся спиной и нетерпеливо затопал ногой. Рассеянно почесал в заду – и обнаружил, к большому смущению, что через прореху в штанах белеет кусочек рубашки. Он потянул за манжету правого рукава – и кусочек в прорехе исчез. Зато теперь слишком высовывался наружу рукав. Кальверо потянул за кусок рубашки, торчавший из прорехи в штанах, – теперь манжета исчезла. Он стал тянуть рубашку то за задний край, то за рукав, и они по очереди то показывались, то исчезали. Наконец, когда снова вывалился наружу рукав, Кальверо осенило, и он дернул за носовой платок в нагрудном кармане. И вдруг с удивлением увидел, что рукав втянулся. Теперь он принялся дергать за все поочередно – за штаны, за рукав и за носовой платок на груди. А под конец решил, что носовой платок, свисающий из кармана на груди, – пожалуй, наименее постыдное зрелище. После чего с умоляющим видом снова повернулся лицом к публике. Когда та угомонилась, Кальверо запел такую песенку:

 
Еще ребенком я узнал
О перевоплощении.
С тех пор о нем лишь и мечтал
До умопомрачения!
Не страшно умирать
И даже в гроб ложиться,
Ведь все равно опять
Мне суждено родиться!
Но лишь бы не кустом,
Не деревом скрипучим
Не молью, не глистом
И не ежом колючим!
В земле торчать понуро?
Молчать и ползать хмуро?
Все это не по мне!
Мечтаю я о море,
О воле и просторе!
(Припев)
Как хорошо сардинкой быть
И плавать в глубине!
Вот эта жизнь – по мне!
Резвиться, носиться в пучине голубой!
Никто мне не страшен – ни спрут, ни китобой!
Ни белая акула, ни великан финвал!
Ни скаты – ни медузы – ни девятый вал!
Как хорошо сардинкой быть
И плавать в глубине!
Вот эта жизнь – по мне!
 
 
Отметив новоселье
В соленой глубине,
Не ведая похмелья,
Я заживу в волне
Всегда навеселе –
Не то что на земле!
Не то что на земле –
Где пестики, тычинки,
Где куколки, личинки,
Где кочки да болота –
Вот скука да зевота!
Все это не по мне!
Мечтаю я о море,
О воле и просторе!
(Припев)
Как хорошо сардинкой быть
И плавать в глубине!
Вот эта жизнь – по мне!
И не страшны ни бури, ни удочки, ни сети!
Там весело и мокро – мокрей всего на свете!
Как хорошо сардинкой быть
И плавать в глубине!
 

(Кальверо восторженно раскинул руки в стороны)

– Ах, как хорошо быть сардинкой! И плавать на просторе, не зная в жизни горя! … Туда-сюда носиться, всегда играть, резвиться!

(оборачивается и замечает задник, на котором нарисовано море)

– А вот и море!

(пытается нырнуть туда и падает на голову)

Поднимается, смотрит на зрителей, прислонившись спиной к заднику, – и вдруг выпускает изо рта струю воды. Какая-то сила мощно толкает его сзади – и он летит вперед, чуть не падая в оркестровую яму. Встряхнувшись, он говорит:

– Наверное, начинается прилив. Странное дело – мне приснилось, будто я сардинка. Мне снилось, что пришла пора обедать, и я плыл и глядел по сторонам, высматривая наживку, и вдруг поравнялся с густыми зарослями водорослей. И там, среди них, мелькнули очень симпатичные плавнички. Ну да, так у нас в море и называют рыбок: плавнички. И до чего изящно она виляла хвостом – так плавно… Но она, похоже, попала в беду. Пыталась вырулить назад. И я прокричал: “Вы, кажется, на распутье? Помочь вам распутаться?” Она улыбнулась, и я подплыл поближе. Рыбка рассказала мне грустную историю. Она осталась одна-одинешенька на свете – вся ее родня погибла в пору великого лова сардины у берегов Корнуолла. А сейчас она искала подходящее место, чтобы выметать икру. Я сказал: “Погодите-погодите – в любую погоду! Здесь не место метать икру. Здесь живет одна шпана – сплошь акулы, больше никого. Зато я знаю укромное местечко, где можно спокойно нереститься. И если хотите, могу вас туда проводить – ах, простите! Я хотел сказать – могу показать дорогу”. В сезон нереста самец никогда не плывет позади самки, если только они не женаты. И вот я поплыл впереди… Просто чтобы доказать, что имею самые честные намерения.

(с воодушевлением)

– Был чудесный день. Переливчатый свет пронизывал воду на поверхности океана, и морские угри неспешно сновали между водорослями, покрывавшими скалы. Даже крабы приветливо махали нам, когда мы проплывали мимо.

(изображает крабов, машущих клешнями)

– А под нами счастливые камбалы, без ума от весны, шлепали хвостиками по дну океана, будто сердились на него.

– А мы все плыли и плыли дальше, в пучину.

(любезно)

– Конечно же… я плыл впереди.

(снова поэтичным тоном)

– А потом случилось самое прекрасное – и самое естественное: она меня догнала. И мы поплыли рядышком, бок о бок – вот так!

(сжимая руки, будто в молитве)

– Какая радость! Какое умиление! Она – со мною рядом! И весь океан течет и переливается через мои жабры! Она сказала: “Ты мне нравишься”. И я ответил: “Ты мне тоже. Конечно, мне нечего тебе предложить – я ведь бедняк. Но если мы поженимся, я буду работать изо всех сил. И все буду отдавать тебе”. Она улыбнулась. “Мне нужно немного – только свой дом, где можно жить-поживать и воспитывать тысяч десять или двадцать детишек …”

(очень выразительно)

– Потом она улыбнулась и поплыла вперед!.. А потом! А потом! О – а потом… Она начала метать икру – и я… Я ощутил такой прилив плодородия! Но потом что-то случилось: мы поспешили дальше, а за углом притаился тюлень…

(делает паузу)

– Все произошло так внезапно. Что-то брызнуло, плеснуло! И моя рыбка пропала!

(плачет, потом трагически смотрит на публику и говорит вполголоса)

– Где-нибудь, когда-нибудь – я снова отыщу мою сардинку. Где-нибудь – когда-нибудь.

 
Сардинка на краешке банки сидела,
Но вот чей-то голос воскликнул: “Консервы!”
Ах, вот здесь какое задумали дело!
Злодею вскричала в сердцах: “Браконьер вы!”
…Лежала она внутри банки под крышкой,
И в масле тонули такие мыслишки:
“Вчера еще все было так интересно,
А завтра… так празднично… деликатесно!”
 

Кальверо поднимает голову, как будто перед ним явилось видение.

– На меня нашло вдохновение! – он ритмично щелкает пальцами. – Мне хочется танцевать!

Он начинает бесшумно танцевать под музыку из песни про сардинку. Танцуя, исчезает за кулисами, и тут публика оглушительно хлопает. Кальверо возвращается на сцену и раскланивается под громкий смех и аплодисменты. Все кричат: “Браво! Бис, бис!” И вдруг Кальверо, согнувшийся в поклоне, застывает: он замечает, что раскланивается перед пустым залом, хотя вокруг по-прежнему слышен смех и хлопки.

Вдруг он увидел, что сидит на диване и смотрит в пустоту перед собой – значит, это был просто сон. Комнату заливал лунный свет. Он устало откинулся на подушку, снова закрыл глаза и уснул.

[В более ранних черновиках сюда была вставлена “История Кальверо”]

Терри спала крепко. Она проснулась лишь на следующий день, уже после полудня. А Кальверо встал рано, чтобы успеть на встречу с агентом, назначенную в баре “Голова королевы”.

Когда он собирался уходить, в коридоре ему встретилась миссис Олсоп с какой-то высокой худой женщиной. Они наводили порядок в комнате Терри, готовя ее для нового жильца.

– Минуточку, мистер Кальверо, – окликнула его миссис Олсоп. – Что вы намерены делать с вещами вашей жены? Им нельзя здесь больше оставаться.

– Моей жены? – переспросил Кальверо.

– Да, – твердо повторила миссис Олсоп и посмотрела ему прямо в глаза, а потом добавила: – Это наша новая горничная.

– А, понятно. Ну, тогда отнесите их в нашу комнату. Только не беспокойте мою супругу. Дело в том, что ей нездоровится, – сказал он и улыбнулся новой горничной.

Миссис Олсоп тоже попробовала улыбнуться, но только поморщилась.

– Да уж, – ответила она колко.

– Вот еще о чем я хочу вас попросить, – перебил хозяйку Кальверо и в свой черед поглядел ей прямо в глаза. – Вы не могли бы изредка к ней заглядывать? Я оставил немного куриного бульона в комнате, и если она проснется, пожалуйста, разогрейте его и принесите ей.

– Ну знаете! Здесь вам не больница, – возразила миссис Олсоп.

– Да, не больница. Но я и не хочу, чтобы она туда попала, – сказал Кальверо. – Так что вы очень меня обяжете, если поухаживаете за ней, пока меня не будет.

Услышав в ответ фырканье, означавшее, что хозяйка все-таки выполнит просьбу, Кальверо ушел.

Бар “Голова королевы” служил местом встреч для актеров и водевилистов, где они обговаривали дела со своими агентами и просто общались между собой. На стенах красовались самые разнородные фотографии: были там и актеры, игравшие шекспировских персонажей, и бородатые женщины, и безрукие мужчины – и каждый оставил на своем портрете автограф с благодарным посвящением хозяину бара.

Днем в заведении толклось много народу, но ближе к вечеру оно пустело: многие его завсегдатаи по вечерам выступали. Оставались же в основном безработные или бывшие актеры. Были среди них и старики, выступавшие только в рождественскую пору в пантомимах, когда им перепадали роли клоунов в арлекинадах.

Это была своеобразная компания – грубоватые, заскорузлые водевилисты, постоянно спорившие между собой обо всем на свете: об искусстве, литературе, политике и о собственном ремесле. Критиковали все очень едко, но в остроумии им было не отказать. Они никого не щадили – особенно новичков, которые принимались важничать, кичась недавним успехом. Но друг за друга старики стояли горой, как настоящие товарищи.

Кальверо (в пору его расцвета) это старичье ценило очень высоко. Для них он оставался идеалом настоящего артиста. Когда-то он был “последним писком” лондонской сцены, но – если верить сплетням – его карьеру погубили вино, женщины и дурной характер. За ним закрепилась репутация склочника – несговорчивого и ненадежного человека, который запросто может не явиться на представление. А если и являлся, то в таком пьяном виде, что не мог выйти на сцену.

Кальверо никого не оставлял равнодушным: его или терпеть не могли, или любили. Однажды он пережил нервный срыв, и его положили в больницу. Когда он оттуда выписался, оказалось, что публика охладела к Кальверо: билетов покупали все меньше, а вскоре и вовсе никто не желал на него смотреть. Миновало три года со времени его последнего “звездного” ангажемента, и с тех пор он перебивался любой работой, какая подворачивалась: как говорится, играл роль “певца за кулисами”. Но делал он это под чужим именем – или вовсе предпочитал оставаться безымянным. Он ведь и вправду потерял имя.

И вот теперь, летним утром, когда Кальверо вошел в бар “Голова королевы”, мало кто узнал его: он сильно постарел, совсем поседел. В старые времена его появление послужило бы сигналом для общего веселья, обрадовался бы и сам хозяин. Но сейчас почти никто не обратил на него внимания, а если кто-то его и узнал, то лишь небрежно кивнул или просто бросил холодный любопытный взгляд.

Он стоял у стойки бара и тихонько потягивал свой молочный коктейль. На руке у него висела лакированная трость, а на голове красовалась старательно нахлобученная фетровая шляпа. Одежда на нем была опрятная, хоть и немного старомодная. То же самое относилось и к его ботинкам с замшевым верхом и слегка стоптанными каблуками. Чего у Кальверо было не отнять – так это сдержанного достоинства.

Час был еще ранний, и заведение заполнилось только наполовину. Кальверо, стоявший в одиночестве и дожидавшийся агента, привлек к себе внимание людей, сидевших в дальнем конце бара. Один из них, плотный мужчина лет пятидесяти, был репортером. Другой, примерно его ровесник, – актер Лоример. Об остальных ничего определенного нельзя было сказать.

– А это не Кальверо? – сказал один.

– Да, точно, – отозвался другой. – Постарел.

– Давно его тут не было.

– Да нет же – вчера был, в стельку пьяный, – возразил репортер.

– Как жалко, – заметил Лоример. – Великий комик когда-то был – лучше всех.

– А ты его знаешь? – спросил букмекер Раунтри.

– Ну да, я когда-то в одной программе с ним работал.

– И что он за человек?

– Не такой, как все, – сказал Лоример. – Он не очень-то любит общаться. Некоторым он нравился, а другие считали его снобом.

– Актеры никогда его не любили, – вставил репортер. – Больше того – они его ненавидели. Перед каждым представлением в него будто бес вселялся. Лучше было ему на глаза не попадаться.

– Подумать только, – сказал Лоример. – Еще пять лет назад по нему весь Лондон с ума сходил, а сейчас он не может найти работу.

– Ну, здесь он сам виноват, – заметил репортер. – Он слишком много себе позволял на сцене. И часто выходил вдребезги пьяным.

– Говорят, он становился смешным только после того, как клюкнет. И будто каждый вечер, перед выступлением, он выпивал целую бутылку бренди, – сказал кто-то.