Текст книги "Волчья тень"

– Честно говоря, – заметила Венди, – здесь ей не много радости.

Софи вздохнула:

– Тут ты права. Но беда в том, что она так увлеклась приключениями в стране снов и совсем не старается выздороветь. Все спит и спит.

– Доктор ведь сказал, что ей нужен отдых.

– А еще он сказал, что она должна захотеть выздороветь.

Но Венди не сдавалась:

– Что плохого, если она отдохнет от того ужаса, который пережила здесь?

– Страна снов не настоящая.

– Но кажется настоящей, верно? Не ты ли всегда говорила так про свои сны? Что они – как вторая жизнь.

– «Как» не значит «есть».

Венди покачала головой:

– У тебя там даже парень завелся.

– Но это там. – Софи постучала пальцем по столу. – А мы здесь. Вот на чем она должна сейчас сосредоточиться, если хочет выздороветь. Сколько бы они ни упражняли ей парализованные мускулы, если она сама не будет прилагать усилий, ничто не поможет.

– Что ты говоришь? – возмутилась Венди. – Будто она хочет остаться парализованной.

– Господи, конечно нет. Просто…

– Просто ты не можешь смотреть, как она ускользает от нас.

Софи кивнула.

– Что действительно печально, – сказала Венди, – так это то, что, если она захочет чего-то, нам никак ее не остановить.

Именно это пугало Софи больше всего.

– Я всегда этого боялась, – помолчав, добавила Венди.

– Чего?

– Что если она найдет дорогу в волшебную страну, то уйдет и больше не вернется.

– Не представляю себе мира без Джилли, – сказала Софи.

Венди вздохнула:

– Беда в том, что я представляю. И это будет ужасный, скучный мир.

– Нельзя ее отпускать.

Венди только кивнула. Что толку повторять уже сказанное. Ее слова и так звенели в ушах Софи.

Если она захочет чего-то, нам никак ее не остановить.

4

Я, кажется, не могу объяснить, почему мне так необходимо уйти. У изломанного тела, которое все навещают в больнице, причин достаточно, но ведь я никогда не любила жалеть себя. Я не так устроена. Если есть проблема, я ее решаю. Если не знаю, как ее решить, значит, узнаю как.

И с той, которая мне досталась сейчас, обошлась бы так же.

Но мне всю жизнь хотелось стать девочкой, которая нашла дорогу в волшебную страну. Я залпом глотала книги Клайва Льюиса и Уильяма Данторна, Элен Вентворт, Сьюзен Купер и Алана Гарнера. Если мне удавалось достать их в библиотеке, я читала их, как только они попадали мне в руки, а потом по порядку, а потом перечитывала и перечитывала. Потому что я с детства понимала, что вход в волшебную страну – не просто бегство. Я чувствовала, что пересечь ее границу – значит не только спастись от ужаса и стыда, составлявших тогда всю мою жизнь. Я была до мозга костей проникнута сознанием, что, перейдя эту границу, я попаду домой.

Потому-то я так отчаянно желала встречи с чудом, с тайной, с красотой мира, лежащего за пределами Мира Как Он Есть. Там меня ждали безопасность, сила и знание: возможность стать тем, чем я должна быть. Я всю жизнь старалась стать такой здесь, но то, чего мне удалось добиться, казалось лишь отзвуком, подобием того, что могло бы быть в ином месте, спрятанном где-то за гранью нашего мира.

А теперь, когда дорога открылась, пусть только во сне, все, на что меня хватает, – это возвращаться в Мир Как Он Есть, к Сломанной Девочке в больнице. Даже будь я совершенно здорова, возвращаться было бы трудно. Мне выпал шанс, может быть единственный. Если для того, чтобы оказаться здесь, надо было попасть под машину и стать калекой, – я могу это принять. Потому что я не убегаю от чего-то – я бегу к чему-то.

Я понимаю, как все волнуются. Я люблю своих друзей, и мне меньше всего хочется причинять им боль, но я просто не могу найти слов, чтобы объяснить, что это значит для меня. Думаю, никто из них, кроме, может быть, Джорди и Джо, не понимает, как необходим мне другой мир. Честно говоря, паралич и сломанные кости делают времяпрепровождение в Мире Как Он Есть не слишком приятным. Я так привыкла быть активной, сама решать собственные проблемы, что беспомощность Сломанной Девочки меня убивает. Я даже упражняться не могу самостоятельно. Единственное, что мне по силам, – двинуть одной ногой – не так уж мало, да? – а левая подвижная рука придавлена гипсом.

Сегодня утром ко мне заходил врач лечебной физкультуры вместе с красавчиком Дэниелем. Софи уверяет, что он в меня влюблен, но на самом деле он просто внимателен к своим больным.

Им срезали бюджет, так что на одного врача приходится слишком много пациентов, и он не сможет всегда заниматься мной сам. Он показал Дэниелю, как упражнять мою руку и ногу, сочетая движение с глубоким массажем мышц. Проделывать это полагается не меньше двух раз в день. А если возможно, то чаще. Так что сегодня после обеда Дэниель пришел для второго сеанса и чуть не свел меня с ума, сгибая и поворачивая мне руку, ногу, шею и непрерывно болтая. В прежние времена и я была бы счастлива с ним поболтать. Джорди говорит, я страдаю неизлечимой общительностью. Может, мне и пришлось учиться любить людей давным-давно, когда я заново становилась человеком, но теперь усилий не требуется, потому что я их в самом деле люблю.

Но сейчас мне хочется побыть одной. Мне не нравится, когда Дэниель двигает мои руки-ноги, будто я марионетка. Мне не нравится, когда заходят друзья и вдруг становятся рядом со мной напряженными и неловкими. Осторожнее, не разбейте Шалтая-Болтая. Шалтай-Болтай по дорожке гулял, Шалтай-Болтай под машину попал. Мы его кое-как собрали, но клей держит не слишком хорошо, и от любого сквозняка кусочки снова могут рассыпаться.

Когда Дэниель наконец уходит, я опять закрываю глаза. Помнится, меня всегда удивляло, как легко Софи удается заснуть, но теперь я, кажется, понимаю. Если знаешь, что заснуть – значит перейти границу, как не научиться засыпать мгновенно?

Вот я – Сломанная Девочка на больничной кровати, а вот уже я – снова я, целая и подвижная, стою в вечном лесу. В лесу-соборе. Скажете, это просто сон? Верно. Но мне все равно, главное, я могу гулять под исполинскими деревьями, и каждый вдох – как сытное угощение, пища для моей души.

Мне хочется просто бродить, уходить все глубже в страну снов, найти место, которое – я знаю – ждет меня здесь. Мой дом. Но я обещала Джо не торопиться, чтобы прогулки здесь не отвлекали меня от главного дела – починить Сломанную Девочку. А уж потом искать дом. Я понимаю, что он прав: если я умру в Мире Как Он Есть, меня заберут и из страны снов, отправят в последнее путешествие, которое всем нам когда-нибудь предстоит. Я не знаю, что ждет нас, когда мы умираем: лучше там будет или хуже. Знаю только, что я еще не готова узнать.

Так что не будем торопиться. Сегодня я решила заняться этюдами.

До того как попасть под машину, я всегда находила время на это дело. Если некогда было работать над картиной, я брала альбом для набросков и рисовала безо всякой цели, просто ради удовольствия, чтобы почувствовать, как карандаш скользит по бумаге, подбирая тени и блики, пока не совершалось чудо, и на бумаге не появлялась узнаваемая форма. По-моему, я всегда рисовала не задумываясь, еще ребенком. Так же просто, как дышала. Но теперь я знаю, что делаю. Я знаю, что моя радость объясняется самим фактом, что я могу рисовать. Сломанной Девочке и карандаша в руках не удержать. Я раздобыла альбом и отличный угольный карандаш в Мабоне. До сих пор не разобралась, почему меня заносит то туда, то сюда, в лес. Я долго бродила по городу, искала Софи и ее парня, Джэка, и встретила много интересного народа, но их не нашла. Любопытно: те люди, с которыми я познакомилась, они в стране снов свои или вроде меня, в отпуске от собственного тела? Спросить показалось невежливым.

В последний раз я решила на время оставить поиски. Мабон оказался даже больше Ньюфорда, а Ньюфорд уже перевалил за шесть миллионов. Искать Софи, не зная города, – довольно безнадежное занятие. Как-нибудь встретимся. А пока, что говорить, мне по душе Мабон, но в лесу лучше.

В прошлый раз, когда я очутилась в Мабоне, мне попался художественный магазинчик, и там я нашла альбом и карандаш. Спросила Джейми – так, судя по табличке, звали продавца за прилавком, если только они со сменщиком не использовали одну табличку на двоих, – не знает ли он, как из Мабона попасть в лес-собор. Мое название ему понравилось. Даже в стране снов, которая вся походит на храм, тот лес – особое место.

– Иногда это возможно, – сказал он, пропуская меня за прилавок.

Мы оказались на складе, где царил кавардак, обычный для тех помещений магазинов, что скрыты от глаз покупателя. Джейми нажал ручку двери в задней стене комнатки и открыл ее, но перед нами оказался обыкновенный переулок.

Он прикрыл дверь и обернулся ко мне:

– Извините. Забыл предупредить, что срабатывает только тогда, когда вы ждете, что за дверью окажется именно то место, куда вы хотите попасть.

Я открыла рот, чтобы спросить, как такое может быть, но передумала и просто кивнула. В волшебном мире случаются чудеса.

Я улыбнулась продавцу:

– Конечно, она ведет в лес.

Он открыл дверь, и она вела в лес. Переулка не было, лес начинался сразу за порогом.

– Хорошо у вас получается, – похвалил меня Джейми. – Мне если и удается, то с нескольких попыток.

Вот так я перенесла свои покупки в лес-собор. Перед тем как вернуться в Мир Как Он Есть и проснуться Сломанной Девочкой, я уложила их в полиэтиленовый мешок, который получила в магазине, и спрятала под корнями большого дерева. И нашла там, когда вернулась сегодня. Я и не пытаюсь передать величие исполинских деревьев. Выбираю натуру помельче, попроще. Пучок поганок, проросших на упавшем стволе. Мох, заполнивший трещины в коре одного из гигантов. Композицию из орехов, листьев и голубого перышка сойки, которое, признаюсь, переложила ради большего эффекта. Свет здесь поразительный. Я даже не жалею об отсутствии красок, передавая натуру в черно-белом изображении.

Я с головой ушла в работу и не сразу замечаю, что кто-то стоит у меня за спиной. Медленно оборачиваюсь и моргаю при виде странного человечка, который уже бог весть сколько времени наблюдает за мной. Отдаю ему должное: он умеет держаться тихо.

– Привет, – говорит он.

– И тебе привет.

Он примерно с меня ростом: чуть поменьше моих пяти футов, но не намного. Худой, но мускулистый. Лицо крупное и, судя по морщинкам в уголках рта, улыбчивое, широко расставленные карие глаза, большой нос картошкой, полные губы. Волосы такими же кудряшками, как у меня, только короткие и темно-рыжие, а кожа цвета корицы. Примерно так я всегда представляла себе Робина Доброго Малого – ну, знаете, проказника Пака из английского фольклора, – разве что одет он в джинсу-кожу и на руках у него татуировка: на одной – молния в круге, на другой – просто молния.

– Не хочешь меня нарисовать? – спрашивает он.

Я невольно улыбаюсь. Трудно не откликнуться на такую простодушную подначку.

– Конечно, – отвечаю я, – почему бы и нет. Ты позировать сумеешь?

Он принимает позу культуриста. Я сдерживаю смех.

– Ты не рисуешь! – говорит он, надувшись так, что голос звучит как из бочки.

– Попробуй что-нибудь чуть более естественное.

Он выпускает воздух, оседает на землю, облокотившись на толстый корень, и кажется, что он уже который час так лежит. Из него вышел бы хороший кот.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я, открывая чистую страничку в альбоме.

– Тоби Чилдерс, Буас. А тебя?

– Джилли.

– Ужасно короткое имя.

Я пожимаю плечами:

– Я и сама не велика.

Джо как-то говорил мне, что, попав в страну снов, не стоит называть свое имя первому встречному – особенно полное имя. Здесь имя имеет силу. Правда, я думаю, это и к Миру Как Он Есть относится. Замечали когда-нибудь, насколько легче справиться с проблемой после того, как ее назовешь? Проблема, конечно, никуда не денется, но иметь с ней дело проще.

Тоби улыбается, словно угадал, о чем я думаю, но я просто продолжаю рисовать. Черты лица схватываются легко, а вот постановка головы мне не сразу дается. Если точно передать размер, голова кажется слишком большой.

– Ты в Большом лесу новенькая, – говорит он.

– Можно сказать.

– Хочешь быть моей подружкой?

Я смотрю в альбом.

– Не слишком.

– Жаль, – говорит он мне. – У меня, знаешь, есть пенис.

– Он у большинства мужчин есть.

– У меня не такой, как у всех.

– Многие так думают.

– Но мой может делать всякие штуки.

Я вздыхаю и решаю переменить тему. Мне он кажется довольно простодушным, но, имея дело с этим сказочным народом, никогда не знаешь наверняка. Может, он проверяет, далеко ли можно зайти, прежде чем я взорвусь. Зачем? А кто его знает? Они непостижимы от природы.

– Ты назвал себя Буас, – говорю я.

– Он и есть.

– Это имя или звание?

Он пожимает плечами:

– Пожалуй, скорее звание.

– И что такое «Буас»? Это как «герцог» или…

Он насвистывает несколько тактов из старой песенки «Герцог графства».

– … или больше как «доктор» или «мэр»? Понимаешь, обозначение профессии.

– Ты очень хорошенькая.

Я вздыхаю:

– Случайность, вряд ли это моя заслуга.

– А все равно приятно. На мой взгляд, по крайней мере.

– Угу.

– А я не в твоем вкусе, да?

– Я тебя почти и не знаю.

– И к комплиментам относишься равнодушно.

– Предпочитаю, чтобы меня хвалили за то, что я делаю, а не за то, как выгляжу.

– Ты что, совсем в зеркало не смотришься? – спрашивает он. – Не наряжаешься, не прихорашиваешься перед свиданием?

Я качаю головой:

– Со свиданиями у меня плоховато… так что, пойми, тут не в тебе дело. Я обычно слишком занята, чтобы заниматься своей внешностью. Люди принимают меня такой, как есть, или не принимают. Свобода выбора.

– Я тебя принимаю.

Я сдаюсь и закрываю альбом. Корень, на который он облокотился, вьется толстой лесной змеей, уходя мне за спину. Я тоже откидываюсь на него – как на мягкую спинку лесного дивана. Закрытый альбом лежит у меня на коленях, но я продолжаю рассматривать Тоби.

– Так ты из родственников Джо? – спрашиваю я.

Что-то мелькает в его глазах, но так мимолетно, что я не успеваю понять.

– Я Родственник, – произносит он.

Я пока не вижу разницы.

– И чем ты занимаешься, когда не болтаешь с незнакомыми людьми посреди леса?

– Смотря какой день недели, – объясняет он. – В гормдень гоняю на велосипеде по проселкам. В сувидень пью кофе с дружком Гремучкой и брожу по книжным магазинам в Мабоне. На вигтли сплю допоздна, потому что ночью спать уже не придется.

Все это произносится с самым невозмутимым видом, но меня не купишь.

– Все ты сочиняешь.

– Точно, точно! – кричит он. – Все это я сочинил!

Вскочив на ноги, он швыряет в меня горсть листьев и тут же отскакивает на безопасное расстояние. Я не двигаюсь с места, только вытряхиваю листья из прически.

– Хотя дружок у меня и вправду есть, – добавляет он.

– Тот самый Гремучка, надо полагать? Он мотает головой:

– Ну нет. С Гремучкой дружить нельзя. Это все равно что завязать дружбу с луной или звездами: сплошные разочарования.

– Это почему же?

– Да потому что они такие блестящие и так высоко подвешены.

– Так Гремучка живет на небе? – спрашиваю я.

– Это не имя, а прозвище или звание, – поправляет он меня. – Вроде моего Буас.

– Которое ты так и не объяснил.

– Верно, не объяснил.

Как видно, у нас завязался один из тех разговоров, которые можно вести до бесконечности, так ничего и не сказав.

– Ну, я рада, что у тебя есть друг, – говорю я ему.

Он кивает и выжидательно смотрит на меня.

– Что еще?

– Ты разве не хочешь угадать, кто он такой?

– И пробовать не стану.

– Да, верно, я и забыл. Ты же новенькая. Никого здесь не знаешь.

– Я знаю Джо, – возражаю я. – И еще кое-кого в Мабоне. Ты незнаком с Софи? Она моя лучшая подруга там, в Мире Как Он Есть.

– Софи весь Мабон знает, – начинает он, но фраза повисает в воздухе, и он, глядя на что-то у меня за спиной, бормочет одно слово: – Джолена.

– Так зовут твоего друга? – спрашиваю я. Вместо ответа он разворачивается и улепетывает со всех ног. Все происходит так быстро, что я не успеваю опомниться, как его маленькая фигурка скрывается вдали, среди исполинских стволов. «Что я такого сказала?» – гадаю я и тут слышу за спиной дыхание, мерное, глубокое и мощное. Так дышала бы, если б умела, большая скала. Обернувшись, я вижу женщину ростом со вставшего на дыбы медведя. Даже больше. Может быть, дело в том, что я смотрю на нее снизу вверх, но она кажется такой же огромной, как здешние деревья.

Я поспешно поднимаюсь на ноги, но картина не меняется. Она все так же возвышается надо мной, а я перед ней не больше ребятенка, и силы во мне столько же. Руки и ноги у нее как стволы деревьев, и торс такой массивный, что кажется, она могла бы запросто поднять меня и посадить в карман. Вот только карманов у нее нет. Ни одного кармана не видно на платье из оленьей шкуры, которое на ней надето. Платье размером с шатер, но ей достает только до коленей.

Она похожа на индианку. Широкоскулая, темноглазая, с красновато-коричневой кожей, и волосы падают на пышную грудь двумя длинными черными косами, украшенными бусинками и яркими перышками – по-моему, иволги, сойки и кардинала. Она босиком и, кажется, не стоит, а, скорее, вырастает из земли, как вырастают деревья.

Не могу разобраться, с каким выражением она на меня смотрит. Рассердилась, обнаружив меня здесь, в лесу? Может быть, она местная, а я вторглась в ее владения? Тоби явно предпочел не задерживаться и не выяснять это. А может, он и так знает. Жаль, что не потрудился предупредить меня. Тут мне вспоминается последнее слово, сказанное им прежде, чем он бросился наутек.

– Это… вас так зовут? – спрашиваю я. – Джолена?

Она медленно склоняет голову:

– Люди зовут меня так. Анимандег просил присмотреть за тобой.

Я знаю только одного человека, который мог просить кого-то присмотреть за мной.

– Вы имеете в виду Джо? – спрашиваю я.

И с огромным облегчением вижу, как она снова величественно кивает. Остается непонятным, почему Тоби от нее сбежал, но, по крайней мере, теперь я уверена, что она меня не съест.

– Вы назвали имя… – начинаю я.

– Анимандег?

– Да. Это на языке кикаха «шалый пес»?

Я помню, что так Джо зовут в резервации. Она пожимает плечами:

– Точнее будет перевести «ворон-пес», но все вороны – сумасброды, так что смысл передан довольно точно.

Ворон-пес… И в самом деле имеет смысл, ведь когда Джо пребывает в своем мифе, он носит на плечах голову то ворона, то волка или койота. Правда, мне и Шалый Пес всегда казалось подходящим именем, потому что для Джо дурачиться так же естественно, как быть мудрецом.

– Так вы, наверно, тоже родственница Джо? – говорю я.

Она посылает мне внимательный взгляд.

– Кто еще претендует на родство с Анимандегом?

– Да тот паренек, что убежал, когда вы подошли. Назвался Тоби Чилдерсом, Буасом.

– И он утверждал, что он наш родственник?

Для нее это явно очень важно, так что я мысленно повторяю про себя ту часть разговора с Тоби.

– Вообще-то нет, – признаюсь я. – Он просто сказал, что он Родственник – точно так же, как сказал, что он – Буас.

При этих словах она заметно расслабляется, делает шаг вперед, и, клянусь, от ее шагов дрожит земля. Я невольно задумываюсь, как же это я не услышала ее приближения. Она садится, и земля снова вздрагивает, откуда-то из глубины доносится глухой рокот. Движется она медленно и плавно, как вода. Большая женщина, но в своем теле ей уютно, она умеет с ним обращаться.

Я тоже сажусь и подбираю упавший альбом. У Джолены такое красивое лицо, что его сразу хочется зарисовать, но у меня не хватает нахальства спросить разрешения. Она заговаривает не сразу, и я снова начинаю нервничать, а это странновато, потому что обычно мне молчать с людьми так же легко, как говорить с ними. Но сейчас все идет не так, и я ищу, о чем бы поговорить.

– А что значит «Буас»? – решаюсь я. – Не похоже на язык кикаха.

– Слово галльское, – говорит она, – и означает «тот, кто живет в лесу».

– Галльское? То есть французское?

Снова величественный кивок, и она добавляет:

– Ты выглядишь удивленной.

– Просто я думала, эти места… не знаю… Мир духов туземных племен? Джо иногда называет его манидо-аки, вот я и подумала, что он принадлежит кикаха.

Теперь меня награждают улыбкой.

– Это одно из имен. Но в то же время здесь – дом сердца всех духов, не одного клана или народа.

Это все равно как если бы христиане объявили небеса своей собственностью.

– Честно говоря, они так и сделали.

Она смеется:

– Верно, так и сделали, надо же. Так же, как ведут войны во имя Миротворца – сколько глупостей они творят! Шалый Ворон говорит, беда в том, что они записали свои предания. Вся история оказалась взаперти, даже ее ошибки и предания больше не дышат.

Теперь я запуталась.

– Шалый Ворон – это Джо?

Она улыбается:

– Не думаю. Но Ворон – обычное имя среди наших братьев. Старый Ворон, Шалый Ворон, Ворон-Пес, девочки-вороны. А оттого, что они вмешиваются в чужие истории и носят чужие лица, все только больше запутывается. Кажется, хуже них один только Коди.

– А Коди?..

– Койот. Пес с тысячью лиц.

– Некоторые из этих историй мне знакомы, – говорю я ей.

Она смеется:

– Их все знают.

Кажется, она не прочь отвечать на вопросы, и я продолжаю спрашивать:

– А кого вы называете Родственниками или братьями?

– А, тут тоже путаница. Все равно что просить Медведя назвать тебе одно название меда, когда у него сотни сотен названий: по одному на каждый цветок, который посетила пчела, и еще для всех смесей пыльцы в улье.

– У меня то же самое, когда речь заходит о красках, – подхватываю я.

– Верно, ты же художница. Хороший способ рассказывать истории: каждый, глядя на твою картину, может найти собственный путь в сказку.

– Вы хотели рассказать мне о Родственниках.

– Ах да. Говоря о Родственниках, мы обычно имеем в виду самих себя. Народ, понимаешь? Тех, кто был первым в сотворенном Вороном мире. Но иногда мы подразумеваем любого, в ком есть капелька старой крови. Или тех, кто может принимать облик, похожий на наш. Так, бурый медведь, увидев старого гризли, который чешет зад о сосну, зовет его братом. Хотя они не в прямом родстве, понимаешь?

– Кажется, да. – Я снова вспоминаю Тоби. – А, вот тот паренек, которого вы спугнули, когда он назвал себя Родственником, что он имел в виду?

– Не могу сказать, – отвечает Джолена. – Я ведь с ним не говорила. Но он не станет претендовать на кровное родство, если не ищет себе беды.

– А почему он мог бы попасть в беду?

– Представь себе, что кто-то, не друг тебе, называет себя другом, чтобы получить преимущество. Чтобы ему верили на основании чужой репутации, а не его собственной.

«Я и в самом деле слишком быстро ему доверилась, – думаю я, – при всех его разговорах о пенисах и подружках и тому подобном».

– А кого можно считать твоим родичем? – спрашиваю я. – То есть если вопрос не кажется грубым.

Она смеется:

– Спросить-то можно, а вот ответить я не сумею. Просто я есть я уже очень долго. Альберта уверяет, что я вышла прямо из земли, потому что на мне всегда столько грязи.

– Альберта, – повторяю я. – Она – жешцина-олениха, да?

– И откуда бы тебе ее знать?

Теперь я соображаю, от кого уже слышала прежде все эти имена: Джолена и Медведь, Альберта и Шалый Ворон…

– Был один сказочник по имени Джек Доу, – говорю я. – Он жил в автобусе за Катакомбами. Он уже несколько лет как исчез, и в автобусе теперь обитает рыжая девица Кэти Бин, но пока Джек был там, он частенько рассказывал мне чудесные истории про звериный народ, о котором вы сейчас говорили. Как они пришли сюда первыми и до сих пор здесь: часть нашей жизни. В его историях пару раз встречалась Альберта. И кое-какие из других имен, которые вы называли. И вы тоже – то есть там была женщина по имени Джолена. Он говорил, она может становиться то крошечной, как минутка, то большой, как гора, смотря по тому… ну, я сама не знаю почему.

– Ах, Джек, – говорит Джолена, и мне кажется, она повторяет его имя с грустью. – Да, пожалуй, это он обо мне. Я иногда большая, а иногда маленькая.

– Мне не хватает Джека. Сколько раз гадала, куда он ушел.

– Нам всем его не хватает, – вздыхает Джолена.

– Но с ним все в порядке, вы не знаете?

– Он ушел в Благодать, – говорит она.

– Это что?

– Из нее мы все вышли и в нее уходим, когда кончается наш срок.

Первый раз слышу, чтобы об этом так говорили. Благодать… Волна грусти заливает меня, принося понимание, что Джек умер. Не важно, что с ним, может быть, все прекрасно – все равно он ушел. Крошечное утешение только в том, что я еще, может быть, повстречаю его, когда наступит моя очередь умирать.

Потому что в одном я теперь уверена, после того как побывала в этом лесу, в Мабоне. У нас есть дух. У нас есть души. Что-то, что продолжает жить, когда умирает тело.

– А я – Родственница? – слышу я собственный голос.

Она долго, неторопливо изучает меня.

– Ну… В тебе есть какой-то свет, из-за которого любой из Родственников тебя сразу заметит, но откуда он, я не скажу. Если бы ты здесь была всем телом, а не только духом, то приманила бы к себе всевозможных существ: Родичей, духов, добрых созданий и таких, которые слишком голодны, чтобы тебе захотелось утолить их голод.

– И Джо то же говорит.

– Но ты даже в сновидении светишься. Оттого мне так легко было тебя найти.

– А все-таки я не родственница.

– Я этого не говорила. Говорила, что не могу сказать. Обычно мы чуем друг друга или узнаем каким-то внутренним чувством, но, когда я на тебя смотрю, меня слепит яркий свет и я мало что могу разобрать.

Какое-то время мы молча сидим рядом, и я больше не чувствую потребности заполнить молчание словами. Недолгое время, проведенное с ней за разговором, сделало нас знакомыми, и я успокоилась.

– Так что же ты здесь делаешь? – помолчав, спрашивает Джолена. – Анимандег… Джо говорил, что ты лечишься, но, по мне, ты не похожа на больную.

– Лечение нужно моему телу там, в Мире Как Он Есть. Мне нужен отдых от того, что случилось со мной там.

– Поэтому ты норовишь попасть в беду здесь.

– Наверное. Хотя мне хотелось… – Голос у меня садится.

– Чего тебе хотелось? – переспрашивает она. Голос у нее мягкий, утешительный, как теплый дождь, как материнская ласка, которой я никогда не знала. То ли от этого, то ли воздух здесь такой, но я ни с того ни с сего рассказываю ей вещи, о которых говорила только с Джо и с Джорди: о тихой гавани, которая, я знаю, ждет меня где-то в другом мире.

– Ты можешь найти такое место, – медленно, задумчиво кивает она. – Но не здесь, не в этом лесу. Здесь сказка только начинается.

– Что ты хочешь этим сказать?

Она улыбается:

– Как по-твоему, что это за лес?

– Не знаю. Я только чувствую, что, пока дышу его воздухом, мне не надо ни еды, ни питья.

– Может, и так. Но это не все. Я слышала, его называют Неметон – старое слово из старого языка, означающее священное место или рощу, – но чаще его зовут просто Большой лес. Это лес опасностей. Темный лес, через который тебе придется пройти. Я говорю, сказка начинается здесь, но куда она тебя уведет, ты узнаешь только после того, как, переставляя ногу за ногу, дойдешь до конца. Это лес дорог и воспоминаний, и, чтобы пройти его из конца в конец, тебе понадобятся отвага и упорство.

– Как в сказках…

Она кивает и говорит:

– И если ты готова к такому пути, тебе пора идти.

– А Джо сказал, я должна сначала исцелить свое тело. Но это не так-то просто.

– Джо должен был сказать так. Наверное, он даже прав. Но я бы на его месте… – Холмы ее плеч поднимаются и опадают, и она улыбается. – Ну, я всегда была слишком порывистой.

Глядя на ее тяжелые формы, поверить этому трудновато. Но туг мне вспоминаются те истории Джо, где действовала иная Джолена: маленькая и еще более отчаянная, чем девочки-вороны. И что-то от той Джолены светится у нее в глазах. Веселая сумасшедшинка. Такие же глаза, как у Джо, – полушута-полушамана.

– Так ты думаешь, мне пора идти? – спрашиваю я. – Начать путешествие прямо сейчас?

Она пожимает плечами:

– Сказать, когда пора, может только твое сердце. Здесь не годится правило «скорее выйдешь, скорее придешь».

– Потому что главное не прийти, а идти?

Она одобрительно улыбается мне:

– Именно так.

– Думаю, я лучше дождусь, пока Джо разрешит. Он еще не разу не давал мне плохих советов. – Я усмехаюсь. – Что, конечно, не значит, что мне нравились его советы.

– Я же сказала, – повторяет Джолена, – пускайся в путь, когда почувствуешь, что время пришло. Но не забудь: то, что Джо чувствует, чувствует он – не ты.

Она снова поднимается на ноги: словно гора встает. Будто одно из исполинских деревьев разминает корни и собирается на прогулку.

– Мне надо двигаться, – говорит она.

Я тоже встаю.

– Спасибо, что заглянули сюда.

– Для друзей Джо у меня всегда найдется время. Она протягивает руку и ерошит мне волосы, и я опять чувствую себя маленькой девочкой. Последняя улыбка, и она проделывает тот же фокус с исчезновением, что и Джо: шагает за невидимый занавес, и нет ее. У меня под ногами замирает дрожь земли. Так вот почему она застала нас с Тоби врасплох. Этому фокусу я тоже не прочь научиться, только сначала надо починить Сломанную Девочку.

Я знаю, что пора возвращаться, но сначала, не жалея времени, пытаюсь сделать несколько набросков лица Джолены по свежей памяти.

Свет здесь, по-моему, ничуть не меняется, так что трудно сказать, долго ли я рисовала. Боюсь, слишком долго, потому что прежде, чем завернуть альбом в пакет и пристроить в ту же норку под корнями, я извела полдюжины листов. Отряхиваю руки и позволяю себе вернуться.

Проснувшись Сломанной Девочкой, я не сразу осознаю, что снова привязана к постели. Как всегда. Труднее всего смириться с параличом. И с немотой тела. Правая половина его – просто мясо на костях, и я его не чувствую, не имею к нему отношения. Подвижность, свобода остаются в стране снов. Я это знаю, но каждый раз, возвращаясь, переживаю короткий приступ паники. Потом приходит понимание, и все цвета мира сливаются в сплошной серый. Так видит мир Сломанная Девочка. В оттенках серого.

Я вспоминаю своих лесных знакомых. Смешного маленького Тоби в кожаной куртке и наколках. Безмятежную ясность Джолены, столь же необъятную, как ее тело.

– Да, чудно, – говорю я себе.

– Что чудно?

Умудряюсь с грехом пополам повернуть голову и вижу в кресле для посетителей Венди. У нее на коленях открыт дневник, в руке авторучка.

– Последние приключения в стране снов, – поясняю я.

Она надевает на ручку колпачок и закладывает ею страницу в дневнике.

– Расскажешь?

Я улыбаюсь. И в этом мире есть волшебство, напоминаю я себе. Разве я не видела девочек-эльфов, живущих в брошенной машине в Катакомбах и зовущих себя геминами? Разве не побывала в подземном царстве маленьких гоблинов, которые называют себя скукинами и живут у нас под ногами? Разве не познакомилась с девчонками, умеющими оборачиваться воронами, – или наоборот?